Текст книги "Под кодовым названием «Эдельвейс»"

Глава шестая
ВАРВАРА ИВАНОВНА

В этот вечер, 31 августа, Варвара Ивановна не завешивала плотной рядниной окна, чтобы затем зажечь слабый мигающий ночник. Она вглядывалась в прохладные сумерки, которые густели с каждой минутой. Мысли ее, горестные и потайные, словно растворялись в черном мраке. Они метались как немой вызов безжалостному моторному реву, как возмущенное возражение неотвратимой реальности, которой бессильно и упрямо сопротивлялось сознание. Горячее людское сердце не могло воспринимать горе хладнокровно и безучастно. Оно таило надежду, которой жило уже много вечеров, сменявшихся бессонными, изматывающими ночами. Надежда умещалась в два слова – сегодня придет. Но сегодня ли?

Ей казалось, что все это чужеземное нашествие уже случилось когда-то, а теперь лишь возвратилось из далекого прошлого в день сегодняшний, только возвратилось минувшее в еще более уродливом и нелюдском облике. Память неумолимо возвращала ее чуть ли не на четверть века назад – в август 1918 года. Немцы и белогвардейцы…

Женщина, совершенно седая, хотя ей еще не исполнилось и пятидесяти лет. Ее поникшая голова белела в домашних сумерках, словно покрытая чистым платком. И в этих вечерних сумерках всплывал август, как только может всплыть в безжалостной людской памяти, которая оберегает наполненные чувствами события и поступки с живыми лицами – знакомыми и незнакомыми, с настроениями и желаниями, а не просто как документ – одной-двумя холодными строчками на пожелтевшей бумаге. Август 1918 года, промчавшийся в сумасшедших высверках белогвардейских сабель и широких мечей кайзеровских вояк. Немцы и белогвардейцы… Тогда тоже опирались на чужеземные штыки атаман-оборотень Краснов и палач Шкуро. И теперь они снова поднялись на фашистских плечах, ревностно исполняя свое ремесло услужливых палачей.

А что же было тогда, двадцать четыре года тому назад?

Тогда, в августе восемнадцатого, погиб муж Варвары Ивановны, погиб вместе со всей его подпольной группой – «пятеркой». Арест произошел неожиданно, быстро, суд был короткий. Ночью подпольщики были арестованы, утром – казнены. Такая поспешность наводила на мысль, что подпольщики узнали о чем-то важном и палачи побоялись, что тайну «тюремным телеграфом» передадут на волю. Вот и заставили замолчать узников пулями. И всплыло черное слово «измена», которое сеяло недоверие, уклончивость, разброд. Следы терялись, словно на зыбких кочках трясины.

Варвара Ивановна, тогда просто Варя, похудевшая и осунувшаяся, вдова с трехлетним сыном-сиротой на руках, не то чтобы знала, а всем сердцем, всем естеством своим чувствовала, кто предатель. Сердце побеждало разум, потому что она подозревала одного из бойцов рабочих вооруженных дружин. Однако что такое бездоказательная подозрительность убитой горем молодой женщины? Сердце подсказывало? Но чувство, не выверенное фактом, к делу не подошьешь…

И только не в меру горячий, из-за чего ему не раз делал замечания подпольный комитет, чубатый парень Василий Иринин поверил Варе на слово.

– Кто он, этот гад? – вырвалось у него, и по скулам его гневно заходили желваки. – Кто губит наших дорогих товарищей?

– Харченко, – еле слышно прошептала Варя.

– Харченко? – переспросил Василий. – Не может быть! – Но глянул в сухие, упрямые глаза Вари и решительно поднялся на ноги, статный, сильный, грозный, с черным шелковым чубом из-под смушковой кубанки, красавец парень.

Он вспомнил теперь сообщение своего человека, который находился в банде белых по его поручению. Человек этот уведомил, что слышал, как один из офицеров белогвардейской контрразведки, некий поручик Боровский, разговаривая с кем-то перед отъездом в Ростов, назвал фамилию Харченко, а потом добавил: «Если возникнет необходимость, идите сами. Пароль: “В доме кто-нибудь болен?” Ответ: “Уже выздоровел”».

«Так вот о ком шла речь! – мысленно рассуждал Иринин. – Если не будет Боровского, то Харченко может довериться только людям с паролем… Выходит, он может не знать в лицо тех, кто придет к нему… Но тот ли это Харченко? Фамилия уж очень распространенная…»

– Ну что ж, проверим! – сказал сурово. – Адрес знаешь? Хорошо… Жди меня в эту ночь – поедешь с нами. Мы его прощупаем…

– Но он же знает меня в лицо…

– Не бойся! Мы тебя снарядим казачком с папахой до глаз.

Василий взял «на дело» двоих из своей «пятерки» – Петра Карпенко и неразговорчивого Федора Громова. Петро был за кучера где-то раздобытого на ночь шикарного пароконного фаэтона. Василий и Федор обрядились в офицерскую форму. Варя в великоватой для нее солдатской шинели и мохнатой папахе пристроилась с карабином, зажатым между колен, рядом с широченным в плечах Петром.

– Держи винтовку ближе ко мне, чтобы была на подхвате, – наставлял ее Петр. – В случае чего, я стреляю…

Ночь светилась мягким лунным светом.

– Вот и хорошо! – решил Василий Иринин. – Этот гад обязательно будет разглядывать нас во все щели. А никого из нас он в лицо не знает. Наша группа – новая, провокаторам еще не ведома!

– Группа-то новая, – обронил с передка Петро, – но с дисциплиной слабо. Шутка ли – без приказа ехать!

– Ничего, – подбодрил Василий. – А вдруг тот гад не один, а другой гад его упредит? Это сколько же наших людей еще погибнет!

Жил Харченко скромно, на околице, где пыльная улица Долгая выходила в степь, к горизонту. Неслышно катились колеса по пушистой темной пыли. Фаэтон остановился в густой тени затихших на ночь деревьев. Василий и Федор упруго и легко соскочили на землю. Открыли калитку и направились к хате, белевшей сквозь густоту старых, толстокорых черешен. Постучали в небольшое оконце в белой стене, разрисованной розами. Заскрипела форточка, и из хаты послышался сонный женский голос:

– Кого это носит в такое позднее время?

– Свои! Открывай! – вполголоса ответил Иринин. – Хозяин дома?

– Где ж ему быть? – женщина, кажется, даже зевнула. – Сейчас я его, сонную тетерю, подниму. Подождите минутку…

И в самом деле, не прошло двух-трех минут, как на пороге встал сам хозяин. Внимательно вглядывался в прибывших и неторопливо заправлял за ремешок черных штанов косоворотку.

– Чем могу служить, господа?

– Почему так долго не открывали? В доме кто-нибудь болен? – вражеским паролем ответил Иринин.

– Больных нет, уже выздоровели. «Вот и признался, гад!..»

– Быстро одевайтесь, поедете с нами, господин Харченко. Есть серьезное дело… Сколько вам нужно на сборы?

– А что тут одеваться? – лениво отозвался Харченко. – Сапоги на ноги и картуз на голову… Оружие брать?

– Обязательно! Какое у вас?

– Наган…

Через минуту все трое уселись в фаэтон. Иван Харченко посредине – между Василием и Федором. Варя ежилась, стискивая карабин, сдерживая дыхание, боясь пропустить хоть словечко. Ее тогда впервые в жизни поразил до глубины души человеческий цинизм, подлая торговля из-под полы чужой судьбой, чужим счастьем и будущим, торговля, в которой живые люди – лишь «мертвый капитал». Жизнь, неповторимая человеческая жизнь, – только «товар» в двойной игре торговца-предателя… Слова стоят рядом: продажа – продавшийся – продажная шкура…

Она ежилась в грубой и жесткой солдатской шинели, молодая женщина, которую черная измена лишила счастья, любви и материнства, ежилась, вся пропитанная ненавистью, от чего дрожала каждая клеточка ее тела, и боялась даже обернуться, чтобы не опалить Харченко неумолимым, как приговор, взглядом.

– Господин Харченко, – говорил Иринин, – мы к вам, собственно, от Боровского. Сам он приехать не смог – дела…

– Понимаю. Да, да, он говорил мне, что должен ехать в командировку в Ростов, – согласно закивал Харченко.

– Ну что ж, тем лучше. Значит, большевик Чаус с его «пятеркой» ваша заслуга? – спросил Василий и сразу же доброжелательно добавил: – Хорошая работа, чистая.

– Не совсем чистенько вышло… Узнали меня. Пришлось немедленно расстрелять, чтобы, упаси боже, не сообщили другим… Повезло большевичкам – избежали пыток! Вообще-то приходится работать очень аккуратно, чтобы не возникло и малейшего подозрения у слишком бдительных товаришочков. Поэтому и жить вынужден, как нищий, в развалюхе на околице. Как вся голытьба… Будь она неладна!

– Кажется, вы и сами в большевичках ходите?

– Что поделаешь? Но я же их всех как облупленных знаю, никакая конспирация их не спасет, всем обеспечу одну дорожку – на виселицу. Скоро, ой скоро, господа, все мы окончательно освободимся от босоногой голытьбы, которая на достаток зажиточных людей заглядывается… Я считаю так: что мое – то мое.

– И много загребла у вас голытьба?

– Достаточно, чтобы не забыть… Отец в Луганске имел хоть и небольшой, но кирпичный заводик – верное дело, строительный материал всегда нужен. Меня готовил себе на смену и гонял по всему производству, чтобы я своими собственными руками мог выпекать кирпич, как пряники. Руки у меня в мозолях… Вот и говорю теперь «товаришочкам»: «Я – весь ваш, я – пролетарий!»

– И кто же вы, господин Харченко, по политическим убеждениям? Монархист, анархист, эсер?

– Я – хозяин! Вот и весь разговор, поэтому и с вами сотрудничаю. По обоюдному согласию, значит… Вам – триумф, мне – прибыль!

– Интересно, комитетчиков Лимонского, Михаила Кочина и Алексея Черного вы «засветили»? Припоминаю, за их головы денег не жалели, отплатили валютой.

– Нет, не я. Не мне тогда счастье улыбнулось… А жаль! Кабы я, то в одночасье взяли бы и родного брата Алексея – Володьку Черного. А он – большевистский руководитель всего Северного Кавказа, да еще и Кубанской и Терской казачьих округ. И Михаил Маслиев, правая рука Володьки Черного, словно ветер в поле, сгинул… Одним словом, не моя то работа, потому – неумная.

– А какой же дурень напортачил?

– А Васька Абросимов… тоже «подпольщик».

– Поторопился, выходит, болван!

– Конечно, шансы еще есть, и неплохие! Сейчас они прячутся где-то в горах у хевсуров. Искать там – пустое дело. Но ведь спустятся на равнину! Куда же им деться, если главные их заботы здесь, в больших городах, а не в безлюдных ущельях… Заранее предупреждаю: плату за их головы возьму только золотом!

– А свинцом не хочешь? – звенящим от ненависти голосом вдруг проговорил молчаливый Федор и этим испортил всю такую удачную игру Василия.

Харченко всполошился, запоздало закричал:

– Кто вы такие?.. Куда меня?.. Пустите!..

Молоденький солдатик, который жался рядом с возницей, повернулся к нему лицом и опалил таким огненным взглядом, что у предателя перехватило дыхание и волосы зашевелились на голове. В глаза ему глядела смерть, у которой и на коленях не вымолишь пощады…

– Варька! – выдохнул Харченко и сорвавшимся голосом пискнул: – Караул!

Федор закрыл ему рот широкой, как лопата, ладонью.

– Федя, не придуши преждевременно, – остерег Василий.

Фаэтон остановился. Рядом шумел Терек. Варя клацнула затвором. Петро левой рукой обнял ее за худые плечи, а правую положил на карабин:

– Не женская это затея, Варя. Сиди тут…

И тогда ее сотрясли рыданья почти без слез в иссушенных глазах, еще не выплаканное до конца женское соленое горе.

Прогремел выстрел. Пробитое пулей тело без вскрика бултыхнулось в стремительные волны холодного даже летом Терека…

Из темноты донесся суровый голос Василия:

– Не будем тянуть время – поехали к Абросимову. Уж этой ночью почистим подлецов…

…Мир сузился для Вари до четырех стен, где она лелеяла свою единственную радость и утеху – сына. Он рос, креп и, словно на память о лихолетье, все больше напоминал отца – лицом, статью, удальством. Словно возрождался в нем и вставал из небытия смелый подпольщик – отчаянный Чаус, по-юношески гибкий, по-мужски крепкий, подвижный, веселый, открытый, сердечный. Беда поселилась в доме летом 1938 года, когда пришел треугольник без почтовой марки. В нем сообщалось, что ее сын, лейтенант-пограничник Валерий Степанович Чаус, погиб смертью героя в стычке с белогвардейцами, устроенной с провокационной целью бандитами атамана Семенова. Они действовали под защитой японской военщины в Харбине…

Глава седьмая
ВЫСТРЕЛ В ТИШИНЕ

Чья-то фигура прошмыгнула по двору и отвлекла Варвару Ивановну от горестных мыслей. «Наверное, какой-нибудь фашист опять прется на пьянку к немке», – с отвращением подумала она и искоса повела глазами на комнату квартирантки. От калитки и в самом деле шел офицер, потому что с рядовым составом фрейлейн Кристина Бергер не водилась. Пес, принадлежавший квартирантке, встал у него на дороге, хищно оскалился и люто зарычал.

– Век, доннерветтер! – выругался немец и стал нашаривать на животе кобуру пистолета. – Цурюк!

«Господи, защити от беды!» Варвара Ивановна подхватилась, быстро накинула на голову теплый платок и вышла на порог.

– Забери пса, хозяйка! – завопил немец на ломаном русском языке. – Убери его, иначе пристрелю!

– Нельзя стрелять, господин офицер! – запричитала Варвара Ивановна. – Это же не моя псина. Не убивайте его, добрый господин. Это пес квартирантки… Пес – фольксдойче, господин… Фрейлейн из гестапо… Вы меня ферштейн? Госпожа очень любит своего пса!

– О, приятно слышать – в доме немка! – восхитился офицер. – Это меня радует. Гут! Мне тоже нужна квартира, – он помахал пистолетом в сторону дома. – Имеешь сарай, хозяйка? Гут! Будешь жить в сарае… Ха-ха! Шнеллер, матка, быстро… Придержи пса. Не бойся, он тебя не съест – немецкие псы унтерменшами брезгуют, ха-ха…

Варвара Ивановна придержала собаку, а потом пошла в дом следом за офицером, который уже бесцеремонно шнырял по всем углам с пистолетом наготове. Он заглянул в каждую комнату, только потом вложил пистолет в кобуру. Лицо его сразу прояснилось.

– Ну что же, – сказал он лукаво, – добрый вечер в вашем доме, уважаемая Варвара Ивановна!

Женщина присела на стул, стянув на груди, словно защищаясь, пушистые концы платка. «Кто он? – мелькнула тревога. – Откуда знает меня?» А офицер аккуратно завесил окно, щелкнул серебряной зажигалкой. Засветился язычок керосиновой лампы.

– Плохо чувствуете себя? – спросил озабоченно.

– Ничего, пройдет, – пробормотала она. – Испугалась за пса… А вы действительно ищете квартиру, господин офицер?

– Нет, Варвара Ивановна, – ответил он и добавил с нажимом: – Я ищу шкатулку…

– Какую шкатулку? – еще больше забеспокоилась Варвара Ивановна, а в памяти сразу же возник тот день, когда она в последний раз видела Василия Иринина. Именно в тот день впервые зашла речь о шкатулке – за неделю перед приходом в город оккупантов.

…Подполковник Василий Тарасович Иринин выглядел уже далеко не тем бравым и удачливым Васей, который, исполненный решимости и собственного понимания революционного долга, за одну ночь ликвидировал с друзьями двух опасных провокаторов. Теперь он был совсем седой. Куда и пропал вьющийся черный чуб? Но его мягкий, как и смолоду, волос красиво лежал шелковым со стальным отливом шлемом, подчеркивая некую античную четкость в чертах его незаурядного лица, возмужавшего, словно отлитого из бронзы, но уже с иссеченным глубокими морщинами широким выпуклым лбом.

– Извини меня, Варя, что заглянул к тебе не на чай с маковыми коржиками, – сказал утомленно и провел ладонью по лицу, словно снимая усталость. – Еще не забыла нашу «пятерку»?

– Не надо, Вася…

– Ну раз не надо… Я к тебе с просьбой, Варя.

– Ты же меня знаешь, Вася…

– Знаю, потому и прошу. Наше дело чисто добровольное.

– Понимаю… Но что я могу?

– Многое! К примеру, ты можешь остаться при немцах, держать конспиративную квартиру, обеспечивать связь с партизанами. – Он поднял глаза на одинаково молодых Степана и Валерия, минуту помолчал, а потом добавил грустно, словно извинялся: – Фотографии придется снять.

Он оставил в тот день нарядную шкатулку, а ключ забрал. И приказал держать в памяти самый важный ключ – пароль. Сказал:

– Спрячь шкатулку понадежней – немцы грабят. А без шкатулки… Да, все это не очень разумно, но и что-либо изменить уже нет времени! Жаль, не я планировал…

Шкатулка, которую спросит только свой…

– Вы какой же шкатулкой интересуетесь?

– Вашей семейной, отцовским наследством.

– Шкатулка есть, да ключ затерялся.

– Была бы шкатулка, а отмычка найдется, – проговорил он вторую часть пароля и вынул из кармана мундира небольшой ключик. Тот самый…

Но это было еще не все. Хотя Варвару Ивановну охватила радость, внешне она еще больше нахмурилась.

– Берите, грабьте последнее, ваша власть… Бога у вас нет! – Пошла на кухню, принесла шкатулку. Твердо помнила условие: ее откроет лишь тот, кто принесет ключ. В этом и крылся главный секрет.

Незнакомец взял ее в руки, спокойно взвесил, будто собираясь зашвырнуть, лукаво взглянул на Варвару Ивановну, а потом ловко вставил ключ, сделал поворот. Замочек щелкнул, и крышка туго откинулась. Он не положил шкатулку на стол. Он нащупал под замочком неприметный рычажок, осторожно передвинул его в сторону и сделал еще два оборота ключом. Зазвучала свадебная осетинская мелодия.

– Вот и имеем в нашей работе музыкальный антракт, – пошутил офицер.

– Да, музыкальный…

Варвара Ивановна ежедневно с нетерпением ждала этой встречи, а когда она произошла, то почему-то растерялась.

– Добрый вечер, товарищ, – сказала тихо, впервые за дни оккупации произнося это привычное, но, оказывается, такое прекрасное и многозначительное слово – «товарищ», с которым можно обратиться сейчас только к советскому человеку, к преданному сыну и защитнику Отчизны, к другу по оружию.

Незнакомец, видя ее волнение, сдержанно и мягко заметил:

– Зовите меня Владиславом…

– Рада видеть вас, товарищ Владислав. Ох уж рада! Вы простите меня за придирки…

– Ну что вы, Варвара Ивановна! Наоборот, было бы худо, если бы вы что-нибудь забыли или поспешно пошли со мной на контакт. А впрочем, Василий Тарасович меня предупреждал, что вы не из забывчивых. Как вы себя чувствуете?

– Сердце немного беспокоит, – благодарно ответила женщина. – Но должно тянуть… Еще должно! Особенно – теперь… Но что же это мы все стоим? – И добавила на украинском языке: – Гисть у дим, свято в дим, та частуваты чым?..[9]9
  Гость в дом – праздник в дом, да угощать чем?


[Закрыть]

– Вы, кажется, родом из Полтавы? – подвигая к себе табуретку, спросил посланец подполковника Иринина.

– Ах, когда все это было, давно уже я оттуда… Теперь я больше местная, не то осетинка, не то кабардинка…

– Да, куда только судьба не забрасывает людей… Однако, Варвара Ивановна, времени у меня в обрез – так что перейдем к делу. Что у вас?

– Пока все вроде нехудо, не сглазить бы… Ой, да что это я говорю? Пока фашисты здесь, никакого добра не будет… Задания в основном выполнены, наши люди успешно укоренились в управу, в местную полицию… Вот связи только до сих пор не имели.

– А как со взрывчаткой?

– Да жалоб нет, но часовых механизмов – в обрез.

– Хорошо, об этом позаботимся… Мастерская здесь? – Владислав показал на пол.

– Нет, пришлось перебазировать в другое место. Все из-за нее, – Варвара Ивановна с неприязнью кивнула в сторону комнаты немки. – Такая проныра, спасу нет. Будто мышь, весь дом обшарила. И своя же, бывшая советская, откуда-то из-под Львова. Вырастили гадюку на свою голову. Немцы так и прут к ней ордой. Домой привозят обязательно на машине. И все офицеры, перед рядовыми она нос дерет. Тьфу на нее – блудницу! Одно слово – овчарка, как и пес ее…

«Немка из-подо Львова, – слушал Варвару Ивановну Владислав. – Молодая, красивая… Неужели та самая? А я уже и не знал, где ее разыскивать… Но возможно ли такое совпадение?!»

– Как ее зовут? – просил словно бы мимоходом.

– Кристина Бергер.

«Она!»

– Где работает?

– Я же сказала – гестаповка!

«Двое под одной крышей… Опасно… Очень неудачное сочетание… Хорошо, хоть не знают друг о друге… И хорошо, что перевели в другое место мастерскую… Стоит ли их знакомить? Нет, не стоит! Вдруг выкажут себя? Сейчас отношения между фольксдойче и местной жительницей выглядят естественно. У них это – не игра, а учить некогда…»

Словно читая его мысли, Варвара Ивановна сказала:

– Мне, товарищ Владислав, опасно с ней под одной крышей. Прямо руки вяжет.

– Что поделаешь, – пожал плечами. – Сейчас здесь квартирные вопросы решают фашисты, а не мы…

Слышно было, как на улице остановилась машина. Владислав насторожился, прислушиваясь. Варвара Ивановна тоже притихла. Щелкнули дверцы – раз, другой. Со двора долетели голоса – женский и мужской. Радостно и тонко заскулил пес.

– Вит, на место! – властно приказал по-русски женский голос. Потом – серебром – смех и щебетанье по-немецки: «Нет, нет, герр Мюллер, даже не упрашивайте. Сегодня мне, к большому сожалению, не до развлечений. Жаль, но это действительно так. Слишком утомительный день…»

Мужской голос горячо настаивал с неуклюжей, но прозрачной галантностью:

– Ну, фрейлейн Кристина, всего лишь на полчаса! В мыслях я с гордостью, как высшую награду любимого рейха, буду носить божественное ожерелье из подаренных вами роскошных, как и вы, тридцати минут…

– Нет, герр Мюллер, я должна отдохнуть, штурмбаннфюрер ждет меня рано утром.

– Милая фрейлейн, сжальтесь надо мной!

– Вы шутите, господин Мюллер! А если я о вашем поведении расскажу господину штурмбаннфюреру?

– Фрейлейн Кристина! Я предлагаю вам взамен другое, очень дорогое ожерелье. Я лично его конфисковал у богача – ювелира из иудеев… Слово чести немецкого офицера!

– Прикатила, – с неприкрытой неприязнью сказала Варвара Ивановна. – Я выйду, закрою за ними калитку, да и пса на цепь посажу. Эти ироды ведут себя со мной как со слугой…

«Так, теперь – спокойствие и еще раз спокойствие», – приказал себе Владислав, но переложил парабеллум из кобуры в карман. Заложил руки за спину, начал с кислым, безразличным выражением лица мерить шагами комнату. Игра…

Скрипнула дверь, и в комнату вошла ладная немка в черной эсэсовской форме без знаков различия. За нею вышагивал взъерошенный обер-лейтенант. На нем не было ни фуражки, ни шинели. Вероятно, оставил в машине. Увидев незнакомого, старшего по званию офицера, обер-лейтенант за спиной девушки приветственно выбросил над ее узкими плечиками руку и молодцевато гаркнул:

– Хайль Гитлер!

«Она, действительно она – Марийка», – подумал Владислав, что не помешало ему отметить и другое – ее спутник, герр Мюллер, сильно подвыпил…

– Хайль! – дернулся и он, потом заложил руки за спину и застыл посреди комнаты, загородив обоим дорогу.

Немка, оказавшись межу офицерами, не растерялась.

– Чем объяснить ваше появление здесь, у меня дома, господин гауптман? – спросила холодно.

– Да, какого черта вы тут торчите? – хамовато разъяснил ее слова взъерошенный волокита.

– В этом доме, – четко ответил Владислав, – будут размещены боевые офицеры. Понятно? Очень уютное место для приятного отдыха фронтовых героев. Приятное соседство очаровательной фрейлейн не помешает…

– А известно ли вам, что этот домик принадлежит службе безопасности? – отчеканила немка. – Вы должны немедленно… – Но неожиданно ее голос осекся, и она замолчала: только сейчас она узнала его – ее хорошего львовского знакомого, своего молодого опекуна и самого первого наставника, в то время старшего лейтенанта Алексея Маркова.

Все – прошлое и настоящее – сразу пронеслось перед глазами в стремительном калейдоскопе воспоминаний. Встревоженный Львов. Забитый людьми вокзал. Он – Алексей Марков, в каком-то вокзальном закоулке, подальше от глаз, возможно вражеских, дающий ей последние инструкции на будущее, в пограничье жизни и смерти без определенных координат во времени и пространстве. И ее «мать» из «легенды» разведчицы – настоящая фрау Бергер с настоящей дочкой Кристиной посреди узлов и чемоданов на перроне. С ними она должна была эвакуироваться, в дороге подружиться и запоминать их разговоры и воспоминания, чтобы костяк ее легенды оброс «мясом» родственных и бытовых реалий.

И сейчас снова, как на допросе у штурмбаннфюрера, на ее глаза навернулись слезы – результат девичьей нетренированной реакции на страшные события, которые, казалось, непосильным грузом давят на веселую и до недавних пор беспечальную судьбу, на трепетную жажду света и безоблачного счастья юной красавицы, вчерашней третьекурсницы Киевского университета. Не разведчицы, нет, обычной студентки, которая просто выделялась на курсе в овладении немецким языком, что и предопределило ее нелегкую судьбу. И теперешние ее профессиональные знания разведчицы, как и тогда, во Львове, куда ее срочно перебросили самолетом, целиком и полностью умещались в короткие и торопливые из-за недостатка времени инструкции старшего лейтенанта Алексея Маркова. Да еще появился собственный, приобретенный в опасности опыт. И вот она, давно ожидаемая и все же такая тревожная встреча: товарищ Марков – в полевой форме немецкого капитана, она – в черной форме эсэсовского оборотня…

– Успокойтесь, милая фрейлейн, – вдруг отозвался обер-лейтенант Мюллер. – Я никому не прощу ваших слез, хоть они и трогательны. – Он вышел вперед и, стараясь придать себе властный вид, вызывающе произнес: – Вероятно, господин гауптман решил или пошутить, или поиздеваться над нами? В ближайшие дни мы не ждем с фронта никаких частей!

– Кто это «мы»? – Владислав вел себя не менее вызывающе, стараясь выяснить, с кем, собственно, он имеет дело, чтобы хоть как-то сориентироваться в неожиданной ситуации. – Почему вы полураздеты? Что за вид и тон? Вы пьяны, обер-лейтенант! Не болтайте лишнего, а быстренько отправляйтесь отдыхать. Я вижу, встреча с патрулем была бы для вас очень не желательна…

– Ха-ха-ха! – радостно оскалился Мюллер. – Да вы хоть представляете, кто я? Могу сообщить: помощник городского коменданта. Так что позвольте взглянуть на ваши документы? Это приказ!

– О, не стоит горячиться! Пожалуйста, вот они – мои документы. Убедитесь лично, что они в абсолютном порядке…

Но едва Мюллер заглянул в офицерскую книжку Владислава, как поднял глаза – торжествующие и хищные. Спрятав документы в нагрудный карман, он с издевкой процедил:

– Кажется, Лотар Краузе, вам придется вместе со мной зайти в комендатуру. Пойдете сами или вызвать патруль?

– С чего бы? Похоже, обер-лейтенант, что вы, несмотря на ваш высокий пост, тяготеете к балаганным шуткам, – и не думал подчиняться «гауптман Краузе». – Немедленно верните документ!

Но Мюллер не шутил. Патруль полевой жандармерии обнаружил в предгорье скрытый тайник, который размыл щедрый грозовой ливень. Среди красноречивых в таких случаях вещей, которые убедительно свидетельствовали о приземлении в этом районе парашютиста, нашли и форму немецкого общевойскового капитана. Срочно запросили сведения с контрольно-пропускных пунктов, чтобы выяснить, кому из фронтовых гауптманов захотелось посмаковать целительные минеральные воды. Службу СД интересовали исключительно капитаны-одиночки. А среди них фигурировал и некий гауптман Лотар Краузе, на которого сразу же упало подозрение, ибо фамилии Краузе не оказалось в списках офицеров части, из которой он якобы прибыл. И уже вторые сутки на Лотара Краузе наперегонки охотились разные службы, словно азартно играли в захватывающую лотерею – кому выпадет счастливый выигрыш на Железный крест за поимку советского разведчика.

И вдруг этот легкий выигрыш прямо-таки упал в руки обер-лейтенанта Мюллера! Но обер-лейтенанта ли?

Не унаследует ли он от мифического «герра Краузе» вполне реальное для него – Мюллера – звание гауптмана? А что же, весьма и весьма вероятно, ибо военное счастье само просится к нему в руки, да еще, безусловно, с триумфальным финалом в любви. Главное сейчас – порисоваться перед обольстительной фрейлейн своим испытанным арийским мужеством и решительностью. Даже один-другой выстрел в потолок или пол не повредят. Больше шума – громче слава…

Мюллер, не сводя глаз с «герра Краузе» и не мигая, как и надлежит настоящему охотнику, вытащил пистолет.

В тот же миг в тесных стенах невысокой комнаты сухо щелкнул выстрел.

Обер-лейтенант на какую-то секунду застыл, в глазах его мелькнуло удивление, только удивление и ничего больше, а когда их затуманила боль, он неловко повернулся к Кристине Бергер и с хрипом пробормотал:

– Швайнкерль!.. Ду ферфлюхтер…[10]10
  Свинья!.. Будь проклята… (Нем.)


[Закрыть]

На большее у него не хватило сил. С глухим стуком упал на пол пистолет. Потом к ногам Кристины рухнул и его владелец.

На стене неутомимо цокали ходики.

Первым нарушил молчание Владислав. Он наклонился над убитым, перевернул его лицом вверх, вытащил из нагрудного кармана документ на имя Лотара Краузе, потом чуть слышно вымолвил:

– Скончался.

Кристина, бледная и помертвелая, до сих пор неподвижно стояла с небольшим, размером с детскую ладонь, «вальтером» в руке.

– Почему стреляли? – сухо спросил Владислав. – Понимаете ли вы, что натворили?

Она через силу разжала стиснутые в ниточку губы и ответила почему-то шепотом и каким-то бесцветным голосом:

– Я вынуждена… Другого выхода не было…

– Почему? Ситуация обычная – поцапались между собой двое офицеров, один из них превысил власть, потому что закружилась голова от выпитого… Вот и все!

– Вчера я печатала приказ о розыске и аресте советского разведчика Лотара Краузе… Мюллер назвал это имя… Что я должна была делать?.. Советоваться с вами, Алексей Васильевич?

– Так, – протянул Владислав, – теперь ясно. – Он кивком показал на «вальтер», к которому словно прикипели белые, тонкие пальцы Кристины: – Ваш табельный?

– Нет, это его пистолет, Мюллера… Он только что подарил мне его, как военный сувенир… В машине, когда ехали…

– Шофер видел?

– Он обходился без шофера…

– Значит, в машине…

– Никого, – закончила за него Кристина.

– Хорошо. От пистолета избавьтесь так, чтобы его невозможно было найти. Труп я заберу с собой, машину тоже, чтобы создать впечатление, что Мюллер возвращается: я не сомневаюсь, что кто-то вас обоих в машине все же видел и запомнил. Мюллер – птица заметная… Да и вы, Марийка, тоже…

– А как же вы, Алексей Васильевич?

– Обо мне не беспокойтесь. С первой подвернувшейся частью отправлюсь на передовую. Путь недлинный. А там махну к нашим…

Неожиданно в дверях возникла Варвара Ивановна, увидела на полу труп немца, пистолет в руке немки. Хозяйка побледнела, схватилась за сердце, не помня себя, подалась назад.

– Хальт! Стоять! – решительно подняла на нее пистолет Кристина. – Что с ней делать? – спросила Владислава.

Он мягко взял ее за руку, разжал пальцы.

– Отдайте лучше пистолет мне, Кристина. Вы слишком возбуждены. Это нехорошо – еще натворите беды. Нервы надо держать в стальной узде. – Он едва заметно усмехнулся и сказал, обращаясь к обеим женщинам: – Только без лишних эмоций – тут все свои…

– О Господи! – тихим стоном вырвалось у хозяйки.

– Спокойно, Варвара Ивановна, спокойно… Снаружи ничего подозрительного не заметили?

– Тихо, никого не видно. Темно, хоть глаза выколи… – Она проговорила это и невольно прикрыла ладонью рот, взглянув на убитого, лежащего навзничь с открытыми стеклянными глазами.