Текст книги "Полюс Лорда"

А обстоятельства складывались самым неутешительным образом. Связь между Дорис и Эдом все укреплялась. Они, уже не стесняясь, ежедневно

отправлялись вместе обедать. Наблюдая за Дорис, я все более убеждался, что в ней возникает влечение к этому человеку. Конечно, до серьезного у них еще не дошло, но ведь это могло прийти со дня на день. Долго ли ждать? – Этот вопрос я задавал себе непрестанно и каждый раз содрогался от мысли, что сроки упущены.

Продлись такое состояние еще некоторое время, я бы, наверное, кончил белой горячкой. Но тут произошло нечто непредвиденное, от чего дело приняло совершенно новый оборот.

ГЛАВА 6

Как-то в субботу мы с Харри отправились ужинать в японский ресторан, где, по словам моего друга, хорошо и недорого кормят.

Так оно и оказалось. Блюда были отлично приготовлены, хотя и сильно смахивали на венгерские гуляши и обычные бефстрогановы. Впрочем, я, быть может, излишне привередлив: повар, по-видимому, не случайно выходивший из кухни, выглядел самым добротным азиатом.

Разговор у нас не клеился, Харри хандрил, я тоже, а возможно, мы попросту друг другу надоели. Мы лениво жевали морскую капусту, потягивали из стаканов и изредка перебрасывались короткими фразами; одним словом, убивали время.

Когда я об этом подумал, я сказал:

– Убивание времени – такое же преступление, как убивание жизни.

Харри взглянул на меня, вздохнул, но ничего не ответил. А я продолжал:

– Разница только количественная. Там уничтожаешь жизнь целиком, а тут по частям.

Мой друг опять промолчал. Когда я спросил, что он сейчас пишет, он сухо отвечал:

– Ничего не пишу. У меня и так собралась уйма картин, на которые нет покупателя.

– А вы пишите на современные темы! Харри только пожал плечами.

– Послушайте, Харри, – продолжал я, – случалось ли вам когда-нибудь полюбить недоступную женщину? Такую, которая никак, никоим образом не могла стать вашей?

С Харри все случалось: он ел каких-то особенных пекинских собак, был в гостях у римского папы, победил в матче джиу-джитсу японского чемпиона, и если не побывал в чреве у кита – подобно одному неудачливому пророку, – то это, надо думать, произошло по высшему недосмотру. Поэтому и сейчас он скромно ответил:

– Случалось.

– Кто же была она?

– Дочь миллионеров из Техаса.

– И чем окончилось?

– Ее послали учиться за границу.

– Благодарите судьбу, Харри, – отвечал я. – Ведь вам пришлось бы жить среди скучнейших людей, интересующихся лишь скотом и нефтью.

– Вы были в Техасе?

– Нет, но я смотрел фильм «Гигант».

Мы помолчали, затем я возобновил допрос:

– А влюблялись ли вы в такую, которая была недоступна из-за своей исключительной красоты?

– Что ж, и такое бывало… – Здесь мой собеседник явно заколебался. – Только это лишь поначалу так казалось, – продолжал он. – Позднее выяснялось, что эти записные красавицы совсем не так неприступны, как выглядят.

Опять молчание, а затем:

– Почему вы не женились, Харри?

– Гм!… – отвечал мой друг.

И вот сразу за этим «Гм!» и началось.

Дело в том, что наш столик был отделен от соседнего тонкой камышовой перегородкой. Минут десять назад там расположилась невидимая нам пара: мужчина и женщина – это я знал по голосам. Сперва они говорили тихо, потом громче, но недостаточно громко, чтобы можно было их расслышать.

И только когда Харри изрек свое «Гм!», женщина за перегородкой возвысила голос.

– …Я так не могу… дети… голодать… – донеслись до меня обрывки взвинченных фраз.

– …Тише!… давал… своя жизнь… – дополнил ребус мужчина.

Затем голоса понизились и теперь перекликались посредством шипящих нот.

Это явно не был разговор любовников, скорее один из актов обычной семейной драмы, и я бы пропустил его мимо ушей, если бы не знакомые нотки в голосе у мужчины, какая-то дотошность, свойственная людям мелочным и эгоистичным. Но где я его слышал?

Я не выдержал и поднялся.

– Совсем забыл, мне нужно позвонить… – сказал я и направился к телефонной будке.

Возвращаясь, я увидел мужчину. Он сидел спиной ко мне, но я сразу его узнал: это был мой босс – Эд Хубер.

В голове у меня, в один миг, промелькнули самые различные соображения, приведшие к такому сумбуру, что, когда я уселся, Харри озабоченно спросил:

– Какие-нибудь неприятности?

– Нет, ничего… – рассеянно ответил я, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за перегородки. Но там говорили тихо, приглушенными голосами, а отдельные прорывающиеся слова ничем не дополняли смутных догадок. Вскоре они поднялись и направились к выходу.

Теперь я разглядел и ее: еще молодая, моих лет женщина, с красивым, но угасшим лицом и нервной жестикуляцией.

Они скрылись, а я сидел и напряженно вспоминал, стараясь склеить звуковые осколки. Сомнений не было, здесь крылось что-то важное. Нужно было только все спокойно обдумать!

Смятение, охватившее меня, не укрылось от моего друга, и он не удивился, когда я заторопился домой.

***

В понедельник я ушел с работы часом раньше. Еще утром я условился по телефону о встрече с

представителем частной детективной фирмы «Смит и Грэхем» на 34-й улице.

Когда я увидел мистера Смита, я был разочарован. Этот сорт людей был мне знаком только по криминальным фильмам. Там они выступают мужественными, красивыми и необычайно прозорливыми и в этих своих качествах уступают разве что газетным репортерам.

Смит, внешне во всяком случае, не был украшен ни одной из названных добродетелей. Маленький, старенький, с круглой лысой головой, сладенькой мордочкой и подслеповатыми глазами, глядящими поверх очков, он больше походил на скромного бухгалтера, оставшегося на службе сверхсрочно.

Да и встретил он меня почти испуганно, словно я проник в помещение через окно.

– Здравствуйте, здравствуйте!… – растерянно затарахтел он. – Вы ведь мистер Гринфильд?…

– Нет. Я – Алекс Беркли… Звонил вам утром. Смит хлопнул себя по лбу.

– Да, да, Беркли, конечно, вот здесь и записано. Пройдемте ко мне в кабинет!

Когда мы уселись, я объяснил цель моего визита. Слушая, Смит одобрительно тряс головой и радостно улыбался, будто я рассказывал веселую историю. Когда я закончил, он спросил:

– Так вы хотите узнать об этом человеке?

– Да, это именно и привело меня к вам.

– Отлично, вы не пожалеете об этом, потому что мы… – Смит остановился на полуслове и затем прибавил: – Вы, конечно, понимаете, что услуги подобного рода стоят немало?

***

Последующие дни потянулись страшно медленно. Они как тени не оставляли после себя следа и как тени непомерно удлинялись к вечеру, когда, за пределами служебного круга, я оставался с самим собой.

Думать ни о чем не мог, а то, что заполняло сознание, скорей походило на бред поврежденного рассудка. Возможно, этот бред и спасал меня от гнета времени, который в противном случае совершенно придавил бы меня к земле.

Да и в чем, как не в мечтах, подчас совершенно нелепых, искать утешения человеку, чья судьба, как жизнь Кащея, запрятана в сейфе частного детективного бюро?

Когда я по вечерам бродил по улицам, я, наверное, напоминал пьяного или наркомана, потому что прохожие осторожно меня обходили. Останавливался у витрин кинематографов и подолгу засматривался на картинки, где судьбы героев определялись ими самими.

Вон на той, например, двое сходятся в поединке. Оба в широкополых шляпах, с длинными пистолетами в руках, оба полны решимости. Этот, слева, – я, справа – противник. Дорис нет, но она смотрит с другой картины и вскоре узнает об исходе поединка. А может быть, я – тот, что приближается в бешеной скачке, чтобы вырвать любимую из рук грязных оборванцев, уже предвкушающих сладость насилия?

Я иду дальше, и мое воображение, освободившись из-под власти фильмовых кадров, рисует еще один вариант.

…Церковь. Обряд венчания. Эти двое стоят ко мне спиной, но я отлично знаю, кто они. Я жду, потому что мой удар не должен быть испорчен поспешностью.

Пастор выходит вперед и обращается к собравшимся:

– Есть ли у кого возражение против сочетания этих двоих?

Я считаю до трех и твердой походкой направляюсь к месту действия. Удивленные взгляды, встревоженный шепот провожают меня. Но я неумолим; я подхожу к пастору и протягиваю связку бумаг, помеченную сверху: Детективное бюро «Смит и Грэхем»…

Сильное сотрясение вывело меня из мечтаний: это я напоролся на столб, самый обыкновенный фонарный столб, совершенно не рассчитанный на лунатиков. Я хотел было выругаться, но тут же сообразил, что прав был столб.

Я повернул обратно и, растирая ушибленное место, заторопился к подходившему автобусу, когда внезапно увидел перед собой, в спину, знакомую мужскую фигуру. В следующий момент я узнал идущего.

– Кестлер! – негромко окликнул его я. Видимо, человек был поглощен думами, потому

что сделал еще несколько шагов, прежде чем отреагировал на зов. Он и тут не изменил себе. Обычно люди, когда их окликают на улице, ни за что не остановятся, предварительно не обернувшись. Кестлер сперва остановился, а затем медленно повернулся в мою сторону. На лице у него проступило изумление. Он воскликнул:

– Здравствуй, Алекс! Какими судьбами?

Он смотрел на меня и улыбался. Теперь я был в состоянии лучше его рассмотреть. Боже великий, как он изменился! И морщины, и седина… Право, ему можно было дать лет шестьдесят, хотя и было ему не более пятидесяти пяти. И одет он был без прежней аккуратности, пожалуй, даже небрежно; вместо привычного банта из-под воротника выглядывал не первой свежести галстук.

Мои наблюдения, должно быть, отразились у меня на лице; Кестлер еще раз улыбнулся.

– Что, изменился? – спросил он.

– Да, Кестлер.

– Что ж, такая, значит, жизнь… – Он глянул на окна ресторана, возле которого мы стояли, затем осмотрелся по сторонам. – Зайдем на чашку кофе? – нерешительно предложил он.

Я понял его колебания.

– Нет, зайдем уж в ресторан. Такую встречу следует отметить! – И, видя, что он пребывает в нерешительности, я добавил: – Только на одном условии: вы – мой гость!

– Ну, это ты… – начал было он, но я не дал ему докончить.

– Кестлер, позвольте мне хоть раз в жизни отблагодарить вас за шоколад и мороженое, которыми вы закармливали меня в дни моего детства!

Он засмеялся:

– Ладно, пошли! Мне, кстати, страшно захотелось печеного картофеля.

Я посмотрел на часы: они показывали половину одиннадцатого.

– У нас мало времени, – сказал я, – вы не могли бы…

– А вот мы их сейчас подкрутим, – серьезно отвечал он и сделал вид, что переставляет стрелки на ручных часах.

– Кестлер, – упрекнул его я, – ведь это не те часы.

– Ты прав, но те мне больше ни к чему; там только и можно было – вперед. А на этих – назад. – Он рассмеялся, но в смехе его не чувствовалось былой веселости.

Мы зашли в ресторан, уселись. Смазливая вейтерша принесла нам напитки и, взяв заказ, удалилась. Кестлер молчал, рассеянно поглядывая по сторонам.

Я первым нарушил молчание. Я должен был сказать об этом, потому что оно как тень лежало между нами.

– Кестлер, – начал я, – мне известно, что отец мой нехорошо с вами поступил.

Он удивленно поднял на меня глаза.

– Зачем ты об этом? Это между мной и им. Ты здесь ни при чем… Э! – переменил он тон. – Вот и печеный картофель, а к нему и недурной бифштекс в грибной подливе! Милая девушка, – обратился он к вейтерше, – у вас золотые руки!

– Это не я готовила.

– Но пока несли, все это и приняло такие чудные формы!

– Вы – мечтатель! – Девушка ударила его по руке и, смеясь, убежала.

Мы принялись за ужин. Ел Кестлер с отменным аппетитом человека, изголодавшегося по хорошей пище. Когда, закончив, мы переключились на кофе, я спросил:

– Вы служите?

– Правильнее будет сказать – зарабатываю.

– А как ваша жена?

Кестлер вздохнул:

– Она в больнице.

С минуту мы молчали, потом я спросил нерешительно:

– Как это началось?

– Как началось, спрашиваешь? – Кестлер глубоко затянулся дымом и затем стал нервно тушить папиросу в пепельнице. Успокоившись, продолжал: – Ты ведь помнишь Нору? Она всегда была неуравновешенной. Долгие годы я терпел, потом не выдержал, стал чаще уходить из дому, слонялся по городу и размышлял: как же быть дальше?

И вот, однажды, я повстречал другого человека, еще несчастнее, чем я. Это была девушка, красивая и совсем еще молодая…

– Ну и отлично, Кестлер!

– Что ж, тогда так и было, – не заметив моего промаха, отвечал он. – Тогда в этом было спасение для обоих.

– Вы полюбили ее?

– Да. Если бы ты только знал, как она была несчастна! Что? Нет, не угадал, никакой неудачной любви. Хуже – полное беспросветное одиночество, и это несмотря на ее красоту. Понимаешь ли, именно в этом несоответствии и заключалась драма…

Кестлер устало провел рукой по волосам. Его немного развезло; возможно, он пришел сюда натощак.

А я молчал, услышанное меня поразило: Кестлер, мой задумчивый старый Кестлер – в роли драматического любовника! Образ его, каким я его себе создал, никак не хотел совпасть с этой необычной ролью. И, чтобы скрыть удивление, я спросил:

– И что же дальше?

– Так вот, пришел наконец день, когда я должен был объясниться с Норой. Тут все и началось… – Кестлер охватил руками шею и покачивал, как в трансе, головой.

– Успокойтесь, Кестлер! – Я всунул ему в руку стакан с водой. Он отпил половину, затем повернулся ко мне.

– Это хорошо, что я тебя повстречал. – Он ласково потрепал меня по плечу. – Ты хороший мальчик… И как же ты похож на свою мать! – Он вздохнул, пожевал губами и затем продолжал: – Вскоре после того Нора начала принимать наркотики. Несколько раз я находил у нее маленькие зловещие пакетики с белым, как соль, порошком. Пытался ее образумить, возил по докторам, но безуспешно. И так как все это стоило немалых денег, то вскоре наши сбережения растаяли.

Тогда она тайком стала продавать вещи, одежду, мебель, а когда продавать стало нечего… – здесь Кестлер запнулся… – вышла на улицу.

Дважды я забирал ее из полиции, куда отправляли после облавы этих несчастных. Это был кошмар, что-то до невероятности уродливое, такое, что может привидеться только во сне. Даже сейчас, когда рассказываю, меня не покидает надежда, что все это лишь затянувшийся сон, за которым последует пробуждение…

Кестлер умолк. Томительная пульсирующая тишина накрыла нас непроницаемым сводом.

Тогда я сказал:

– Разрешите мне поговорить с отцом. Иногда мне удается на него повлиять.

– Нет, Алекс. Твой отец тут ни при чем. Это все я, к чему ни прикоснусь, все обращается в прах, в золу. Так у меня всю жизнь… – Сказав это, Кестлер стал подниматься. – Пора, мой друг, уже за десять!

На секунду, увидев на столе счет, он остановился и проверил его с внимательностью, какой научает нужда.

Мы вышли на улицу.

Уже прощаясь, Кестлер пристально посмотрел на меня и вздохнул:

– У меня такое чувство, что мы вскоре увидимся.

– Непременно! – И вдруг, что-то припомнив, я прибавил: – Помните журавлей, Кестлер?

Он отпустил мою руку и виновато улыбнулся.

– То не были журавли, Алекс, – ответил он и, повернувшись, быстро пошел прочь.

***

Еще через два дня позвонила секретарша из «Смит и Грэхем» и сообщила, что дело мое улажено и что мистер Смит будет рад меня принять. Когда? Когда угодно, хоть сегодня вечером.

Это меня устраивало. Мы договорились на пять часов.

Смит встретил меня так же любезно, как и в первый мой визит. На этот раз он меньше суетился, правильно назвал мою фамилию и, еще не усадив меня, сообщил:

– Этот ваш знакомый – довольно темная личность.

Стараясь не выдать волнения, я равнодушно спросил:

– Что же он натворил?

Смит с таинственным видом протянул мне пачку бумаг.

– Сядьте и ознакомьтесь! – услужливо предложил он.

Пачка не была толстой, и для ознакомления с «делом» понадобилось не более пяти минут.

Все оказалось приблизительно так, как я и подозревал: Эд Хубер был женат, с женой, с которой прижил двоих детей, разошелся несколько лет назад. Дважды привлекался к суду за неуплату алиментов. Попытки его получить развод не увенчались успехом. И, наконец: поступая к нам на службу, он выдал себя за холостяка.

Я недоуменно взглянул на Смита:

– Каким образом вы это узнали? Он сразу догадался – о чем я.

– Это наша профессиональная тайна!

– А зачем ему это понадобилось? Смит рассмеялся:

– А это уж его тайна! Теперь он у вас в руках! Последнее замечание пришлось мне не по душе. Я поднялся и сказал:

– Никаких планов я не строю. Мне просто нужно было знать.

– Разумеется, – спохватился детектив и, заметив у меня на лице выжидательное выражение, добавил: – С вас еще полсотни.

***

Выйдя от Смита, я испытывал незнакомое чувство. Была ли это радость? Не знаю. Удовлетворение от достигнутого, то самое удовлетворение, что наступает, когда неожиданно осознаешь, что небольшой па-

кет с бумагами, весом не более чем в унцию, превращен твоими усилиями в тонкий беспощадный инструмент воздействия на человеческие судьбы? Тоже не знаю! Я сложно мыслю и сложно чувствую и не всегда могу в себе разобраться.

Когда я проснулся на другой день, я знал, что мне делать. Я только опасался, как бы на моем пути не встали какие-нибудь непредвиденные обстоятельства.

Я вышел из дому раньше, рассчитывая, при удаче, застать Дорис одну. Дело было как-никак деликатное.

Уже поднявшись на мой этаж, а затем ступив в коридор служебного помещения, я остановился, пораженный мыслью: что, если, погубив соперника, я погублю и себя?

От этой мысли меня бросило в жар! Посмотрел на часы: до работы оставалось еще двадцать минут.

Я вернулся в фойе, когда над дверью дальнего лифта зажглась белая стрелка, показывающая наверх. Еще через момент дверь лифта открылась, но никто не вышел, хотя чувство подсказало мне, что там кто-то есть. Я подошел к контрольным кнопкам на стене и надавил на красную – вниз. В ту же секунду дверь лифта стала закрываться; внутри послышалось шевеление, и оттуда поспешно выскочили сперва Дорис, а за ней Эд Хубер.

Вид их недвусмысленно говорил о том, что у них там происходила любовная сценка.

Заметив меня, оба смутились. Первым оправился Эд.

– А мы думали, что это пятый, – пробормотал он. – А вы куда?

– За папиросами… – тоже растерянно отвечал я и ступил в лифт. Эд преувеличенно любезно придержал дверь и даже попытался сострить:

– Счастливого уик-энда!

Улица не отрезвила меня. Стеклянный колпак снова опрокинулся надо мной, не пропуская воздуха и звуков. Автомобили бесшумно неслись навстречу, беззвучно двигались рты у прохожих, а в небе неподвижно нависли огромные крылья пассажирского самолета.

Все это, естественно, меня сейчас не занимало.

Какое им всем до меня дело, что им до того, что все мое существо содрогается от ревности! Узнай они – что меня волнует, они бы хохотали, потому что в их глазах я не более чем кофейник, извергающий горячую сырость.

А я ничем не могу отплатить им за равнодушие, разве что притворным презрением, от которого они и не почешутся, потому что в том и сила равнодушия, что оно стирает различие между страдающим существом и кофейником.

Не такого оружия желал я себе; чего бы я сейчас не дал, чтобы стать жестоким, научиться ненавидеть. Но именно на это я и не был способен – это я отлично сознавал – и от этого еще больше дергался в своем колпаке, как бьется о стенку муха, накрытая стаканом.

Сам того не замечая, я двинулся обратно и, пройдя несколько кварталов, повернул направо. Пересекая улицу, я неожиданно испытал странное ощущение – будто какая-то невидимая сила отрывает меня от земли. Это было нечто близкое к состоянию невесомости, какое я испытывал в детстве, поднимаясь на качелях до самого верха.

Длилось это недолго – момент-другой. Ступив на тротуар, я огляделся кругом: я стоял на углу 7-й авеню и… 52-й улицы!

Нет, я не вздрогнул, даже не удивился. Жизнь ведь только и примечательна своими загадками, хотя некоторые из них и оборачиваются шуткой. Я нащупал в кармане спрятанный конверт и улыбнулся.

Только на третье утро мне удалось застать Дорис одну.

Она даже выпрямилась от неожиданности, когда я остановился в дверях; время было раннее, а дружеского визита с моей стороны она меньше всего ожидала. Она хотела было что-то сказать, наверное, огорошить меня охолаживающим «Что вам угодно?» или «Чем могу быть вам полезна?», но, видно, раздумала и, откинувшись в кресле, выжидающе молчала.

На ней было платье с приподнятыми плечами, с талией, обозначавшейся чуть выше обычного. Этот детский стиль был, казалось, в полном противоречии с ее ростом, но именно в этом контрасте и таилось очарование. Из-под густых, спадавших на лоб волос выбивались тонкие светлые пряди, прилаженные с той безукоризненной небрежностью, какой позавидует любой дамский парикмахер.

С минуту я смотрел на нее с плохо скрытым восхищением. Она это заметила, выражение ее лица смягчилось.

– Доброе утро! – сказала она почти приветливо. – Что нового?

– Мне нужно с вами поговорить, – отвечал я. Улыбка сошла с ее лица.

– О чем?

– Это я вам потом объясню; это очень личное дело.

– Можете говорить сейчас, нас никто не слышит.

– Здесь нельзя. Это – серьезный разговор, – настаивал я.

– Я не вижу причины… – уже с раздражением начала она, но я не дал ей докончить.

– Не беспокойтесь, – сказал я, – я не собираюсь донимать вас излияниями. – Я подался ближе к Дорис и тихо, но внушительно добавил: – Это. необходимо, для вас необходимо!

Моя настойчивость поколебала ее.

– Но о чем, что за таинственность?

– Давайте где-нибудь встретимся, тогда и потолкуем.

Дорис немного помолчала, обдумывая.

– Хорошо… – сказала она, – но где?

– Да хотя бы в ресторане напротив! Когда? После работы. – Я сказал это без особой уверенности, потому что не ожидал столь быстрого успеха. – Да, – продолжал я, смелея, – после работы, к ужину.

– Хорошо…

– Я буду вас ждать к шести.

– Я приду, – отвечала она.

Но мне и этого было мало.

– Как у вас здесь темно! Почему вы прячетесь от света? – сказал я полушутя-полусерьезно и, подойдя к окну, поднял шторы.

***

В половине шестого я был в ресторане. В помещении было людно. Столика за три от меня расселась большая семья с тремя детьми, которые, должен отметить, вели себя капризно и шумно. Детская разнузданность всегда мне претила, но сейчас я был признателен этим непоседам, потому что раздражение, которое они во мне вызывали, отвлекало меня от тревожных мыслей.

Для храбрости я выпил коктейль и уже принялся за второй, когда увидел Дорис. Она вошла в помещение и остановилась в нерешительности. Затем осмотрелась и, заметив меня, направилась к моему столику. Выражение ее лица, взгляды, которые она бросала исподлобья по сторонам, – все это наводило на мысль, что пришла она сюда без охоты.

– Хэлло! – сухо приветствовала она меня и уселась напротив.

Я выдержал короткую паузу и ответил с притворной непринужденностью:

– Добрый вечер! Как вы себя чувствуете?

– Что вы хотели мне сказать? – отрывисто спросила она.

– Я хотел сказать, что для начала неплохо было бы поужинать.

– Я не голодна… вы… – Но я не дал ей закончить. Я сказал:

– Тогда хоть выпейте что-нибудь! – Я жестом подозвал вейтершу. – Принесите «Манхэттен» для леди! – попросил я.

Я тут же почувствовал, что балансирую над пропастью. Поэтому поторопился добавить:

– Не беспокойтесь, я все скажу, и тогда вы поймете, что пришли не зря. Но и мне не легко выложить все это сразу. Я ведь тоже человек, а не машина.

В этот момент вейтерша поставила перед Дорис стакан с напитком. Она пожала плечами и медленно отпила половину. Я последовал ее примеру.

Через минуту наши стаканы пустовали. Дорис отставила свой.

– Я вас слушаю, – сказала она.

Больше оттягивать я не мог.

– Хорошо, – начал я, – тогда слушайте: человек, которому удалось завоевать ваше расположение, совсем не то, за что вы его принимаете.

По выражению ее лица я видел, что она догадалась, о ком идет речь.

– Так вот, – продолжал я, – этот субъект женат и у него двое детей.

Дорис побледнела и вытянулась вверх.

– Это неправда! – прошептала она.

– Вот вам доказательства! – Я вынул из кармана конверт и положил перед ней.

– Что это?

– Взгляните сами!

Дрожащими руками Дорис извлекла из конверта бумаги. Нервно, скачками, просмотрела одну, другую.

– Этого не может быть, здесь какое-то недоразумение… – бормотала она, снова и снова принимаясь за бумаги.

А я, пользуясь тем, что она забыла о моем присутствии, не отрывал от нее глаз. В ее'угловатых движениях сквозила растерянность. Никогда еще она не была мне такой близкой, нуждающейся в сочувствии. Чтобы не поддаться слабости, я, напрягшись и медленно отчеканивая слова, сказал:

– Это правда, не обманывайте себя! Поверьте, лучше смириться с тем, чему вы не в силах помешать…

Я видел, что половина из услышанного вообще не доходит до нее, и все же ощущал, что мои слова приобретают над ней все большую власть.

Я подозвал вейтершу.

– Принесите нам еще по одному! – попросил я с нарочитой отчетливостью. Дорис не протестовала. Она молчала, теребя злополучный конверт.

Тогда я сказал:

– Забудьте его! Это будет лучшее, что вы можете сделать!

– Вам легко судить со стороны.

– Это я-то сторона? – воскликнул я, пораженный ее женским эгоизмом. – Неужели вам ни разу не приходило в голову, что я… что я тоже могу быть несчастным?

– Я вас не понимаю.

– Сейчас поймете. Помните наш недавний разговор у вас в офисе?

– Я не хочу больше об этом!

– Это от нас уже не зависит.

Дорис встревоженно посмотрела на меня.

– Вы, кажется, выпили лишнее?

– Не беспокойтесь, иногда нелишне выпить лишнее. По крайней мере, вы не станете сомневаться в моей искренности.

Мое заявление отнюдь не успокоило ее. Она взялась за сумочку.

– Я пойду, мне пора!

Но я не обратил внимания на ее угрозу.

– Так вот что я вам хотел сказать, – продолжал я. – У нас с вами много общего. Мы ведь варимся в одном котле, хотя и попали туда с разных концов. Вы красивы, но вы – исключение. Вы знаете, что делает вас такой? Не говорите, я скажу за вас…

– Не надо! – как стон вырвалось у нее.

– Непременно надо, – горячо возразил я. – Слушайте, Дорис: мир устроен странным, непонятным образом, он полон страха и предрассудков. Так было раньше, так остается и поныне, а то, что мы принимаем за улучшения, в действительности лишь замена старых заблуждений новыми. И потому, что удивительного в том, что на высокую женщину, будь она трижды красавица, мужчины смотрят настороженно и отчужденно. Больше всего они боятся показаться смешными рядом с ней.

О, в этом кроется трусливое лицемерие, дрянное лицемерие, потому что все это только и имеет силу на виду, при свете. Опустите шторы, потушите свет, и этот сброд униженно поползет за вами, моля о вашей благосклонности…

Уже выбрасывая из себя последние слова, я услышал ее возмущенный шепот:

– Вы… сумасшедший… садист! Вам доставляет удовольствие меня мучить; вы затем только и позвали меня… Вы… злой… – Она запнулась.

– Договаривайте уж: коротыш! Это вы хотели сказать? Так я это и без вас знаю, с каждым днем все лучше знаю, а теперь, как вы подтвердили…

– Ничего я не подтверждала!

– Э, чего там церемониться! Не подтвердили, так подумали!

Дорис молчала, прерывисто дыша; ноздри у нее вздрагивали, бледность заливала лицо, и среди этой восковой бледности ярко и мучительно мерцали из-под длинных ресниц широко раскрытые глаза.

– Боже мой!… – еле слышно прошептала она и опустила голову на руки.

Да что же это такое?! Да какую нужно было иметь волю, какую выдержку, чтобы не вскочить и не броситься к ней! В эту минуту я был готов на все, на самый великодушный поступок – вплоть до признания, что я намеренно искал искажений и преувеличений! Как мало мне было нужно взамен: одного сочувственного взгляда, слабого намека, что мой поступок будет правильно понят!

Но этого как раз и не случилось! Меньше всего она думала обо мне. Эта мысль меня и охладила. Я ощутил, как какое-то желчное чувство захлестывает меня. Я сказал холодно:

– Вы вот все о себе. А подумали ли вы – каково мне? Ведь вы знаете, что я не глуп, да и уродом меня не назовешь, но из-за моего роста вы никогда не согласитесь выйти со мной…

– Прекратите этот разговор сию минуту, слышите! – прошептала она с возрастающим нетерпением и опять оглянулась по сторонам.

Но я пропустил ее слова мимо ушей; я должен был ей все сказать, все.

– Я люблю вас, – задыхаясь, продолжал я. – Знаю, что смешон рядом с вами, и все же я отдал бы полжизни за право быть с вами, возле вас… – Речь моя стала сбивчивой, красные круги дрожали перед глазами. Я сильно перегнулся через стол и прошептал: – Как я люблю вас, Дорис!

На секунду я заметил в ней волнение: ее ресницы дрогнули и чуть опустились, словно что-то пряча. Но в следующий момент она оправилась; в глазах ее мелькнул испуг, она отпрянула от меня и поднялась.

– Мне пора, прощайте!

Я вскочил вслед за ней и даже попытался схватить ее за руку.

– Не уходите! – почти закричал я. При этом я сделал неловкий жест и перевернул ее стакан; содержимое плеснуло ей на платье.

Все последующее плохо поддается описанию. Кажется, она застыла в отчаянии, потом медленно опустилась, некоторое время сидела молча, а затем стала смеяться – сперва мелким нервным смешком, потом громче. Из-за соседних столиков на нас уже смотрели с любопытством.

Напрягшись из последних сил, я подозвал вейтершу и, всунув ей двадцатидолларовый билет, только и мог выговорить:

– Маленький инцидент!… Проведите леди и помогите ей привести платье в порядок!

Дождавшись, когда высокая фигура Дорис скрылась за перегородкой, я вскочил и бросился к выходу.