Текст книги "Под кодовым названием «Эдельвейс»"

Глава четвертая
ОСОБАЯ ПРИМЕТА МАТА ХАРИ

Из штаба 1-й танковой армии фон Клейста штурмбаннфюрер Хейниш вернулся с кислым настроением. Августовское солнце жгло сухую, пыльную землю, а в глазах у него словно бы застыло по колючей ледышке. В теле – он явно ощущал – словно физически отстаивалась холодная ярость. Ведь прошлое совещание в верхушке СД превратило его в какой-то захудалый морозильник, работающий вхолостую, без какой-либо пользы для рейха. Если кто-то в штабе, оценивая его деятельность, придет к такому же выводу, это будет небезопасно. Он ехал по гладкой, словно ладонь, степи с видом на ломаную, зубчатую стену вершин Кавказского горного хребта, закрывавшего горизонт. А на протяжении всего пути Хейниша одолевали беспокойные мысли.

Двуглавый богатырь Эльбрус, едва лишь штурмбаннфюрер скашивал на него глаза, возвращал память к полосам «Дер Ангриф», где министр пропаганды Йозеф Геббельс уже объявил очередную и окончательную победу: «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Но беда заключалась в том, что, провозглашая «окончательное» падение Кавказа, Геббельс, собственно говоря, писал о частном и, если смотреть объективно, чисто спортивном успехе. Реальное же положение дел было еще далеко от победной барабанной дроби и торжественного пения фанфар. Просто части 1-й горнострелковой дивизии «Эдельвейс» 18 августа, почти не испытывая сопротивления противника, вышли на перевал Хотю-Тау и Чипер-Азау.

Вероятно, большевики понадеялись на естественную неприступность Главного Кавказского хребта. Несколько альпийских рот 21 августа поднялись на обе вершины Эльбруса. Именно это спортивное восхождение, происходившее без каких бы то ни было военных препятствий, сейчас и расписывалось на все лады как необычайный военный подвиг, как чуть ли не завершающий этап всей стратегической операции «Эдельвейс». А в горах идут упорные бои – неожиданные и безжалостные – на уничтожение. На ледниках холодеют черные трупы «эдельвейсов». «Покоренный Эльбрус увенчал падение Кавказа!» Обман зрения у Геббельса, что ли? Вот он – Кавказ – стоит стеной до самого неба, а танки Клейста – главная ударная сила – до сих пор утюжат Кубанскую, Кумскую и Сальскую степи…

Но непривычная геббельсовская «большая ложь» беспокоила Хейниша – мысли о берлинских победных воплях были побочными. Просто сияющий Эльбрус словно глумился над пришлыми чужеземцами, по-прежнему, как и раньше, удерживая на своих одетых льдом плечах могучие крылья всей горной гряды Кавказа. Даже в самый сильный цейсовский бинокль не разглядишь на нем двух вражеских альпийских флажков…

Угнетало другое. Ломалась карьера, так превосходно начатая в генерал-губернаторстве Польши три года тому назад, – вот что леденило душу. Ведь еще совсем недавно в Белоруссии его обвиняли в мягкотелости: «Партизаны пускают под откос военные эшелоны, уничтожают гарнизоны, охотятся за штабными и связными офицерами… И все это у вас под носом, Хейниш! Уж не захотелось ли вам на Восточный фронт?» Это было последнее предупреждение, так как в тот же день он получил распоряжение о своем новом служебном назначении. «Пули и виселицы! – свирепо решил Хейниш, когда ехал сюда. – Пули и виселицы!»

И вот на тебе. Его здесь – мыслимое ли дело! – укоряли за публичный расстрел каких-то там тридцати непригодных к труду на предприятиях фатерлянда стариков, базарных торговок и подростков, попавших под руку старательному гауптману Функелю по время облавы на рынке. Непостижимо! Теперь он радовался, что сдержался и не наорал на прилизанного Михальского с его «инструкционной» осторожностью. А если бы расстреляли сто заложников, как поначалу думалось?..

Вчера Хейниш встретился с благожелательными коллегами – двумя Куртами – начальником зондеркоманды CС 10A Куртом Кристианом и его преданным заместителем Куртом Тримборном. Попивая коньяк марки «Только для немцев» и небрежно стряхивая сигаретный пепел прямо на влажные кусочки льда, которыми были обложены в блестящих ведерцах бутылки шампанского, Курт Кристман любезно сообщил:

– У меня уже в печенках сидят пейзажи с ломаной линией льда.

– Не трогай только Эльбрус! – хохотал второй Курт, указывая на серебряные головки бутылок со специфически толстым зеленым стеклом. – Мы этот алкогольный вулкан еще откупорим…

В зашторенном на ночь и поэтому душном зале густо плавал сигаретный дым, обвивая пальмовые листья, гудел неразборчивый незатихающий гомон, сквозь который с эстрады долетало писклявое и сентиментальное пение безголосой, импортированной из фатерлянда певички:

 
О, танкенбаум, о, танненбаум,
Ви грюн зинд дайне цвайге![4]4
  О, елочка, о, елочка,
  Вся в веточках зеленых! (Нем.)


[Закрыть]
 

– Пули и виселицы! – высказал свое кредо и грохнул кулаком по столу Хейниш. Он мог себе эту вольность позволить – угощение было его. И не жалел марок.

– Пейте, приятель, и успокойтесь, – снисходительно поучал Кристман, попыхивая сигаретой. – Я полностью с вами согласен: всякое непокорство необходимо безжалостно и сурово карать – пулями и виселицами. Но лучше пулями, ибо тогда трупы не мозолят глаза. Это наша местная политика, если хотите, и я охотно поделюсь и которым благоприобретенным опытом…

– Буду глубоко признателен вам, – заверил Хейниш.

– Приведу только один, но показательный пример. Вы, Хейниш, слушайте и делайте выводы. Только про себя, вслух не поминайте… В Краснодаре мы взяли довольно большую группу подпольщиков, оставленную большевиками. Взяли тихо ночью, на всех явках. Прихватили также свидетелей акции, даже случайных, – в нашем деле свидетели ни к чему. Лишняя огласка. Вещественных доказательств – уйма! Возник вопрос: как с ними поступить?

– Под пули, разумеется! – даже удивился Хейниш этому, как ему показалось, совершенно неуместному сомнению.

– Безусловно! – одобрительно подхватил Кристман. – Мы так и сделали. Вывезли далеко за город и расстреляли вместе со свидетелями. И опять – тайком, ночью. Потом погрузили трупы в машину, привезли в город и сбросили в канализационные колодцы. И терпеливо ждали, пока эти трупы не будут обнаружены самими горожанами. Когда трупы запахли – а канализация очень способствует процессу разложения, – их, естественно, «обнаружили». А мы со своей стороны сразу же сообщили населению через листовки, газету и радио, что, мол, найдены замученные «жертвы большевиков». Мол, эти несчастные люди не желали брать в руки оружие против своих освободителей. Ухватили суть? Получился блестящий пропагандистский трюк! Имеем за это благодарность даже от скупого на похвалу ведомства Геббельса…

– Местные поверили? – хрипло спросил взволнованный этим «откровением» Хейниш.

– А это уже не наша забота. У нас четкая задача – уничтожить как можно больше местных жителей. Сложность лишь в том, что приходится делать из этого тайну. Такой приказ! Чтобы на оккупационную власть не было никаких нареканий… Между прочим, ту краснодарскую операцию мы завершили пышными похоронами «жертв большевиков» в сопровождении немецкого армейского оркестра.

– Да еще с пятью попами! – хохотнул Курт Тримборн. – Эти русские бородатые страшилища перли за гробами с пеньем и хоругвями. Ревели так, что уши позаложило. Смехотворное было зрелище… Сущий анекдот!.. Знаете что, хочу какую-нибудь куколку, хотя бы вон ту – с куриным голосом… Необходимо утешиться!

– О, желание вполне своевременное! – охотно поддержал его смекалистый Кристман.

Хейниш тоже не возражал: одна шлюха всегда найдет еще двух… Возможно, штурмбаннфюрера Хейниша угнетал, нагоняя плохое настроение, воистину траурный пейзаж – почерневшая от пепла спаленной пшеницы равнина с белоснежной горной грядой на горизонте? Да нет. Больше всего его злил тот бумажный мусор, которым набили его портфель в штабе. Хейниш лишь бегло его просмотрел и затерялся, словно в дебрях, в полярно противоположных инструкциях и наставлениях. Сам черт вконец осатанел бы, не соображая, куда ткнуть пальцем.

В итоге сразу же по приезде Хейниш вызвал к себе на инструктивное совещание узкий круг офицеров СД. Он отбросил всякие сомнения, терзавшие его на обратном пути.

– Господа! – сурово изрек Хейниш. – Все, о чем я буду говорить, касается секретных государственных дел большого политического значения и является военной тайной. У нас есть полностью проверенные данные, что Кремль перебросил на Кавказ десятый и одиннадцатый гвардейские корпуса, которые, однако, измотаны в предыдущих боях и, по мнению нашего командования, уже не способны оказать значительное сопротивление, следовательно, кардинально повлиять на ход операции «Эдельвейс». Наша стратегическая цель – Кавказ и нефть – остается конечной, сроки проведения военных операций не изменились. Именно поэтому в штаб группы армий «А» уже прибыли полномочные эксперты нефтяных акционерных обществ «Континенталь – Оль», «Ост – Оль» и «Карпатен – Оль». Однако сплошной ариизации подлежат не только нефтяные месторождения, промышленность, природные богатства и сельскохозяйственная продукция, но также художественные и исторические ценности – старинные рукописи и старопечатные книги, имущество музеев, ценности храмов и монастырей, достойные научного внимания частные коллекции. В связи с этим к нам прибыла и начала плодотворно работать группа культурных деятелей из штаба «Кюнсберг» во главе с картографом министерства иностранных дел гауптштурмфюрером СС герром Краллертом.

Хейниш был доволен, что совершенно не воспользовался грубой терминологией Геринга, который всегда говорил с прямотой закоренелого грабителя, что шокировало каждого воспитанного человека: «Я предлагаю грабить, и делать это основательно…»

– Наша задача, – продолжал Хейниш, – уничтожить всех подозрительных и неустойчивых, всех явных и скрытых саботажников, всех расово неполноценных унтерменшей. Разумеется, прежде всего – евреев. Мы должны достичь главного, а именно, чтобы тут спокойно и продуктивно работали немецкие специалисты, чтобы тут были созданы все условия для отдыха и лечения наших храбрых воинов и чтобы тут было тихо. Как на кладбище. Конечная цель: этот край должен быть и поэтому непременно станет немецким. Туземцам места под солнцем нет.

Как поступать с местными дикарями конкретно? – развивал он свои мысли дальше, подбадриваемый настороженной тишиной, которая буквально впитывала каждое его слово. – Прежде всего максимально используем местный контингент на восстановлении разрушенных промышленных объектов и на работах в богатой нефтяной промышленности. Саботаж, налеты террористов, уничтожение урожая, снижение темпов работы будем карать безжалостно. Но мы не можем злоупотреблять старыми методами. Нужно действовать иначе – тихо, быстро, по возможности тайно. Людей, наиболее здоровых физически, отправим на работы в рейх, откуда они уже никогда не вернутся. Однако в этом случае необходимо придерживаться осторожного зондербегандлюга – специального поведения. Кампанию начнем с выразительных воззваний, простых и доходчивых, доступных для примитивного мышления дикарей, например, таких: «Великогермания зовет тебя! На Кавказе русские уже сложили оружие, воюют англичане. Если они придут сюда, то загонят всех в колониальное рабство к чернокожим людоедам Африки или сделают всех рабами британских рабов в Индии. Езжай в великий рейх! Немедленно! Ты увидишь лирическую страну немцев, будешь работать в просторных и светлых цехах германских заводов, будешь иметь твердое материальное обеспечение, познаешь классическую немецкую культуру. Готовься к сказочному путешествию в Страну Счастья! Бери с собой ложку и миску, еду на три дня и бумагу для незнакомого тебе немецкого гигиенического ватерклозета…»

Офицеры дружно заржали. Хейниш снисходительно замолк, давая им возможность нагоготаться. Это хорошо, когда подчиненные понимают и ценят шутку.

– А вам, господа, я еще напомню достопамятный завет обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха, злодейски убитого врагами рейха. «Пули и виселицы!» – вот что завещал нам незабвенный шеф СД! – И Хейниш закончил свое выступление в стиле, который стал нормой на всех эсэсовских сборищах: – Так будем же держать палец на взведенном курке! Сделаем эту землю идеальным кладбищем для лишних. Трупы – образцовое удобрение для плодородных земель трудолюбивых немецких колонистов! Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – повскакали с мест присутствующие.

В этот момент двери распахнулись и в кабинет Хейниша вошел его личный адъютант унтерштурм-фюрер Вильгельм Майер, чем-то слишком взволнованный для дисциплинированного служаки.

– Господин штурмбаннфюрер, срочный вызов по телефону!

– Кто там еще морочит голову?

Рыжий, прямо-таки огненный Вилли скользнул взглядом по присутствующим офицерам и ответил сдержанно, но с довольно прозрачным намеком:

– Звонок из штаба! Я переключил телефон на вас!

Штурмбаннфюрер взял трубку и недовольно буркнул:

– Хейниш слушает.

Но вдруг подтянулся, голос его приобрел ненатуральную предупредительность, которая передалась другим, и стало тихо.

– Господин оберфюрер?.. Слушаю вас внимательно! Гость из Берлина?.. Да, понимаю… От Геббельса? Записываю: военный корреспондент герр Адольф Шеер, историк, военное звание – гауптман… Все будет выполнено образцово, господин оберфюрер! Встретим, как и надлежит, на высшем уровне…

Он положил трубку, какую-то минуту задумчиво глядел на нее, не отнимая руки, словно ждал, что телефон снова позовет, и лишь потом поднял глаза на офицеров:

– Только что оберфюрер СС господин Корземан сообщил, что к нам едет военный корреспондент из Берлина, историк Адольф Шеер. Известно ли что-нибудь о нем?

Офицеры переглянулись, молча пожали плечами, и Хейниш, не дождавшись ответа, пояснил подробнее:

– Он имеет очень высокие полномочия и почетное задание написать историческую работу по свежим следам нашей блестящей победы на Кавказе. – А в мыслях добавил: «Какая, согласно поговорке, еще буквально за горами». – Ведь за Кавказом – Иран и Индия, так что наши армии сейчас находятся в состоянии гигантского сражения за мировое господство. Оберфюрер особенно подчеркнул, чтобы каждый из нас всемерно содействовал историку в его ответственной и почетной работе… Если это тот самый Шеер, какого я знал еще ребенком… А впрочем, увидим… Возможно, ему понадобится переводчик. Кстати, Майер, как обстоят дела с проверкой Кристины Бергер? Мне кажется, Шееру будет приятно, если в случае необходимости переводчицей у него будет миловидная девушка. Да еще из нашего ведомства…

– Необходимые справки наведены. Весь материал подготовлен.

– Отлично! Ознакомьте меня с ним немедленно. Все свободны!

Через минуту Хейниш уже неторопливо листал документы из досье на Кристину Бергер. Сначала – фото. Фас. Профиль. В полный рост.

– И в самом деле, симпатичная особа. Образцовый нордический тип лица. Или не так? – заметил Хейниш Майеру. – Обращаю внимание: это один из мотивов (хотя и неслужебный), вследствие которого Кристина желательна в СД. Поэтому и проверка проходит не «по всей форме». Если ей придется работать с Шеером, гауптману останется только благодарить. Но за такую девушку, – он щелкнул пальцами, – одной благодарности мало… Внешне – действительно клад!

– О, да! – охотно согласился рыжий Вилли. – Красива. Двадцать лет. Не замужем. Кажется, сердце еще не занято. Свободно владеет языками – немецким, русским, украинским. Последний распространен и среди определенных слоев местного казачества.

– Выходит, для нас она действительно находка?

Унтерштурмфюрер ответил сугубо по-служебному:

– Похоже на то. Отец ее – немец, истинно арийского происхождения, родом из Штутгарта. Воевал на восточном фронте во времена Первой мировой войны. Тяжело раненный, попал в плен к русским. После войны женился на немке, дочери австрийского колониста чистой нордической крови. Все время проживал в Галиции, бывшей колонии Австро-Венгерской империи. Когда пришли большевики, не решился репатриироваться, так как не хотел оставлять на произвол судьбы довольно большое мясо-молочное хозяйство. Ошибся в своих расчетах: перед самой войной был репрессирован советской властью как кулацкий элемент с конфискацией всего имущества в пользу колхоза.

– Посылали запрос в Штутгарт?

– Да. Из тамошних архивов известно, что герр Бергер владел небольшой кофейней, которую продал, уходя на фронт.

– Почему не поручил присмотр за кофейней родным, как это делали и делают другие?

– Он осиротел еще юношей, господин штурмбаннфюрер. Был в семье единственным сыном. Никаких других родных в Штутгарте не имел. Возможно, поэтому и не вернулся на родину.

– Понятно. А какие вести из Галиции?

– Теперешняя судьба Бергера неизвестна. Однако нам удалось разыскать несколько семейных фотографий. Вот они. К сожалению, Кристина на них – лишь в трехлетнем возрасте. Пухленькая, белокурая малышка. Других фотографий нет.

– Хорошо! – складывая фото в конверт, проговорил Хейниш. – А сейчас, Вилли, езжайте за Кристиной Бергер. Я жду! И еще одно: пусть мне дадут из архива несколько фото, любых мужчин и женщин…

– Уже сделано, шеф. Они – в папке.

– О, Вилли! – только и мог одобрить Хейниш.

* * *

В бургомистрате этот предусмотрительный эсэсовец с густыми и яркими веснушками, светлыми, почти белыми бровями над неожиданно темными глазами, но зато с классически нордическими чертами лица – высокий лоб, что переходил в прямой, крупный нос, запавшие глаза, узкие аскетические скулы, подпертые несколько тяжеловатым подбородком, – повел себя странно. Он не выбрасывал вперед правую руку и не выкрикивал «хайль!», не щелкал каблуками, не задирал спесиво при каждом слове, будто норовистый конь, голову, прикрытую черной фуражкой с серебряным черепом и берцовыми костями крест-накрест.

– Добрый день! – вежливо поздоровался он, обращаясь к Кристине. – Любит ли фрейлейн кататься в автомобиле?

– Смотря с кем, господин офицер, – в тон ему, едва заметно кокетничая, ответила Кристина Бергер, разглядывая немца.

– Сейчас – со мною… Разве мы не пара? Яркий рыжий с яркою блондинкой… Картинка! К тому же у меня чудесный «опель-капитан» с мощным мотором. Блестящий! Лакированный!

– А если я откажусь?

Вилли Майер притворно огорчился, а потом, словно осененный счастливой мыслью, радостно сообщил:

– Ваша правда – машина у меня служебная, не для частных поездок. Но, фрейлейн, кто обратит на это внимание? Ведь ваш строгий костюм очень напоминает форму люфтваффе!

– Тем не менее это не достаточное основание… Зачем я вам нужна?

– И об этом спрашивает красавица! – артистически изумился Вилли и шутливо заметил: – Иди со мной, и будет Бог с тобой… – Но сразу же стал серьезным: – Едем, фрейлейн. Это – приказ! Зря теряем время, а нас ждут… Кстати, меня зовут Вилли. Точнее – унтерштурмфюрер Майер.

– Господин офицер, – уже в машине спросила Кристина Бергер, – могу ли я узнать, куда вы меня везете?

– На допрос, фрейлейн, на допрос! – весело оскалился эсэсовец, словно сообщая превосходную новость.

Она внимательно поглядела на него. Он тоже заглянул в ее глаза, будто желая убедиться, какое впечатление произвели на девушку его слова.

Кристина видела его впервые, и он казался ей каким-то странным, не похожим на других немцев, на тех, что ежедневно по тем или иным причинам толклись в бургомистрате. Быстрый в разговоре, но совершенно лишенный надменного самодовольства и холодной, искусственно подчеркнутой сухости. Его приветливость казалась естественной и потому была опасной. Или это просто хитрый трюк слишком самоуверенного ухажера? Неужели сейчас пригласит к столу с непременным коньяком и бутербродами? Вроде не похоже…

По улице молодцевато вышагивали загорелые солдаты с расстегнутыми воротами и закатанными по локоть рукавами. На груди поблескивали автоматы, за плечами болтались каски, из широких голенищ сапог торчали ручки гранат. Взлохмаченные вояки дружно пели:

 
Фюрер, бефеле, вир фольген дир!¹
 

– На допрос? – обеспокоенно и удивленно переспросила Кристина. – К кому?

– К моему шефу. Ведь я сам вас ни о чем не спрашиваю.

– И кто же он, ваш грозный шеф?

– Немного терпения, и у вас будет приятная возможность с ним познакомиться. Впрочем, кажется, вы уже встречались…

– Неужели мы едем в гестапо?

– А хотя бы! – небрежно обронил Вилли. – Это вас страшит?

– Нисколько…

– Вот и отлично! – радостно завершил он разговор.

«Опель-капитан» въехал во двор, где грузно придавила землю длинная двухэтажная кирпичная постройка, и резко затормозил перед входом. Над ним черным крылом свисал эсэсовский флаг с двумя руническими зигзагами. Будто хмурый символ – черная туча с серебряными молниями.

Вилли галантно распахнул дверцу, подал руку Кристине. Часовые вытянулись перед ней, как перед высоким начальством. А впрочем, они конечно же тянулись перед офицером. Хотя он шел с дамой, как и положено воспитанному человеку, на шаг позади. Возле входа он пригласил:

– Прошу, фрейлейн!

Майер провел ее широкой лестницей, выстеленной зеленой дорожкой, на второй этаж, в просторную приемную. Остановился перед высокими массивными дверями и сказал:

– Я остаюсь и буду ждать. Смело входите – господин штурмбаннфюрер хочет поговорить с вами лично. Прошу!

– Покорно благодарю, – тихо сказала Кристина и, вопреки совету слишком приветливого Вилли, робко проскользнула в кабинет.

Действительно, Вилли не ошибся (а может быть, все заранее знал), когда предположил, что этот крепыш ей знаком. Да, это он изрядно переполошил бургомистра Лихана Даурова, когда тот не выдержал и полез к ней, Кристине Бергер, со своими отталкивающе жилистыми лапищами, густо поросшими какими-то грязноватыми волосами. Еще тогда Кристина заметила, что штурмбаннфюрер имеет удивительную, возможно, показную особенность – то неожиданно гневно орать, то так же неожиданно, без малейшего перехода, издевательски хохотать. Это тревожило и сбивало с толку собеседника, ибо герр штурмбаннфюрер вовсе не походил на бездумного глупца, занявшего высокий пост благодаря влиятельному покровительству.

– Рад вас видеть, фрейлейн! – штурмбаннфюрер поднялся из-за стола и пошел ей навстречу. – Не волнуйтесь, здесь вас никто не тронет – вы не в каком-то бургомистрате. – Он громко захохотал, но тут же оборвал смех. – Простите меня, фрейлейн, если вам неприятно это напоминание. А это, разумеется, так и есть! Что поделаешь, грубеем и черствеем за рутинной работой, этичный лоск наведем после войны… Прошу вас, садитесь.

Кристина Бергер в сопровождении Хейниша подошла к двум мягким кожаным креслам, стоявшим друг против друга перед письменным столом. Скромно присела в предложенное кресло. Хейниш разместился не за столом, а в кресле напротив, закинув ногу на ногу. Ее, несмотря на дружелюбный тон штурмбаннфюрера, на его приветливые, хотя и грубоватые шутки, не покидали внутренняя настороженность и беспокойство. Во всем рейхе, наверное, нет ни одного немца, который спокойно бы заходил в управление имперской безопасности. Что уж говорить о фольксдойчах, которые родились и выросли за пределами границ рейха.

– Пожалуйста, не сердитесь, фрейлейн, за то, что я так бесцеремонно побеспокоил вас, – вежливо заметил Хейниш. – Это ненадолго, и я уверен, что вы не будете жалеть.

– У вас ко мне дело? – спросила Кристина.

– Ну что вы! – небрежно махнул рукой Хейниш. – Никаких дел! Разве в будущем… А сейчас – лишь несколько незначительных вопросов. И вот первый: как себя вел мой адъютант Вилли Майер? Ничем не обидел?

– Что вы! Очень предупредительный молодой человек…

– Курите? Отличные болгарские сигареты.

– Простите, но у нас в семье никто не курил. Правда, отец в молодости, слышала я, любил побаловаться трубкой, но после ранения ему категорически запретили курение.

– Тогда позволите мне закурить?

– О, разумеется! Вы хозяин, а к табачному дыму я привыкла – господин бургомистр и его полицейские курят, не спрашивая разрешения. Да еще противную махорку! А у вас, наверное, ароматные и приятные…

– Высшего качества, – заверил Хейниш и щелкнул зажигалкой. Он закурил и прищурился, словно бы от седоватого дымка. – Так вот, объясните мне, почему и как вы очутились здесь?

– Но ведь меня привез сюда ваш адъютант! – удивленно подняла на него глаза Кристина. – Я считала – по вашему приказу…

– Я, вероятно, неточно выразился. Не об этом речь, фрейлейн. Поэтому повторяю: почему и как вы оказались в нашем городе?

– Не понимаю, господин майор, – явно растерялась Кристина.

– Штурмбаннфюрер, – поправил ее Хейниш. – Майор – это армейское звание.

– Стыдно сказать, но я все еще не очень разбираюсь…

– Вскоре будете разбираться… Вы родились в Галиции, не так ли?

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– И жили там?

– Все время…

– Тогда почему же оказались здесь, на Северном Кавказе?

– Если вас интересует это, то пожалуйста… История моя короткая, как и жизнь… В Галиции мы жили в немецкой колонии Найдорф, поблизости от Дрогобыча. Оттуда нас всех вывезли в Россию. Сначала уверяли, будто повезут к немцам Поволжья, а потом решили перебросить еще дальше – в глухой угол Казахстана. Под Шелестевкой, Ростовской области, наш эшелон попал под бомбы самолетов. Там погибла… моя мама, – Кристина торопливо вытащила шелковый платочек с вышитыми готическими инициалами «К. В.» – Там моя мама и похоронена, в общей могиле.

– Я надеюсь, вы понимаете, фрейлейн, что в вашей трагедии виновны не немцы, а большевики, которые отрывают людей от родных мест и домов, – осторожно заметил Хейниш, внимательно наблюдая за выражением лица девушки. – Более того, насколько мне известно, поместье Найдорф не задела ни одна немецкая пуля. Даже случайная. Там сейчас военный госпиталь.

– Мы и не хотели ехать, но нас принудили. Сначала отобрали все нажитое, а потом и самих загнали в вагоны.

– Успокойтесь, фрейлейн, – Хейниш поднялся, подошел к сифону. – Выпейте стакан минеральной воды. Охлажденная!

– Благодарю, господин штурмбаннфюрер. Вы очень внимательны.

– Теперь вы имеете полную возможность вернуться домой.

– О, я думала об этом. Но мне было бы там очень грустно и тоскливо – ни родных, ни знакомых… А каждая мелочь напоминала бы мне моих несчастных родителей… Я и от эшелона пошла куда глаза глядят… Некоторое время жила и работала мобилизованной на хуторе колхоза имени Калинина Ростовской области. Потом снова принудительная эвакуация, бегство людей. Жутко вспомнить… Только мой верный пес не оставил меня и защищал от злых людей. Так вот я и очутилась здесь… К счастью, – она вдруг оживилась, – немецкие танки двигаются быстрее, чем неповоротливые коровы. Танки опередили нас еще в степи. Все, кто направлялся в большевистский тыл, панически разбежались кто куда. Скотину покинули на произвол судьбы… А я направилась в этот, теперь уже немецкий, город и сразу же пошла в комендатуру. Заместитель коменданта Функеля герр Мюллер отнесся ко мне весьма благосклонно и немедленно обеспечил хорошей работой в бургомистрате. Я ему очень благодарна – это по-настоящему благородный и отзывчивый господин…

– Но почему же вы так торопились устроиться на работу? – щурился за дымком Хейниш.

Кристина Бергер печально взглянула на него и с горьким упреком сказала:

– Я вижу, вы меня в чем-то подозреваете, господин штурмбаннфюрер? – Слезы у нее высохли, и она даже с некоторым вызовом посмотрела на Хейниша. В ее глазах вспыхнуло неприкрытое возмущение, но штурмбаннфюрер старался его не замечать. – Неужели? – и глаза ее увлажнились.

Он непринужденно хохотнул:

– Вы начинаете мне нравиться, фрейлейн! Боже мой, какой глупец берет в разведку очаровательных девушек? Красота – это особая примета, которая каждому бросается в глаза, а значит, опасная. Разведка – дело сереньких и неприметных людишек.

– А Мата Хари?[5]5
  Мата Хари – подлинное имя Маргарита-Гертруда Целле; голландка, воспитывалась в Индии, освоила там профессию танцовщицы буддистского жанра. В Европе ее знали как талантливую артистку и необычайно красивую женщину. В 1917 году в Париже осуждена военным судом на смертную казнь как немецкая шпионка.


[Закрыть]

– запальчиво возразила Кристина. – Я читала, что она была ошеломляюще красива.

– Мата Хари и погибла из-за своей фатальной красоты, ибо не могла и шагу ступить без чужого, большей частью похотливого взгляда… А ревность неудачливых воздыхателей порождает самые фантастические версии, порой – очень вероятные. Они и привели красавицу на казнь… Но вы не ответили на мой вопрос. Так что же вас вынудило поспешить с работой?

Глаза девушки неожиданно блеснули:

– Я немка, и мол долг – служить рейху!

– Похвальное намерение, – кисло отметил Хейниш, – но не стоит зря горячиться, фрейлейн. Сейчас мы все окончательно выясним. – Он вынул из конверта фотографии и разложил их на столе. – Только не волнуйтесь, фрейлейн, прошу вас. Приглядитесь спокойно и скажите, есть ли среди этих людей ваши знакомые?!

– Мама! – вырвалось у Кристины.

Хейниша начали раздражать все эти девичьи эмоции. Он никак не мог добиться цели. И чувствовал себя каким-то котом, который напрасно глазеет на аппетитную колбасу сквозь стеклянную витрину магазина. Он рассчитывал, что Кристина или возьмет в руки фотографии родителей, или же совсем не узнает их… Сразу все стало бы ясно как на ладони: если возьмет фото под номером пять и шесть – она дочь Бергеров, если не узнает – что ж, конец известный, хотя и жаль ставить под автоматы такое очаровательное создание. А девчонка, поглядите, уже битый час твердит о родственных чувствах. Ах уж эти женщины – никакой тебе выдержки! Правда, всего лишь месяц назад она похоронила трагически погибшую мать, поэтому, вероятно, и вырвалось у нее самое первое – «мама»! Однако с ее эмоциями необходимо наконец кончать.

– Вы, кажется, увидели среди этих людей свою мать… Интересно! Покажите мне ее, фрейлейн!

– Мама! – сказала Кристина, не стесняясь и не вытирая слез, и взяла фото под номером пять. – Отец! – взяла фото с номером шесть.

– Вот и все, фрейлейн Бергер. – Лицо Хейниша озарилось. Он впервые за все время разговора подчеркнуто обратился к ней по фамилии. – Да-да, это была небольшая, но необходимая проверка. – Заговорщицки наклонился к Кристине и лукаво добавил: – Надеюсь, вы извините меня, если я напомню вам некий разговор. Помните, я сказал, что вам больше к лицу черный цвет и что мои комплименты имеют практическое значение. Так вот, с этой минуты вы работаете в СД!

– Не понимаю, – растерянно прошептала Кристина.

– Мы считаем, – приветливо продолжал Хейниш, – что на службе в имперской безопасности вы принесете рейху больше пользы, чем в никчемном бургомистрате. Как видите, ваши патриотические порывы нами учтены…

– Это огромная честь для меня, господин штурмбаннфюрер! – Девушка говорила искренне, но в ее голосе чувствовалась тревога. – Если есть такая необходимость, я приложу все силы, будьте уверены. Но справлюсь ли я? Я же ничего не умею и ничего не понимаю в вашей работе.

– И сумеете, и справитесь, фрейлейн. Вы знаете три языка – немецкий, русский, украинский. В здешних условиях ваши знания – клад. Отныне вы – мой секретарь, а если возникнет такая нужда, то будете еще выполнять функции переводчика, разумеется, с соответствующей дополнительной оплатой. Ведь вы прекрасно переводите, фрейлейн! Я имел честь лично убедиться в этом! – И, вероятно вспомнив обстоятельства их знакомства, он со сдержанным смехом спросил: – Кстати, какое мнение у вас сложилось о бургомистре?