Текст книги "Торговая политика России"

Один из исследователей экономистов, занимавшихся проблемой упадка Испании, формулирует положение иначе и притом в терминах, которые дают если не решение, то, по меньшей мере, заключают наукообразную постановку проблемы, а не лишенный связи набор отдельных черт. Это автор немецкого исследования экономического упадка Испании М. Бонн, ученик Л. Брентано. «Испания нашла рынок сбыта, собственно говоря, не созрев для него. Были заметны только слабые зачатки законодательства, направленного на расширение производства. Внезапный поворот событий, созданный открытием Америки, и, следовательно, расширением рынка, привел к тому, что не производство господствовало над рынком, а рынок господствовал над производством»[72]72
  Bonn M. Spaniens Niedergang wahrend der Preisrevolution des 16. Jahrhunderts. Ein induk-tiver Versuch zur Geschichte der Quantitatstheorie. Stuttgart, 1896. S. 144.


[Закрыть]. Спрашивается, однако, почему это плохо? Уже А. Смит учил, что сбыт управляет производством; да и вообще нельзя понять всю историю промышленности, упуская из виду то обстоятельство, что размеры рынка определяют размер, интенсивность и характер производства, а в силу этого и характер социальных отношений. В цитированных словах содержится только постановка проблемы, но никакого объяснения ее не дано. Тот же автор продолжает: «Производству отнюдь не удалось удовлетворить требованиям расширившегося рынка. Цены непрерывно росли; с этим ростом цен общество, затронутое им, хотело бороться. Но как? Так же, как во всех других областях жизни, так и в торговой политике прогресс состоит преимущественно в подражании». Кому же надлежало подражать? «Не существовало, – продолжает Бонн, – никакого образца, от которого можно было бы научиться, что следует делать производству, которое готовится и готово к завоеванию мелких рынков, но внезапно натыкается на рынок, спроса которого оно не может удовлетворить». Тут создалось положение, парадоксальное с точки зрения меркантилизма.

В 1548 г. законодательное собрание – кортесы – петиционируют перед королем в таких выражениях: «Дела дошли до того, что народ Испании не может далее выносить этого: так сильно повысились цены. Изыскивая средства против этого, мы узнали, что большой вывоз товаров из Испании в Индию (т. е. в Вест-Индию, в Испанскую Америку) вредит не только нашей стране, но также и прежде всего самой Индии». «Так как обе страны могут обходиться своими товарами, то мы просим Ваше Величество запретить вывоз из нашей страны в Индию». В частности, кортесы петиционируют о том, чтобы сукно, шелк, кожи, железо, сталь не вывозились в Индию.

Неужели это была меркантилистическая политика? Нет, с точки зрения экономической и государственной сути меркантилизма подобная политика – абсурд. В интересах чего должен был быть ограничен вывоз товаров из Испании? В интересах понижения цен товаров, следовательно, в интересах потребления. Ведь мы знаем, что в то время, как запрещался вывоз и правительство регулировало качество испанских товаров, привоз иностранных товаров широко разрешался[73]73
  Ibid. S. 146.


[Закрыть].

Кортесы добились своего. В 1552 г. вывоз всех испанских товаров был чрезвычайно затруднен, если не совсем запрещен, между тем как ввоз самым опасным образом был поощряем. В то время как испанский шелк ни в какой форме не мог быть вывозим из Испании, ввоз шелковых изделий в Испанию был совершенно свободен. Еще хуже сложилось дело для шерстяного ткачества. Иностранные ткачи были свободны от всякой регламентации, между тем как для производимых внутри страны тканей она была не только сохранена, но испанским ткачам было даже запрещено производить самые тонкие и потому самые дорогие сукна. Другой немецкий исследователь К. Геблер, занимавшийся той же экономической проблемой упадка Испании, говорит, что упомянутые запрещения были установлены ради того, чтобы оградить народ от бесполезных трат[74]74
  Hdbler K. Die wirtschaftliche Blute Spaniens im 16. Jahrhundert und ihr Verfall. Historische Untersuchungen. Berlin, 1888. S. 62–63.


[Закрыть].

Любопытно, что эта политика, являющаяся меркантилизмом навыворот, сходила и сходит до сих пор за политику «меркантилистическую». Эволюцию испанской экономической политики от охраны производства к охране потребления можно иллюстрировать следующей исторической справкой. В 1491 г., при Фердинанде и Изабелле был издан закон, повторенный в 1534 г., закон, который разрешал ввоз иностранных товаров под условием соответственного вывоза испанских товаров. В 1553 г. всякого вывозившего из Испании известное количество шерсти обязывали взамен ее ввозить некоторое количество сукна и холста.

Таким образом, мы видим, что под влиянием, идущим из недр самого общества, по инициативе общества, возникает политика, которая диаметрально противоположна меркантилизму и которую мы можем охарактеризовать как политику ограждения потребления, а не ограждения производства. И Геблер, который, впрочем, неясно представлял себе экономическую проблему, так как смысл явлений, о которых он говорил, оставался ему темен, все-таки правильно подчеркивает, что законы 1552 г. «составили эпоху в развитии испанского хозяйства». Ибо «они устранили большую часть тех преград, которые сдерживали ввоз», и «эти преграды никогда с прежней строгостью не были вновь воздвигнуты».

Тут нужно сделать одно, не лишенное общего значения, историческое наблюдение, которое я попытаюсь обобщить в историко-психологическую характеристику. Замечательно – и этот факт в его общем значении до сих пор не оценен ни историками, ни экономистами, – что политически и экономически пали не меркантилистические страны, упражнявшие политику протекционизма, т. е. политику поощрения производства. Наоборот, пали государства, где государственная власть в ту эпоху, когда складывались новые экономические, т. е. производительные силы, и формировался новый «экономический» человек, создалась новая хозяйственная и социальная психология, была мобилизована в целях охраны потребления, а не производства.

Под эту общую характеристику подпадает и экономическая политика другого государства, которое, в конце концов, в силу целого ряда и внешних неблагоприятных условий претерпело полный упадок и утратило свое государственное бытие. Мы имеем в виду Польшу, где в XVII в. в интересах известных классов практиковалась та же политика охраны потребления, а не охраны производства. Вот как характеризует этот процесс новейший историк общественного строя Польши в ту эпоху С. Кутшеба: «Торговля переходит в руки шляхты, которая теперь уже сама, непосредственно, вывозит свой скот, золу, хлеб и т. д…Торговля польских городов ограничивается посредничеством в привозе товаров из-за границы. Отсутствие охранительных пошлин убивает цеховую промышленность, иностранные товары заливают рынки, цехи падают все сильнее»[75]75
  Кутшеба С. Очерк истории общественно-государственного строя Польши / Пер. с польского. СПб., 1907. С. 137.


[Закрыть].

Важно в этих словах то, что политика охраны потребления, за которую стоят определенные общественные классы, подрывает уже существовавшую промышленность. Таким образом, политика не потенцирует промышленных сил страны, не толкает их вперед, а даже их разрушает. Тут мы можем нащупать историко-психологическую основу меркантилизма и протекционизма вообще, которая объясняет нам мировое экономическое значение этой системы. Это объяснение можно выразить в форме такого краткого рассуждения.

Когда государство в качестве концентрирующей общественные силы организации поощряет производство, оно берет человека, как хозяйственную величину, за самую активную его сторону, оно идет навстречу тому элементу в человеке, который выполняет творческую функцию в хозяйстве. А в то время, когда концентрированная в государстве политическая сила общества проводит политику ограждения потребления, как такового, то она берет хозяйственного человека за его пассивную сторону, не толкая его вперед, не поощряя его активной приобретательской стороны, а поощряя его пассивную сторону, выражающуюся в той сфере хозяйственной деятельности, которая объединяется под наименованием потребления. И не случайно, что там, где мы видим политику ограждения потребления, там носителями этой политики являются более пассивные, более косные в экономическом смысле аграрные классы, со слабо выраженной приобретательской психологией. Ясно это сказалось в Испании; то же самое, но не столь ясно, обнаружилось и в Польше. Стало уже общим историческим местом то положение, что шляхта погубила Польшу. Я не считаю себя настолько компетентным, чтобы поддерживать это положение в общей форме, но несомненно, что политика ограждения потребления диктовалась интересами земледельческого класса, которому в развитии народного хозяйства не принадлежит вообще творческая движущая роль.

В том, что государственная политика меркантилизма, общее протекционизма, в те эпохи, когда она является творческой силой, берет человека за его активную сторону и толкает вперед, – в этом историческая роль протекционизма вообще. И когда мы обратимся к конечному этапу этого процесса, к тому, как пал протекционизм в Англии, то мы увидим, что совсем не те интересы потребления, как таковые, которые так назойливо подчеркивались и подчеркиваются в литературе, не экономически пассивные интересы определили падение протекционизма в Англии. Интересы самого производства создали английскую свободу торговли. Английское фритредерство не есть выражение интересов английского потребителя, а есть выражение окончательной зрелости, окончательного подъема английского производства, которое не только уже не нуждается в подпорках протекционизма, а, наоборот, в интересах удовлетворения своей безграничной активности сбрасывает с себя путы всякой охраны.

Такова одна сторона исторической и психологической проблемы протекционизма. Но есть другая сторона, другой вопрос, который возникает при рассмотрении этой проблемы. Этот вопрос, конечно, тесно связан с тем, что только что развито и подчеркнуто нами, но в нем есть и свое содержание, и свой интерес.

Часто стремятся свести историческое объяснение протекционизма к действию известных могущественных классовых интересов. Это верно в отношении определенного отрезка времени, верно, например, в отношении современных Германии, России, Соединенных Штатов. Однако подобное объяснение в применении к генезису протекционизма не только не достаточно, но и неверно по существу. Это объяснение наталкивается на одно непобедимое возражение. А именно: те общественные силы, те классовые элементы, которые предполагаются творцами протекционизма, исторически в сущности являются продуктом этого протекционизма, а не его творцами. Таким образом, историческое объяснение протекционизма из классовых интересов, насилуя факты, представляет один из тех примеров, когда нельзя объяснять известного экономического процесса из классовой структуры общества, когда только насильственным образом, софистическими построениями можно создать видимость такого объяснения, но не более. Протекционистская система потому исторически не может быть объяснена как выражение торжества определенного экономически более сильно класса, что протекционистская система есть сама не результат этой экономической силы класса, а наоборот. (К. Маркс отмечал это в «Капитале», не вдумываясь в социологическую суть проблемы, что естественно, так как одно лицо не может вдумываться в слишком большое количество вопросов). Она есть одно из тех орудий, которые перемещают реальную экономическую силу из одних экономических слоев общества в другие.

На том, какое общее решение проблемы будет дано, если мы примем такую постановку вопроса, мы теперь и остановимся.

При рассмотрении исторических проблем торговой политики я остановился на характеристике и уяснении того основного явления торговой политики, которое известно под названием протекционизма, или иначе системы таможенного покровительства. Последнее словосочетание суживает, однако, понятие протекционизма, потому что охрана производства может осуществляться не только средствами таможенного покровительства. Я уже подчеркнул то основное положение, которое вытекает из более глубокого рассмотрения исторической проблемы торговой политики и состоит в том, что протекционизм имеет крупное прогрессивное значение в развитии производительных сил, так как он берет человека за его активную сторону, как производителя продуктов или, выражаясь общее, как приобретателя. Конечно, можно сказать, что протекционизм дает производителям незаслуженную премию и что эта незаслуженная премия скорее побуждает к пассивности, чем к активности в хозяйственной деятельности. Эта сторона дела является, однако, уже вопросом факта, вопросом исторической комбинации целого ряда психических условий, душевных свойств, в зависимости от которых избыток, получаемый благодаря покровительству хозяйствующим субъектам, усыпляет или, наоборот, возбуждает их хозяйственную энергию.

Совершенно независимо от этого специального вопроса, который по отношению к общему вопросу всегда является вопросом частным, решаемым в зависимости от конкретной комбинации фактов, мы смело можем сказать, что производство, приобретение, добывание дохода представляет собой активную, творческую сторону хозяйственной деятельности, потребление же и затрачивание доходов представляет ее пассивную сторону. Быть может, в этом и лежит разгадка того факта, что всегда бывает легче мобилизовать интересы производителей, чем интересы потребителей. Будучи, на первый взгляд, парадоксальным, этот факт между тем постоянно встречается в истории хозяйственного быта и в современной жизни. В то время как общество разделяется на целый ряд производительных групп, интересы которых в известном смысле сталкиваются и при данной экономической системе абсолютно никогда не могут быть примирены, оно, по-видимому, должно было бы объединиться могущественным потребительским интересом. На самом же деле мы видим, однако, что этот общий потребительский интерес пасует перед интересом производителей, разделяющих общество на известные группы. Это явление, как я уже намекнул, стоит в связи с психологическим различием, существующим между производством и потреблением, общее сказать, между добыванием дохода и его истрачиванием.

Исторически протекционистская система падает там, где в силу роста общественного хозяйства происходит совпадение интересов производителей и потребителей, там, где они сливаются. Теперь, например, трудно сломить свободу торговли Англии. Сделать это – значило бы не только обезоружить пассивные интересы потребителей, но подорвать и те активные интересы производителей, которые связаны со свободой торговли. И производители, и потребители привыкли к ней, так как она утверждена целыми десятилетиями, и самое отрицание ее теоретически мыслится как посягательство на что-то окончательно установившееся, непререкаемо признанное национальным экономическим сознанием. Это одна сторона общей проблемы протекционизма.

Другая сторона этой проблемы сводится к вопросу о конкретной роли протекционизма в процессе экономического развития отдельных стран. Прежде всего здесь нужно сделать одно общее замечание.

Конечно, таможенное покровительство является важным фактором промышленного развития страны. Но мне думается, что всегда с известным правом можно утверждать, что оно является более важным фактором в психологическом смысле, чем в реально экономическом. Значение этого фактора для судеб промышленности преувеличивается как противниками, так и защитниками протекционизма. Гораздо важнее те общие условия экономического развития или, точнее, те изменения в этих условиях, которые не зависят от установления обществом охранительных норм, составляющих содержание протекционизма. Изменения в этих условиях имеют гораздо большее и прямо решающее значение для процветания и падения как отдельных отраслей, так и всей промышленности в целом. Таким образом, постановка на очередь вопроса о таможенном покровительстве, как о задаче экономической политики государства, и условия успешности этого вида государственного вмешательства зависят от других, более коренных моментов экономического развития. Такими моментами являются: степень населенности страны, степень развития ее производительных сил и производственных отношений, наконец – и это нужно иметь в виду – естественные и географические условия страны.

Ввиду практической важности и огромного теоретического интереса протекционизма мы теперь попытаемся установить в общих чертах социально-культурный смысл этого крупного явления. При разрешении поставленного вопроса всего правильнее отправляться от некоторых общеизвестных фактов и попытаться углубиться в их смысл.

Во всех культурных государствах вопрос о таможенном покровительстве является предметом более или менее сильной борьбы между аграрными и промышленными классами. Общая схема исторического развития этой борьбы и, следовательно, развития таможенного покровительства в более или менее развитых обществах представляется так (это представление верно, по крайней мере, для новейшего времени в отношении большинства культурных стран; есть, правда, некоторые важные уклонения от этого правила, но я строю эту схему, не стремясь охватить ею всех конкретных проявлений протекционизма, а желая только ярче осветить вопрос о протекционизме вообще).

Пока в стране преобладает земледелие или, по крайней мере, земледельческие продукты не ввозятся, а вывозятся, аграрные классы, сами не нуждаясь в покровительстве, настроены в духе свободной торговли. Это положение не абсолютно; ему отчасти противоречит факт аграрного протекционизма в Англии, хотят этот последний, при всем его значении для Англии, не был всесильным, а аграрные классы в целом ряде отдельных вопросов (например, в вопросе о вывозе шерсти) были побиты промышленниками. Наоборот, сравнительно слабые – слабые численно и в смысле реального развития производительных сил и силы сопротивления по отношению к иностранной конкуренции – промышленные классы в этой стадии являются решительными сторонниками таможенной охраны и всячески стараются ее усилить и раздвинуть.

Дело меняется, когда аграрные классы начинают, в свою очередь, нуждаться в покровительстве. Тогда между ними и промышленными классами устанавливается протекционистское единомыслие. Различие интересов забывается ради повелительно выдвигающейся основной цели, на которой сходятся обе ссорящиеся стороны: добиться признания и возможно большего осуществления принципа «охраны национального труда» вообще. Это, так сказать, момент компромисса между руководящими и в то же время антагонистическими классами. Аграрные классы, конечно, по общему правилу, страдают от покровительства обрабатывающей промышленности, но они сознают необходимость принести жертвы для того, чтобы достигнуть главного – покровительства земледелию, и вступают в компромисс с промышленной буржуазией. Новейшая протекционистская эра Германии с таможенной реформой О. Бисмарка (с 1879 г.) представляет нам наиболее яркий образец такого протекционистского компромисса между аграрными классами и промышленной буржуазией.

Наконец, промышленность крепнет и перестает сама нуждаться в покровительстве, а, наоборот, сама становится могущественно заинтересованной в наибольшей свободе обмена, так как такая свобода сулит открыть ей все внешние рынки или, по крайней мере, в наивысшей степени облегчить сбыт на них товаров. Этот случай не имеет абстрактного значения; нельзя сказать, чтобы он всегда воспроизводился при аналогичных условиях. Но под эту схему подходит классический случай торжества принципа свободы торговли в Англии, когда буржуазия становится фритредерской, а аграрные классы, в интересах самосохранения, решительно поддерживают протекционизм. Этот конфликт Англия пережила более 50 лет тому назад, и в 1846 г. с отменой хлебных пошлин он кончился полным поражением аграрных классов. Германия, по-видимому, недавно приближалась к такому же конфликту, который очень резко обозначался в общественном сознании и до сих пор резко разделяет партии, и сила которого отчасти маскируется разного рода другими привходящими политическими и социальными антагонизмами, но который развернулся бы во всю ширь, если бы последних не существовало, и политический строй Германии давал бы возможность развернуться всем политическим силам. Во Франции, где фритредерство никогда не имело настоящей почвы, но очень крикливо выражалось в литературе, протекционистский компромисс аграрных и промышленных классов стабилизирован на вечные времена, так как хозяйственное состояние Франции также известным образом стабилизировалось: оно относительно неподвижно, неподвижно в сравнении с другими странами вследствие отсутствия прироста населения.