Текст книги "Откровение Егора Анохина"

8. Седьмая труба

И рассвирепелиязычники.

Откровение. Гл. 11, cm. 18

Не вернулся в Масловку Егор Анохин, остался в Борисоглебске. Устроился рабочим на мыловаренный завод, но недолго там работал. Вызвали в военкомат однажды и оставили у себя. Ничего особенного не осталось в памяти от того времени. Спокойно жил и работал, навещал мать. Ни отца Александра, ни Настеньки в Борисоглебске не было. Должно быть, жила с Мишкой в Тамбове. Слышал, что родила она сына, знал, что Мишка Чиркунов работает в Губчека, которое с недавнего времени стало называться Губернским отделом ГПУ, в секретно-оперативном отделе. Но, слава Богу, не видел его, не встречался с ним.

Встретились зимой двадцать второго года, когда Анохина перевели в Тамбов оперативным уполномоченным в уголовный розыск. Видимо, работа Егора удовлетворяла начальство. Как произошла эта встреча? Не помнится сейчас. Кажется, на каком-то собрании? Или это была их очередная встреча?.. На том же собрании оказались Пудяков, Маркелин, Максим. Пудяков, краснолицый, заметно поседевший за последние полтора года, обрадовался, увидев Егора, назвал спасителем и тут же стал рассказывать окружающим, как попал в плен к Антонову, а Егор спас его. Маркелин среди своих держался проще, был весел, говорлив, не был так важен и напыщен, как в Масловке.

Настеньки в Тамбове тоже не было. Это он точно узнал. Нестерпимо хотелось ее увидеть, не хотелось думать, что с рождением ребенка он ее окончательно потерял. Напрямую спросить у Мишки, где Настенька, Егор не решался. Виделись они почти каждый день. Хоть в разных отделах работали, на разных этажах сидели, но в одном здании: сталкиваться приходилось в коридорах часто. Бывали на одних и тех же совещаниях. На совещаниях все время мелькало имя Антонова. Он исчез, канул куда-то. Ничем не проявлял себя, но все руководители Тамбовского отдела ГПУ были уверены, что он в Тамбовской губернии, не ушел отсюда, хотя уйти, затеряться в огромной стране ему ничего не стоило. И все же чекисты считали, что бросить Тамбовскую землю Александр Степаныч не мог.

И вот в начале лета известие: Антонов пойман! Замаскировался под пастуха, отрастил бороду, прикинулся хохлом, но был опознан деревенским коммунистом. Какое чувство испытал Анохин при этом известии? Досаду, горечь, что не смог Степаныч скрыться, обиду, что пришлось ему скотину пасти. Егор не расспрашивал никого, как ведет себя на допросах Антонов, опасался – заподозрят личный интерес, но из случайных разговоров, свидетелем которых он был, знал, что Степаныч упорно называет себя Коваленко, несмотря на то, что несколько партизан на очной ставке подтвердили, что он Антонов.

Один раз в отдел, где работал Егор, зашел Чиркун. Анохин подумал, что Мишке понадобился кто-то из сотрудников: их трое сидело в комнате, кроме Анохина, но Чиркун обратился к нему, назвал официально, по батюшке:

– Егор Игнатич, нашему отделу ваша помощь нужна. Вы можете полчаса нам уделить?

– Когда?

– Прямо сейчас… Опознать нужно одного человека.

Ехали в тюрьму на автомобиле, ехали молча. Чиркун не сказал, кого нужно опознать, но Егор догадался: везут к Степанычу. Шел по коридорам тюрьмы, волновался, ожидая встречи с Антоновым. Что Степаныч скажет, когда увидит его? Как поведет себя? Шагнул через порог в комнату, остановился, увидев изможденное серое лицо Антонова, растерялся на мгновение и дрогнул радостно, поняв, что перед ним не Степаныч, а очень похожий на него человек. Значит, Степаныч на свободе! Кроме человека, похожего на Антонова, в комнате были следователь, щуплый, тихий, серый, и начальник секретно-оперативного отдела – грубый, самоуверенный и очень энергичный толстячок. Он стоял по другую сторону стола, скрестив короткие руки на груди.

– Ты знаешь этого человека? – грубо спросил, крикнул арестованному начальник секретно-оперативного отдела и указал, выбросил резко руку с выставленным указательным пальцем в сторону Анохина.

Мужичок, похожий на Антонова, сощурился и покачал головой.

– Ни бачил николы. – И голос у него был похож на Степанычев, только с хрипотцой, словно простуженный.

– А ты его? – глянул начальник отдела на Егора и перевел выставленный палец на мужичка.

Анохин мотнул головой, пробормотал:

– Нет, это не Антонов.

– Та не Антонов я! – вскричал радостно мужичок. – Коваленко!

– Ступайте, – махнул рукой начальник отдела Егору и Мишке.

Они вышли, направились назад по коридорам. В автомобиле Чиркун сказал с усмешкой:

– Я внимательно за тобой следил, сразу понял, что это не Антонов… Интересно было, что скажешь ты. Ведь, если бы ты признал в нем Антонова, настоящего Антонова перестали бы искать, ему легче было скрываться…

– А пастуха этого вы истязали бы до тех пор, пока он не признал бы себя Антоновым. А потом шлепнули, успокоили народ… И невинный человек сгинул бы, да?

А вскоре, буквально через несколько дней, объявился настоящий Антонов, ошеломив руководителей Тамбовского ОГПУ. Произошло это случайно. Нелепейшее стечение обстоятельств. Принесли однажды в отдел из Тамбовской газеты заявление рабочего одного из заводов Маклакова Сергея Васильевича о выходе из партии эсеров. Такие заявления-объявления частенько печатались в газете. Но прежде чем опубликовать их, газетчики всегда сообщали в ГПУ, автора вызывали сюда и беседовали с ним. Этим тоже занимался отдел, в котором работал Егор Анохин. Заявление Маклакова попало не к нему. Видел он, конечно, как беседовал с Маклаковым сотрудник отдела, ведь сидели они в одной комнате, но в первый приход не обратил внимания на обычного вида рабочего. Мало ли их бывает в комнате за день? Эх, знать бы тогда – какую роль сыграет в судьбе Антонова этот рабочий! Беседа с Маклаковым, должно быть, была обычной. Допытывались, почему он решил порвать с партией эсеров. Рабочий, конечно, отвечал, что давно потерял с ней связь, живет своими обывательскими интересами, семьей, надоело ему, что перед каждым праздником его арестовывают, как и всех эсеров, и отправляют на всякий случай на время праздника в тюрьму. И конечно, склоняли Маклакова к секретному сотрудничеству с ГПУ. Он отказывался стать сексотом, говоря, что отошел от всякой политической деятельности и не желает ею заниматься. Ему говорили, что он хочет обмануть органы, ввести в заблуждение своим заявлением, уйти в подполье и подрывать Советскую власть. Только в этом, мол, органы видят причину отказа от сотрудничества, а слова его о том, что он желает мирно работать, пустые слова, ведь и при царе он был простым рабочим, а втихаря расшатывал самодержавие. Такое с Советской властью не пройдет. Вот тебе срок – неделя, обдумай свое положение, а через неделю ждем тебя с заявлением на секретное сотрудничество. Так обычно проходили подобные беседы. И Маклакову дали срок подумать.

Но явился он в отдел буквально через день. Этот визит его помнится Анохину хорошо. Сидел Егор за столом, писал что-то служебное и оторвался от бумаги, поднял голову, когда услышал вскрик сотрудника отдела:

– Врешь!!

Перед сотрудником, спиной к Егору, стоял плотный сутулый мужик в сильно потертом на локтях пиджаке, длинные волосы зачесаны назад. Ошеломленный чем-то сотрудник, вскрикнув, аж подскочил на стуле, поднялся, а Маклаков вдруг обмяк, ссутулился еще сильнее и сел на стул у стола. Сотрудник, увидев, что Егор смотрит на него, радостно выпалил:

– Антонов объявился!

И потащил Маклакова из комнаты.

Позже Анохин узнал, что на другой день после беседы в ОГПУ к Маклакову пришла девушка и сказала, что она учительница из Борисоглебского уезда, из села Нижний Шибряй, что в этом селе скрывается Антонов со своим братом Дмитрием. Брат заболел, и Александр Степаныч послал ее в Тамбов к Маклакову за хинином и свежими газетами. Маклаков попросил девушку зайти к нему завтра, он достанет все, что просит Степаныч.

Ночь не спал Маклаков, думал – почему Антонов послал учительницу к нему? Сколько лет не виделись? Десять? Нет, больше. С юношеских лет, когда в одной эсеровской организации начинали работать, не было никакой связи. Не вспомнил Антонов о нем и во время крестьянского восстания. Почему же именно к нему прислал учительницу? И почему она пришла как раз после посещения им ОГПУ, после того, как он отказался сотрудничать с чекистами? Не провокация ли? Не проверяют ли его чекисты? И чем больше думал, тем больше уверялся – провокация! Особенно смущало то, что Антонов просил принести свежие газеты. Хинин – это понятно, а газеты? Странная просьба! Грубая работа ЧК. Проверяют, решил Маклаков, – и пришел в ОГПУ.

Срочно был сколочен отряд по ликвидации Антонова. Егора включили в него, а возглавил отряд Михаил Чиркунов. Когда собрались возле автомобилей, Егор с удивлением увидел в составе отряда командира Особого полка Партизанской армии Санжарова. Он, наверное, тоже удивился, узнав Анохина. Они сухо кивнули друг другу и отвернулись.

Разместились в двух автомобилях. Ехали в Уварово, неподалеку от которого было село Нижний Шибряй, через Сампур, Чакино, Ржаксу, ехали между желтеющих полей с высокой рожью, ячменем, овсом. Ровная степь, и плавающие в полуденном мареве дальние деревни. Разгар лета. Жарко. Солнце жгло лицо, горячий ветер трепал волосы. Пыль из-под колес впереди идущего автомобиля набивалась в рот. Куры в деревнях, купающиеся в пыли на дорогах, с истошным криком разлетались из-под колес. Ленивые, размякшие от жары собаки, лежавшие в тени изб, услышав непривычный треск мотора, выставляли уши торчком, напрягались и со злобным лаем бросались под колеса, пытались ухватить зубами за шину.

В Уварове подкатили к деревянному зданию милиции. Энергичный Чиркун выскочил из первого автомобиля и позвал с собой Маклакова. Они быстро простучали сапогами по доскам крыльца, исчезли внутри. А остальные начали вытаскивать из машин мешки с одеждой, плотницкими инструментами.

Переодевались быстро, молча. Мишка Чиркунов боялся, что Антонов уйдет в лес и снова надолго исчезнет, боялся, что успеют предупредить его, поэтому не терял ни минуты. Егор подпоясал длинную темную рубаху обрывком веревки, сунул за нее топор: револьвер лежал в кармане. Другой карман оттягивали патроны.

На автомобилях спустились вниз к реке Вороне, по деревянному мосту, по постукивающим доскам медленно переехали на другой берег и остановились в лесочке. За пригорком начинались избы села Нижний Шибряй. Высыпали из машин, вытащили велосипед, прихваченный с собой из милиции, и автомобили запылили назад. Прошли немного вперед, ближе к пригорку, и свернули в березовый лесок, расположились в траве: мол, усталая плотницкая бригада отдыхает. А Маклаков поехал на велосипеде в село.

Сидели, лежали молча, отгоняли ленивых от жары комаров, мух. Чиркунов нервничал, поглядывал на часы, на солнце, начавшее клониться к закату.

Часа два не было Маклакова. Наконец, появился, подкатил по мягкому песку.

—Ну, как? – выдохнул навстречу ему Чиркун.

– На месте.

– Слава Богу… Ничего не заподозрил?

– Вроде нет… Обрадовался.

– В лес не собираются?

– Засветло не решатся. А ночью, как понял я, уйдут.

– Пошли, ребята!

Разобрали обмотанные тряпками пилы и направились по серой песчаной дороге к селу. Маклаков остался в лесочке. По улице шли неторопливо, делали вид, что устали, мол, долго бредут, старались быть равнодушными: не замечать любопытных старух возле изб, не обращать внимания на лай собак.

Показался дом мельника, крытый железом, с густым, заросшим кустами палисадником. За ним виднеется соломенная крыша избы Натальи Кулешовой, у которой скрываются Антонов с братом. Амбар Натальи стоит прямо на улице, у дальнего угла палисадника. В палисаднике Кулешовой пусто, просторно, только две молодые яблоньки в ближнем углу. С одной стороны, это хорошо – окна просматриваются, с другой – плохо: видно из избы, что на улице делается. Напротив изб, по другую сторону улицы, пустырь, лощинка с густым бурьяном. Из-за угла избы Натальи Кулешовой вышла молодая баба с ведром и направилась к амбару мимо плетня палисадника. Должно быть, сама хозяйка. Взглянула внимательно на приближающуюся по улице плотницкую бригаду и скрылась в амбаре. Между избами мельника и Кулешовой проулок, широкая межа разделяет огороды, спускается к речке. За речкой – лес. На огороде мельника возле межи старая рига. За домом большой двор, сараи, навес.

– Один здесь заляжь! Следи отсюда за избой, – негромко и быстро скомандовал Чиркунов, указывая головой на угол густого палисадника мельника. – Двое в лощинку, в бурьян, следить за окнами. Остальные со мной!

Подошли неторопливо к амбару, к открытой двери. Антонов теперь уж наблюдает за ними из окна.

– Хозяюшка, где ты? – ласково спросил Чиркун, заглядывая в темноту амбара.

– Чего вам, – вышла оттуда молодка, вытирая руки о серый передник и настороженно и внимательно оглядывая подошедших.

– Наталья? – так же ласково, улыбчиво спросил Мишка, снимая с плеча пилу, и прислонил ее к стене амбара, оштукатуренной глиной.

– Была с утра Натальей, – по-прежнему глядя недоверчиво, ответила хозяйка.

– В доме кто есть? – спросил Мишка и добавил строго: – Отвечай быстро!

– Одна я живу, никого нету… – растерялась Кулешова.

– Я о чужих спрашиваю! Чужие есть?

– Кому я нужна…

– Врешь! – перебил Мишка, улыбаясь, почесал сзади свой бок и вытянул, показал рукоятку маузера. – Обманешь, и тебя шлепнем. Есть кто?

– Двое каких-то, – отвела от него испуганные глаза Наталья и начала быстро вытирать сухие руки о передник. – Зашли, воды спросили да присели отдохнуть. Мало вас бродит…

– Ладно, пошли… И иди спокойней…

Вход в избу со стороны огородов. Изба большая– пять окон. Обошли вокруг, стараясь ступать неспешно, знали – видит Антонов, наблюдает. Со двора окон нет. Только вход в небольшие сени: коридорчик, пристроенный к стене.

– Открывай, – шепнул Чиркун Кулешовой.

Наталья стукнула щеколдой, толкнула дверь. Она не поддалась. Женщина быстро соскочила со ступени, бормотнула:

– Закрыто… Чей-та они заперлись?

Мишка ударил несколько раз ногой по двери, отпрянул за стену и крикнул:

– Антонов, мы знаем – ты здесь! Бросай оружие и выходи! Спета твоя песенка!

В ответ хлопнули, сливаясь, два выстрела, и щепочки отскочили от досок двери, оставив две рваные дырочки.

Наталья ойкнула громко, схватилась за голову и кинулась во двор мельника.

– Двое: ты! ты! – тыкал Мишка в сторону бойцов отряда маузером. – Туда! За сарай мельника и к меже! Следить за дверью!.. Ты – за сарай! Остальные – за мной!

Егору Чиркун указал место за углом соседней избы – следить за боковым окном. Изба Кулешовой была мгновенно окружена. Залегли в траве, спрятались за плетнями.

– Антонов, выходи! – орал Мишка и стрелял по окнам, клевал носом землю при ответных частых выстрелах. – Не бросишь оружия – чикаться не будем! Выползай, гадина!

Санжаров подкрался к плетню, вскочил, размахнулся, швырнул гранату в окно. Звякнуло стекло, но что такое? Граната полетела назад, к Санжарову. Треснула, подняла пыль в палисаднике. Санжаров еле успел упасть за плетень. То ли Антонов перехватил гранату, выбросил обратно, то ли ударилась она в раму и отскочила.

Отстреливались из избы изо всех окон. Казалось, было в ней не двое, а, по крайней мере, пятеро человек. Перестреливались долго и безуспешно. Мишка замолчал, не кричал больше Антонову. Метался под пулями от поста к посту, нервничал. Солнце потускнело, коснулось крыш изб деревни. Зайдет, стемнеет, и лови Антонова.

Егор не видел со своего поста, кто поджег избу Кулешовой, заметил, когда из-за угла потянуло дымом. Сухая солома схватилась быстро, жарко. Боковое окно, за которым наблюдал Анохин, узкое, выбраться из него трудно. И аршин десять всего от угла соседней избы, где прятался Егор. Сунешься в узкое окно, замешкаешься на мгновение в проеме, и конец. Промахнуться трудно, даже неопытному стрелку. Это Антонов должен был понять… В палисадник выскочить удобнее. Яблоньки хоть чуточку, да мешают тем, что залегли в лощинке напротив, а главное – дым. Ветерок дул с запада, со стороны двора, как раз с той, где занялась изба, и дым скапливался в палисаднике. Туда должен выбраться Антонов, если не пожелает сгореть заживо. Не успел подумать об этом Егор, как выстрелы захлопали быстрее, тревожнее. Сквозь дым увидел две фигуры в палисаднике. Как выскочили братья, не заметил, увидел, что бегут они к яблонькам. Перемахнули через низкий плетень и к лощинке, где лежали в бурьяне два чекиста, а один прятался возле палисадника мельника. Напорются сейчас на них! И тотчас же застукали револьверы чекистов. Антонов с Дмитрием, стреляя на бегу, развернулись и кинулись во двор мельника, исчезли под навесом. Егор вскочил и, дрожа, как в лихорадке, помчался мимо соседней избы, между сараев на огород, нырнул в густой сад. Он слышал, как часто хлопали выстрелы. Вылетел на край сада и остановился, увидел, как напрямик по огороду мельника бегут к риге друг за другом братья. Степаныч впереди, Дмитрий за ним. Бегут, пригибаясь, отстреливаясь, петляя, прыгая, путаясь в высоких, цветущих белыми и фиолетовыми цветами стеблях картофеля. За ними Мишка с маузером в вытянутой руке, которая ежесекундно дергалась от выстрелов. Двое чекистов, присев на корточки за межой, били по бегущим. Скрылись за ригой Антоновы: река в десяти шагах, за речкой лес. Выскочили из-за риги: Степаныч по-прежнему впереди, брат за ним. Узкая речушка с кустарником на берегу – в двух шагах от Антонова. И вдруг споткнулся, согнулся Дмитрий на самом краю огорода, упал на руки, попытался вскочить. Степанычу осталось нырнуть в кусты. Оглянулся он, увидел, что брат упал, и кинулся к нему, стреляя, пригибаясь. Добежал, остановился, и вдруг выпрямился, вытянулся во весь рост, опустив руку с маузером, посмотрел на стреляющего в него почти в упор Чиркуна и бочком упал в картофельную борозду, поливая кровью из разбитой головы тамбовскую землю.

Чекисты окружили убитых братьев, стояли, глядели, как струйкой течет кровь из головы Антонова. Молчали. Позади, за ригой, жарко полыхала изба, потрескивала, щелкала. Мычали коровы: наверное, по деревне гнали с лугов стадо. Слышались тревожные голоса крестьян, которые скапливались возле горевшей избы, не решаясь ни тушить, ни приближаться к чекистам.

Дмитрий лежал в борозде на боку, подняв вверх свое круглое желтое лицо с тонкой полоской усов, лицо незаслуженно обиженного подростка. Вспомнилась Егору песенка Дмитрия, которую он пел Гнатику:

 
Спи, дитя мое родное,
Бог тебя храни!
Можешь быть теперь спокоен,
Все вокруг свои!
 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

И взял я книжку из руки Ангела

и съел ее;

и она в устах моих была сладка, как мед;

когда же съел ее,

то горько стало во чреве моем.

Откровение. Гл. 10, ст. 10

1. Семь чаш

Знаю дела твои, и скорбь, и нищету.

Откровение. Гл. 2, ст. 9

И снова время начало таять, вновь начала всплывать в сознании бесконечная давность! Егор Игнатьевич увидел себя в праздничной гудящей толпе на Советской улице Тамбова перед демонстрацией. Когда был тот Первомай? В двадцать втором, в двадцать третьем? Не вспомнить теперь! Нет, нет, точно в двадцать втором, в двадцать третьем Настеньки уже не было в Тамбове.

Помнится, было тогда на улице многолюдно, шумно, празднично. Говор, смех, радостные вскрики при встрече давних знакомых. Алые флаги трепетали, хлопали над толпой. Было солнечно, но ветрено. Ветер теплый, весенний. Несмотря на веселье вокруг, Егору было грустно, одиноко, словно он был посторонний на чужом празднике. Друзей в Тамбове он не завел. В угро его считали нелюдимым, беспощадным одиноким волком. Его побаивались, относились к нему с опаской. Тамбовские бандиты не раз публично клялись покончить с ним, не раз подстерегали, стреляли. Раны его не успевали заживать. По Тамбову ходил даже днем, ожидая выстрела из-за каждого угла, из-за каждого куста. Был всегда на чеку. Научился выхватывать револьвер из кобуры за долю секунды, стрелять на шорох с обеих рук. И тоска, непонятная тоска не покидала тогда его ни на минуту. Таким увидел себя Егор Игнатьевич в праздничной толпе.

Равнодушно и грустно посматривал он на веселые лица тамбовчан, и вдруг его словно обожгло, будто граната рванула под его ногами: Настя!! Касаточка! Она тоже увидела его из толпы. И они рванулись навстречу друг другу. Он не помнил себя, не видел никого, молча отшвыривал со своего пути людей, не слышал их возмущенные вскрики, не спускал глаз с Насти, которая продиралась сквозь толпу, гибко и юрко просачивалась навстречу. Вдруг кто-то цепко и сильно ухватил его за руку, задержал. Егор мгновенно обернулся, инстинктивно вскинул руку, чтоб быстрым ударом сбить очередное препятствие, и увидел веселое рябое лицо Новикова, начальника Тамбовского угро, своего начальника.

– Анохин, ты куда рвешься? Успокойся, бандитов здесь нет!

Егор невольно кинул взгляд в сторону Насти. Она остановилась среди людей всего метрах в десяти от него, остановилась, увидев, что его задержал какой-то человек. Лицо ее стало медленно затухать, глаза меркнуть. Появились в них отчаяние, скорбь. Новиков тоже обратил внимание на Настю и спросил удивленно:

– Кто это?

– Землячка. Два года не виделись, – хрипло ответил Егор, тускнея взглядом. Он старался изо всех сил, чтобы Новиков ничего не заметил. Потом добавил: – Кстати, это жена Михаила Чиркунова. – И крикнул Насте чересчур громко, подзывая ее рукой. – Настя, иди сюда!

Она подошла потихоньку, нерешительно, улыбаясь грустно и разочарованно.

– Здравствуй, Настя, целую вечность не видел тебя, – излишне бодро заговорил Егор. – Ты у родителей жила? Сынишку поднимала?

– Да… они мне помогали за Колей ухаживать… Муж мне плохой помощник, сутками на работе… Миша говорил, что ты только что из Масловки вернулся (имя Чиркуна в устах Насти больно резануло по сердцу Егора), как там крестный? Два года ничего о родне не слышала…

Крестным у Насти был Докин, которого застрелил Маркелин задолго до отъезда Насти из Масловки.

– Я его не видел, – подхватил быстро Егор. – В поле он был, сев в разгаре… Говорят, все у него ладно. Зимой, будто, прихворнул малость, продуло, простудился… К весне оклемался, работает…

Новиков с хитрецой в глазах, водил рябым носом, взглядывал то на Настю, то на Егора.

– Я его недавно плохо во сне видела, подумала – все ли у него ладно?

– А ты сама-то в Масловку не собираешься?

– Пока нет…

– А Мишка где? Чей-та его не видать?

– Тут он… – Настя обернулась, глянула в толпу, помахала рукой.

Тотчас же подошел Михаил Чиркунов. Вид у него наигранно бодрый, а глаза настороженные, подозрительные.

– О чем это вы тут так оживленно беседуете? – нарочито бодро и громко спросил он и быстро сунул руку Новикову.

– О крестном твоя супружница расспрашивала, – Новиков ехидно и широко улыбался, отчего рябинки на его щеках проступали яснее.

– О Докине? А что о нем расспрашивать? Его два года назад похоронили, – искренне и с явным облегчением удивился Мишка и в упор глянул на Егора.

– Не о Докине, о Семене Егоркине, – нашлась, поспешно ответила Настя. – Я его с детства крестным звала.

– А-а! О Сеньке? Чо с ним станется, как был болтуном да лодырюгой, так и остался… Пошли к нашим, – взял он по-хозяйски Настю за локоть, – сейчас построение в колонну будет…

– Энергичный мужик этот Чиркунов, – с восхищением произнес Новиков, когда Настя с Мишкой отошли от них. Егор догадался, что восхищался он не Чиркуновым, а его женой. – Далеко пойдет… Я не знал, что у него такая жена красотулька! Что-то в ней такое-эдакое, – покрутил он растопыренными пальцами возле своего уха, – притягательное, глаз не оторвать… Так прелестна, волшебно прелестна!.. Везунчик этот Чиркун!.. А ты заметил, – засмеялся он игриво, рябинки на его щеках неприятно замаслились, заблестели на солнце, – как она на тебя смотрела? А?

– Мы с ней с детства друзья, – сухо и серьезно ответил Егор. – Только и всего! – добавил он твердо.

– На друзей так не смотрят… А как она к тебе рвалась! У-у! И Чиркунов догадывается, видел, как он на тебя зыркнул, уходя? – по-прежнему игриво спросил Новиков, но, увидев жесткие глаза Анохина, осекся, переменил тон, заговорил о Мишке. – Слышал я, что Чиркунов на рабфак поступать собрался, учиться хочет…

– Учиться?! – перебил удивленно Егор. – Так у него же за плечами два класса да коридор!

– Ну и что! Туда с одним коридором примут, лишь бы ты был из рабочих-крестьян. Для того и создаются рабфаки: свои кадры нужны. Проверенные, надежные, преданные партии. А Чиркунов из таких…

Первомайская встреча с Настенькой переменила жизнь Егора. Он стал осторожней, осмотрительней во время частых операций против уголовников, появилась цель, надежда, что Настенька не потеряна, что будут еще светлые дни. Анохин узнал, где живут Чиркуновы, и часто, если была такая возможность, проходил мимо заветного дома на Интернациональной улице, надеясь увидеть, встретить Настеньку, поговорить с ней, объясниться, увести с собой. Но ни разу не встретил, не увидел ее даже издали. А вскоре узнал, что Мишку перевели на работу куда-то на Урал, и он увез с собой Настю. Снова жизнь Егора опустела. Но все-таки та короткая первомайская встреча вывела его из оцепенения, пробудила, заставила оглянуться вокруг, задуматься о себе, о своей жизни, вспомнить о давней юношеской мечте. Подумалось однажды – не пора ли прекратить лить кровь и свою, и чужую? Вспомнился разговор с Новиковым перед демонстрацией, и осенью Анохин поступил в учительский институт на вечернее отделение.

А Настеньку он не видел много лет. Надолго ушла она из его жизни, но, кажется, ни на один день не покидала его сердца. Не было дня, чтобы он не думал о ней. Егор считал в те годы, что никогда больше не увидит ее, что она потеряна для него навсегда, но каждую ночь он видел ее в мечтах в Масловке, то во время игры на лугу юной, гибкой, озорной, со счастливым блеском во влажных глазах; то лунной ночью на берегу Алабушки: они гуляли по серебряной от росы траве, он держал ее руку в своей, и через эту теплую, тонкую руку с беззащитно пульсирующими жилками, чувствовал ее всю; то в пестром сумраке сада на скамейке: одной рукой он обнимал ее, слышал биение ее сердца, видел лучистое мерцание ее глаз в теплом лунном свете. Каждую ночь жил он временем еще ничем не омраченной любви с Настей, временем ничем не омраченного счастья, тихой нежности и восторженной радости от встреч с ней, временем отодвинутым, зачеркнутым скорбью, жестокостью, кровью. В такие ночи он чувствовал себя прошедшим свой земной путь стариком, впереди только медленное и печальное угасание. Так думалось, так мнилось, казалось, что жизнь прожита, что он давно колобродит на земле, а в самом-то деле ему было тогда только двадцать два года! Жизнь не только не кончена, она еще не начиналась. Был он тогда высок ростом, худощав, подтянут. Можно было бы сказать, что был он хорош собой, даже красив, если бы не слишком жесткое неулыбающееся лицо да не болезненно-отталкивающий блеск глаз.

Лет через пять, когда поверилось окончательно, что Настю ему не вернуть никогда, не увидит он ее больше, Егор женился на своей однокурснице Дарье, посчитал, что эта легкомысленная болтушка и хохотунья, любительница театра и стихов, вылечит его от давней неугасающей страсти. А Дарья приняла его за основательного надежного человека из-за того, что в институте он всегда был серьезен и неулыбчив.

Ночами, во тьме, ему мнилось, что обнимает он не Дарью, а Настю. В такие ночи он был особенно нежен, ласков, горяч.

– Почему ты всегда так мрачен, суров, ведь, я чувствую, по натуре ты совсем не такой, – шептала ему Дарья, остывая от горячки. – Очнись, война давно закончилась, будь самим собой! Жизнь хороша!

Что он мог ей ответить на это? Душевной близости, доверчивости, да и телесной тяги к жене он не испытывал. Незачем было распахивать перед ней свою душу. Известие о романе Дарьи с актером областного театра не произвело на него сильного впечатления. Обидно стало за обман, да и только. Она ушла от него сама.

– Неужели вся жизнь так пройдет! – горько воскликнула Дарья однажды. – Скучно мне с тобой!

И ушла.

Помнится, он посоветовал ей тогда купить баян, для веселья. Лучше жить одиноко, тосковать по любимой, чем жить с человеком, который не вызывает никаких чувств. Позже встречал ее в театре, кивал, как давней знакомой, и ничто не вздрагивало в душе, ничто не напоминало, что несколько лет он делил с ней ложе. Была без радостей любовь, разлука вышла без печали. Случайно узнал, что Дарья бросила работу в школе, перешла в театр, завлитом. Сейчас Егор Игнатьевич не помнит даже ее лица, словно не было Дарьи в его жизни.

Анохин, окончив институт, продолжал работать в уголовном розыске. Служба стала спокойней, редко приходилось вынимать револьвер из кобуры, а стрелять и того реже. Отчаянные головорезы перевелись: их либо перестреляли, либо надолго отправили в лагеря. С хулиганьем и мелкими воришками справлялся легко. Легенды о его беспощадности и бесстрашии долго гуляли по Тамбову, его боялись, не сопротивлялись, если на месте происшествия появлялся он. А Егор писал рапорт за рапортом, пытался уйти из угро в школу, но его не отпускали. Он был самым опытным в отделе.