Текст книги "История Смоленской земли до начала XV столетия"

Экземпляр А представляет собой действительный оригинал «Смоленской торговой правды». Это доказывается не только более древним языком его сравнительно с списком Александра и экземпляром С, но и сохранившейся на шнурке печатью с надписью: «Великого князя Федора печать». Феодор было христианское имя князя Мстислава Давидовича²⁹⁴.

Посмотрим теперь, в каком отношении стоит к этому оригиналу договора экземпляр С. Он является также копией – списком, сделанным позже, но раньше списка князя Александра. Уже из приведенного нами выше вступления видна большая близость к оригиналу договора экземпляра С, чем В. Так, в экземпляре С вполне выдержан способ выражений оригинала. Например, в § 18, статье а, в оригинале стоит: «А латинескии оусхочеть», в списке Александра: «всхочетъ», в экземпляре С опять: «оусхочеть». § 25, статьям в оригинале: «Всякому латинескомоу челвкоу», в списке князя Александра: «латинскомоу языкоу», в экземпляре С снова: члвку. Во всех случаях там, где и в оригинале, удержаны и в экземпляре С выражения: латиньский, латинин и т. д. Но вместе с тем оказывается, что некоторых мест оригинала списыватель не разобрал, хотя и старался передавать его с дипломатической точностью²⁹⁵. По языку копиист был, несомненно, пскович, что и выразилось в замене звуков ц через ч и ж через з²⁹⁶. Если экземпляр С по своему языку стоит ближе к оригиналу, то, стало быть, копия, которую он собой представляет, была снята раньше списка Александра, то есть до 1297 года.

Мы видели, что князь Александр Глебович, возобновляя с немцами дружественные отношения, послал в Ригу письмо и после с оригинала 1229 года. Мы можем отсюда заключить, что так делалось каждый раз, когда на великокняжеский стол в Смоленске садился новый князь: он объявлял своим западным соседям о своем желании держаться политики своего предшественника. Следовательно, и копия С была такого же происхождения и сделана с такими же целями: она вышла из канцелярии смоленского князя и была отправлена в Ригу. Когда и при каком князе? Этот вопрос решить трудно. Князь Мстислав Давидович скончался в 1230 году.

Возобновление договора должно было происходить при каждом новом великом князе. А так как в 1297 году на смоленском столе сел уже Александр Глебович, то копия С должна быть послана в Ригу между 1230 и 1297 годами. За это время на столе смоленском перебывало несколько князей. В этот промежуток времени вышли из канцелярии смоленского князя два документа, которые имеют весьма важное значение для истории западной торговли Смоленска. Один из этих документов представляет собою присяжную грамоту смоленского князя Феодора Ростиславича, посланную в Ригу в 1284 году. Феодор Ростиславич занял великокняжеский смоленский стол в 1280 году²⁹⁷ и только в 1284 году собрался подтвердить с немцами старую «Смоленскую торговую правду». Причиной этого промедления могли быть неурядицы в Смоленске, который, как видно, в отношении своих князей стал в такое же положение, как Новгород Великий. Эта присяжная грамота²⁹⁸ начинается с поклона от князя Феодора епископу рижскому, магистру ливонского Ордена и рижским ратманам, а далее говорится о свободе пути для смоленских и немецких гостей, о не прекращении торговли далее в случае недоразумений политического характера между князем, епископом Риги и магистром Ордена. Таким образом, это не есть новый торговый договор, ибо других кроме приведенных он никаких условий не заключает, а простая присяжная грамота в исполнении уже старого договора. Следовательно, вместе с ней должен быть послан и самый договор, то есть копия – новый список со старой «Смоленской торговой правды». Вот этим-то списком, снятым с Мстиславова трактата при Феодоре, и может быть список С. Несомненно, был послан в Ригу противень «Смоленской торговой правды» с печатью князя, – ибо без этого немцы не могли быть уверенными в исполнении всех условий торговли, – но этот список до нас не дошел.

Нам необходимо теперь произвести рассмотрение экземпляров D, Е, F, G, и К позднейшей редакции так же, как это сделали мы с древнейшей редакцией. Мы видели уже, что позднейшая редакция экземпляров «Смоленской торговой правды» относится, – в том виде, как она дошла до нас, – ко второй половине XIII столетия, пожалуй, к последней его четверти или к еще более позднему времени. Но дело в том, что эти позднейшие копии сняты с какого-то более древнего оригинала. В самом деле, в оригинале договора Мстислава Давидовича (А) мы находим, что договор этот был заключен: «…под Пискоупомь Ризким, Провст Иаган, мастьр Вълквен, Бжии дворянин, и под горажаны ризескими, пред всеми латинескими коупци: Ся грамота оутвьржена всехо коупьче пьчатию. Се ороуде исправили оумнии коупчи: Регньбоде, Детярт, Адам, то были горожане на Гочкомь березе. Мъмъберн, Вредрик Думбе, ти были из Любка; Гиндрик Готь, Илдигьр, та два была из Жата; Конрат Шхел, оде Иоганть Кинть, та два была из Мюньстьря; Берняр, оде Вълкер, та два была из Грюнигь; Иермьбрьхть, оде Албрахт, та два была из Дортмьня; Гиндрик Цижик из Бремьнь, Албрахт Слоук, Бернярт оде Волтьр, оде Албрахт фогот, то были горожане оу Ризе, и инех много оумных добрых людей»²⁹⁹. В экземпляре D позднейшей редакции оказываются те же самые представители городов, подписавшиеся под договором, что и в Мстиславовом оригинале. Разница состоит только в написании имен. Если это так, то, следовательно, экземпляр D, принадлежащий, как мы видели, ко времени не ранее третьей четверти XIII столетия, списан с оригинала, современного оригиналу «Смоленской торговой правды», ибо иначе имена представителей городов были бы другие. Этот первоначальный оригинал должен был представлять собою точный противень с оригинала Мстислава (А). Мы будем этот оригинал называть D’ ³⁰⁰. В присяжной грамоте Феодора Ростиславича 1284 года говорится: «…а тоу (при возобновлении или лучше новом принятии старого трактата) был, при докончаньи грамоты сее, Любрахт, посол от Мастера, а от горожан Петр Бартолть, а в торговцих Федор Волковник из Брюньжвика, Гелмик из Миштеря…»³⁰¹. В более поздней присяжной грамоте смоленского великого князя Ивана Александровича, относящейся к половине XIV столетия, мы находим: «А приездили ко мне на докончанье из Риги о Мастеря Пьсков Бой дворянин, а о Ратман Иван пап, на том на всем целовал есмь кртъ к брату к своему к Местерю, а они целовали ко мне крт Местеревою дшею и Пкуплею»³⁰². Это не договор, как и грамота Феодора Ростисловича 1284 года, а грамота присяжная в исполнении обеими сторонами старого договора. Князь Иван Александрович говорит тут, что он и «докончал (есмь) по деда своего докончанью и по старым грамотам». Вот эти-то Петр Бартольт, Феодор Волковник и Гелмик, затем Песков, Иван поп и участвовали в возобновлении договора, причем каждый раз были снимаемы копии с древнего оригинала «Смоленской торговой правды», но имена новых послов не вносились в копии. На основании этих соображений мы имеем полное право сказать, что экземпляр D есть копия с древнего оригинала D’, который представлял собою современный список того трактата, на котором мы находим печать князя Мстислава (Феодора) Давидовича (А). И так экземпляр D есть позднейшая копия с древнейшего списка «Смоленской торговой правды» с позднейшими прибавлениями. Таким образом, можно и теперь сказать, что Мстиславов договор 1229 года явился на свет в двух списках: 1) «с печатью князя Мстислава Давидовича и смоленского епископа…», 2) с печатями немецких представителей или епископа и магистра ордена, современных заключению договора. В этом мы убеждаемся еще и из следующих фактов. В Мстиславовом договоре существует, между прочим, такая глава: «Аже латинескии оусхочет ехати и Смольнеска своим товаром в иноу стороноу, про то его князю не держати, ни иномоу никомоуже; тако роусину ехати из Гочкого берега до Травны». В современном противне (с которого списан экземпляр D) это место читается так: «Аще который немчичь хочет ити с своим товаром вын город, князю не боронити ни смоляном; оли который роусин хотет пойти с Готьского берега в Немецьскоую землю в Любек, немцом не боронити им того поуте»³⁰³. Указания на эти условия мы находим в одном из донесений рижских послов во время Витовта. Послы пишут в Рижский совет о требовании русских, на основании Смоленских грамот, свободного проезда из Готланда до Травны и в другие города³⁰⁴. То же самое мы слышим и от смоленского князя Юрия. Он, будучи изгнан из Смоленска Витовтом и ища убежища в Ливонии, говорит магистру Ордена: «Между вами и моими предками существует мир, утвержденный присягою»³⁰⁵. Оказывается, что Юрий в 1405 году, смольняне около 1400 года, князь Иван Александрович в XIV столетии, князь Александр Глебович в конце XIII века – все ссылаются на договор предков. Мы вправе думать, что все они имеют тут в виду «Смоленскую торговую правду», составленную при Мстиславе-Феодоре в 1229 году и признанную последующими князями. Обратимся теперь к самому началу договора. В списке с печатью князя Феодора (А) рассказывается следующее: «Того лета, коли Алъбрахт, влдка Ризкии оумьрл, Уздоумал князе Смоленьскый Мьстислав, Дедв сиъ, прислал в Ригоу своего лоучьщего попа Ерьмея и с ним оумьна моужа Пантелья и своего города Смоленьска; та два была послъмь оу Ризе, из Ригы ехали на Гочкый берьго, тамо твердити мир. Оутвердили мир, что был немирно промьжю Смольньска и Ригы, и Готскым берьгомь всем коупчем. Пре сеи мир трудилися дъбрии людие: Ролфо ис Кашеля, Бжии дворянин, Тоумаше Смолнянин…» В конце этот оригинал договора оканчивается послесловием, которое отчасти мы уже приводили, но теперь нам необходимо снова привести его начало. Оно таково: «Коли с грамота псапа, ишлъ был в ржства Гня до сего лета, А’ лето и С лето и И лето и К, под пискоупомь Ризкимь, Провст Иаган, мастьр Вълквен…» Так стоит в экземпляре с печатью князя Мстислава – Феодора (А). Приведем теперь эти же самые места из экземпляра D’: «Того лета, коли еппь Алъбрахт Рижьскый мьртв, князь Мьстислав Двдвч послал свое моуже Геремея попа, Пантелея сотьского w Смольнян в Ригу, а из Ригы на Готьскый берег, оутвьрживати мир. Розлюбье на сторонну шверечи, которое было межю немци и смолняны. А за тот мир страдал Роулф, ис Кашля и Тоумаш Михалевич…» В конце: «А си грамота написана была у распятья было А’ лето и С лето и Л лето без лето, а при еппе Рижском Николаи, и при попе Иване, при мастере Фол коуне…»³⁰⁶ Прежде всего, обращает на себя внимание имя смоленского уполномоченного: в княжеском экземпляре (А) он назван просто Тоумаше Смолнянин; в экземпляре D’ стоит уже Тоумашь Михалевич. Очевидно, что тому, кто писал княжеский экземпляр, не было известно отчество Смоленского уполномоченного, да ему и важно было только то, что он Смолнянин; тот же, кто писал экземпляр D’, прекрасно знал, что этот Тоумаш величается Михалевич, но для него не имело значения, что он Смолнянин: это было общеизвестно. Затем, в княжеском экземпляре не обозначено, кто такой был Пантелей, а экземпляр D’ точно обозначает, что это сотьскии и что он прислан от смольнян. Таким образом обнаруживается, что писавший экземпляр D’ знал хорошо смоленскую жизнь и старался вносить в свое писание точные смоленские обозначения, то есть другими словами, был сам смольнянин. Кто писал княжеский экземпляр? Тоже смольнянин, но не самостоятельно. Дело в следующем. В дате на княжеском (А) и на экземпляре D’ резко бросается в глаза способ датировки. В экземпляре с княжеской печатью (А) мы находим маленькую особенность в последних цифрах: «и Илето и К». Это выражение и ни русское, и ни латинское, а немецкое – acht und zwanzig, между тем как по латыни: duodewiginti, по-русски: двадцать восемь.

Затем мы встречаем в этом же княжеском экземпляре выражение «фогот», что в экземпляре D’ передано словом судья, очевидно, перевод с латинского judex. В экземпляре D’ датировка вполне латинская: тысяча лет и двести лет и тридцать лет без одного лета, что представляет собою перевод: mille ducenti undetriginta. Обращает на себя внимание и фраза: «коли… мьртв» без вспомогательного глагола. По нашему мнению, это передача латинского ablativus absolutus: «episcopo Albrachto Rigensi mortuo». Наконец, весьма ясно обнаруживается источник экземпляра D’ из следующего обстоятельства, на которое до сих пор совершенно не было обращено никакого внимания. В числе уполномоченных в княжеском экземпляре упоминаются: «Гиндрик Готь, Илдигьрь, та два была ис Жата». Это название города Жать мы находим и в экземпляре князя Александра Глебовича и в чьей-то другой копии (С). В экземпляре D’ написано несколько иначе: «Андрик Гот, Илнер, тиже соуть из Жюжа Жата». Так и в других экземплярах позднейшей редакции. Что это? Фантазия позднейшего копииста? Или имя Жюжа Жата стояло уже и в экземпляре D’? Последнее несомненно. Какой город разумеется тут под именем Жат? Существовали предположения, что это Сесть (Soest) или, может быть, Штаде, или даже Данциг. Но переделка Штаде или Данцига в Жать крайне затруднительна, как бы ни были смольняне искусны в коверкании иностранных слов, кроме того, нет сомнения, что при написании договора обе стороны старались соблюдать всевозможную точность в выражениях. Нет сомнения, что Жат есть Сест. Этот город упоминается в грамотах в числе других, участвующих в Ганзейском союзе, причем немецкая транскрипция его есть Soest³⁰⁷. Он был знаменит добыванием соли и вывозом ее за границу настолько, что в XI столетии стал известен арабам. Обращает на себя внимание транскрипция этого слова в рассказе Казвини, заимствовавшего свои сведения из более древнего источника. Это форма Susit или Sust³⁰⁸. Вторая форма могла произойти и от немецкого Soest, но первая, несомненно, имеет латинское происхождение. Действительно, на латинском языке этот город называется Susatium, а граждане его Susatienses. Вот из этого-то Susatium и явилось русское имя Жюжа-Жат, собственно, Жюжат. В экземпляре G мы и находим еще более простую форму Южат. Таким образом, экземпляр Мстислава Давидовича (А), по-видимому, есть перевод с немецкого языка на современное смоленское наречие. Но латинская форма вступления показывает, что и немецкий оригинал, в свою очередь, есть перевод с латинского текста³⁰⁹. Экземпляр же D’, современный, как мы видели выше, экземпляру Мстислава Давидовича (А), представляет собою просто перевод латинского текста на современное смоленское наречие. Эти соображения приводят нас к выводу, что при заключении договора вначале уполномоченными обеих сторон был составлен латинский текст, затем этот латинский текст договора был переведен с одной стороны на немецкий современный язык, потому что не все купцы ганзейского союза могли понимать латинский текст. В то же время и с такими же целями был переведен латинский договор на смоленское наречие. Немцы приняли перевод, сделанный с латинского языка на смоленское наречие, и приложили к нему свои печати, как бы указывая этим, что Ганза принимает все условия, поставленные смольнянами (D’). Затем, немецкий перевод латинского текста был переведен на смоленское наречие, и к этому переводу были приложены печати князя Мстислава Давидовича и смоленского епископа (и, может быть, кого-либо из немецких представителей) (А). Затем текст с печатями немецких представителей (D’) был взят в Смоленск, а текст с печатью Мстислава Давидовича и смоленского епископа (А) был оставлен в Риге.

Теперь обратимся к остальным экземплярам позднейшей редакции. Мы говорили выше, что по языку, по способу выражений все они относятся к позднейшему времени. Как в древнейшей группе экземпляры В и С представляют собою копии с оригинала А, то есть с того экземпляра, который был оставлен в Риге, с печатью князя Мстислава Давидовича и смоленского епископа, так и в позднейшей редакции экземпляры Е, F и G должны быть копиями, но не с D (который сам есть позднейшая копия), а с D’, то есть с того экземпляра, который представлял собою перевод с латинского чернового, был утвержден печатями немецких представителей и отдан для хранения в Смоленске, как экземпляр с печатью князя Мстислава был оставлен в Риге.

Мы видели, что князь Александр Глебович, желая продолжать древние отношения Смоленска с западно-европейскими городами, известил об этом Ригу своим письмом, а затем мы видим, что он посылает туда копию с того оригинала Мстиславова договора, который хранился в Риге, причем к этой посылаемой копии прилагает свою печать. Каким образом Александр Глебович добыл этот оригинал и сделал с него копию, если первый хранился в Риге? Очевидно, что копия с Мстиславова оригинала снята в Риге, копия точная, с сохранением языка, и затем эту копию могли утвердить княжеской печатью или те послы, которые были в это время посланы Александром Глебовичем в Ригу, или же копия была отослана в Смоленск с немецкими послами, а там уже укреплена печатью в княжеской канцелярии. Верно последнее. Припомним последующие присяжные грамоты князей Феодора Ростиславича и Ивана Александровича. Мы видим из них, что для подтверждения древнего договора в Смоленск явились немецкие послы: в первом случае из Риги Любрахт и Петр Бартолд, а кроме того от Брауншвейга – Петр Волковьник, от Мюнстера – Гелмик, а во втором – из Риги Песков и поп Иван. Очевидно, при последующих подтверждениях древнего договора или смоленский князь извещал письмом рижские власти о своем благом намерении, вслед за чем из Риги отправлялось посольство в Смоленск, или сами немцы, узнав о перемене князя, отправляли послов; послы захватывали с собою копию с древнего Мстиславова оригинала, которая утверждалась в Смоленске печатью князя и увозилась немецкими представителями с собою, или же послы привозили с собою самый оригинал, а копия изготовлялась в Смоленске. Что копия с древнего Мстиславова экземпляра списывалась, может быть, в Риге, это доказывается языком экземпляра С. Мы уже говорили, что этот экземпляр древнейшей редакции отличается обилием псковитизмов. Менее шансов за то, чтобы пскович сидел в качестве княжеского писца в канцелярии в Смоленске, чем за то, что копия была снята псковичем, которому немецкие власти поручили это дело, так как в Риге было много купцов, проживавших там постоянно – и из Пскова, и из Новгорода и т. д. Копия для утверждения договора князем Александром Глебовичем писана, как и оригинал Мстислава, смольнянином, что видно по языку. Словом, эти псковитизмы экземпляра С есть факт совершенно случайный, объясняющийся неизвестными нам рижскими обстоятельствами.

В 1840 году Московское общество истории и древностей Российских решило издать рукопись, относящуюся к концу XIV столетия. Эта рукопись заключает в себе: 1) суд Ярослава князя и оустав w всяцих пошлинах и w оуроцех, 2) оустава Володимера князя, 3) закон судный людем, 4) выписки из книга Моисеевых, 5) «А что ся в кое вое начне деьяти…», то есть один из списков «Смоленской торговой правды», и 6) оустав Ярослава о мостех. Таким образом, мы видим перед собою сборник юридических памятников. Едва ли можно считать случайным их соединение в одном месте. Тотчас после обычного вступления «Смоленской торговой правды» находится здесь приписка, которой нет ни в одном из дошедших до нас списков этого трактата: «Тако же и по бессудной гра точное серебро без I золотник, а взяти с веса; а трата судная и бесудная по томо же серебру по точному без I золотник»³¹⁰. Для кого сделана эта вставка о пробе и оценке серебра? Для договаривавшихся сторон, то есть смольнян и немцев – может быть, но, к несчастью, этого правила нет ни в одном из списков договора. Следовательно, вытекает само собою естественное предположение, что это правило внесено в сборник для руководства тем весцам — княжеским чиновникам, которые должны были производить взвешивание серебра при его продаже или покупке. Тем не менее признанию этой рукописи официальным сборником, который мог бы быть написан или для какого-нибудь официального лица, или для княжеской канцелярии, этому препятствует вошедший в нее список «Смоленской торговой Правды». Это экземпляр F, отличающийся большими искажениями и дефектами. Так, в нем совершенно пропущены статьи: о штрафе за насилие над рабой, за связывание без вины, о приставлении детского; Гренинген исковеркан в Глоугли, Бремен в Дрямь и т. д. Остается предположить, что такой несовершенный список был сделан кем-нибудь из купцов, торговавших в Смоленске, или смоленских для личного руководства и соображения. Для нас важно, что в конце XIV столетия снимались отдельными лицами такие копии не для официальных целей. К числу таких же списков, явившихся по тем же причинам, приходится, по нашему мнению, отнести и экземпляр G. Он отличается сокращениями, слиянием статей в одну; тут встречаются те же искажения текста, что и в экземпляре F.

Совершенно особняком стоит экземпляр, который мы обозначили буквой К. Начинается он совершенно не так, как все остальные рассмотренные нами списки. «А ряд мой с немьцы таков: аже боудоуть мои смолняне в Ризе, вольное тргование им в Ризе… Аже боудоуть немьци в моем Смольньске, вольное им търгование в моемь Смольньске…»³¹¹ Тут говорит от своего имени одно лицо, говорит твердо, категорически. Оно выставляет условия, на которых согласно поддерживать старые отношения и, как мы сейчас увидим, вносит новые требования, которых исстари не было. Личность, писавшая этот замечательный документ, выступает немного из текста этого памятника. В одном месте неизвестный князь говорит: «…то како то было при моем оци, при Мстиславе при Романовице и при моем брате при Мстиславе…»³¹². Таким образом, оказывается, что это был какой-то из сыновей Мстислава Романовича и брат какого-то Мстислава. У Мстислава Романовича были три сына: Святослав, Всеволод и Ростислав³¹³, но Мстислава у него не было. Прежде всего: кто из трех братьев мог быть на великом княжении в Смоленске? Следя за сменой великих князей смоленских, мы замечаем, что приблизительно до второй половины XIII столетия соблюдается строгое старшинство. Когда умер в 1230 году Мстислав Давидович, то старейшим в семье смоленских князей был Владимир Рюрикович, но он в 1230 году был великим князем киевским; на юге он оставался до возвращения своего из половецкого плена в 1235 году, после чего возвратился в Смоленск, где вскоре и умер³¹⁴. Кто сидел в Смоленске в этот промежуток времени? Надо предполагать, что после 1230 года Владимир Рюрикович, оставаясь в Киеве, думал удержать за собой и смоленский великокняжеский стол, но его отсутствие повлекло за собою большие неурядицы. Как кажется, смоленское вече не было недовольно пребыванием князя в Киеве, потому что на предложение Святослава Мстиславича принять его князем в Смоленск оно отвечало отказом. Тогда в 1232 году, 24 июля, на Борисов день, Святослав с помощью полочан взял город силой, перебил многих смольнян и сел на великокняжеском столе³¹⁵. Но вече не успокоилось, и в Смоленске происходила борьба до 1239 года, когда Ярослав Всеволодович, нанесши поражение литве, сделавшей сильный набег на Смоленскую землю, явился в Смоленске, примирил боровшиеся тут партии и посадил на великокняжеском столе Всеволода Мстиславича³¹⁶. Вот это-то брожение в Смоленской земле, наезды князей – сначала Святослава Мстиславича для захвата волости, потом Ярослава Всеволодовича для умиротворения смольнян – отразились и в самых условиях, которые были поставлены князем немцам: «Аже ведешь брат мои который в Смолнъск, а оучинится свада с их моужьми, вам ся ведати с ними самем…»³¹⁷ Именно так мог говорить Всеволод Мстиславич, видевший эти наезды и возникающие благодаря им недоразумения. Что Всеволод называет себя братом Мстислава, то это не противоречит нисколько нашему мнению: так он мог считать Мстислава Давидовича сравнительно со своим отцом Мстиславом Романовичем. Таким образом, экземпляр К относится ко времени княжения в Смоленске Всеволода Мстиславича, который занял великокняжеский стол в 1239 году. Как долго продолжалось его правление, сказать нет возможности. Мы знаем, что в 1270 году в Смоленске был уже Глеб Ростиславич, который в то время оказывается старшим в семье князей смоленских. Когда княжил в Смоленской земле отец его, Ростислав Мстиславич, внук Давида, мы не знаем: об этом нет ни слова ни в одной из летописей. Следя за событиями в период времени между 1239 и 1270 годами, мы должны предположить, что княжение и Всеволода Мстиславича, и Ростислава Мстиславича прошло мирно и переход великокняжеской власти из рук Всеволода в руки Ростислава совершился спокойно.

Между тем, мы замечаем, что договор Мстислава Давидовича заключается после «розлюбья», беспокойства, что Феодор Ростиславич в 1284 году восстанавливает дружественные отношения с немцами после неурядиц в Смоленске, происходивших от столкновения между Глебом, Михаилом и им, Феодором, что Александр Глебович спешит подтвердить старый договор, после того как в Смоленской земле опять были смуты, окончившиеся насильственным захватом со стороны Александра великокняжеского стола. Следовательно, не Ростиславу Мстиславичу (внуку Давида) надо было думать о поддержании мира, а Всеволоду Мстиславичу, занявшему смоленский стол после значительных потрясений³¹⁸.

В интересующем теперь нас проекте договора внесены, как мы сказали раньше, некоторые новые условия, но особенно интересно то обстоятельство, что на первом месте князь Всеволод ставит смольнян, Смоленск. Самый тон проекта отличается силой и категоричностью. Всеволод говорит авторитетно и ставит немецких купцов в зависимость от князя большую, чем договор Мстислава Давидовича. Кроме того, этот проект указывает на усиление княжеской власти сравнительно с прежним и последующим ее положением.

Сгруппируем теперь результаты, к которым мы пришли при анализе списков «Смоленской торговой правды».

1) Экземпляр А есть подлинный трактат Мстислава Давидовича с Ригой и Ганзой. Он был переведен на смоленское наречие с немецкого текста, который, в свою очередь, представляет собой перевод с латинского чернового проекта. Он был оставлен в Риге.

2) Экземпляр D есть позднейшая копия с экземпляра D’. Этот экземпляр (D’) одновременно с княжеским был переведен прямо с латинского чернового проекта. Он хранился в Смоленске.

3) Экземпляр С есть копия с княжеского Мстиславова экземпляра «Смоленской торговой правды». Экземпляр С древнее экземпляра В. Снятие копии этой могло произойти на промежутке времени между 1230 и 1297 годами, может быть, при князе Всеволоде Мстиславиче в 1238 году или при каком-нибудь из следующих князей. Псковитизмы этого экземпляра есть результат случайных обстоятельств, имевших место в Риге.

4) Экземпляр В представляет собою копию, снятую с оригинала «Смоленской торговой правды» Мстислава при начале княжения Александра Глебовича, то есть вскоре после 1297 года.

5) Экземпляр D есть копия с недошедшего до нас экземпляра D’ и совершен в эпоху зависимости Смоленска от татар, то есть не ранее 1274 года. Следовательно, его изготовление может относиться к княжению Глеба, Михаила и Феодора Ростиславичей, Ивана Александровича и т. д.

6) Экземпляр Е есть копия с недошедшего до нас первоначального экземпляра D’ (=Е’), снятая в эпоху зависимости Смоленска от татар, то есть не ранее 1274 года. Следовательно, ее изготовление может относиться к княжению Глеба, Михаила и Феодора Ростиславичей, Александра Глебовича и Ивана Александровича³¹⁹.

7) Экземпляры F и G есть копии также с недошедшего до нас экземпляра D’ и, по всей вероятности, сняты для какого-нибудь частного лица, заинтересованного в правилах о торговых пошлинах.

8) Экземпляр К представляет собою проект условий торговли, написанный в Смоленске при Всеволоде Мстиславиче, то есть около 1239 года.

9) Грамоты Феодора Ростиславича 1284 года и Ивана Александровича после 1330 года есть не более как присяжные грамоты, а не самые договоры.

После этого необходимого отступления снова возвращаемся к истории торговли Смоленска с Западом. Как мы видели, торговые сношения смольнян с берегами Балтийского моря начались давно. Чем более они развивались, тем сильнее являлась необходимость оформить их, вставить взаимные отношения в определенные юридические рамки. Очевидно, и в Смоленске долгое время дело велось так же, как в Киеве в отношении Византии, существовал договор, но он был «простословесен». Само собой разумеется, что все те случаи правонарушения, которые указаны в дошедших до нас списках «Смоленской торговой правды», не были измышлены потом договаривающимися сторонами, что все условия договора созданы самой жизнью и выведены из практики. Эти всевозможные инциденты заставили, наконец, обе заинтересованные стороны придти к соглашению, как на будущее время смотреть на тот или иной случай правонарушения и как оградить торговые интересы от потрясений, которые могут быть вызваны недоразумениями. Не подлежит сомнению, что и смольняне, и немцы дорожили взаимной торговлей. Во всех дошедших до нас списках «Смоленской торговой правды», в присяжных грамотах князей, везде, мы видим старание отделить торговые сношения от политических отношений Смоленска к Риге и от личных отношений смольнян и немцев³²⁰.

В какое время представители немецких городов поселились в Смоленске, точно сказать нет возможности. Еще в самом начале XIII столетия мы видим в Смоленске живущими немецких купцов. Так, в 1210 году там торговал и проживал немецкий купец Людольф, пользовавшийся уважением среди русских и обладавший значительными богатствами. Доверие к нему на Руси было так велико, что князь полоцкий Владимир отправил его в Ригу для заключения договора с рижским епископом³²¹. Этот факт указывает на более раннее пребывание немцев в Смоленске. Действительно, нельзя предположить, чтобы слова Всеволода Мстиславича в его проекте договора с немцами были сказаны без всякого основания: «…како то было при моемь оци, при Мстиславе при Романовици»³²². Правление последнего в Смоленске продолжалось с 1197 по 1212 год, а следовательно и тогда уже, то есть в конце XII столетия, были прочно установившиеся отношения между немцами и жителями Смоленска, выразившиеся в недошедшем до нас договоре Мстислава Романовича. В договоре Мстислава Давидовича западные купцы оказываются уже вполне обжившимися в Смоленске: у них своя церковь во имя Пресвятой Богородицы, свой двор, свой староста. Около церкви хранились гири, которые служили для проверки гирь, употребляемых в торговле немецкими и русскими купцами. Мы видим, таким образом, прочную оседлость³²³. С течением времени число немцев в Смоленске увеличивалось. Им во второй половине ХШ столетия принадлежат уже несколько дворов. Образовалась целая немецкая слобода. Она находилась по берегу Днепра и речки Рачевки и была очень обширна³²⁴. Это купеческое общество делало в пользу своего храма денежные взносы, из которых образовался церковный капитал, пускавшийся также в оборот. Так, в 1289–1290 годах Арнольд Крисп и Андрей Parvus, очевидно, заведовавшие этим капиталом, дают в займы двенадцать марок до востребования³²⁵. В этом немецком дворе не только жили постоянно купцы, торговавшие в Смоленске и его области, но очевидно, останавливались немцы – и проезжавшие в землю Суздальскую, и послы. Иногда число приезжих немцев было так велико, что они не помещались на своих дворах и останавливались на смоленских подворьях. На волоке между реками Днепром и Касплей жители смоленских поселений занимались перегрузкой товаров на кола и перевозкой их посуху от одной речной системы в другую. Все волочане связаны были круговой порукой и все отвечали за неисправность одного. На волоке постоянно жил княжеский тиун, который встречал гостей и заботился об их безопасности. Приехавшие должны были поднести, в знак признательности, этому княжескому чиновнику заграничные перчатки³²⁶. Во время плавания по Двине и Каспле, а потом по Днепру случались несчастия с судами. В таких случаях купцы принуждены были иногда нанимать соседних жителей для вытаскивания товара из воды³²⁷. Прибыв в Смоленск, западные гости должны были в виде почета поднести княгине скромный подарок штуку частины, то есть плотно вытканного холста, по всей вероятности, только заграничной фабрикации³²⁸. Затем немецкие гости открывали торговлю своими товарами в городе, а также могли разъезжать с ними по всей Смоленской земле или ехать в другую область³²⁹. До занятия немцами низовьев Западной Двины смольняне, несомненно, вели с берегами Балтийского моря непосредственную торговлю и посещали немецкие ганзейские города. Это доказывается постоянным настаиванием со стороны смоленских князей на праве свободного проезда русских купцов через Двину, по морю и пребывания их в ганзейских городах³³⁰. Мы не знаем, как давно западноевропейские купцы были освобождены от платы торговых пошлин, но, по всей вероятности, при Мстиславе Романовиче, то есть в конце XII века, они уже пользовались этой привилегией³³¹. Благодаря точному перечислению в документах немецких представителей можно указать местности, с которыми Смоленск вел более оживленную торговлю и из которых купцы посещали Смоленскую землю. Это были остров Готланд, города Любек, Бремен, Сест, Кассель, Гренинген, Мюнстер, Дортмунд, Брауншвейг, вообще Вестфалия и Рига³³². Мы уже видели выше, какими товарами торговала Смоленская земля. По большей части, это были сырые продукты: лес, скот, кожи, смола, пенька, хлеб, мед и воск, лошади. Все это, несомненно, вывозилось и в Западную Европу. До нас дошел данцигский реестр товаров, в котором в числе других показаны кожи смоленской выделки с обозначением их цены в различные годы и в разных местах³³³. Через руки смольнян получали немцы и предметы роскоши – изделия Византии и далекого востока. Золото и серебро приходило на берега Балтийского моря также с востока. Но главным предметом отпуска Смоленска за границу был, как мы сказали выше, воск. Единицей веса этого продукта является капь, содержавшая в себе, судя по договору Великого Новгорода с Готландом в 1270 году, восемь ливонских фунтов, то есть четыре пуда³³⁴, причем весовщику платилось за две капи (восемь пудов) по одной куне смоленской³³⁵.