Текст книги "Полюс Лорда"

Подумав об этом, я подбежал к стенке и, приставив ладони рупором, громко прокричал:

– Спите с миром! Я кончил смеяться! Но если когда-нибудь Земля начнет замерзать, постучите опять, и я постараюсь что-нибудь придумать!

По-видимому, мое великодушие было оценено: стук не возобновлялся, а я надел пиджак и, захватив зонт, вышел на улицу.

***

Первым, кого я встретил на службе, был Майк – мы с ним столкнулись в коридоре. Кисть его левой руки была забинтована, на лбу и правой щеке красовалось по ссадине. Но вид у него был бодрый.

– Что с тобой стряслось? – спросил я, остановившись.

– Сущие пустяки, хотя никогда не угадаешь, что именно.

Я улыбнулся:

– Что ж, попытаюсь: ты забыл закрыть окно, въезжая в львиный заповедник?

– Промахнулся!

– Что-нибудь с автомобилем?

– Опять мимо.

– Любовные дела?

Я вижу по выражению его лица, что это его как раз бы и устроило, но он честен, катастрофически честен, и потому сокрушенно мотает головой.

– Тогда остается одно, – продолжаю я, – тебе на голову свалилась бешеная кошка?

Майк кивает:

– Вот это ближе. Только не кошка, а котенок. Он забрался на дерево…

– И ты полез его спасать?

– Совершенно верно, и тогда я…

Но мне достаточно и того, что я услышал; зная неповоротливость моего друга, я отлично представляю себе – каким образом разыгралась драма. Я говорю:

– Когда ты залез на дерево, то схватился за ближайший сук…

– Именно так…

– Но ты не подумал о том, что не всякий ближайший сук – надежный сук. – Я укоризненно качаю головой и закругляюсь: – Итак, сук ломается, и ты летишь по направлению к центру Земли, но по дороге сталкиваешься с ее поверхностью.

Майк поражен и разочарован.

– Да, так и было, – соглашается он.

– А котенок, – прибавляю я в припадке ясновидения, – котенок, соскучившись, отлично слез и сам.

Майк стыдливо улыбается в знак согласия.

Я снисходительно смотрю на него: мир его несложен и весь раскрыт наружу; там нет места для тайн, а потому нет надобности в ухищрениях. Ему этот мир кажется тесным, но, думаю, дай ему мир побольше, он потеряется и будет, как слепой щенок, тыкаться носом во все стороны в поисках материнского соска. Правда, он мечтатель и верит, что у него за спиной растут невидимые крылья! Что ж, если и растут, то они не больше, чем у страуса; он может ими похлопать – для куража, – но в воздух они его не поднимут.

– Майк, – говорю я, – плохо ли, хорошо ли, но ты выполнил свою задачу: ваш любимец спасен, и потому жертвы не были напрасны.

– Ты прав, Коротыш, – отвечает он, – я не зря потрудился.

Я морщусь: мое прозвище, в последнее время, действует мне на нервы. Разговор наш закончен. На момент Майк застыл, что-то припоминая.

– Через час начнется передача со стадиона, – говорит он. – Играют «Мете» с «Янки». Хочешь послушать?

Я представляю себе напряженные лица Майка, Пита и Теда, склонившихся над карманным радиоприемником. Я равнодушен к бейсболу, но скрываю это и потому с наигранным оживлением восклицаю:

– Это будет занятный матч!…

Мы расстались. Я прошел к себе и, захватив приготовленные подсчеты, направился к Дорис. Она была не одна: перед ее столом вертелся Фред, что-то без умолку болтая. Взглянув на Дорис, я заметил у нее на лице кислое выражение.

– Вы уже вернулись? – спросила она. – Это хорошо, нас торопят с бюджетом! – И дальше, увидав у меня под мышкой папки с бумагами, добавила: – Вы, кажется, опередили меня; я еще не готова!

– Ничего, – ответил я, – столкуемся!

Фред стоял и, явно раздосадованный, смотрел на нас, затем сказал:

– Коротыш, вы не дали мне закончить одну прелюбопытную историю. – И Фред, путано и длинно, начал рассказывать. Нет, правда, это была плохая история, да и говорит он косноязычно. Через минуту я прервал его:

– Фред, признайтесь, вы это сами выдумали.

– Ничего подобного, я это прочел.

– Где?

– В книге.

– Полноте, вы и отроду не держали в руках книг, окромя учебников.

Фред обиделся.

– Коротыш, это уж чересчур! Представьте себе, я немало читал. Я прочел «Унесенные ветром»… – – Фред запнулся, вспоминая, – и еще – «Старик и море», кажется, Хемингуэя…

Я тут же устыдился своей придирчивости.

– Это неплохо, – сказал я, – и я уверен, что со временем вы вспомните и другие; пока же нам нужно заняться делами! – И я положил папки на стол перед собой.

Фред, довольный, направился к выходу, в две-рях остановился.

– И еще… «На Западном фронте без перемен», – добавил он неуверенно и поспешно вышел.

Дорис подняла голову.

– Какой вы, однако, злюка! И чего вы к нему прицепились? – И, не дожидаясь моего ответа, прибавила: – Вам нужно было бы стать лектором или проповедником!

Ее замечание мне польстило; чтобы скрыть это, я равнодушно обронил:

– Что поделать! Мы все занимаем в жизни не те места, какие следовало бы!

Дорис задумалась.

– Вы сказали это неспроста, – заметила она. – У вас во всем какая-то скрытая мысль.

– Так уж устроена у меня память, – отвечал я. – Я часто вспоминаю вещи, происшедшие со мной Бог знает когда, а то и вовсе не случавшиеся.

– Вот последнего я не понимаю.

– Я и сам не понимаю, только это так. Сегодня утром, например, я остановился у витрины кинематографа. На одной картине собралась группа людей, а среди них какой-то перепуганный человек. Он стоял под деревом со связанными руками, с петлей на шее.

Я засмотрелся и вдруг почувствовал, что я там, вместе с ними. Мне было ясно, что происходит что-то дикое, что нужно что-то сделать, объяснить. Но меня не слушали. Тогда я бросился на негодяев и, скажу без хвастовства, основательно их разделал. А когда закончил, то увидел, что кругом никого нет. Только рядом стоял человек с ведром и метлой…

– Кто же это был?

– Подметальщик. Он сказал: «Простите, вы мне мешаете!» И потом еще спросил – все ли со мной в порядке? Вот какой он был смешной, этот подметальщик.

Дорис расхохоталась.

– Вы уверены, что вам это не приснилось?

– Совершенно уверен.

– Тогда вы просто сумасшедший, – снова засмеялась она, но вдруг запнулась и посмотрела на меня странным, долгим взглядом.

ГЛАВА 12

Весь последующий день я старался не покидать офиса, ожидая вестей от Брута; он обещал сообщить об исходе нашей первой акции, состоявшейся вчера. Признаюсь, я был встревожен, и эта тревога не отпускала меня ни на минуту.

Как назло, после обеда посыпались звонки. Каждый приводил меня в смятение: я нерешительно поднимал трубку и что-то бестолково отвечал.

Брут позвонил на исходе дня.

– Это вы, Алекс? – Голос его звучал спокойно и уверенно, но какая-то железная нотка свидетельствовала о том, что он сдерживает волнение.

– Да! – ответил я и выжидающе замолк.

– Все в порядке!

– Хорошо… – И опять я не знал, что еще добавить.

Повесив трубку, я долго сидел в неподвижности. Странная глухота овладела мной; звуки жизни – звонки, человеческая речь, шаги в коридоре – все куда-то кануло, и в образовавшемся вакууме слышались лишь глухие равномерные удары: бум-бум, бум-бум! Где-то, осколком сознания, дрожала темная точка, явно пытавшаяся войти в связь со мною. Такое состояние не могло продолжаться долго: я пришел в себя и глянул в окно. Темная точка исчезла, а вместо нее на сером небоскребе присело, отдыхая, пушистое облачко. Должно быть, я слишком пристально на него посмотрел; оно вдруг зашевелилось и, собрав легкое оперение, двинулось дальше.

В дверях лифта я столкнулся с Дорис. Она улыбнулась:

– Славный день, не правда ли?

Вот так она со мной в последнее время; подчас мне даже кажется, что она останавливает на мне взгляд дольше, чем требуют правила вежливости, но я боюсь придать этому значение.

– Да, – ответил я, – в такой день не может случиться ничего плохого.

Я сделал последнее добавление наобум, совсем не думая придать ему особый смысл. В этот момент мы подошли к спуску в сабвей.

– Почему не может? – спросила Дорис, и так как я не отвечал, она продолжала: – Что ж, будем надеяться, что и завтра будет солнце! – И, улыбнувшись, стала спускаться по ступенькам. Я молча проводил ее глазами.

Еще через двадцать минут я сошел с автобуса, не доезжая нескольких кварталов до моего дома. Мне стало грустно, хотелось рассеяться, раствориться в толпе, потому что таким, как я, оставаться с самим собой продолжительное время – опасная штука.

Я шел не торопясь и, наблюдая за толпой и автомобилями, удивлялся способности человека к бессмысленному движению. Мне даже пришла в голову смешная мысль, что в будущем «идеальном» обществе у человека не будет постоянного жилья, Понадобится ему, скажем, куда-нибудь поехать – там и остановится, пока не возникнет другая надобность. Тогда опять тронется и, прибыв на новое место, осядет там, ну и т.д. и т.п. Правда, придется к этому как-то приспособить жилищную систему, по-иному разместить промышленность и прочие виды служб, зато сократится движение, очистится атмосфера, и у человека появится больше свободного времени. Он превратится в новую разновидность кочевника, свободного и беспечного.

Облагодетельствовав таким образом грядущие поколения, я переключился мыслью на другие, не менее важные предметы, и, сам того не заметив, подходил к нашему дому, когда услышал за спиной торопливые шаги, а затем прерывистый возглас:

– Алекс… подождите!

Я обернулся и увидел Поля.

– Здравствуйте, какими судьбами? – начал было я, но тут же замолк, пораженный его видом. В его неровной походке, угловатой жестикуляции и расширенных глазах сквозило странное возбуждение, граничащее с испугом.

– Что с вами, что случилось? – спросил я, чувствуя, что меня самого охватывает непонятная тревога. И так как он не отвечал, я крепко взял его под руку, – Идемте! – Но он упирался и бездумно хлопал глазами. – Идемте же! – повторил я и с силой потянул его за собой.

Вскоре я усаживал его в кресло у меня в гостиной. Поль молчал, а я не расспрашивал, видя, что он невменяем. Только после двух стаканов виски с содовой он успокоился и, беспомощно взглянув на меня, прошептал:

– Алекс, это. ужасно!

– Что ужасно?

– Ведь я участвовал вчера в нашей первой акции.

– Я так и подумал, когда вас увидел. Как же это произошло?

– Не знаю, как и рассказать… Налейте мне еще, пожалуйста!

– Довольно с вас, и так еле сидите!

– Вы правы… Так вот… Но дело, понимаете ли, не в самой акции, а в этом Стэне…

– Каком Стэне?

– О, вы с ним еще познакомитесь! Это – чудовище, настоящее чудовище!

Я видел, что у бедняги в голове полный сумбур.

– Поль, – строго сказал я, – вы мужчина. Возьмите себя в руки и расскажите толком! Кто такой Стэн?

– Так это же наш палач! – воскликнул мой гость. – Его не было на собрании, но Брут упоминал о нем. О, это настоящий зверь!

Теперь я вспомнил: да, конечно, Стэн… Но сейчас мне было не до личных характеристик.

– Что вы свое заладили: «Зверь! Чудовище!» – перебил я Поля. – Бросьте это, и давайте все по порядку!

Мой окрик подействовал, Поль пришел в себя.

– Я сейчас, я все расскажу, – заторопился он, не отрывая от меня глаз, словно страшась остаться наедине с воспоминаниями. – Итак, мы встретились…

– Кто – мы?

– Мы с Патом, помните его? Так вот, мы встретились вечером, около одиннадцати. Он подъехал на машине и забрал меня. Мы тронулись дальше, куда – не помню, но помню, что остановились где-то под мостом, недалеко от Гудзона, и тут ждали. Потом явился этот самый Стэн. Вы бы посмотрели на него! У него, понимаете ли, руки ниже колен, а ноги как две дуги, и ходит он как…

Многословие Поля действовало мне на нервы.

– Послушайте, – перебил я его, – вы не для того явились, чтобы писать художественные портреты. К черту длинные руки и кривые ноги, и ближе к делу! Итак, он явился…

– Простите, я увлекся. Так вот, мы последовали за ним и вскоре пришли в какой-то тупик возле заброшенного старого склада. Стэн расставил нас таким образом, чтобы тот, кто придет, не мог уйти из ловушки. Потом мы опять ждали, пока не подъехала машина. Они – я говорю «они», потому что их оказалось двое – запарковали поодаль и двинулись в нашем направлении. Один направился навстречу Стэну, другой остался у входа в тупик, должно быть караульным. Они не видели нас с Патом, потому что мы схоронились за старыми ящиками…

Поль на секунду замолк, что-то припоминая, затем продолжал:

– Дальше все произошло так быстро, что я и сейчас не могу всего восстановить. Стэн что-то сказал пришельцу – это и был Паркер – и, вынув из-за пазухи пакет, протянул тому. По-видимому, он выдал себя неосторожным движением, потому что Паркер, не взяв пакета, шарахнулся в сторону и пустился бежать. В тот же момент Пат выскочил из засады и кинулся на второго пришельца. Тот сообразил, что происходит, и ринулся к машине. Он, наверное, добежал бы до автомобиля, потому что мой партнер был неловок, но тут выскочил я и бросился убегавшему под ноги. Он упал, и мы без труда скрутили ему руки. Он не кричал, лишь молил не убивать его и еще уверял, что ничего не знает, а только согласился подвезти Паркера. Мы успокоили его и обещали, что ничего дурного ему не сделаем, – пусть только молчит!

К тому времени Стэн приволок свою жертву, уже бездыханную. Он был доволен и похвалил нас за хорошую работу. Затем приказал тащить Паркера к воде, пока он поговорит с другим пленником. При этом он странно улыбнулся, но я не придал тому значения. Только когда мы несли Паркера, я вспомнил, и мне стало не по себе. Я попросил Пата подождать, а сам бросился назад.

Когда я увидел Стэна, он стоял на коленях, склонившись над пленником. Заслышав мои шаги, он вскочил и от неожиданности выронил тяжелый металлический предмет, зазвеневший при падении на мостовую. Тогда я понял. Подошел ближе: тело человека лежало неподвижно. Наклонившись, я увидел, что лицо у него раздуто, а язык застрял между зубами. Он был мертв.

Я повернулся к Стэну и сказал:

«Вы его убили!»Но он в ответ только засмеялся, а затем, подойдя ко мне вплотную, прорычал: «Ты что, хочешь составить ему компанию?» И я понял, что он не шутит.

Сказав это, Поль откинулся в кресле, весь ушел в него; голова его спряталась промеж плеч. Он испуганно смотрел на меня.

– Ведь это убийство, понимаете, бессмысленное убийство! – прошептал он еле внятно.

Потрясенный услышанным, я молчал.

– Мы ведь не сговаривались убивать невинных людей! – лихорадочно продолжал Поль. – Мы должны что-то сделать, слышите?!

И так как мне все еще нечего было ответить, я спросил:

– Чем же кончилось?

– Чем кончилось? – повторил он за мной. – Мы отнесли оба тела к Гудзону и бросили в воду. Затем мы с Патом уехали. Этим и закончилось. Что вы скажете на это?

– Я полагаю, что вам следовало бы поговорить с Брутом. Я мог бы со своей стороны сделать то же, но это поставило бы вас в щекотливое положение.

– Почему?

– Да потому, что мы конспиративная организация! Вам не следовало болтать!

– Я только вам и мог!

Я видел, что беднягу опять охватывает растерянность.

– Успокойтесь, – сказал я, – и, прежде всего, не сделайте ничего, что вам самому могло бы повредить, да и не только вам, а и остальным; ведь дело не в одном Стэне!

– Вы хотите сказать…

– Я хочу посоветовать вам быть осторожным, вот и все!

Мы опять замолчали. Я чувствовал раздражение. «И зачем он явился? – думал я. – В таких ситуациях каждый решает за себя!» А вслух я сказал:

– Забудьте на время обо всем! Спустя день-другой у вас прояснится здесь, – я показал себе на лоб, – и тогда все представится в ином свете. Ладно?

Поль стал подниматься; поднявшись, долго оправлял помятый пиджак.

– Прощайте! – сказал он и направился к двери. Я его не удерживал.

***

Вскоре после этого в газетах появилось сообщение о двойном убийстве. Паркера опознали сразу, личность другого осталась невыясненной: у него не нашли никаких документов. В конце заметки высказывалось предположение, что оба убийства – результат сведения счетов между враждующими преступными шайками.

Выводы меня успокоили; обстоятельства нам явно благоприятствовали. Неожиданно для себя я перестал думать о второй жертве, да и Поль со своими страхами представился мне теперь просто малодушным парнем.

Поэтому, когда через неделю было созвано второе совещание, я пришел туда в приподнятом настроении. По дороге даже поймал себя на любопытстве: а как это в действительности происходит? Было смутное желание – на месте уяснить себе кое-что, о чем я немало размышлял.

Совещание началось успешно; благополучный исход первой акции придал всем мужества. Смущало только отсутствие Поля. Я заметил, что Брут несколько раз озабоченно смотрел на часы.

Новая жертва, намеченная Брутом, ни в ком не вызывала сожаления. Это тоже был преступник-рецидивист, осужденный в свое время на двадцать лет за двойное убийство, но преждевременно выпущенный на свободу по проискам ловких адвокатов. Обстоятельства и характер злодеяния были настолько ужасны, что не могло быть сомнений относительно результатов предстоящего голосования.

Брут раздавал знакомые листки, когда у дверей позвонили. Это был Поль. Вид у него был экзальтированный. Он нервно поздоровался и, не глядя ни на кого, прошел к свободному стулу. Брут придвинул к нему папку с «делом» и что-то вполголоса ему сказал. Поль углубился в чтение.

Билеты были давно заполнены и опущены в урну, а Поль все сидел над бумагами. Присмотревшись внимательней, я заметил, что глаза его устремлены в одну точку. Было ясно, что он что-то обдумывает.

– Как, ознакомились? – в голосе Брута послышалось нетерпение. Поль молчал, словно не слыша вопроса. Все в недоумении смотрели на него.

– Мы ждем вас! – опять обратился к нему наш вожак и слегка тронул молодого человека за локоть.

Поль резко отдернул руку и вскочил на ноги.

– Я сделаю все… я подпишу… я – «за», – начал он дрожащим голосом, – только сперва требую гарантий! – Здесь он сбился и, не в силах продолжать, протягивал вперед руки.

– Каких гарантий? О чем он? – послышались голоса.

– Чтобы никто другой не пострадал! – почти закричал Поль и, совсем смешавшись, сел.

– Ничего не понимаю! – раздался голос Вольтера.

Брут поднялся с места.

– Позвольте, господа! – сказал он. – Я объясню. А вы возьмите себя в руки и не кричите! – повернулся он к Полю. – Так вот, в первой нашей акции произошло осложнение. Паркер приехал не один; с ним был другой негодяй, известный торговец наркотиками. Его тоже схватили, но он бросился бежать, и тогда…

– Это неверно! – снова воскликнул Поль. – Он никуда не мог бежать, потому что мы его связали.

Его просто-напросто убил Стэн! Если не верите, спросите у него! – Поль показал в сторону Пата. Тот помолчал, потом произнес нетвердо:

– Я не видел… Я оставался с тем, другим.

– Но вы же помните… – хотел продолжить Поль, но Брут резко оборвал его:

– Прекратите истерику! – И затем, обращаясь к остальным, сказал: – Мне нечего добавить. Печальное или, во всяком случае, нежелательное происшествие! И, конечно, я сделаю все, чтобы ничего подобного не повторилось. Вас это устраивает? – отрывисто кинул он в сторону Поля.

Поль был вконец смущен и напуган.

– Я ведь только хотел… – Ой еще что-то пробормотал и затем торопливо сунул свой билет в коробку.

Хотя решение и на этот раз было единогласным, выступление Поля оставило у присутствующих нехороший осадок. Сомнений не было: корабль наш наскочил на первый риф, и теперь все зависело от искусства капитана.

Я посмотрел на Брута: он держался спокойно, на его бесстрастном лице напрасно было искать следы колебаний.

ГЛАВА 13

Как-то на неделе, вернувшись с обеда, я нашел на столе красную телефонную записку. Звонила Салли; небольшой квадратик наверху – «перезвонить!» – был перечеркнут, а ниже была приписка: «спешно!»

Я сразу подумал об отце: в последнее время он постоянно недомогал, в большой мере по своей вине, так как, несмотря на запреты врача, продолжал много курить, да и выпивал лишнее.

Салли, видимо, дежурила у телефона; когда я позвонил, она сразу сняла трубку.

– Алекс, с отцом плохо! – зашептала она.

– Что случилось?

– Удар!… Сперва сердце, а потом паралич!

– И что же, что с ним сейчас?

– Отвезли в больницу. Я только что оттуда. Ты приедешь?

– Конечно, сейчас же выезжаю. И не волнуйся, хорошо?

Этот короткий разговор помог Салли оправиться, и она уже более спокойно ответила:

– Да, да, не буду и… я заеду за тобой на станцию. Через полчаса я мчался автобусом на север.

День был хмурый – вот-вот задождит. Легкая серая мгла закрывала даль, дорога казалась грязнее, чем обычно, и на нее выплывали за поворотами затерявшиеся среди неяркой зелени домики.

Мне было тоскливо, как и прочим пассажирам, – об этом свидетельствовали их скучающие лица. Да и шофер был человек невеселый, на вопросы отвечал неохотно, ежеминутно тянул носом и вытирал салфеткой основательно облысевший череп.

От нечего делать я считал секунды между проносящимися мимо столбами: четыре, три, шесть, опять четыре; некоторые столбы были поставлены чаще, и это сбивало с толку. На проводах сидели воробьи – самые скучные и никчемные воробьи, каких мне когда-либо приходилось видеть. Их предки, подумал я, были жизнерадостней, так как при конной тяге у них находилось на дороге много полезных занятий.

Салли ожидала меня у автобусной остановки. За ее улыбкой я почувствовал тревогу.

– Ты обедал? – спросила она и, услышав, что обедал, прибавила: – Тогда заедем домой на кофе! Это – по дороге, а в больницу еще рано.

Мне всегда казалось, что отец ничего не добавляет к обстановке и к самой атмосфере в доме. Он как-то не сживался с местом и вещами, хотя непрестанно грезил всяческими улучшениями. У него не было ни любимого угла, ни кресла, а кабинетом он пользовался больше для представительства. Да и его общество часто меня тяготило. Теперь, неожиданно, я остро ощутил его отсутствие: в доме было пусто, вещи и мебель стали плоскими, а Салли, хозяйничавшая за столом, показалась мне совсем маленькой и затерянной.

Окна покрылись мелкими каплями дождя. Салли зажгла лампу, и мы принялись за кофе.

– Ты говорила с доктором? – спросил я.

– Да, он объяснил, что началось с сердца, а потом произошел разрыв кровеносных сосудов в мозгу. Я плохо поняла. Ты с ним сам поговори, хорошо?

– Конечно.

Еще через четверть часа мы садились в машину. Дождь усилился, воздух потемнел, и только мокрая крыша светлела на фоне серого неба.

Ехали недолго; вскоре увидели впереди белый корпус больницы.

– Нам влево, – тихо обронила моя спутница. В приемной стояла тишина; несколько человек

сидели в креслах и на диване. Кафельный пол блестел. Справа, возле лампы, возился на полу ребенок, и хоть делал он это тихо, мать, молодая женщина с печальным лицом, рассеянно его одергивала.

Мы взяли пропуска и поднялись на второй этаж. Там было оживленней: бегала прислуга, пересмеивались молоденькие сестры. Высокий худой старик, в больничном халате, бродил по коридору, стуча костылями и заглядывая во все двери. Пахло лекарствами, свежим бельем и застоявшимся с обеда воздухом.

– Как мой муж? – тихо, в сторону, спросила Салли у сестры, и та, сверкнув на меня глазами, так же тихо ответила:

– Ничего, он, кажется, в сознании. Салли сунула ей что-то в руку.

– Не спит?

– Думаю, нет. Проходите!

Мы вошли в небольшую комнату с одной кроватью, скрывавшейся, за пластиковой занавеской. Здесь было полутемно; в окна с полуопущенными жалюзи скупо проникал свет. Мы подошли к постели.

Отец лежал на спине с открытыми, устремленными в потолок глазами. Одеяло, с выглядывающей из-под него простыней, было скомкано на животе, рубаха расстегнута, открыв светлую полоску на груди, давно не знавшей загара. Он явно нас не видел.

– Эй! – прошептала Салли и склонилась над лежащим. Отец не реагировал, и она повторила громче: – Эй!

Прошло с полминуты, прежде чем ее голос дошел до сознания больного; голова его дрогнула и чуть повернулась в нашу сторону. Глаза не отрывались от потолка.

Салли нежно погладила его по волосам.

– Узнаешь? f

Теперь глаза медленно, с трудом, двинулись по потолку, пока не остановились на Салли, потом на мне.

– Здравствуй, отец! – сказал я негромко.

Он долго рассматривал меня, что-то соображая, и затем, совершенно неожиданно, произнес:

– Черт!… – и слегка улыбнулся.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я. Отец отвечал с трудом и не сразу:

– Ничего… о'кей… вот только голова… – И вдруг болезненно застонал; лицо сморщилось в гримасе, нижняя губа вытянулась вперед, закрыв верхнюю, веки опустились.

Заглянувшая в комнату сестра заторопила нас:

– Лучше уходите! По-видимому, еще рано!

Доктора прождали около часу. Он опоздал и теперь торопился с обходом больных. На наши вопросы рассеянно отвечал:

– Ничего не могу сказать. Думаю, паралич временный. Вопрос теперь – как поведет себя сердце. Будем надеяться… – И еще что-то в этом роде.

На обратном пути Салли плакала; я утешал ее как мог.

К концу недели отец пришел в себя. Голос у него был тихий, да и весь он ослаб и теперь лежал бледный и осунувшийся. Но речью овладел. Когда Салли вышла из комнаты, он обратился ко мне:

– Теперь ты должен перейти к нам в фирму, Алекс! Ханс хороший работник, но положиться на него полностью нельзя. Мне нужен в деле свой человек! Хорошо?

Я ожидал этого, и ответ – положительный ответ – у меня был готов заранее. Вместо этого я сказал другое:

– Хорошо, только при одном условии.

– Каком? – удивился отец.

– Мы возьмем Кестлера!

Мои слова были для него неожиданностью; он так и застыл с раскрытым ртом. А я добавил твердо:

– Иначе я не могу!

Отец продолжал изумленно смотреть на меня, затем отвернулся и долго лежал, ничего не говоря. Потом, не оборачиваясь, зло и капризно буркнул:

– Бери! – И больше не проронил ни слова.

Не откладывая, я сообщил нашему шефу, что покидаю службу. Ларри выслушал молча и только под конец сказал:

– Что ж, очень жаль, но это так понятно. – И пожелал мне успеха.

Затем я рассказал о предстоящей перемене Майку. Он был искренне огорчен и долго смотрел мне в рот, словно надеясь, что мое сообщение обернется шуткой. Поняв, однако, что это всерьез, он сокрушенно вздохнул:

– Мне будет чертовски тебя не хватать, Коротыш. – А я, чтобы его утешить, отвечал:

– Ничего, Майк, как только дело разрастется, я предложу тебе пост вице-президента!

Хоть я и передал новость «под секретом», весть о моем уходе облетела за четверть часа весь отдел. Ко мне потянулись визитеры. Вид у них был таинственный и непроницаемый. Они подолгу что-то мычали и каверзно, обиняками, старались выудить у меня признание. Поначалу эта игра меня забавляла, потом надоела. Когда Джо, явно сконфуженный, что новость дошла до него не в первую очередь, вошел ко мне с таким видом, будто нес на себе бремя вселенной, я сказал:

– Это верно, Джо, я ухожу.

– Куда же вы?

– Заменю отца в нашем предприятии.

– И, конечно, того? – Он отсчитал пальцами воображаемые банкноты.

– Конечно, того!

Вообще, в эти дни я многому научился. Говорят, что друзья познаются в беде. Это верно, но только наполовину. Они познаются и в удаче, и даже полнее познаются, потому что тут-то и приоткрываются сложные тайники души. Зависть, ревность, опасения быть забытым – вот что может в корне подточить самую прочную связь, когда на долю счастливца выпадет неожиданный успех.

Я невольно задумался над этим, наблюдая поведение Майка. Он больше ко мне не забегал, как бывало, а при встречах здоровался с подчеркнутой любезностью, совсем неуместной в наших отношениях. Когда я зашел к нему, он поднялся с кресла и, театрально поклонившись, приветствовал меня:

– А, господин президент! Я не выдержал.

– Послушай, Майк, – сказал я, – не моя вина и не моя заслуга, что так получилось, понимаешь?! – И так как с лица у него все еще не сходила ироническая улыбка, я прибавил: – Ты будешь последний осел, если сию минуту не прекратишь эти обезьяньи штучки!

Майк застыл на месте, потом лицо его прояснилось, он беспомощно развел руками:

– Я думал, что ты… что ты сам теперь не захочешь! – растерянно залепетал он.

– Ничего не я, и… все остается по-старому, слышишь? – Я протянул ему руку…

Возможно, что я не преминул бы отметить в памяти и прочие интересные наблюдения, если бы меня тогда не занимало другое.

Дорис, наверное, уже знала о моем уходе, но внешне в поведении ее ничего не изменилось. Это равнодушие я переживал почти болезненно, оно заслонило собой все остальное: и болезнь отца, и мою дальнейшую карьеру, и мое участие в организации Брута. Когда он позвонил мне, чтобы сообщить о благополучном исходе второй акции, я выслушал его равнодушно, будто это меня вообще не касалось.

Вот уже дважды я заходил к Дорис, придумывая разные предлоги, но каждый раз уходил от нее обескураженный. ■

Дни стали плоскими, как листы бумаги: смотришь – как будто все как нужно, а повернешь ребром – и нет ничего.

«Что ж, – думал я, – может быть, и к лучшему; уйду и позабуду, вычеркну из памяти!» Но какой-то внутренний голос упорно нашептывал, что ничего не позабуду и не вычеркну.

Дня за четыре до моего ухода со службы Брут сообщил, что акция номер три назначена на завтра. Я удивился, потому что совещание состоялось всего лишь накануне. По-видимому, все удалось подготовить раньше, чем предполагалось.

– На этот раз вы участвуете! – сказал Брут и тут же указал время и место встречи.

Я принял назначение спокойно, оно не вызвало во мне ни любопытства, ни тревоги. Ничто сейчас не занимало меня; все мои помыслы и чувства были сосредоточены на одном – на предстоящей разлуке с Дорис. Я был настолько захвачен этим, что за весь последующий день едва ли вообще подумал о том, что предстоит мне вечером.

***

В половине одиннадцатого я сошел с сабвея на условленной станции. Кругом было пусто, и я сразу увидел Билла. Вместе мы поднялись на улицу и здесь стали поджидать Стэна. Он подъехал в крытом грузовичке и, подобрав нас, двинулся дальше. Минут через двадцать мы очутились в глухом и грязном районе города. Улицы здесь были безлюдны, дома уже погрузились в темноту. Только в нескольких окнах горел свет.

Вскоре мы остановились у большого старого дома. Стэн выключил мотор, открыл окно и с минуту прислушивался. Чувствовалось, что он не новичок в подобных делах.

– Все о'кей, – сказал он и вылез из кабины; мы увидели перед собой громадного верзилу – росту по крайней мере шесть с половиной футов, с широченными, как у боксера, плечами. Уличный фонарь был неподалеку, и я успел рассмотреть его лицо: низкий лоб, совершенно исковерканный нос и глубокий шрам, идущий от уха к подбородку. Глаза были маленькие и круглые, как у обезьяны. И телосложением он больше походил на гориллу – короткошеий, сутулый, на кривых пружинистых ногах – совсем как его описал Поль. Он оглядел нас и сказал:

– Ты пойдешь со мной! – это мне, а затем Биллу: – А ты сиди за рулем! В случае чего – отчаливай, а потом вали назад! Понятно? – И он подтолкнул Билла к машине.