Текст книги "Оставь компас себе"

В пакете бутылку продавай, утомленно Гоберидзе промолвил. За ручки его передавай, и никакая ищейка не заподозрит, что у тебя в пакете.

Я пробормотал, что ты, Нугзар, подошел по-умному, в сознание мне к месту внедрил, бутылку я в пакет и что в том пакете? что-то противозаконное? в глаза не бросится. От беспокойства я все равно не уйду, но не увольняться же из-за волнений. Вот ты, Нугзар, на кухне ты нет, нет, да и согрешишь? Элитную говядину сопрешь, трюфели какие-нибудь… будет тебе, Нугзар, оскорбляться. Найденный мною мячик вы с сынишкой еще не просрали?

Сынишка у него Павлико. Вверх особо не растет, но пузо наел отцовское. Размер штанов – и на слоне застегнутся. Когда я его видел, он, оперевшись на клюшку, слезы размазывал. Здесь же, во дворе, и папаша – со свесившимся животом в снегу ковыряется.

Поисками чего, господа, занимаемся? – осведомился я беспардонно.

Скосив на меня лицо интеллигентное, лоснящееся, старший толстяк сказал, что красный мячик он ищет. Обмениваться фразами мы продолжили и из обмена вытекло, что сын у него осатанелый – клюшкой по мячу невоздержанно бьет. И мяч улетел. В хоккей они не шайбой, а мячом – мячом для хоккея с мячом, мячом твердым, плетеным, попадая в отца, синяков он ему наставил, но запропавшим в снегу, отца он огорчает сильнее, чем когда в тело вонзался: не будет преувеличением сказать, что мой Павлико в истерике, а ребенку в ней делать нечего, моя супруга в ней, как рыба в воде, а сыну в ней неполезно, она его поглотит и выплюнет назад мужчиной сомнительным, всем организмом не только от возбуждения дрожащим, придем, Павлико, домой, я тебе полтаблетки успокоительного…

Давай мне, папа, целую!

Твой мячик привязал тебя к себе узами неразрывными, но чем бы он для тебя ни являлся, его исчезновение не причина тебе, ребенку, целую таблетку…

Ты, папа, повар! Ты, мать твою, не врач!

Орущего на своего отца мальчика я, пожалуй, огрею. Клин клином истерику из тебя вышибу!

Первое побуждение – друг другу закипевших грузин предоставить. Наличие обоюдоострого нрава вылилось в конфликт, и вы, господа, пылайте, а я налаживать быт пойду. Дамочку я в свою квартиру переселил, но торшер, что возле кровати, у меня не работает, и возжелай моя девочка возлечь на кровать для чтения, уютного освещения она не получит. Газетного и журнального дерьма из киоска я ей натащил, и низкосортное любопытство ее, вероятно, поборет и повалит. На кровать завилится, в статью про обнаруженную в отряде космонавтов педерастию уставится, неработающий торшер теперь навсегда? – угрюмо у меня поинтересуется.

Нам бы с ней в атмосфере любезности, но мне о подобном даже не помечтать. Дамочка она невоздушная, по обслуживанию железнодорожного полотна, я на вокзале и она – сослуживцы мы, да. Она неумна, а я не в себе… побродить по платформе вышел, ее, нагнувшуюся, усмотрел и завелся.

По завершению не слишком длинных ухаживаний я с ней переспал, но не отпустило. День за днем деру ее и деру, но мало мне почему-то!

Ночных вбиваний мне недостает. Разбуженная напряжена, и я в нее, как в кирпич – кирпичная пыль на нашем ложе; я бы и в ночных сношениях себя проявил, но у меня преградой смены ночные – ночами я зачастую в киоске. Газетки у меня в нем, водка само собой, к скудному жалованью чуть-чуть прибиваю и от холодного пола простужаюсь, в киоске, что на улице Мухачева, он, я слышал, подогревается, а у меня, наверно, экономичной модели киоск.

Припоминаю, что дамочку из ее жилища, я отталкивающе чихающим перевозил. Сейчас, сейчас… сейчас лопну… и лопаюсь. Чих-чих-чих! Я раздуваюсь, а дамочка, отодвинувшись, носом в стекло.

На пойманной машине к большой радости ее я препровождал.

Уже определившимся – ночные смены я сокращу, материально убудет, но секса у меня… социологи говорят, меньше доходов – меньше секса?

Практикой докажу, что выявленной закономерности я не подтверждение.

Бесстрастность партнерши желание у мужчин отбивает?

И снова не мой случай. Она от меня отстраняется, но ствол эрекции этим не истоньшается, пора нам с тобой, девочка, любовью заняться, говорю я ей, от возбуждения задыхаясь.

А поступления от трудовой деятельности до граничащих с неприемлемыми сползли! ночную водочную подработку я оставил и живем мы стесненно. Очаровательную, по ее мнению сумочку, я ей не купил. Она на меня надулась и в сексе окончательно камнем стала.

Ну ничего, удовлетворился я неплохо. Пальцем ей в щеку потыкал, но она против обыкновения не огрызнулась. Я от нее отвалился и, пожалуй, я удручен – ладно от секса тишина, но после секса звуки она всегда издавала. Покряхтит, о нашей несовместимости глухо буркнет, перейдя в режим гробовой, на меня давящий, не подлежит ли она, интересно мне знать, выселению?

Мужичок—стоячок с девочкой-немалолеточкой, по-видимому, разъезжаются – я-то никуда, а она поедет. Но поспешно я ее не спроважу. Десять дней на примирение нам даю. Былое вернем – как пара, не умрем. Она с работы, со вкалывания на полотне, и я к ней прикасаюсь, засовываю в нее руку…

Ты пытаешься меня возбудить?

Спросила, значит, заговорила. Моя девочка заговорила, и я без разговоров в постель. Ух, славная, ох я тебя, еще чего-то говоришь? Ты бы вообще-то не увлекалась. Сказала, миру между нами поспособствовала и достигнутое не губи.

Насчет сумочки мне передумать?

Я ради тебя своей водочной карьерой пожертвовал, а ты мне про сумочку… ах, такое у тебя предложение. Не тебя по ночам трахать, а водку в киоске продавать? я полагал, что на огне моего жертвенника мы сварим связывающий нас клей, а ты меня от себя обратно в киоск.

Ночными сменами в нем наше обеднение я бы приостановил, но что для меня существеннее, я, милая, поразмыслю.

Не отмахиваясь от мыслей, тащусь по двору и думаю о ней, о неисправном торшере, хоккеисты-грузины попались, собачье дерьмо на снегу. Двойная куча. Тут-то куча, а сразу за ней… чересчур округлая. Мячик их потерянный! Они из-за брезгливости вглядеться на подошли, а я подобрал, рассмотрел и папаше вручаю. С сыном Павлико он ругается и пихается, но обретение мяча их образумило, моторность телодвижений они утешительно для будущих отношений перенесли в сферу игры, клюшками мячик водят и на задержавшегося меня не глядят.

Я не ухожу, потому что за мою находку благодарность мне полагается. У самих ума не хватит – после моего напоминания поблагодарят.

Не благодарят они меня, давно прошедшим прошлым считают.

Мое выступление, господа. Затяжным постараюсь не сделать.

Ваш мячик для вас нашел я, промолвил я крайне жестко. У меня дома женщина, но я не к ней – я к дерьму приближался. Заприметив нечто, что было предположительно вашим. Если и не вашим, то никак не моим. Но я направился, через отвращение переступил, мячик опять у вас, но он к вам не припрыгал – я его вам вложил. По совести вам бы передо мной в поклоне. Допустим поклон на словах. Благодарственная открытка в грязных разводах… царапающий усами благодарственный поцелуй! Не целуйте меня. И на открытку не разоряйтесь. По-русски смущаетесь – по-грузински скажите. Парень ты пренеприятнейший, но за мячик тебе спасибо. Неотвязный урод ты, конечно, но за мячик мы тебя благодарим. Я хоть до утра простою, но причитающееся мне от вас услышу. Я дурак, я козел, но мячик я вам нашел! какая-то собака нагадила, но я полез и мячик для вас вытащил! мячик я вам, а за мячиком гам. Издается, поскольку сочится из ран… нанесенных обидой. Мячик нашел, потом в ад я сошел – моя непрерывная песенка о мячике, кажется, недейственна.

У напуганных грузин клюшки на изготовку, от меня, на почве мячика повредившегося, отмахиваться они намерены без снисхождения, из чувства справедливости я не отступаю, благодарности все-таки жду, им бы, разумеется, увидеть мою спину, но они видят грудь, ее непреклонную выставленность они, похоже, понимают превратно. Буйственным настроем позиционируют.

Происходящее вокруг я воспринимаю адекватно. Не может не вызывать уважения!

Вокруг происходит… да не особенно что-то происходит. Заснеженная скамейка, припаркованная шкода, снегом она не засыпана – ездили на ней, наверно, недавно. Если и не ездили, то чистили – почистили и не поехали.

Возможно, сейчас поедут.

Передаю сообщение. Выскочившая из подъезда женщина с болтающимися ушами в шкоду садится.

Болтание ушей у нее, конечно, не собственных – на шапке у нее уши. А в квартире, что в подъезде, откуда она ошпаренно вынеслась, у нее, вероятно, любовник.

Он аристократичен. Принадлежностью к другой нации экзотичен.

Елда-хан!

Наравне с манерами поразил и размерами. Непривычно масштабным овладением связность мысли порвал, и девушка чувствует, что ей с ним великоплепно, но ей нужно бежать, от наслаждения спасаться, ну и вбивание только что, мое настроение оно усилило – меня влечет не останавливаться, но меня же и выталкивает, Елда-хан прекрасно оснащен и очень компетентен – мне с ним замечательно, однако я не с ним. Естественно, я с ним, но у меня… как же мощно он меня… у меня машина на улице. Будь благоразумной и трахайся! я бы это и делала, но у меня машина, а машины угоняют, и мне… разноцветные бока. У моей машины? Перекрасили ее что ли? Не машину, а меня, не перекрасили – подменили, с Елда-ханом не я, поскольку я бы уже умерла, а-а! а-а!… а она держится. Она? По-моему я себя запутываю. Да, Елда-хан, да! Чрезвычайные трудности у меня, я думаю. Меня, меня, меня! Елда-хан, как молотом, мое мясо изнутри отбивает. Из его логова я улечу, я не хочу, секс в ледяном море! Его не хочу? Но я же не тюлень, с чего мне хотеть в критических температурах… если я тюлень – Елда-хан охотник на тюленей. Словно на вулкане я с ним! Прожаривает меня, тюленя, меня, тюлениху, он охотник, что прожаривает и отпускает, он изливающийся в меня непрерывным потоком Елда-хан…

Вы благодарности за мячик от нас ожидаете?

Меня о шкоде, о девушке, о Елда-хане, по полной программе меня. Мои мозги по любви в кусты завели и… сейчас пришло, что вчера я на одежду потратился – на носки. На мои мозги, наверно, страшно смотреть. Среди видений прошлого – переезд ко мне дамочки, до сих пор, между прочим, со мной живущей. С грустным перевязанным чемоданом она ко мне. Он не от времени рассыпается – у него замки выворочены. Я у дамочки спрашиваю, и она мне говорит, что таким его в магазине приобрела. Около Военной Прокуратуры Бийского гарнизона данный магазин. Всяческую товарную дефективность в него свозят, и покупатели разбирают. Их поумерившие амбиции мозги заточены на выгоду, а мои под стражу не взяты, в полете они свободном, они на месте, но в голове чего-то не хватает.

Носки я купил не рваные, не в том магазине, и пару или две – так называемую, коробку на год. Девяносто пар в нее набито. Были и черные, но после пронизанного обдумыванием выкуривания «Явы» я выбрал белые: в газетном киоске я в белых носках, блестяще я воистину, мои носки, конечно, никому не узреть, но покупка у меня все же из побуждений пошиковать – не стирая, выбрасывать. Предвкушаю, что год я проведу от моего обычного отдаленный. Мне уготовлено вставлять обезволенной дамочке, натягивать белые носки, в киоске отработаю и вновь секс – это должно стать правилом!

Молодецки ее оттрахав, ее я в сон, а сам телевизор смотреть; недавно я наткнулся на зарубежный канал, где мне начали втолковывать, что искусственный, смысловой, логический язык линкос изобретен голландским математиком для сношения с внеземными цивилизациями – дамочка сопела.

В выпирающей устойчивости сопения вскрикнула.

Прибавь!

Звук прибавить?

Она отвернувшаяся, сопящая, по большинству признаков она спит, но вероятно и сопение недовольное, совершающееся в фазе бодрствования, с повышенным вниманием мне к ней надлежит – в оттенки вслушиваясь. Ритм дыхания ухватить, проскальзывающие подхрапывания вычленить, телевизор я приглушу, чистоту улавливания он загрязняет, прибавь! – крикнула она вновь.

Я за телевизионный пульт, но не прибавил – последовавший храп убедил меня, что она спит, и ее обращения не ко мне, а к кому-то во сне, и если это я, я могу ответить ей и будучи неспящим, к примеру я ей скажу, что в любви к тебе мне не прибавить, а весе пожалуйста, но с тебя королевские торты, пирожные а ля Наполеон…

Прибавь же, слон ты бесстыжий!

Я, девочка, еще не растолстел, и слоном ты меня не по факту, ну что за девочка! особенности существования во сне не предоставляют реального шанса прознать, что у другого в мозгах творится: о наборе веса я только подумал, а она уже говорит, что я слон, говорит, что мне опять необходимо что-то или в чем-то прибавить, возьмусь ли я утверждать, что произносимое ею непременно мне адресовано? Она слону, но слону, который из семейства слоновых – Индия, наверно, ей снится. Принцессой, лианы макушкой задевающей, она на слоне, а на почтительном отдалении от нее обросший бродяга в лохмотьях, завшивленный лобок почесывающий и высокородной красоте хвалу воздающий.

Ну а кем я ей, блистательным магараджей, приснюсь?

Телевизор я на передачу про енотов переключил, а раздумия у меня о слоне, о босяке, от недоедания прозрачном, если я по религиозным соображениям подмывание и довольство отринул, мне бы знать, что медитативное выискивание истины предполагает одиночество, а я за ней, за дамочкой иду. А она говорит слону прибавить… бесстыжему слону. Чувствую, меня потащило думать, что в ее сне слон ее не везет – слон ее имеет. Бесстыжий слон, сволочь ты роскошная, правильным шагом будет прибавить!

Ощущения у меня смешанные. За мою сотрясаемую оргазмами девочку я принципе радуюсь, но она со слоном и память о случившемся во сне ей не уничтожить. Я ее дрючу, а она думает о слоне, ностальгирует по взметнувшемуся в ее котле давлению, с гортанными воплями она не со мной, и меня затягивает полагать, что я неисправимо мелковат, для женского отрыва от земли коротковат, окружающие мою оранжерею стены уверенности продавлены слоном, и эрекция-орхидея, эрекция-тюльпан… не погибнут. От слона мне сплошная польза. Проживающей со мной дамочке половая жизнь что выбежавшей на сцену певице засунутый в ее глотку микрофон, но теперь у нее был слон – приснившийся ей секс со слоном засохшую в ней страстность, не исключено, что оживит: в слоне я вижу добро. Уровень ее страстности мне, разумеется, безразличен, но со страстной, наверное, слаще. Если слон из твоего сна еще не ушел, скажи ему от меня, что я ему благодарен.

Благодарность от Гоберидзе? Да получена она, куда бы он делся. Вальяжно подпитываться на кухне дорогого кабака я считал для себя недоступным, а с Гоберидзе повелся и на его кухню во «Вкусе луны» захожу, что-нибудь беру, нюхая, кладу обратно, песочными корзиночками с красной икрой я никогда не пренебрегаю. Схвачу и без всякой мысли жую, восторженностью желудка проникаюсь, как слон икрой ты не объедайся, Гоберидзе мне молвит.

От невосприимчивости ко мне моей дамочки слон меня не избавил. Я на нее той ночью забрался и тоже самое – вставленный член будто бы в форточку зимой высунутый. Мужчине положено действовать, и я в нее вхожу, в эсктаз ее не привожу, прошепчу-ка я ей о слоне. Рядом со слоном я моська… вопить со мной, я понимаю, не обязательно… упоительно тебя слон продирал?

Поглядев на меня взглядом отсутствующим, она пробормотала, что с сексом пора мне заканчивать. Фатален он для мышления моего.

Ненасытные проникновения, несведенные счеты со слоном; сношение течет, беседа поддерживается, ты утверждаешь, что слон тебя не имел, ну а что же ты «прибавь»! «бесстыжий слон, давай прибавь»! что тебе снилось, ты не помнишь, а я не спал и… ага, слон во сне все-таки был. Был и тебя не драл? Странно, знаешь ли, слышать. Через Ганг на нем переправлялась? А прибавить чего просила, неужели настолько торопилась куда-то?

К кому ты спешила, я сейчас спрашивать не буду, я относительно того, почему он бесстыжий, спрошу. Ты на нем переплываешь, а он хобот себе за голову закинул и между ног тебе просовывает? В бесстыжести ты его поэтому упрекнула?

Не норовит, говоришь, человеческой промежностью полакомиться? Но бесстыжим ты его… на слоних, что по береговой кромке прохаживались, постоянно он оборачивался?

У меня томительное чувство, что ты сказала мне правду. Твой сон я растолковал небезупречно, абсолютно ничего не угадал, я тебя трахаю или прервалось у нас это? тебе по существу до лампы, но и мне… какое железное мясо! Холодные мясные блюда. Во «Вкусе луны» я на них не налегал. Машеньку мы гладим, а потом засадим – духовито промолвил и кусочек телятины из салата в нутро. Как я ем и о чем говорю, вызывало массу нареканий, но Нугзар Гоберидзе меня не гнал, за найденный мною мячик он у меня должниках и претерпевать от меня ему надо покорно, с безумным оптимизмом я к нашему приятельству относился. Что бы я ни выкинул, Нугзар Гоберидзе снесет, за мою бесцеременность на выход мне не укажет, что тут у тебя, к пудингу соус? С ромом?! Глотну я, Нугзар, попробую.

Из соусника, попрошу тебя, не пей. Я тебя на кухне приютил, а ты мне продукты загаживаешь, что с твоей стороны…

Тебе бы, батоно Нугзар, про приютил не пороть. У меня что, собственной кухни нет? мне на ней готовят вполне прилично и без твоей я бы обошелся, думаю, запросто. Мне же у тебя не пожрать – пообщаться с тобой меня к тебе приводит. Мне кажется, нам обоим не припомнить, когда у нас с кем-либо столь крепко, по-мужски… богемские калачики! Чудеснейшие они у тебя.

А у тебя отвратительная распущенность нравственная, сказал мне Гоберидзе, о второгоднике Валентине выслушав.

Второгодник Валентин в своем классе господин. Поколачивает мальчиков, таскает в постель девочек, он вовлечен в соблазн переиметь их побольше и заваливание у него повальное, обращение для его лет искусное, пройдем ко мне, Машенька, и прочувствованно будем живыми, будем быть глубоко забавляющимися, с уроками мне хочешь помочь? да чего мне уроки… я уже ученый.

К учебе Валентин льнул и после школы он бы в институт, и там до победного, но побывавшего на факультативных занятиях по геометрии Валентина отжимающая тряпку уборщица Капитолина заметила.

Молоденький и хорошенький, он, спускаясь по лестнице, движется на нее, и она, по части мужчин женщина неукротимая, принимает его за юного бога любви.

Тряпку в ведро, руки об халат, перед Валентином выпрямляется и сорокачетырехлетним телом покачивает.

Ты, мальчик, факир, с натянутой струной томности она заявила. На дудке таинственно играешь и заставляешь змею покоряться тебе во всем. По тому, что я изображаю, ты понял, что змея – это я?

Корпус ваш вы вразброс, но сходства со змеей…

Я взмокла! И не от движений, не только от них – не только под мышками. Ты, ангел, врубаешься, о чем я тебе?

Вы, кажется, мне говорите, что у вас… не знаю, о чем говорите.

Глупенькое создание ты невинное. Майку вверх, юбку вниз! Девушкам ты так еще не говорил?

С ними я кроме как об учебе не заговариваю. Смущение у меня о другом говорить. Меня иногда подмывает, но я….

И пощупать подмывает?

Опробовать прикосновением их выпуклые места мне бы…

А мои? Опробовать мои ты хочешь?

Вы для меня чересчур зрелая. Когда я к вам притронусь, у меня, боюсь, будет ощущение…

Ощущение приключения у тебя возникнет! по духу и физиологии ты мужчина, а для вас любовные дела не то, что для нас – это у нас опасения, тревоги, у меня сейчас давление под двести. Под триста! Если ты со мной не пойдешь, получится, что мой организм впустую настолько загнался.

Ваше измученное тело мне жалко, но куда-то с вами… далеко?

В пределах здания. Котируемся мы, уборщицы, несильно, но своим уголком располагаем.

Утварь сдвинула и мальчика Валентина сгребает, дружная мы команда, зайчонок, я тебя оттолкну, и ты меня обозревай, разглядывать себя я даю, потяни меня за лифчик, мой птенчик! приблизь меня к юному и встающему.

Летящие облака непрекращающегося растления. Схватывающий все на ходу самородок уборщицу не выпускает, удовлетворенная женщина хочет одеться и пол домыть, но Валентин ее неволит, пальцы повсюду засовывает, мне бы, мальчик, уборку…

Неподходящий момент для уборки!

Начиная со следующего рабочего дня Валентина она сторонилась. Когда ему удавалось где-нибудь в раздевалке ее укромно зажать, между ними происходили бурные сцены: Валентин, растворив личность в похоти, давит, сжавшаяся уборщица Капитолина заклинает его от нее отвязнуть, плоть у тебя трепещущая, подростковым голоском он хрипит, меня она чувствует и ко мне влечется, но тобою удерживается. Ну отпусти же ее ко мне! К себе в закуток меня отведи, кому говорю!

Место проклятое для школьников примерных закуток этот. До Валентина она в нем Никиту с той же безоглядностью обольстила.

Никита в дальнейшем ее не преследовал – не для распаления, а для самоуглубления сношение с ней ему послужило.

Малодушный Никита болезненно его переваривал. Переспал со взрослой, нечистоплотной, от ее белья попахивает, да и от организма унюхать выпало, она источает насыщенно, и у меня перегрев, я словно бы в свете фар нагревающих, меня напоказ выставляющих, мы обнимались в темноте, но нас осветили, и она ядовитого цвета, конституции пудинга – пудинг в огне! пудинг с бараньим жиром! она желает жгучей слитности, оттягивая свои сиськи, смыкает у меня за спиной, мы с ней в трущобном районе моего сознания, где узнавания ничего не поддается, лилипут, продавший в детскую клинику ноги, с голубями дерется, ноги мне нужны, поскольку из той подсобки мне не убежать, происходящее сейчас я могу оборвать, но что в прошлом, то уже и в будущем, оно до скончания моего века во мне и я на луне, я режу решетку, я, справившись, сдуваюсь, выхолощенной тушкой я уплываю в космическую беспредельность, но меня подбирает межзвездная неотложка и больничное заточение мне земное – в подсобку меня.

Я детской клинике ноги пожертвовал и меня бы на излечение туда, меня бы отбить и к детям, вырвать из шестипалых лап и к спасительно чистым детишкам, чьим бременем похоть пока не стала – предложениями отвязно погрешить детишки меня не потревожат, и пометавшийся я выпишусь исправленным, кошмарами о подсобке не мучающимся, неприятно капает с козырька – урок под дождем. Двухметровая учительница физкультуры в желтой бейсболке. Она до меня не домогается, но под ее свирепым взором я зажмуриваюсь и оказываюсь в западне, в зловещей подсобке, уборщица меня раздевает, и я ее от себя отдавливаю, нет, я ее хватаю, уборщица была совершенно не против, а учительница физкультуры мне в запястье вцепилась и к директору.

Ребенок, распущенный недопустимо, за грудь мою женскую, для трех моих сыновей материнскую, меня прилюдно посмел…

Напыщенный директор меня сверлит, а у меня недоверчивость, я по всему у него, в его кабинете, но из подсобки я не выбрался, от пользующейся мною уборщицы не отделился, пяткой чиркаю и пролом, носком ботинка обваливаю, расширяю, подскочил и будто солдатиком в воду.

Ободранным плечом на коврике со зверушками – я не сбился. По назначению себя доставил. Детской клиники кусая каравай, слепо исполнять обещай… о прошлом приеме пищи я, господа врачи, вам поведаю. Подкреплялся я у нас, в школьной столовой: бутерброд с сыром съел и побледнел. Мне нехорошо.

Где нехорошо?

В голове. Не боюсь предположить, что вам, господа врачи, известно, что за рану у вас я лечу. Ранним сексом моему внутреннему миру нанесенную! Поверенными в делах моим любовных вы будете?

Общайся с нами, мальчик, как с ближайшими. Иначе мы до дна впадины не доберемся и тебя оттуда не вызволим.

Несовершеннолетних мозговых косточек обсасыватели, детской клиники психиатры, для совратившей меня уборщицы мы, дети, излюбленное лакомство, а для вас что, нет? собирался открыться, но бросаю на полпути, если я думаю, что вам меня не вылечить, я и излечившимся, не стану здоровым себя считать, можете пенять мне на антинаучное неверие, но из вашей клиники я в директорский кабинет. Директор меня, конечно, не вылечит, но я к нему не за лечением – наказание вытребовать. Проехавшийся по мне паровоз под откос срочно пустить. Вышвырнуть эту женщину не медля! – закричал я, на учительницу физкультуры указывая.

Орать у меня в кабинете я тебе, сопляк ты озабоченный, не рекомендую, и тебе бы…

Меня растлили!

Кто, она?

Выкиньте ее и поговорим!

Учительницу физкультуры он спровадил, нелицеприятно на нее поглядев. Она верещала, что здесь творится нелепица, прикладывала недоуменно руки к груди – ее грудь мне знакома. А директору? Напрягшимся пенисом он между ее холмами не водит? и она, и он уже взрослые, и какими бы мерзостями они ни увлекались, их головы нехорошо себя не почувствуют – бутерброд с сыром… почему же после сыра? Уборщица про сыр мне сказала! Бывает сыр с дырочками, но с дырочками и женщины, и мои я тебя дарю…

Сыр на бутерброде, по-моему, без дырочек был. Дешевый, резиновый, на что еще в школьной столовой рассчитывать? Директору я и насчет сыра пожалуюсь. В подсобке у вас растлевают, в столовой кормят погано, не школа, а ужас!

Ну и кто же из наших учителей дожил до того, что растление над тобой учинил? – поинтересовался он хмуро. – Надеюсь, акт не гомосексуальным являлся?

С затрясшимися поджилками я промолвил, что растленным мужчиной, я бы не к директору, а в прокуратуру. Пусть его арестовывают, сажают, я ребенок, а он с ребенком – с ребенком и женщине нельзя. А она на то, что я ребенок, не посмотрела. Основываясь на моих показаниях, скорейшей расправой ей погрозите! Мне натурально хочется с ней поквитаться. В ориентир превратилось мщение. В подсобку втащили агнца. Непорочные у них в особой цене. А он непорочный, он стопроцентный я – взволнованным до предела, возражающе он не высказался: ему бы предотвращающе скандалить, но он и не догадывался… ему отдались и тем самым над ним надругались! Меня захватила, развратила, но захваченное ей не удержать, у меня с ней больше ни разу, и кто меня упрекнет? Да хоть замордуйте меня упреками! сколько она ни распахивала, для меня дверь в подсобку теперь закрыта. А вы идите и входите. Привлекайте к ответственности. Уборщицу, цыплячий пух мой спалившую и уродцем меня по рядам – в музейном ряду картины степенных умиротворенных супругов, в ярмарочном прохаживающиеся в обнимку молодые пары, а я возле груды изувеченных пластмассовых кукол, в ряду я помойном, вскидывающее шелестение! ее угнетающее появление! я, мальчик, не с тобой перепихнутья, я прибраться в твой ряд пришла. У тебя тут намусорено, и я все сгребу в кучу, а потом видно будет. Если возникнет гора, к горе мы благоговейно, гора мусора, но гора, мы в нее прокопаемся и заляжем.

Гору мы для ночлега.

Ночевать с вами вы меня не упрашивайте, отстаньте от меня! относительно половых контактов я прописал себе голодание, и плюшевый ли диванчик, гора ли мусора, избытком щепетильности я не страдаю и мною вам, женщинам, говорится, что Бог вам в помощь – вылетайте в окна, в щели, женщин я отведал сполна и от них у меня отказ, осаждаемый их кислыми запахами, я ввожу режим осадного положения, уборщица ко мне ломится, но мои заслоны и свеженькой симпатичной актрисе не преодолеть: поставленным голоском она ко мне не от уборщицы, но она от нее – ко мне вкрадется и для уборщицы расчистит, а уборщица…

О ком ты, Никита, талдычишь? Что за уборщица? Какая из уборщиц тебя совратила?

Вопрошающий директор, вероятно, имеет в виду, что в штате у него уборщиц несколько и какую из них осуждать, от моего четкого ответа зависит. Я ее имя, а он ей внушение, побивание, линчевание, сзади якобы помассировать шею к ней подойдет, а сам оглоушит, петлю затянет и веревку на люстру. С поднятием не управитесь – меня позовите. Я ее за талию вверх подтяну.

Сказать ее имя я неспособен. Я ее не прикрываю, с чего мне ее из-под вашего удара выводить, я, Петр Васильевич, вам ее выдам, но без имени. Не знаю я его. Вы ваши уборочные единицы перечисляйте, и я вам из них кого-то…

Гульсина Ильгизаровна?

Надругавшаяся надо мной уборщица показалась мне русской, но доведенным до затмения, в различении я мог и не преуспеть… она мне и до подсобки наших кровей казалась. До подсобки я благополучно был несдвинутым, что надо отличающим, на кроличью клетку взирал и понимал, что в ней не гепард. Но и не кролик. Настаивать не буду, но, по-моему, в ней куница сидела. У Гены Сучилина, к которому я в приставку зашел поиграть, закодировавшийся от пьянки отец на курсах менеджеров, а в клетке у Гены куница.

Неясным остается вопрос, куница ли она. Похвастайся он своей живностью, я бы прояснил, но Гена завел разговор об отце, в пятьдесят четыре начавшем жизнь заново.

Папа у меня поумневший, да, Гена, он у тебя чудесный, для позитивных перемен еще не старый… а Гульсине Ильгизаровне, простите меня, сколько?

Под семьдесят? На полставки она эффективно, намного эффективней другой… а другой лет сорок пять? И она русская? Профпригодность неблестящая, но в совращениях велика. Она, я отвечаю, что она… Капитолиной зовут?

Для вас Капитолина, а для меня Капитолина Тимофеевна? нет, Петр Васильевич, она и для меня Капитолина! Скорее, чем для вас, поскольку мы с ней знакомы интимно – я добро на это не давал, но знакомы. Сделанное со мной в подсобке переживаю я очень мучительно… мозгодробительные отголоски слияния скоростного… что же ты раздулся в штанах у меня, послушное орудие воли ее вредоносной… влюбленными глазами она на тебя уставилась. Я прикрываюсь, а она мои руки разводит, на стыдливую просьбу не глазеть говорит, чтобы я не чирикал, у вас, Петр Васильевич, первый опыт менее прискорбным был, думаю. В институте вы, по-видимому, сошлись с ласковой однокурстницей и вас закружило, счастливым для вас обоих порывом внесло на ложе…

Явная неправда? вы что же, доносите до меня, что и вы уборщице или буфетчице олененком в капкан попались?

Воспоминания – дополнительный стресс, но попрошу вспомнить. Откуда поддувало, какими сопровождалось неровностями, мою фантазию вы возбудили и я полагаю, что вы шатались по парку и вас поманили – скучающая матрона с чау-чау. Призывно махая, губки облизывала! за толстое дерево вы втроем?

Вы сношаетесь, чау-чау об дерево трется, за вами поскуливающе понаблюдал и его разобрало, упорным трудом он движется к извержению, вы, Петр Васильевич, пытаетесь мне внушить, что никакого чау-чау, никакого парка, верить вам я отказываюсь. Дело было в парке, вы с чау-чау наперегонки, уверенный выигрыш, Петр Васильевич!

Намного раньше чау-чау вы выплеснулись.

Штаны застегнули и понесло вас, женщину отведавшего, вихрем счастья. Принесло в винный.

С утра бодун.

Бедун, как пошедший на курсы менеджеров отец Гены Сучилина говорит. Помню, он серьезно напился и собственноручно накарябанный рисунок нам с Геной сует. Часть тела, говорит. Что за часть тела я карандашем тут для вас?