Текст книги "Под кодовым названием «Эдельвейс»"

– В чем дело? – торопил Хейниш. – Читайте все!

– «…убийцу мирных жителей, стариков, женщин и детей, Хейниша – штурмбаннфюрера СС…»

– Что? – всполошился Хейниш, которого вдруг пронизало еще не испытанное чувство обреченности, смертельной опасности, подстерегавшей за каждым углом. – Очень самонадеянно! – но он все же пытался усмехнуться. – Дайте-ка мне, фрейлейн Бергер, этот приговор. Будет сувенир на добрую память! – Он аккуратно сложил бумажку и положил в карман.

Глава двенадцатая
ИСТОРИК ИЗ БЕРЛИНА

С недавнего времени Кристина Бергер имела в офицерской столовой свой собственный «штамтиш» – постоянный стол. По иронии судьбы он стоял возле стены с вывешенными плакатами «Осторожно, враг подслушивает!», «Не болтай с незнакомым: он может оказаться шпионом» и просто «Тс-с!» – губы с прижатым к ним пальцем.

Столовая гудела. Незнакомые офицеры навеселе бодро и шумно выставляли все новые бутылки шнапса, опрокидывали бокалы «за победу немецкого оружия», куражились, с откровенным вожделением приставали к официанткам.

В последнее время, куда бы она ни пошла, ей встречался всегда вежливый, всегда предупредительный, всегда усмехающийся Вилли Майер, которому везде оказывалось «по дороге» с ней. Он и сейчас управлялся с ножом и вилкой за ее столом под «противошпионскими» призывами. Ее обеспокоило вчерашнее желание слишком внимательного Вилли почистить ее пистолет. Значит, подозрение с нее не снято…

– Уверяю вас, фрейлейн, чистка оружия – совсем не женское рукоделье, – любезно разъяснял он Кристине. – Оружейное масло – это не крем для нежных, девичьих рук…

С ее пистолетом Вилли отправился в соседнюю комнату, куда сразу же торопливо прикатилась пивная бочка по фамилии Кеслер. Неужели подозрение так сильно? Но ведь следствие по делу Мюллера закончено. Она собственноручно печатала отчет Хейниша его шефу оберфюреру СС Корземану. Вилли возвратился минут через тридцать и с почтительным поклоном поднес ей ухоженный пистолет, словно дарил цветы.

– Кристина, неужели вы до сих пор ни разу не стреляли из этой чудесной игрушки?

– Пока что не было случая…

В столовую ввалилась галдящая группа новоприбывших.

– Мне пора, Вилли, – встала Кристина из-за стола. – Сегодня здесь слишком шумно…

– Вместе, фрейлейн, только вместе! Надо же кому-то охранять вас от боевых действий закаленных фронтовиков.

Конечно, он был прав. Беззастенчивые лапищи хмельных юбочников повисали в воздухе на полдороге, когда глаза натыкались на черный эсэсовский мундир Майера.

– Фрейлейн Кристина! – заорал кто-то в шумной компании.

Она обернулась. С бокалом в руке ее радостно приветствовал знакомый связной офицер из штаба Клейста обер-лейтенант Шютце.

– Прошу к нам! – перекричал он шум. «Может, подойти? – мелькнула мысль. – Шютце много знает…»

Однако застыла на месте и побледнела: сосед Шютце – гауптман – дружески обнял обер-лейтенанта и что-то зашептал ему. Не этот обычный эпизод, а взлелеянное в девичьих глазах лицо гауптмана заставило по-сумасшедшему заколотиться сердце и лишило ноги сил, сделало их ватными. Костя?.. Невозможно… Но разве могла она спутать это знакомое до последней черточки лицо с чьим-то другим?.. И разве мог ее Костя надеть немецкий мундир?.. Предал?.. Он же – Хартлинг, полунемец, фольксдойче… Если предал, то добровольно: звание гауптмана – высокое, она сама до сих пор ходит без знаков различия… Она сама?.. Она сама – в эсэсовской форме… Костя решит: изменница…

– Что с вами, фрейлейн? – спросил Майер. – Вам плохо?

– Да… Слишком накурено… Душно…

– Идемте на воздух! Шютце обойдется и без вас…

Кристина почувствовала – Майер искренне оберегал ее от залетных кавалеров.

На улице не по сезону мела метель, неприятно лепила в лицо снегом. Изменчивая погода. Когда входили в столовую, светило и грело солнце. Да и сейчас вся эта метель, кажется, быстро минет – просто с гор на город наползла случайная туча. А там, в горах, коромыслом повисла редкая в эту пору радуга. Есть примета: увидеть снеговую радугу – к счастью. Но Костя – и вдруг в немецком мундире?.. Хорошо, что мокрый снег скрывал ее непрошеные слезы.

– Все это на беду, – вдруг выпалил Вилли. – На новую беду…

– Вы о чем? – всполошилась Кристина. Ей показалось неимоверное – Майер умеет читать мысли. Или, может, это ее сердце разрывалось и плакало вслух?..

– Об этом, – кивнул Вилли головой в сторону колонны войск, которая выворачивала из-за угла на улицу.

Солдаты шли, зябко сгорбившись, со злыми, застывшими, синими от холода лицами, месили сапогами грязь с тупой, безразличной обреченностью. Война изменилась… Смерть неумолимо и неутомимо глотала дивизии и корпуса…

– Идут зарабатывать кресты, – добавил Майер. – Преимущественно – кладбищенские.

– Да вы что, Вилли?

– Вас удивляют мои слова, Кристина?

– Еще бы! Вы, офицер Великогермании, войска которой преодолевают уже Кавказские горы, и вдруг…

– Пораженческие настроения, вы хотели сказать?

– Откровенно – да! Столько побед…

– И ни одной Победы, победы с большой буквы, Кристина… Да, мы дошли до Кавказских гор. Это верно. А дальше что? – Он грустно задумался. – У нашего Клейста что-то не клеится под Владикавказом… Это может стать началом нашего поражения. Садитесь в машину, хватит торчать под завирухой. – А уже в машине он сказал с кислым выражением лица, что так не было похоже на веселого и неунывающего Вилли Майера: – Война длится уже второй год, и я все чаще спрашиваю: «Победа, где ты?»

– И вы не боитесь говорить об этом?

– Только вам, Кристина…

– А если я доложу об этом Хейнишу?

– Вы? Зачем это вам? Вам мало двух трупов, фрейлейн?

Он уставился на нее потемневшими, повитыми печалью глазами. Кристина похолодела.

– Вилли! Вы удивительный человек… И, наверное, чудак…

– С детства в чудаках хожу. Но не жалею. От женщины я хочу светлого, как сама жизнь, счастья. Счастья – или совсем ничего. Но света нет, есть сумерки к ночи тотальной гибели… Любите ли вы Вагнера? Помойте его траур в «Смерти богов»?

Он неожиданно остановил машину. Вышел и подошел к другой машине, возле которой растерянно возился молоденький ефрейтор.

– Что случилось, Лютке? – спросил Майер. – Гауптман в столовой, а ты с машиной здесь. Почему?

– Б-б-бензин-ну… н-н-не…

– Хорошо, хорошо, я понял. Это я виноват, что сразу не подумал. Вот по этим талонам, – он вытащил их из кармана, – ты сможешь получать бензин в любой военной или хозяйственной части. А пока что возьми у меня в багажнике запасную канистру.

– С-с-пас…

– Меньше разговоров, Лютке! Я спешу.

Когда они снова поехали, Кристина спросила, скорее лишь для того, чтобы Майер не вернулся к прежнему разговору:

– Это наш новый шофер? Я его еще не видела.

– Нет, к нам заик не берут. Это ординарец военного корреспондента, историка Адольфа Шеера, который сегодня утром прибыл из Берлина. Кстати, вот его – Шеера – вы уже и видели.

– Я? – удивилась Кристина. – Когда? Все время была в бургомистрате с господином штурмбаннфюрером, только-только отпустил в столовую…

– В столовой вы его и видели. Вы приметили гауптмана, сидевшего за столом обер-лейтенанта Шютце?

– Так это он, Шеер из Берлина?

– А что вас удивляет?

– Такой молодой?

– И уже ученый муж, хотели вы сказать. Добавлю к этому: с очень высокими полномочиями министерства пропаганды и ОКВ. Птица! Ведите себя с ним осторожно.

– А при чем здесь я?

– Такое дело. Он прибыл собирать материал для книги о победе немецкого оружия на Кавказе. Хейниш приказал передать в его распоряжение половину дома, в котором живете вы. Так что его знакомство с вами неизбежно.

– А если я этого не хочу?

– Приказ!

– Не удобнее ли поселить ко мне женщину?

– Приказ! А приказы следует выполнять без разговоров.

«Шеер»… Разве случается в жизни такое удивительное сходство? Случается. Но лишь у близнецов. И еще в кино, для развлечения… Это не Шеер… Это Калина… Это Костя… Это Хартлинг… Почему он сейчас Адольф Шеер?.. Перед войной Костя изучал историю в Берлине… Историк, корреспондент из Берлина… А что, если немцы его еще тогда завербовали? Что, если он разведчик и сейчас действует под измененной фамилией? Что, если использовал чужой облик, чтобы наши не узнали?.. Неужели Костя способен на измену?.. Невозможно, невозможно, невозможно!.. Ну какой из стыдливого до отчаянья Костика, боявшегося даже прикоснуться к ней, может быть разведчик? У него хватало смелости лишь на то, чтобы ежедневно покупать цветы да с нежной боязливостью заглядывать ей в глаза… Может, и в самом деле какой-то Адольф Шеер?.. Да нет, это он – Костя. Она узнала бы его и в тысячной толпе!

Машина уже мчалась по улице Темрюкской. Еще издали Кристина заметила солдата, который неторопливо прохаживался перед ее домом с автоматом на груди. Что это? Часовой? Зачем? Неужели это Костя приставил к ней часового? Как он узнал о ней? И что задумал? Этот странный приказ Хейниша – поселить его здесь. И этот опасный разговор с Майером. «Вам мало двух трупов, фрейлейн?»

Словно отвечая на ее немые вопросы, Майер сообщил:

– Для безопасности гауптмана Шеера возле вашего дома установлен круглосуточный пост. Вашего же пса пришлось убрать.

– Убили? – враждебно спросила Кристина.

– Ну что вы, фрейлейн! Разве я решусь обидеть вас… Просто закрыл его в доме, уж очень бесновался. Сейчас вы увидите своего любимого пса живым и здоровым. Но пусть понемногу привыкает к новым людям. А то ведь кто-нибудь и в самом деле… Вот мы и приехали. Ждите соседа, я его сейчас привезу… До встречи, фрейлейн! Пора и Шееру отдохнуть от слишком бурных объятий Шютце…

Собственная комната показалась Кристине чужой. Трюмо темного дерева, шкаф для одежды, стол с тяжелой бархатной скатертью темно-рубинового цвета под тон мебели, на нем ваза без воды, но с красиво засохшими и потому ломкими розами. Прочные каштанового цвета шторы были задернуты, закрывая не только окно, но и всю стену. На свежей нетронутой постели – небрежно брошенный журнал «Корал», развернутый на шестой странице, газеты – эсэсовская «Дас шварце корп» и армейская «Панцер форан». Ничего не тронуто, не сдвинуто, все находилось в том же положении, в каком она оставила, уходя на службу. Она подошла к зеркалу и увидела себя в этой темно-каштановой комнате – в черном костюме, болезненно бледную.

Вит-Ветерок, словно предчувствуя недоброе, жалобно скулил, запертый в прихожей, и царапал лапами дверь в комнату своей хозяйки. Она подошла к шторе, чуть-чуть отвела ее и стала ждать неизбежного, следя за улицей в узкую, как лезвие ножа, щель.

Так в немом напряженном ожидании прошло несколько минут, пока не подъехали две легковые машины. В первой – за рулем Майер, во второй – заика Лютке. Шеер, если это Шеер, – рядом с Майером…

Из машины вышли вместе…

Часовой вытянулся…

Лютке открыл багажник…

Майер и Шеер смеются, жмут друг другу руки…

Майер поехал, так что прямой угрозы пока еще нет…

Лютке выгружает вещи…

Шеер за что-то его отчитывает…

Лютке вытянулся, руки по швам…

Шеер один идет к дому. Нет, это не Шеер… Такая стремительная походка была у Кости…

«Сначала его, потом себя…»

Она вытащила поблескивающий пистолет Манера. Сухо щелкнул предохранитель. Как это говорил Вилли? «Кристина, неужели вы ни разу не стреляли, из этой чудесной игрушки?» «Пока еще не было случая», – ответила она.

Кристина была готова ко всякому, но не такому концу. Она уже ощущала себя неживой, в ней все замерло, похолодело, погасло, как последние угли под пеплом. Она прислонилась плечом к косяку, руки бессильно упали вдоль тела. В одной – взведенный для выстрела пистолет. Он войдет – двери прикроют ее. Неужели она опять будет стрелять в спину? И снова в этой комнате? И снова услышит «Швайнкерль! Ду ферфлюхтер!»? И Костя мертвый упадет к ее ногам, как упал Мюллер. И вдруг сама себе она неслышно крикнула: «Опомнись! Если выстрелишь, не выполнишь задания! Пока есть хоть один шанс, пока есть хоть лучик надежды…»

В передней радостно и тонко, словно щенок, заскулил Ветерок, послышалась веселая возня со счастливыми собачьими подскоками.

«Вит узнал. Это он…»

Последние сомнения исчезли, последняя надежда угасла…

«Сначала его, потом себя…»

Адольф Шеер остановился перед закрытыми дверями. Что ждет его за ними? Не слышалось ни звука. Но эта мертвая тишина, он ощутил это всем своим существом, таила смертельную угрозу. Он приложил к дверям ухо – ни шороха. Постучал. В ответ – ни звука. Раскрыл двери, медленно отстраняя их рукой и все шире охватывая комнату внимательным взглядом. Никого! Но она здесь, притаилась. Где? За шкафом, занавесью, дверью? Он сделал все, чтобы остаться с нею наедине, без свидетелей: если он и погибнет по-глупому, она все равно и дальше будет работать, получит Рыцарский крест за героическое уничтожение советского разведчика… Нет, такого ее нервы не выдержат… Он стоял на пороге, настороженный и чуткий. В пустую комнату громко сказал первую фразу пароля:

– О, такая очаровательная фрейлейн и до сих пор не обручена!

Что-то тяжелое, металлическое упало за дверями на пол, послышался шепот и нервные всхлипы:

– Просто никто не просил моей руки…

Адольф весело отозвался заключительной фразой:

– Надеюсь, эту беду легко поправить. У меня есть рука и сердце. Предлагаю!

Это прозвучало не только паролем, не только контрольной фразой. Согретые голосом слова эти, придуманные кем-то и когда-то, которые должны были при любых обстоятельствах прозвучать «естественно», стали для них первым в их жизни признанием в любви. Но ничего не было естественного в том, что их разделяют двери, что на полу валяется пистолет, что они признаются в любви друг другу только парольными словами, которые может услышать и часовой, и даже унтер-штурмфюрер Майер…

Он неслышно прикрыл за собой дверь, и Кристина, словно она только этого и ждала, сразу прильнула доверчиво и обессиленно к его груди, забыв обо всем на свете – о фатальной безнадежности, психической перегрузке последних дней, и уже не сдерживала счастливых слез. Неожиданно она откинулась, чтобы увидеть его, чтобы еще раз убедиться, что это он – ее любимый и верный Костя, что он, именно он пришел к ней, впервые без цветов и впервые нестерпимо желанный. Она жадно приникла к нему – такому родному и близкому, такому своему и своевременному. Она касалась его теплого лица – легко и нежно – трепетными и чуткими девичьими пальцами, а у него кружилась голова.

Глава тринадцатая
ЭРОС И ТАНАТОС

– Фрейлейн, стоит ли мне после такого решительного поцелуя объяснять вам, почему я остановился в вашем доме?

Она ответила ему в тоне, взятом из кинопродукции фирмы «Уфа-фильм»:

– Вы – типичный завоеватель, господин гауптман! Женщине остается подчиниться истинному представителю господствующей расы.

– О, я вижу, что милая фрейлейн убежденно исповедует философию Зигмунда Фрейда. А он доказывал, что наклонность к агрессии является чертой человеческой природы, которая не поддается эволюционному разрушению, а лишь психическому торможению. Психика человека – его собственная тюрьма. Дерзкий Фрейд возвеличил извечную борьбу, между Эросом и Танатосом. Прошу прощения, но, возможно, вам эти ученые разговоры не интересны?

– Что вы, господин гауптман! Так приятно обращаться с интеллигентным и разумным мужчиной… Но вы только что сказали: борьба между Эросом и Танатосом. А ведь действительно, если разобраться, женщина рождает жизнь. Но для чего? Для смерти.

– Дельная мысль, фрейлейн. Но я опасаюсь, что фрейдовской философией мы засушим наши чувства. Не лучше ли перейти к более предметной и близкой нам обоим теме?

«Крайне необходимо поговорить, – намекал он и придирчиво осматривался вокруг. – Но где? Вдруг здесь установлен микрофон?»

– О, господин гауптман, я совсем забыла житейскую мудрость: путь к сердцу мужчины пролегает через его желудок.

– И снова вы правы, фрейлейн! Разговаривать с вами – одно удовольствие…

– Но у меня, к сожалению, никаких припасов. Я же посещаю офицерскую столовую… Хотя можно заглянуть в запасы хозяйки, ей они уже ни к чему. – На глаза Кристины набежали слезы, для нее самой собственные слова прозвучали дико и кощунственно из-за истинно арийской «естественности». – Кажется, – сдерживая слезы, упрямо продолжала она, – кое-что у нее есть в погребе, в сарае.

– Позвольте, я сам наведаюсь туда!

– Э, нет, в таких делах мужчинам не хватает смекалки.

– Тогда позвольте вам помочь?

Они вышли во двор. Сарай темнел в глубине сада, далеко от часового, который расхаживал перед калиткой. Шеер, уже скрытый от постороннего глаза деревьями и кустами, обнял Кристину и прошептал ей тихонько:

– Сердечный привет тебе от Владислава.

– Ой, наконец-то! Я так беспокоилась…

– Ну а как твои дела? Как тут все сложилось?

– Сначала подозревали, потом вроде бы успокоились, но чувствую, не совсем. Хейниш и абверовский майор Штюбе решили, что Мюллера убил «гауптман Краузе». Соучастницей признали агента СД Несмитскую.

– Как это? – удивился Шеер.

– Дело в том, что у нее на квартире, а жила она вот тут, за забором, абверовцы нашли перчатку и бутылку с отпечатками пальцев Мюллера. Будто бы они – Мюллер и Краузе – у нее пьянствовали… Как все это произошло, представления не имею. Есть такой следователь Кеслер, он поставил ее на колени и щекотал пистолетом за ушами, пока не убил выстрелом в затылок… Погибла Варвара Ивановна. Но ни единым движением не выдала ничего… Все больше тревожит меня Вилли Майер, я говорила о нем Маркову…

– Что-нибудь новое?

– Да. Вчера он чистил мой пистолет. Собственно, проверял, стреляла ли я из него. В присутствии Кеслера, а значит – по поручению Хейниша…

– Не беда!

– Если бы. Сегодня завел со мной пораженческую беседу, делал опасные намеки…

– А не влюбился ли он в тебя?

– Он не ухаживает, ведет себя корректно, выглядит искренним… Предостерегал в отношении тебя: «Птица! Ведите себя с ним осторожно!» Твое поселение здесь – умышленный приказ Хейниша… Для чего? Какая у него цель?

Адольф искренне рассмеялся:

– Чисто фрейдовская, Кристина! Выходит, это о тебе Хейниш сказал мне: «Чудесная квартирка с очаровательной хозяйкой вам обеспечена!» И даже цинично признался, что квартиру с этой чародейкой специально для меня сберег. Мол, на тебя здесь весь мужской персонал облизывается. Теперь становится понятным все его наигранное благородство.

– Странно…

– Что именно?

– Что Хейниш обо мне ради тебя заботился…

– Ты просто не знаешь главного, Кристина: Хейниш был приятелем отца твоего покорного рыцаря… А с Майером будь максимально осторожной. Возможна утонченная провокация. В разведке это случается… Однако присматривайся: а вдруг он и в самом деле…

– Изверился?

– Кто знает…

– Но все равно – доложим в Центр.

– Есть новые сведения?

– Даже записала.

– Опасно.

– Много сведений, боялась забыть…

– Должна запоминать. Понимаешь? Должна! Надо думать про последствия в своих действиях. Предвидение в нашей работе – это главное. Не предусмотрел чего-нибудь – потом все может обернуться провалом.

Он вспомнил о собаке Кристины, узнавшей его.

– Ты представляешь себе, чем могла закончиться встреча для меня и твоего Ветерка, если бы при этом присутствовал кто-нибудь из СД или абвера? Он ведь узнал меня. А откуда?.. Я должен был предусмотреть это!.. Должен!.. Делай вывод… Прошу тебя – будь осторожна. Где прячешь?

– В погребе.

– Ясно! Так идем туда. О делах – молчок.

В погребе, плотно обитом сосновыми досками, было сухо и тускло. Шеер подсвечивал карманным фонариком.

– Вот здесь, господин гауптман, – снова защебетала немочкой Кристина – они уже не могли наблюдать за часовым, – чудесные огурчики, мелкие, вкусные. Посветите, пожалуйста! – Она опустила руку в дежу и выловила небольшой, плотно закупоренный пузырек из-под лекарств, с засыпанным в него для веса сухим песком. – Тут вот они, господин гауптман! Ну, как?

– Вы великолепная хозяйка, фрейлейн. – Он спрятал пузырек в карман.

– Мед вы любите? – спросила Кристина.

– Особенно утром, натощак…

– Так берем?

– Безусловно!

Сверху на них упала тень.

– Вам помочь, господин гауптман?

– Убирайся! – не на шутку рассвирепел Шеер. – Ты что себе позволяешь? Марш с моих глаз на место.

Часовой испуганно отшатнулся.

Шеер мгновенно взлетел наверх. Часовой поспешно удалялся.

– Стой! – крикнул Шеер. – Подойди сюда!

Солдат четко, будто на плацу, печатал шаг.

– Как звать?

– Карлюдвиг Беме, герр гауптман.

– Вот что, Карлюдвиг Беме, если еще хоть раз сунешь свой нос куда не следует, то будешь рыть им окопы на фронте. Стоит мне сказать лишь одно словцо штурмбаннфюреру Хейнишу…

– Я хотел только помочь вам, герр гауптман, и ничего другого! – умоляюще ответил солдат.

– Заруби себе: в отношениях с женщинами я ни в чьей помощи не нуждаюсь…

– Слушаюсь!

– И передай это своему сменщику на посту…

– Слушаюсь!

– Твое место – возле калитки, и нигде больше! Понял?

– Слушаюсь!

– Кругом! На пост – шагом марш! Раз, два, три!.. Фрейлейн Бергер, как же эти молодцы не растащили припасы?

– Потому что, во-первых, здесь живу я, а во-вторых, ко мне наведываются господа офицеры из СД. Чего стоит хотя бы унтерштурмфюрер Майер, офицер для поручений самого господина Хейниша…

Вояка Беме ускорил шаг.

– Фрейлейн, давайте-ка вернемся в дом.

– Извините, господин Шеер, если вечеринка выйдет слишком провинциальной. Я жила среди унтерменшей, а не в культурном Берлине, как вы…

– Ну что вы, фрейлейн! Ваша красота самое рафинированное общество превратит в стадо одичалых троглодитов. В вас от природы заложена взрывная, разрушительная сила.

Они подходили к дому, и Шеер продолжал:

– Зигмунд Фрейд возвеличивал это оружие – Эрос и Танатос, жизнь и смерть – в извечном противоборстве. Сейчас на всем земном шаре господствует Танатос, и я, фрейлейн, все больше склоняюсь к логичному выводу, что сущность жестокого от природы Агрессора, то есть человека-истребителя, может быть смягчена только женским Эросом. Таково мистическое предназначение Женщины в истории человеческого самоуничтожения.

– Боже мой, вы гениальный ученый, господин гауптман! – восторженно щебетала фрейлейн. – Я даже опасаюсь за себя… Кто я рядом с вами?

– Не волнуйтесь, фрейлейн, вы – вне всякой конкуренции. Даже на всемирном конкурсе самых обворожительных жриц любви вас бы избрали богиней.

Интимный ужин вдвоем, какой, собственно, благословил сам штурмбаннфюрер Хейниш, вышел на славу. Никто не мешал, наоборот – часовой не покидал свой пост, оберегая абсолютный покой историка. Ефрейтор Лютке имел приказ оборудовать в кладовой фотолабораторию, и обязательно – к утру. Из кладовки следовало вынести все лишнее, вычистить и вымыть, разместить рационально и удобно необходимую аппаратуру.

Стол выглядел отлично. Деревянная национальная посуда, самодельная, мастерски украшенная резным орнаментом, деревянные ложки и вилки с широкими плоскими ручками, тоже со вкусом покрытые резьбой – колоритными рисунками. Все это создавало уютный домашний антураж. Горели свечи, наполняя комнату тихим, живым светом и запахом воска, негромко лилась музыка из небольшого «Телефункена», извлеченного из аккуратного чемодана гауптмана. В бокалах теплилось вино.

– Это, конечно, не Берлин, милая фрейлейн, – сожалел Шеер, – но это уголок рая…

За этим столом, при колеблющемся свете, под тихую музыку и бодрую болтовню, он сосредоточенно работал – зашифровывал в столбики чисел собранные Кристиной данные: «Квадрат 17–23, поселок, южнее пять, фальшивый аэродром. Квадрат… основной склад боеприпасов. Бензозапасов… Цистерны с нефтью… Мастерская по ремонту танков… Квадрат… 12 дотов. Самое главное: квадрат… начато строительство пусковых площадок для управляемых реактивных снарядов “Фау-1” и “Фау-2”. Все подходы минированы. Уничтожение возможно только с воздуха. На место строительства прибыла первая зенитная батарея…»

– Почему загрустила фрейлейн?

– Рзмечталась, господин гауптман…

– О ком, если не секрет?

– Об одном глупеньком, которого научил целоваться с любимой только служебный долг…

Они разговаривали и писали.

Она: «Ты надолго?»

Он: «После выполнения – назад».

Она: «А я?»

Он: «Остаешься».

Она загрустила, сожгла листок на трепетном огоньке свечи. На том же огоньке он сжег ее записи. Они были уже зашифрованы цифровым кодом. Шифровку скатал, спрятал в миниатюрный тайник в фотоаппарате.

Потом был вечер, и еще долгая ночь, часы взаимного признания, целомудренного узнавания друг друга, жгучего счастья близости и нежных ласк. И обоих не оставляла печаль, которая тенью стояла над их первой ночью. Они могли лишь мечтать об обычном человеческом счастье.

– Спишь? – чуть слышно спросила она.

– Нет, только глаза прикрыл…

– Я хочу тебе сказать что-то…

– Что?

– Это страшно, но я живу с этой болью, что ношу в себе…

– Говори, не бойся…

– Запомни это имя и сообщи людям, которые будут судить этого изверга: Герман Юлиус Вальтер Рауфф Бауермастер, эсэсовский генерал. Он «усовершенствует газвагены», душегубки. Здесь усовершенствует, на нашей земле. На детях, которые не могут оказать сопротивления. На грудных младенцах. Их кладут в душегубки штабелями, как дрова. Детей, как мусор, закапывают в противотанковых рвах… Запомни имя этого палача! А вместе с ним запомни других душегубов – «врача-специалиста» по удушению Генриха Герца, шарфюрера СС Георга Фольмера, начальника душегубного отдела – есть и такой! – зондеркоманды СС 10А Карла Раабе… Как ты можешь оставлять меня здесь? Как вы можете?..

Слезы душили ее.

Что он мог ей ответить?

Напомнить слово «надо»?

– Ну ты же знаешь, у тебя особое задание, тебе надо, понимаешь, надо быть здесь, – сказал он как можно мягче. – А я запомню! Мы ничего не забудем! Отомстим за все! За каждую каплю человеческой крови… А я вернусь к тебе… Обещаю. Вернусь после расплаты, вместе со всеми.