Текст книги "Оставь компас себе"

Палкой ты так стремительно, что будто бы ради увеселения ты. Глазами мучений не видишь, но сердцем блаженствуешь.

От Феи Поющих Гробов я бы с налетом равнодушия, но от тебя, Фея Столовая… при всей неограниченности моей коленнопреклоненности позволь мне резко выступить против. Помышления меня захомутали светлейшие. Лыжным инвентарем из беды выручить! К ангелу я ближе, чем тобой из твоей дали узревается. Подустал, но палкой двигаю, начатое продолжаю, прокаленный положительными излучениями Созвездия твоего! один из столпов надземного, но и земного братства непримиримых врагов эгоизма. Тело разнылось, но я ему не передышку – перенапряжение я ему!

Стоять с палкой над оврагом я могу до бесконечности.

Подломившись, мне никого не спасти, а спасти я должен.

Без меня мрак не разомкнется, пробившееся дыхание зальется и забьется…

Вопрос, спасу я или не спасу, для меня архиважен.

За его спасение мне проще бы помолиться, но молитвами сыт не будешь! я о собственном насыщении. Об удовлетворении тщеславия, если хотите. Он слепец, но он спасает, в самомнении до небоскреба вздымается – заприметившие опускающуюся к ним луну, в сберегательном режиме не действуют. Подскакивают и хватают!

А ты мою палку хватай!

Схватил. Потащил! Палку он на себя, и я в овраг, я к нему, выживание зависит от навыков и плавательные я предъявлю, но с ним на спине мне не выплыть; обхватил меня сзади, крик покаянный издал: каюсь, друг, страшно каюсь, но не отвлекаюсь – тебя я люблю, но тебя утоплю!

Я-то думал, что он ко мне на спину, чтобы я его к берегу, а он своей массой утянуть меня хочет. Войдя в соприкосновение с подобной гнусностью, я сделался слаб. Повисшего на мне ублюдка стряхиваю с энергией малой. Какая-то борьба происходит и в верчении наступает утрачивание: где берег, прямо ли он передо мной – зрячий глянет и обнаружит, но я-то слеп! я слепец и я в унынии. Вокруг столько сволочей, что никаких сил в этом мире оставаться. Я ради спасения все насущное отложил, а он меня, сука, топит – локтем по зубам от меня, сука, получи!

Увы, не зацепил я его. Плечо дернул и разболелось – и плечо болит, и в целом нехорошо: топят меня!

Немного странно, конечно, когда тебя топят, а в тебе реакция отчужденности запустилась. От желания высвободиться из его объятий я открестился. Слегка в них подергиваюсь, но отношу не к упорству бойцовскому, а к конвульсиям, предсмертным спазмам, у нас с ним и шапочного знакомства не состоялось, а он меня обнимает, в объятиях словно родного сжимает, породненные неприкаянностью… расследованием займется прокуратура… ты меня пообнимал, а теперь моя очередь; исполнив сложное движение, выскользнувший я прилип к нему сверху, и он, побуждаемый мною, размяк, к испусканию духа без долгих препирательств изготовился, зачем нам о чем-то спорить и наше воодушевляющее нас родство наконечником спора ковырять: занесенную инфекцию наше родство может не перенести, внутри пространства нашего родства возникнет бактериальный гнойник и мы выгорим – я применительно к тебе, ты применительно ко мне, родство поработало бы нам на благо, но допущенное нами через обдумывание микробное рацио родство вспучило, и тут, боже мой, громыхнуло.

Я – Фима-слепец. Ты – то ли парнишка, то ли девчонка. Воспринимаю я нас сугубо отдельно – безотносительно родства примерещившегося.

Обстоятельства чрезвычайные, ну и измышления соответствующие: сознание перекосило, изогнуло, небрежным кивком удостоверяю, что понимание случившегося есть, от утопленном, как о родственнике, горевать нечего, парнишка нарывался и парнишка дождался, парнишку я додавил, и парнишка… ну что я словно заклинаю – парнишка, парнишка, парнишка! Жертва моей самозащиты парнишкой от этого не станет.

Девчонку я кончил. В захвате ее стискивал и трепетно ощутил, что признаки у нее женские.

Прекрати ее убивать, разожми свои руки рычагом того, что она девушка…

Ты, Фея Столовая, меня поучай, но в мои взаимоотношения с девушками не вмешивайся. Полагаешь, быть настолько соединенным с девушкой частенько мне выпадает? метущиеся ягодицы вминаю, ею почти обладаю – мне, слепцу, с женщиной сблизиться, что оренбургскому спринтеру Иникушину зайца обогнать.

Зайцы излавливались в силки, самим Иникушиным установленные; поведую без прикрас – в ловле зайцев Иникушин первейший. В беге с ними наперегонки замыкающий.

Заслонки подняты, к лесистому укрытию зайцы по степи угорелыми чертями, устремившийся за ними Иникушин голову по-бычьи вниз и раскалывайся бок, рвитесь сухожилия! жестокие требования к себе. Зайцам не уступать, здоровье не жалеть, после успеха недостатка в релаксации у тебя не будет, пришедшая завороженность самим собой придавит тебя к постели, и ты сладко потеряешься, наигрываемой на бамбуковой флейте мелодии вневременного достижения мягко улыбнешься, от народа ты далек, от него ты отошел, не простившись, передовицы газет посвящены оренбургскому спринтеру Иникушину. Мне? Поблагодарить за признание зазорным я не считаю. Восхваляемый общественностью, на пьедестал я, пожалуй, взойду. Биографические сведения вам нужны?

Я из Оренбурга, из семьи, промышляющей на рынках, в магазинах – своруют и убегают. Папа мой заглядишься, как бегал! конечно, мои истоки в предприятии нашем семейном – лет с пяти я форму держу.

В невинных годах я отвлекающе соучаствовал. Над прилавком ручкой провел, якобы что-то стянул – бегу я пустым, но за мной бегут, как за вором и, поймав, что говорить, наваривают. Поэтому бежал я изо всех.

Ты, сынок, побеги, побольше торговцев за собой уведи, а мы тут пройдемся, почистим…

Сейчас я с родителями не работаю и вообще практически не ворую. Чем сейчас родители занимаются? Скажу лишь, они не на пенсии.

Покорять стихии, догонять зайцев, захлебывающуюся девушку плотоядно сжимать, она хотела меня убить, а я, Фима-слепец, ее просто хочу. А убил я ее зачем? А что с ней еще делать? Пощупать и отпустить? Она бы вновь на меня кинулась, и мне снова усердствуй, старайся возвратить положение, когда топят не меня, а я – или я, или она. По-иному нам было не разойтись. В воде я наборолся, накружился, выползание на берег безмерной радостью представляю, но с радостью у меня чего-то совсем плохо – мой берег утрачен мной основательно. А слепому искать… слепому, что в воде за жизнь бился и усталостью страшной налился… на берегу у меня Тефтончик. К залаявшему Тефтончику я бы, уже ориентируясь, поплыть попытался. Что же мне для его лая сотворить… замяукать?

Мяукаю. На устах подступившая молитва, но я мяукаю.

Серьзность моего мяуканья ты, Тефтончик, пожалуйста улови.

Я – кот законченный, собак ненавидящий…

Не прижмешь меня лаем – в живых я не задержусь.

Я мяукаю.

Твою задачу ты, пес, осознал?

Мяукаю я по делу, не на уровне бреда, в повседневном общении с тобой я обходился языком человеческим, но меня от тебя забирают, меня вынуждают по-кошачьи, ту девушку я бы по-собачьи; не стремись она меня порешить, мы бы с ней славно оттянулись. А история ее появления в овраге, она какова? в овраг ее скинули с высоты – над ним пролетая. На дельтаплане что ли… а у кого здесь дельтаплан? Ни у кого, но у Васюганских болот, я слышал, с дельтапланами намечалось – всероссийский слет дельтапланеристов. Разносилось у нас, в тревожное умонастроение вводило: тьма дельтапланов, что солнечному свету туча загораживающая, и к почернению движков дребезжание, антихристовой авиации сердцебиение, я бы за ружье и палить, распоясавшихся бесов посильно ликвидировать, а не было ли того?

Того, что я в дельтапланы стрелял?

Я жарил кусок сыра. Он прирос к сковороде, и я чуть-чуть сокреб, покушал, сковороду потом полдня мыл. Тефтончик все пытался ногу мне трахнуть, но сковородой я его не огрел.

А с дельтапланами что? Собачку я не отлупил, а стрельба по дельтапланам, не исключено, что на совести у меня. Тогда выстраивается следующее – выстрел, гибель, месть.

Я разнес кому-то башку, и его подружка вздумала со мной посчитаться, Фиму-слепца наказать – ему она подружка, а меня, роковой для ее возлюбленного выстрел совершившего, другом зовет? удружил я ей, наверное, без кавычек. С возлюбленным тошно, от известия о смерти она весело запрыгала, я понимаю, но меня-то, услугу ей оказавшего, за что убивать? ответ, думаю, в том, что она девушка – восторги перемежаются с сожалениями, разудалая пляска над сжигаемыми фото со слезами в подушку, да будет о ней – мне бы о злободневном, о выкарабкивании своем, овраг мельче не становится, об упирании ногами в дно речи нет, мой всплывший труп хоронить они не побрезгуют?

Вопрос преждевременный. Тефтончик залает, и вы поразитесь, какие у меня гребки, какие запасы, я, Тефтончик, семью тебе заменил, а ты меня оставляешь – путеводно тяфкни, сволочь! В воде я дохожу. Тихо рву на себе волосы.

Тефтончик не лает – ты, Фея Столовая, полай.

Ты лаешь, но твой лай ко мне с неба, и что мне, к небу плыть? благолепно к небу тело вплавь веду. Сплю в обнимку с бабой нынче поутру.

Объятий с меня уже довольно. Она меня обнимала, я ее утопил: в духе нашего времени. На нежность грубостью, но не нежность-то не та – выражение лица отнюдь не кроткое. Про выражение, конечно, не слепцу говорить. Слепцу бы вообще заткнуться и сдохнуть!

Слепец, загнанный беглец, щука щелкнет, и я скопец, не дам я ей поживиться. Руки мне для поддержания себя на плаву, но для прикрытия мошонки руку я выделю.

Удержание я ослабил, вдвое я его и под воду я легко, обоими выгребаю, но перенеся левую на мошонку, мигом сдаю, спускаюсь как на эскалаторе, я не в овраге, я в ванне, и если я без света, открыты ли глаза, закрыты, все равно – свет не включен, в ванну я для умиротворения души и зачем мне свет, о ванне мне разноречиво, но вода теплая, вода бездонная, душа бессонная, вросшей бессонницей она взведена, взведенный курок моей души! возбужденный пенис моего организма! Воспрял он от опасности быть щукой откушенным.

Опасностью заведенный, ни в кого еще не введенный, на взгляд монашек огромный – неудобно перед людьми, но тут не люди, тут щука, с человеческим существом я управился, а щука неотловленной и неудавленной шныряет, хвостом задевает, с щукой я так – резиновой игрушкой я ее сделаю. Тигров постреляю и головы их туда же, в ванну, побросаю! Для списанного охотника неплохо. Однако в каких чувствах я у ванны стою? В расстроенных.

Задвинутой истины вламывание бандитсткое – я не у ванны, в овраге я! в овраге я задержался, всякая истина для меня мадам Шарлатан, но я переубеждаюсь, щуку от яиц уже второй раз отбрасываю, ушами залитыми, тиной забитыми лай Тефтончика я не расслышу, заблеявший ягненок Мира Потусторонних Баранов предвещает мое вплывание в их поголовье…

Его блеяние, кажется, на берегу. Само собой, что на берегу, но на нашем ли берегу, на том ли, побыть ли живым дарит шанс, к мертвым ли ласково приглашает, щука!… сука… оберегающую руку укусила. До яиц не добралась. Зубы – рука, зубы – яйца, не любитель я сочетаний подобных. Пострадавшая рука, разумеется, приемлемее, но она, думаю, столь повреждена, что применять ее для заслона бесплодно, перекушенные косточки ладони надежную прижатость к паху не обеспечат, ну и раздерган же я – не плавание, а бурление, метание, задатков большого пловца я в себе не вижу, к стихающему блеянию по чуть-чуть продвигаюсь, если оно стихает, я точно по направлению к нему двигаюсь?

Я плыву правильно. Блеяние стихает не потому, что я от него отдаляюсь, а поскольку ягненок тише и реже блеять стал. Почему, у него надо допытываться. Может, хандра обуяла. Я вылезу и вопрос с дефицитом позитива улажу, твою опутанность мрачными думами изорву, ты, ягнеток, мрачноват, и я к тебе развязным комиком, струей веселящего газа, как от щуки я отобьюсь? это моя забота. Вознамерившись мне подсобить, в овраг ты не брякайся. Мне от тебя не твои копытца, мне твое блеяние необходимо. Наделенный властью привести меня к берегу, своей властью ты пользуйся. Властно поблеивая, повелевай! Я в воде угасаю, щуку коленом пинаю, мороженым в глинтвейне таю, но щуку пинаю; меня держат взаперти, в овраге, дверь наружу мне не отворить, я без ключа и я неповоротлив, поворачивать и в самом деле не получается, сорванный с шеи ключ я засовываю, но он не поворачивается, повернуть и плывущему мне не удается, а к чему мне поворачить? определяющее для меня блеяние четко впереди, и я на него вперед, неуместных поворотов не допуская, а что до поворота ключа, то ключа на шее у меня не было, у меня, Фимы-слепца, и нательный крест там не висел – ничего я с шеи не сдергивал. Просто кризис, дичайшей измотанностью спровоцированный. Хитро прищурюсь!

Воображение мне опять не отказало, и я на берегу, вопреки обыкновению с тиграми я лажу, мой озноб устраняется шкурами, что бархатом меня звериным, температуру нормализующим, тигры меня греют, а я облагораживаю их беседой о пазиграфии, общепонятных записях типах нот, арабских цифр, сложите песнь и запишите, переживите любовь и пронумеруйте, у ничем не примечательной девушки, едущей на поезде в Бийск, любовь первая, любовь к Коленьке, на что ты, Коленька, горазд, ты со снегурками-лесбиянками показательно выдай – угоди моим вкусам, любимый.

Ненакрашенные лесбиянки галопом за мной, а ты Коленька, встрянь и порезче, побольнее ты с ними.

Ах и крикнул ты, Коленька, и Ахилл бы так не прокричал.

«Ух, вгоню!».

Жезлом Дедушки Мороза покусившихся на меня шизух ты пронизываешь. Наверно, их и, наверно, для них беспросветно, решающе – не обернувшись, не уверюсь.

Бежала и обернулась, неслась и встала, не могу поручиться, что в обморок не упала.

Коленька вгоняет, но не жезл, в жестких лесбиянок он погружает себя, свальный грех у него со снегурками.

Нет, он не с ними, не в них! мне все только кажется, очередная провокация контролирующего мое сознание Воздухоплавателя по Широтам Страстей, в льющейся из магнитолы инструментальной музыке балалайку я не улавливаю.

Весьма изумительно балалайку они встроили, ты не находишь?

Сосед по купе любопытствует. Магнитолу на столик поставил и двумя пальцами по столику шлепает. Отбиваемый им ритм, по-моему, совершенно не тот, что в композиции – очищенный им апельсин я бы пожевала.

Не стучи ты пальцами… некуда их девать – в меня вставь. Распираемой не беременностью, а угрожающе сосредотачивающейся во мне телесной тоской по мужчинам!

Мой будущий ребеночек меня извинит. У мамочки душевная экзальтация, мамочке хреново; скушав апельсин, облегчение я бы получила. Я самая что ни на есть женщина, ты безусловно джентльмен, ну предложи же мне апельсин!

Апельсин он выжимает в стакан. Кисть у него могучая, комплимент бы мне ему вслух, апельсин без кожуры и я бы, наверное, раздавила. Если ты мужик, неочищенный попытайся! ну что за жизнь, ребеночек очнулся и вдолбил, перед соседом по купе я скривилась – он отвернулся и сок попивает.

Проходящие за окном городские пейзажи говорят, что мы, видимо, в Бийске.

О СПИДе мне для вас распространиться? что ВИЧ у меня промелькнул, вам запало?

Про ВИЧ у него было, я не забыла, но короткое упоминание ему бы не разворачивать, беременную женщину в одеяло кошмаров не заворачивать, мое одеяло в бодрую клетку и, всунутым в белый пододеяльник, оно меня прогревает – при нагревании красочным и чистым вызревание во мне положительное, я, как высиживаемое яйцо, но вызревают у меня мысли, и они, естественно, о Коленьке – я среди дня под одеялом валяюсь, а он ходит в мороз по улицам, многогранный Бийск для последующего освещения в статьях изучает, колотун его пронимает и он вспоминает о девушке, обо мне! замерзнувшим он бы ко мне, и я бы его растерла, я бы целовала, лизала, всколыхнувшаяся в Коленьке похоть перевалила бы его на меня, от продирающего внедрения я бы очумело завопила, унынию я не сдаюсь!

Я не с Коленькой, но Коленьку я предвкушаю; в Бийске мы уединимся и обстоятельствам типа драки у соседей нас не растащить, идти их разнимать Коленьку я отговорю…

ВИЧ от обезьян, повествовательно мой сосед по купе промолвил. Обезьяны тысячелетиями СПИДом болеют, ну а люди лишь время последнее. Половым путем, я думаю, мы у обезьян его позаимствовали. Какой-то урод самочку трахнул или некая невоздержанная мамзель самцу отдалась – доступ к обезьянам имели и человечеству немало подгадили. Знаешь, на кого я киваю?

На дрессировщика?

У дрессировщиков обезьяны здоровые. Мой намекающий посыл ты раскручиваешь? Здоровые у дрессировщиков, а больные… больными животными кто занимается?

По возникшему у меня ощущению вы довольно нацеленно на ветеринара меня наводите. На ветеринара-мужчину?

Ну а как бы женщина от носителя заразилась? У кого на горизонте издыхание скорое, тому вздрючить ее не суметь. Не те у его организма возможности.

А в начале заболевания? – негромко поинтересовалась я. – Обезьяна подцепила, но по-настоящему еще не разболелась и стояк у нее ничего, овладеть женской особью обезьяний самец вполне способен, о особь, что ему предоставилась – женщина-врач, к которой на прием он доставлен. Ну и женщину он, как говорится, согласия ее не спросив. Нетерпеливость у него для моих кавалеров завидная, подумала женщина. Докторша разомлела и у них не насилие, гораздо ближе к романтизму у них было, одно я упустила – он же не сам из зоопарка к ней прискакал. К докторше его на прием, и значит, болезнь в нем развившаяся, бросающаяся в глаза, стадия заболевания, да, не начальная, и секса от него ожидать, наверное, ненаучно: задыхающийся самец со взглядом безжизненным секса не участник. А вот что до самки с такими же показателями, то с ней секс реален. Без тени смущения вам скажу, что мой мужчина, в Бийске сейчас живущий, загрипповавшую меня нередким вдуваниям подвергал. Меня он дерзко, боезапас у него возобновляющийся дивно… мне бы стыдиться? А что стыдного, когда тебя по любви? В наших отношениях с Коленькой верх она одерживала неизменно. Коленька с моей заколкой игрался, ее поломал, я Коленьку обвинила, Коленька заорал, чтобы я не выступала, я столь же отчетливо попросила его на меня не орать, скандал был погашен. Я так думала. А что мне думать, если Коленька не то что не орет, а сломанную заколку берет и чинит? Выпавшая железка вдвинута, и упругость, зажим все возвращено, я к Коленьке с благодарственным поцелуем, а он толкает меня на кровать и от маечки меня избавляет.

Я, подхватывая его мысль, штанишки снимать начинаю, но Коленька говорит мне, не надо.

Между моими грудками он меня, наверно, удумал. Лифчика на мне нет, и действовать он может беспрепятственно, усладительно богемно, да-ааа, Коленька, сдаюсь на милость твоего возбуждения. Поскреби вершителем между кругленькими, погоняй его сколько в силах…

Сомнительность в том, что меня, свою девушку, Коленька приготовил, а член чего-то не достает.

Подготовить девушку к сексу зачастую проще, чем себя самого, и Коленьку я не подгоняю, язвительностью, упаси Бог, не поддеваю, мой Коленька знает, что и когда – мною без опоздания он воспользуется. По плану у него задержка, и я с пониманием: к Коленьке я притерпелась, невзыскательности с ним набралась, невинной девушкой с парнями я прихотливо, выделываниями и гонором пенясь – Коленька со мной переспал и на путь смирения меня направил.

До Коленьки меня Алеша Симафонов очень желал. Мальчик мозговитый, юношеские турниры по шашкам выигрывавший, он за мной неотвязно и на надрыве, а я дежурными фразами отделывалась.

Я, милая, за тобой по городу следую, а мне бы за шашки засесть, партии недавнего первенства Южной Америки для собственного прогресса разбору подвергнуть, нам бы с тобой где-нибудь… ты бы закрыла глаза, и я бы тебя… а ты меня? Ты меня можешь?

Сам, Леша, сам, обслужи себя сам.

Твой ход, милая, он для усиления твоей позиции сделан, и что же мне на это промолвить, как бы тебе внушить, что твоя позиция является позицией девушки, и ваши позиции вам бы не укреплять, а придавая им податливость, усилия играющих с вами мужчин не перечеркивать, пикантным ослаблением позиции кому-то из них временами уступать, мне, во внутренних проблемах закопавшемуся, твое ко мне участливое отношение позарез!

Шашками замордованный, невниманием девушек будто грязной иглой исколотый, я с ними в разговор, а они не подхватывают, объединение множеств, мне неподвластных, ты, милая, единична. Галя из микрорайона Жмыри, а за ней Света из того же микрорайона и словом со мной не перебросились, а ты до ухаживания дала довести. Вникнув в мои достоинства, ты неминуемо со мной… отважишься со мной пообниматься. За плечо мне тебя приобнять?

Девку посговорчивее отыщи и лапай.

Но я же тебя не между прочим, не хоть бы кого я тебя, поставь передо мной тебя и какую-нибудь из Жмырей, я бы, миленькая, тебя. Сильно бы я тебя не эксплуатировал! со всей честностью тебе говорю, что ты бы не совсем измочаленной от меня вышла. Быдловатый хам тебя бы не щадя, а я сумею шелково, с владением не перехлестывая, мы еще погуляем, а после у нас будет праздник?

После прогулки я, вероятно, отдамся, но к тебе это отношения не имеет.

Да как же ты…

От болтовни избавь! Вон киоск – хурму в нем купи. Коленька ее съел и его рот так связало, что дар речи под корень. Постигшее Коленьку для тебя бы сейчас приобретением было. Сожаления ты не озвучивай! до сути вопрошаниями не копай, что за Коленька, узнать тебя разбирает? Он такой, что я на него поглядела и обретение женственности в себе чую. Из повседневной круговерти он меня вырвал и приковал, по ощущениям к скале я лицом и к ней за запястья: от приковавшего мужчины мне не увернуться, куда он задумал, туда и вставит, традиционнаяя атака на промежность!

Меня только Коленька. Других вариантов я не рассматриваю.

Меня, девушку, он вскоре сзади, ну и что мне на это – руки у меня в кольцах, кольца вбиты в скалу, мне не дернуться, его пылкость во мне все, надеюсь, перевернет!

Коленька дерет меня сзади и для нас рассевшийся полукругом оркестр упоенно играет. Из семидесяти музыкантов оркестр!

Захваченные нашим сношением, смычками они неистово, от дудения своих труб нездоровыми им вскоре лежать, Коленька не успокаивается, и они в нарастающей вспышке за Коленькой, пожарище у скалы! вспыхнув, загорелось и у огня вид не постный, новыми вспышками он взметается! выбивающийся из сил обладание мною не ослабляет, в бесчинстве фееричной случки гремит остервенелая музыка, я убывающе покрякиваю – приятности не лишено.

Рапсодия пожара посвящается девушке, которой все мало. Мне-то хватит – в невменяемом состоянии у нас не я, а мой Коленька, он мне люб! со мной он бывает груб, но на мне ни царапины, внутри, вероятно, что-то рассечено, но что не видно, тому я не придаю, непомерный у Коли энтузиазм.

От скалы меня откует и на носилки. Меня на них разместит и толчком ноги их на скатывание.

Понесусь на них к равнине, к зазеленевшим садам, одному Коленьке носилки вниз не снести, и он меня так, спортивным спуском. Не старческим же сопровождением под ручку ему меня спускать. Уронил бы он нашу молодость, духом тления ее отравил; в ночном чепце я шамкаю, чтобы Коленька не шумел, мое засыпание ты, Коленька, чем это там покрушил? Пищущей машинкой об стол громыхнул? Взор у тебя, Коленька, мутный. Красненького вина ты испил? Выпившим ты посиди, попечатай, но почему на машинке? с технологиями она соперничества не выдержала и сколько она у нас на антресоли, полвека где-то? Снять и на свалку было бы надлежаще, но ты ее на стол, лист бумаги в нее вворачиваешь, статью на ней думаешь напечатать? А печатать за компьютером тебе… пищу для моего ума я найти не стремилась, но ты, Коленька, ее предоставил и, порассуждав, я не исключено, что разберусь.

Четырнадцать бутылочек красненького. Говоришь, что они на кухне, в шкафчик над раковиной тобой уложены, а откуда они взялись… твоему зимнему отдыху они поспособствуют, а взялись они… не для отдыха, а для работы, разумеется, Коленька, вино тебе для замечательного писательство твоего, а взялось оно… с продажи компьютера, полагаю.

Углубившись в себя, определился ты неразмыто: компьютер продать, вина набрать, перед опьянением и падением дай мне, Коленька, на тебя полюбоваться, на высокий твой лоб испуганно повзирать, ой, не дурак ты, милый, а не будучи дураком, ты, Коленька, меня бросишь… со мной ты состарился. От меня тебе не омолодиться, но ты менее великовозрастную потрахаешь, свежести отхватишь и в меня впрыснешь, твой дряблый пенис – со свежестью шприц. В меня разрядись, и я посвежею, а от посвежевшей чего тебе уходить, моя обвислая затхлостью влияет на тебя дурно, но поимев меня следом за упругой, меня ты регенирируешь, и у нас все пойдет по-прежнему, обычным порядком, непроходимое болото наше с тобой бытие? Ну статью о нем напиши… на пищущей машинке ты о чем настучать вознамерился?

О сгнивших овощах, сгнивших фруктах и одобрении утвержденных правительством антикризисных мер?

За государственный подход в расписывании создавшейся ситуации «Бийский рабочий» твою статью…

В «Бийский рабочий» ты ее не отошлешь?

И печатать не станешь? Ее вынашивал, ею дышал, но рассосалось? Машинку тебе, получается, нужно назад на антресоль, и ты, Коленька, ее без огорчений, писательство в тебе пересохло, ну и в жопу его, писательство, нечто все же напишешь?

Утешающее письмо?

По поводу неплохо проведенных годов, с аппетитом съеденном пуде соли, тебя соблазнил я бестолковой девчонкой, а покидаю умудренной старушкой…

Мои фантазии меня пугают. Ну что я итоги-то подвожу? старость, одиночество, гроб – я молода и у меня любимый, я еду к нему в Бийск и у волосах у меня прошедшая через его золотые руки заколка – лифчик он с меня снял, чтобы с заколкой, возвращенной им к жизни, позабавляться. Грудки мои покусать. Крепенько ты меня, Коленька, больно мне! сжимающие зубчики чувствительно меня, милый… я беззащитная женщина! Твоя женщина, Коленька!

Приятно думать, что Бийск нас снова сведет. И теперь уже неразрывно!

Лыжники идут к полюсу. Поезд следует до Бийска. Заметаемые лыжники бескомпромиссно прут, а поезд встает и соседу по купе я говорю до свидания – признак воспитанности, между прочим. Задев причесывающую меня вытаскиваемым чемоданом, он пробормотал, что у него были всякие.

Меня у вас не было, сказала я ему, от его дерзости пунцовея. Чего вы мне о тех, что у вас? ваш язык вам бы, знаете, упорядочить. Не высказываться с двусмысленностью, гнусностью сдобренной. Бесстыже вы меня продернули – грабительский набег на мышление мое. Выгребли, на верблюдов погрузили и по сугробам за лыжниками.

Мне привстать?

Зачем мне вам подчиняться, я…

Ущипнуть меня хотите?

Если от меня требуется привстать, ущипнуть вы меня за задницу вздумали. Роль у намеченного щипания вспомогательная, первый план сейчас скрыт, но на нем, на первом плане, у вас меня вздрючить. Ваш пыл я попытаюсь умерить. Задницу я оторвала, к вам повернула – щипайте. Ущипнете и вам больше запомнится, как чарльстонным вскидыванием ножки я засветила вам в пах. Спиной к вам пяточкой я вам звонко! подобно собакам воду лакают ползающие командиры с тестикулами битыми. Над женщинами они командиры и женщины им в отместку повреждение – видеть их командирами вдруг опостылело и будто само собой им туда, для демократических преобразований плацдарм создавая.

Щипать меня за задницу вам непременно необходимо? – строго спросила я у него.

От меня он в проем, чемодан за край зацепил и, выдернувшись в проем, нервно выругался, ехали мы с ним вполне приемлемо, наговаривать на выпавшего мне в попутчики Коленьке я не буду, за аморальное ко мне отношение Коленька в Бийске бы его отыскал, и ни за что на свете он бы моего Коленьку в начавшемся побоище не урыл – Коленька бы ему и по физиономии, и по почкам, мой несокрушимый сладенький журналист, куда мне к тебе шагать-то? В редакцию «Бийского рабочего», наверно. А где она находится, у кого я узнать смогу? В справочном окошке, я думаю.

В вокзальном окошке справки о поездах предоставляют, и мне в окошко не вокзальное.

Известным мне способом на некое иное окошко осознанно мне в Бийске не выйти. На данную минуту вокзальное безальтернативно. Женщина в нем непроспавшаяся. Навеянный образом моего Коленьки позитив я сохраню. В окошко я не без робости: мне бы о «Бийском рабочем», о его редакции у вас вызнать, вы специализируетесь на делах железнодорожных, но вы из Бийска, а «Бийский рабочий» он не чей-то, а бийский – укажите мне улицу, а на улице дом, не знаете номер дома, улицы хватит. У вас в Бийске улицы, думаю, не столь витиеватые, чтобы я нужный мне дом не нашла.

Да, мне «Бийский рабочий». От своих слов я не отказываюсь. В «Бийском рабочем» мой Коля работает.

Кто он мне, я… беременна я от него!

Где роддом, в курсе, а где «Бийский рабочий» не осведомлены… адрес редакции на последней странице написан? Купить газету и посмотреть – это вы меня великолепно надоумили.

Газетный киоск возле касс, колоритный киоскер в рыжем шарфе меня не игнорирует, но «Бийский рабочий» мне не протягивает – «Бийск для полуночников» всучить мне стремится. Потихоньку к пороку меня склоняет.

По счастью, у меня, девушка, журнальчик про ночные дискотеки, про прочее злачное, это просто недоразумение, что вам «Бийский рабочий» понадобился. Ну что вы в нем прочтете? Какое мнение о Бийске составите? Город у нас промороженный, но кое-где, поверьте, прожарит – сами обомлеете. Приехавшей из деревни цыпочке я на кабак «Вкус луны» укажу. Заведение тонкое, негромкое, бесшумно к тебе подойдут и тебя… танцы сугубо медленные, алкоголь исключительно крепкий, подпоить тебя шампанским возможности у кавалера не будет. Тминная водка у них блеск! предмет зависти кабаков, что пожиже. У себя в деревне жизнь ты, вероятно, вела полуголодную, а во «Вкусе луны» тебе заливные креветки, ростбиф на вертеле, котлеты из мозгов по-бийски, до отвала наедайся, но не выпускай, что потчующий тебя ухажер ослушания не потерпит. Кто во «Вкусе луны» за мужской счет питается, после кормежки кормящему принадлежит. Нерешительности ты, цыпочка, не поддавайся, за котлетку по-бийски честь уронить – цена не завышенная. В мозговую массу добавляются редька, эстрагон, парочку ложек вылущенного зеленого горошка, я знаю, поскольку на кухню был когда-то допущен. На стульчик усядусь, румяный пирожок схвачу – к диалогу готов. Избыточного желания со мной говорить я за ним не наблюдаю, но с поваром Гоберидзе мы приятели, и он пытается мне улыбнуться. Насчет моих успехов интересуется. Я ему отвечаю, что я в порядке, на вокзале, не жалуюсь – мой киоск стоит на вокзале и это для меня прибыльнее, чем если бы он Чуйском тракте стоял.

Печатную продукцию помимо кроссвордов почти не берут, однако у меня разные игрушки, машинки, из-под полы могу и поллитровку продать. Ночами алкоголем не торгуют, а у меня, в ночную смену трудящегося, для жаждущих, так сказать, припасено. Обернутыми в фольгу они у меня покупателей дожидаются. Приглядевшись, бутылочную форму, разумеется, разглядишь и меня привлечешь, но чтобы ею не светить, как поступить прикажешь? шикарно бы в коробку из-под куклы, но куклы продаются в коробках, и пустых коробок у меня не остается. Куклу без коробки, а в коробку бутылку – при таком типе продажи тревожился бы я меньше, но кукла и ее коробка составляют комплект и извлечение куклы из коробки…