Текст книги "У пещер «Богом зданных». Псково-Печерские подвижники благочестия XX века"

17 мая. <…>. 7 мая его постригли в схиму в 6 часов вечера, при температуре в 39,5°. Назвали Агапием. Было ему тяжело, говорил: «Я уйду от вас – что вы трудитесь надо мной, как Марфа и Мария над Лазарем?» Нина спросила: «Батюшка, ты скучаешь по матушке Надежде?» Он ответил: «А как же? Скучаю, хоть я уже и не земной, а небесный, и мне с неба-то все видать; меня уже как и отпели, и нахожусь я рядом с Симеоном».

31 мая. Праздник Вознесения. Приходили к батюшке: отец наместник, митрополит Иоанн [Разумов], отец благочинный, отец Иоанн Крестьянкин и отец Варнава. Трогательно было смотреть. Батюшка лежит в схиме – одели поверх; а лицо все в болячках и говорит плохо – сил нет у него. Пропели тропарь праздника. Митрополит благословил батюшку и со слезами на глазах говорит: «Вы уподобляетесь Иову Многострадальному… Господь примет тя, брате. Читай непрестанно Иисусову молитву».

Еще вручил батюшке просфору и сказал: «Да поможет тебе Господь, блаженный старец, как Иову, терпеливо перенести свою болезнь, и за твое терпение да увенчает тебя Господь победным венцом в загробном мире. Всегда о тебе помню и молюсь, и прошу о себе твоих святых молитв. Ты в лике многострадальных, а туда идти иными путями нельзя – только скорбями и болезнями». Меня тоже благословил митрополит и сказал: «Ухаживающий и болящий – одну мзду приимут». Когда они ушли, батюшка еще долго лежал, прижав просфору обеими ручками, и плакал, а затем и говорит: «Это было, как небесное посольство».

7 июня. Я причащалась. Состояние было хорошее – мир и радость необыкновенные. Батюшка тоже радуется: «Хорошо, как Господь все от тебя отнял, заботу, суету». Благословил меня, потом говорит: «Надейся на одного только Бога. Он нам все подает».

Еще говорит: «Люди по морю житейскому плывут, и я плыву». Я спросила: «Батюшка, ты переплыл или нет?» Он ответил: «Да».

11 июня. Батюшку причащают в келье ежедневно, но он все просится в церковь. Говорит: «Пойдем, пойдем в церковь». Я ему: «Ну идем». А он отвечает: «Да как? Мне не встать – ну бери меня, бери на руки». Я его кое-как беру – слушаюсь, сажаю на постели; минутку посидел и говорит: «Положи меня, я устал». Все тело у него в струпьях: как он терпит – не знаю. Ни стона, ни ропота нет; лежит – только благодарит Господа. Температура бывает и за 40°. Только чтобы его повернуть – и то, сколько ему приходится терпеть.

Без точной даты. Батюшка говорит: «Что ты думаешь – у меня тело не болит? Во всех сторонах болит, но на все воля Божия. Тело наше – Божие здание. Когда видишь разрушение тела, не попри на Бога – «Господь даде, Господь и отъяст» (Иов 1, 21). Только лежишь и думаешь: «Господи, облегчи».

14 июня. Лежит и говорит мне: «Прощай, милая моя». Я прошу: «Ты меня не забудь: я умру, так ты меня там встреть, а то где я тебя там найду?» Он ответил: «Я тебе подмигну».

24 июня. Примерно часов в 12 дня батюшка вдруг произнес: «Смерть». Потом говорит: «Вешают, вешают… А наших-то больше». Я спросила: «Что вешают и кого “наших” больше?» Он ответил: «Ясно – дела вешают, а Ангелов-то больше». Тогда я спросила еще: «А тебе, батюшка, не страшно?» Он ответил, как и раньше отвечал: «Нет. Какой страх, когда рядом Господь». А сам улыбается.

Около часу дня лицо его просияло – такое стало хорошее. Я такого не видела ни у кого и никогда: все бы смотрела на него и не насмотрелась, даже отражалось на подушке около головы, как бы венчиком; такое лицо стало, что этого не опишешь, надо только видеть. Потом начал с Матерью Божией говорить: то Ее «Мати Божия», «Мати Господа» назовет, то – «наша Заступница», а сам все улыбается. Я спросила: «Батюшка, что – Матерь Божия к тебе пришла?» Он головой кивнул, а сам все с Нею говорит. Затем дыхание его стало реже.

Я плачу, прошу: «Батюшка, скажи что-нибудь», а он говорит: «Спаси, спаси, Господи, матушку» и «Спасибо тебе, прости меня». Я у него прошу прощения, а он – у меня. Дышит тяжело. В 3 часа дня вижу: он отходит. Говорю: «Батюшка, благослови». Он руку сложил, как для благословения, а поднять не смог. Перекрестил только одеяло, головой мотнул и сказал еле слышно: «Бог благословит».

Затем опять стал шепотом с Господом говорить – все просил у Него прощения. А сам все улыбается. Вижу: еще реже стал дышать. Хотел как бы приподняться, плечи приподнял чуть: и вздох, и выдох – и все…

Так и не стало моего дорогого батюшки; отошел ко Господу 24 июня 1979 года в 15 часов 25 минут. Лежит с улыбкой на устах – такой радостный: будто он что видит.

Батюшку одели, положили во гроб и отнесли в Успенский собор, отслужили панихиду. Отец наместник был, а потом все ушли на службу в Михайловский собор. И я ушла. Стою и все думаю: зачем ушла, его одного оставила? Вечером пришла к нему и всю ночь до 5 утра читала Псалтирь около него. Нина тоже была со мной; потом я до 8 часов отдохнула и снова весь день читала одна, а во вторую ночь уж нас много было: Вера с Валей приехали, читали попеременно.

А утром здесь была литургия, затем батюшку отпели и унесли в пещеры. Когда его понесли, Нина мысленно кричит: «Батюшка, батюшка, куда ты?» И слышит голос: «Ты – что? Это тело понесли, я – жив».

Часть III
Жизнеописания Псково-Печерских (валаамских)старцев:
иеросхимонаха МИХАИЛА (Питкевича, 1877–1962),
схиигумена ЛУКИ (Земскова, 1880–1968) и
схимонаха НИКОЛАЯ (Монахова, 1876–1969)

Валаамские старцы в Псково-Печерском монастыре

Введение
«Соль земли»

В конце 1950-х – начале 1960-х годов в результате хрущевских гонений на Церковь на всей территории нашей страны осталось менее двух десятков монастырей, причем в основном женских. Из мужских обителей, помимо нескольких в Белоруссии, Литве и на Украине в тот период действовали только Свято-Троицкая Сергиева Лавра и Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь. Именно в Печорах нашли себе пристанище иноки, связанные с духовными традициями Оптиной, Вышенской, Макарьевской на реке Лезне и Глинской пустынь – ученики учеников знаменитых старцев. Печерские насельники смогли соприкоснуться и с живыми традициями валаамского монашества, когда в 1957 году к ним прибыли из Финляндии семь братий Ново-Валаамской обители (в 1939 году древний Валаамский монастырь был эвакуирован с островов Ладожского озера, оказавшихся после советско-финской войны в границах СССР). Это были: иеросхимонах Михаил, схиигумен Лука, игумен Геннадий (позднее трудился на приходском служении, где и скончался), монах Сергий и принявшие схиму уже в Печорах схимонах Николай (до схимы Борис), иеросхимонах Иоанн (до схимы Исавр) и схимонах Герман (до схимы Гурий).

В памяти обители наиболее ярко запечатлелись духовные образы иеросхимонаха Михаила (Питкевича), схиигумена Луки (Земскова) и схимонаха Николая (Монахова). С их именами связана и основная часть дошедших до нас письменных свидетельств; поэтому именно этим замечательным старцам и посвящена третья часть книги. Пройдет время, и, возможно, найдутся дополнительные исторические источники, которые помогут составить хотя бы краткие жизнеописания и других валаамско-печерских иноков. В любом случае даже на основе имеющихся документальных свидетельств можно утверждать, что постриженники Валаама, став полноправными насельниками Псково-Печерской обители, внесли в ее духовную сокровищницу свой благодатный вклад. Немало добрых слов подтверждающих, в частности, значительную роль валаамцев в воспитании более молодых печерских насельников, сказано в воспоминаниях некогда псково-печерского инока, иеромонаха Кенсорина[30]30
  См.: Продолжение дневника схимонаха Николая (о. Бориса), после его преставления, от келейника иеромонаха Кенсорина// Русский Паломник. 1991. № 4. С. 46–48; О. иеромонах Кенсорин. Валаамские свв. старцы в Псково-Печерском монастыре//Русский Паломник. 1992. № 5. С. 51–57.
  При подготовке этой книги составители обратились непосредственно к машинописному авторскому экземпляру воспоминаний отца Кенсорина, который хранится в архиве Печерской обители. Этот текст несколько отличается от его журнального варианта, поскольку последний перед публикацией был слегка правлен редакцией. В результате проведенной сверки составителями были сделаны некоторые уточнения ранее опубликованного варианта воспоминаний ради более точного воспроизведения авторского оригинала.


[Закрыть], которому в юности посчастливилось по послушанию заботиться о некоторых старцах (в последние годы он нес церковное послушание в качестве наместника Святогорского монастыря в Пушкинских, точнее Святых, Горах на Псковщине).

Как пишет отец Кенсорин:

«По благословению наместника архимандрита Алипия в 1962 году я поступил на послушание к валаамским старцам. Назначение это было очень промыслительно. До поступления моего к старцам жила в монастыре блаженная старица – монахиня Пелагея из д[еревни] Лавры, которую я посещал каждый день. Она сказала: “Я спокойно помру, когда ты будешь у старцев… Я об этом усердно молюсь”. И вот чудо: она умерла в ту ночь, когда я был назначен ухаживать за старцами. <…> По поступлении моем на это высокое святое послушание мне пришлось ухаживать за тремя великими святыми старцами: иеросхимонахом Михаилом, схиигуменом Лукой и схимонахом Николаем (Борисом). <…> Кроме названных, были еще иеросхимонах Иоанн, иеромонах Сергий, иеромонах Геннадий и схимонах Герман. Эти были помещены в братском корпусе, а те, за которыми ухаживал я, помещались в Лазаревском корпусе. <…>

Я посещал этих старцев еще до поступления к ним келейником. Когда работал я на пекарне, то всегда приносил им теплый свежий хлеб. Мне также приходилось часто исповедоваться у о[тца] Михаила. Старцы меня знали хорошо и очень радостно все приняли. Я был бесконечно рад этому новому послушанию и с любовию к нему относился[31]31
  Продолжение дневника схимонаха Николая (о. Бориса)… С. 46–47.


[Закрыть]. Я с любовью ухаживал. Входя на послушание, я чувствовал их молитву и сердце как-то наполнялось Духом Святым».[32]32
  О. иеромонах Кенсорин. Валаамские свв. старцы… С. 54.


[Закрыть]

Отец Кенсорин объясняет ощущение благодатности престарелых валаамцев тем, что «эти великие старцы путем непрестанных трудов, подвига молитвы, поста и послушания приобрели образ Божий…» <…> Я постоянно скорблю и сожалею, что мне больше не встречалось таких старцев, с которыми можно было бы поделиться, посоветоваться, облегчить свою душу. Может быть, они ушли из этой жизни, и нам уже никогда не дойти до их совершенства – нет тех условий, хотя и говорят, что «Христос вчера и днесь той же и во веки…»[33]33
  Продолжение дневника схимонаха Николая (о. Бориса)… С. 46–47.


[Закрыть]

Особенно много валаамцы дали отцу Кенсорину именно как духовные руководители, поддерживая его на пути очищения его души. Он особо подчеркивает это в своих записках:

«Я лично считаю, что жизнь в монастыре без духовного руководства, без контроля над собой, бессмысленна – не будет духовного совершенства; это будет только название монастыря… А святые Отцы говорят: монах без Иисусовой молитвы – черная головешка. Для этого нам даются четки, ибо четки являются мечом духовным. А чтобы научиться молитве Иисусовой, нужна чистота сердца, а ее приобрести можно только путем смирения, путем послушания и путем откровения помыслов старцу. Я постоянно думаю: как это можно жить в монастыре без старцев? Я лично, живя в монастыре, ежедневно посещал отца иеросхимонаха Симеона, старца иеросхимонаха Михаила, схиигумена Луку, схимонаха Николая и постоянно открывал им свои помыслы, когда можно было (кто был посвободней), поэтому я посещал всех. Не мог один уделить мне столько внимания, сколько мне для этого требовалось. И они все, конечно, принимали меня с любовью, и я мог в то время, при откровении своих помыслов, спокойно жить в монастыре. И святые Отцы говорят: для одних монастырь – это рай, а для других – это тюрьма! Так же говорил часто мне и мой старец – о[тец] Никита.[34]34
  О. иеромонах Кенсорин. Валаамские свв. старцы… С. 56–57.


[Закрыть]

Жаль, конечно, таких великих старцев-подвижников, которые служили нам примером в нашей повседневной жизни, ибо, взирая на них, мы могли наглядно видеть людей, о которых нам пишут в житиях святых. Когда мы читаем об их жизни, как-то трудно укладывается в нашем сознании, нашем воображении, что они совершали подвиги выше сил человеческих. Конечно, не они совершали, как говорит праведный о[тец] Иоанн Кронштадтский, но благодать, живущая в этих людях. <…> Конечно, это благодать Духа Святого, живущая в них, укрепляла их. Их молитвы, конечно, очень сильны пред Богом».[35]35
  Там же. С. 57.


[Закрыть]

…Как-то, снимая киноленту о Валааме «День поминовения», создатели фильма спросили отца Кенсорина о его впечатлении от общения с валаамскими старцами, и ответ инока прозвучал на экране. Это невозможно передать. Даже нет слов передать. Вот представьте себе – как слепому невозможно красоту природы рассказать, так не могу всех этих чувств… выразить своими словами. Значит, эти старцы, т[о] е[сть] духовные лица, – это соль земли. И вот эти старцы – они также были как бы путеводителями: т[о] е[сть] они берут как бы за руку свое духовное чадо и ведут ко спасению. Вот в этом – весь секрет. Это значит – не только сами спасаются, этого мало… Я прихожу к такому убеждению, что если монашество рухнет, то мир без монашества не сможет существовать.[36]36
  Там же.


[Закрыть]

Столь простыми, но истинными словами бывшего псково-печерского инока, пожалуй, можно закончить это краткое введение.

Иеросхимонах Михаил (Питкевич)

Глава 1
Иеросхимонах Михаил
(Питкевич, 1877–1962)[37]37
  Жизнеописание старца Михаила составлено на основании воспоминаний и писем его духовной дочери, монахини Марии (Стахович), опубликованных в журнале «Русский Паломник» (№ 6, 1992 год и № 8, 1993 год), уже упоминавшихся воспоминаний иеромонаха Кенсорина, а также записей бесед составителей данной книги с некоторыми иноками Псково-Печерской обители.


[Закрыть]

О монахине Марии автор предисловия к ее воспоминаниям, игумен Герман (Подмошенский), сообщает, что она «жила сначала в Выборге и была замужем, но, овдовев, приняла тайный постриг у о[тца] Михаила уже на Новом Валааме в Финляндии[39]39
  В 1957 году, перед отъездом его в Россию. – Сост.


[Закрыть], хотя еще задолго до вдовства часто ездила на Старый Валаам и была близким человеком, симпатизирующим “старостильникам”, и помогала, чем могла, стараясь как можно чаще посещать Валаам. Когда старец Михаил ослеп на один глаз, она писала письма-ответы под его диктовку многим, кто ему писал. В свою записную книжку заносила, что могла, и ей не все удавалось передать, о чем она часто скорбела».[40]40
  Монахиня Мария (Стахович). Иеросхимонах Михаил… С. 92.


[Закрыть]

Сама же она говорит о своих воспоминаниях так: «…мои убогие и беспорядочные записи о моем дорогом, тихом и кротком Старце. Это не литература, и написаны для того, чтобы не ушло из памяти самое для меня ценное; старалась местами сохранить и стиль его рассказа. Кажется мне, что оставить без следа воспоминания о жизни такого Старца было бы даже грех! <…> Все, что записано мною о Валааме, написано не чернилами, а, можно сказать, кровью моего сердца».[41]41
  Иеросхимонах Михаил – последний великий старец валаамский. Из писем Ново-Дивеевской монахини Марии (Стахович) к инокам братии преп. Германа Аляскинского//Русский Паломник. 1993. № 8. С. 123.


[Закрыть]

Отец Михаил родился 24 июля 1877 года в городе Двинске в Латгалии, где он провел свое детство. При крещении его назвали Михаилом; ему едва исполнилось полтора года, когда умерла его мать (Магдалина), а шести лет лишился и отца (Иоанна). У отца был трактир. Дела шли хорошо, и семья жила зажиточно, но потом пошло все хуже и хуже, долги за долгами, и ко времени смерти отца они совсем обеднели. Семья состояла из трех сестер и двух братьев. Старший брат был в то время уже взрослым и занимался рыболовством; нужна была хозяйка в доме, и он женился. Сначала она хорошо обходилась с младшими. <…>

Но, когда у нее появились свои дети, жизнь сироток резко переменилась; они ей мешали и чего только не натерпелись. Не раз она убить хотела младшего, Михаила. «Вся-то моя жизнь с малых лет – одно чудо: сколько раз я умирал, но Господь сохранил. Да не стоит и вспоминать эти детские годы», – прибавил батюшка. Об отроческих годах о[тца] Михаила известно немного, он никогда о них не рассказывал; видимо, жизнь его тогда была – тяжелая сиротская доля.

Когда именно Господь внушил ему избрать иноческий путь, он не упоминал. Вероятно, уже в юные годы принял решение покинуть мир. Тогда жил Михаил у сестры в Петербурге. Муж сестры был печником и работал на Старо-Литейном заводе, куда хотел устроить и Михаила. Вопрос был уже решен. Но он думал о другом, душа искала иной жизни. Ходил он из храма в храм, отстаивал долгие службы, искал только духовного. Тогда и задумал уйти совсем в монастырь. Видя такое его настроение, родные всячески его отговаривали. Уговаривали поступить на работу, строить благополучную материальную жизнь, говоря: «Дом построим вместе, внутри деревянный, снаружи каменный, теплый, хороший будет».

Была весна, подходила Пасха. В эти дни всегда останавливали завод, а после праздника Михаил должен был поступить туда на работу. Случилось так, что, останавливая машину, механик подошел к ней слишком близко; в машину попал край его куртки: затянуло его, и от человека не осталось ничего. Об этом случае много было разных разговоров. Эта постоянная близость смерти, неверность жизни произвела на юношу сильное впечатление, и случай этот дал решительный толчок. Был третий день Святой Пасхи; тихонько, никому ничего не говоря, взял он котомку на плечи и ушел из дому. В котомке было Св[ятое] Евангелие, с которым он никогда не расставался, да две смены белья.

Когда родные обнаружили отсутствие Михаила, зять очень рассердился и забушевал: «Искать его с полицией, силой вернуть домой! 18-летний проявляет такое своеволие!» Но сестры, поговорив между собою и подумав, решили обратиться за советом к блаженной Матреше-босоножке, которая была известна своей прозорливостью. Жила она на Стеклянном заводе. Теперь могила этой блаженной на Смоленском кладбище в Петербурге и недалеко от могилы-часовни Ксении Блаженной. Блаженная, выслушав сестер, взяла чашу воды, поставила ее под икону, помолилась и сказала: «Оставьте его идти своим путем, не мешайте ему». И много еще сказала она им о судьбе Михаила, но строго велела им умолчать о том и не говорить брату. «Так сказывали сестры уже потом, и что говорила блаженная, осталось мне неведомо, только с этого времени мне уже не препятствовали в моем намерении», – вспоминал старец.

Питаясь, чем Бог послал, ночуя то в лесу под открытым небом, то у добрых людей, оставив всякую житейскую заботу, шел 18-летний Михаил-странник с молитвой на устах по бескрайним просторам Руси. Много где побывал, в разных святых обителях от Петербурга до Почаева. «Искал я все воли Божией о себе», – вспоминал старец.

Проведя детство в Двинске, где было много католиков, видя постоянно утеснения и насмешки, чинимые ксендзами над православными, «желательно мне было видеть свою православную родину», – говорил батюшка. Придя в каждую новую обитель, Михаил внимательно вслушивался в беседы богомольцев и странников и от них узнавал, кто и где известен своей высокой духовной жизнью или прозорливостью. Тогда он уже наметил себе три монастыря: Глинскую пустынь, Святогорский монастырь в Харьковской губернии и Пещеры Василия Рязанского, что на высокой горе.[42]42
  По-видимому, имеется в виду известный Свято-Иоанно-Богословский монастырь в Пощупово на Оке, недалеко от Рязани. – Сост.


[Закрыть]

О Валааме он совсем не думал – как о слишком дальнем, за пределами родины, монастыре. Как-то, странствуя около Смоленска (не запомнил он по молодости лет названия этого места), узнал он от богомольцев об одном священнике высокой жизни и прозорливом… священник был из белого духовенства. Захотелось к нему, и провела Михаила одна монахиня к праведному батюшке. Батюшка сначала помолился, потом стал с ним говорить. Не мог всего запомнить юный Михаил «по неопытности и молодости». Говорил он много и особенно об умной молитве Иисусовой, но из всего сказанного [Михаил] твердо запомнил следующее: «Стой за чистоту православия; много потерпеть тебе придется, но крепко стой, хоть до смерти!» Много говорил о том, какое наступит время, что оказалось пророчеством. Но что именно – об этом умолчал отец Михаил и, глубоко задумавшись, сказал: «Не сбылось, но еще не кончилось… Но об этом нельзя говорить».

На острове Валаам

«Нет, – говорит, – иди на север, там Валаамская обитель, туда и иди». Я возразил: «Как я туда пойду, я никого там не знаю, это уже [почти] за пределами России, а мне желательно бы на своей православной родине быть». – «Не бойся, иди, – говорит, – там игумен хороший, все будет хорошо». Задумался Михаил над словами старца, посмотрел – нет старца, бесследно скрылся старец! Кто был этот старец, так Михаил и не узнал, и его больше не видел, но слова его принял как Божию волю о себе… <…>

<…> К сроку отбывания воинской повинности Михаил вернулся в Петербург. На военной службе он быстро пошел вперед. Скоро научился [письменной] грамоте (читать он умел), надо было сдать экзамен, который он сдал на «5». <…> Очень он был способный, аккуратный и быстрый. Скоро произвели его в унтеры и взводного.

Все свободное время проводил он за чтением Св[ятого] Евангелия и Апостольских посланий – это было руководство его жизни. Часто, улегшись на свою койку и закрывшись с головой одеялом, чтобы его не видели, тихонько молился. Его спрашивают: «А ты все спишь, Михаил?» – «Да, я такой сонька, все сплю», – отвечал он на насмешки товарищей. Будучи взводным, чтобы отвлечь своих ребят от дурных развлечений, он читал им хорошие книги; иногда они устраивали в складчину себе угощение. Тех денег, что одни в один отпуск тратили, им хватало надолго. Постепенно к ним стали присоединяться и другие солдаты. <…> Срок воинской повинности – 3 года и 8 месяцев – пришел к концу. По окончании этого срока всем солдатам выдавался бесплатный билет домой. Послушно повинуясь указанию виденного под Почаевом старца, Михаил взял билет на Валаам.