Текст книги "Торговая политика России"

Наше отечество находится приблизительно в той стадии экономического развития на современных началах, в которой аграрные классы проникнуты более или менее определенным фритредерским духом и враждебны протекционизму. Было бы в высшей степени поверхностным – это означало бы дилетантизм в экономических вопросах – считать русское фритредерство просто направлением интеллигенции, в числе прочих свобод увлекающейся и свободой торговли. Конечно, свобода торговли выдвигалась у нас всегда во имя потребительских интересов, но не это придавало классовую окраску фритредерству, а то, что за ним стоял господствующий аграрный класс. Русское фритредерство является выражением интересов того класса, который в своем лице активно представляет наиболее исконный «промысел» страны. Поэтому русское фритредерство не менее русского протекционизма могло бы притязать на именование «национального» направления, тем более, что большинство русского населения принадлежит к аграрному классу. Вследствие этого интересы большинства населения, если брать их в самом простом, вульгарном смысле интересов населения, как покупателей и потребителей, должны бы требовать возможно полного проведения принципа свободы торговли в русской торговой политике.

Что же мы наблюдаем в России? Аграрный земледельческий класс пользуется у нас в государстве таким огромным весом, известная часть его, принадлежащая к дворянскому сословию, обладает такими огромными юридическими преимуществами перед всем прочим населением, что существование в нашей стране строго протекционистской системы, противоречащей аграрным интересам, может представляться чистейшей загадкой. Отчасти эта загадочность отражается и в литературе. Действительно, как часто раздавались и раздаются у нас голоса (теперь этот вопрос отступил на задний план и утратил свою остроту в силу ряда временных обстоятельств и, главным образом, в силу того, что торгово-политическое положение закреплено торговыми договорами и никаких практических проблем торговой политики теперь почти не выдвигается и т. д.), приглашающие порвать с «неестественной» и прямо убыточной для страны торговой политикой и в интересах земледельческого населения бросить на произвол судьбы искусственно порожденную и вскормленную промышленность, высасывающую из страны все жизненные соки? Эти голоса раздаются не только со стороны не влиятельной в государстве интеллигенции; часто они принадлежат лицам, занимающим влиятельное положение на верхах бюрократии и общества, принадлежащим к правящим классам и представляющим его интересы. С этой точки зрения постоянно велась борьба с политикой С. Ю. Витте как со стороны аграрных элементов, стоящих вне бюрократии, так и со стороны самих бюрократов, отстаивавших интересы аграрных классов (П. Х. Шванебах). Тем не менее самый факт, что, начиная с царствования Петра I, когда Россия вступила в экономическую семью европейских государств, у нас держится протекционистская система, является загадкой, требующей разрешения.

Попытаемся дать себе отчет относительно того, на каких реальных устоях основывается существование протекционизма в тех странах, где интересы большинства населения, как потребителя, находятся в противоречии с этой системой.

Когда говорят, что протекционизм обогащает отдельных предпринимателей, то, высказывая неоспоримую истину, справедливо указывают и на то, что он поднимает одни классы населения за счет других. Но спрашивается: почему же одни, не только властвующие, но и, несомненно, более многочисленные и могущественные классы должны поступаться своими интересами в пользу других? Вульгарный ответ на это, гласящий, что этим «другим» приходит на помощь государственная власть и политика государства, в данном случае таможенный протекционизм, определяется неправильным, ошибочным взглядом на условия экономического развития и народного благосостояния. Итак, нам предлагают верить в то, что экономическое развитие страны и промышленная политика государства определяются заблуждениями государственных деятелей, отдающих свою власть и свое влияние на служение интересам отдельных лиц и немногочисленных групп, в ущерб большинству населения.

Такое объяснение, на первый взгляд, может показаться весьма удовлетворительным и весьма радикальным, но если в него вдуматься, то, конечно, его нельзя признать верным: им нельзя удовлетвориться при теоретическом рассмотрении такого крупного исторического явления, как протекционизм. Я уже упомянул, что всякая попытка объяснить протекционизм как факт, выражающий собой борьбу классов, приводит к необходимости дать ответ на проблему: почему немногочисленный вначале класс буржуазии оказывается в силах подчинить себе и своим интересам более могущественные и более многочисленные аграрные классы и при помощи государственной власти навязать стране протекционную систему? Словом, почему слабый класс одерживает верх над сильным?

В таких случаях часто говорят, что фактическая сила находится уже в руках этого класса и что он, в действительности, не слабый, а сильный. Но в данном случае это совершенно неверно. Я уже подчеркнул, что протекционная система не есть результат имеющейся уже налицо силы класса, заинтересованного в протекционизме, а есть одно из тех орудий, которые перемещают реальную экономическую силу из одних слоев общества в другие, т. е. в начальные эпохи промышленного развития протекционизм вовсе не служит показателем уже совершившегося перемещения социальной силы. Таким образом, указание на факт классовой борьбы не устраняет «загадки», а усложняет ее. При таком положении проблема может быть выражена в таком вопросе: каким образом общественная сила, которая, как таковая, вся или большей своей частью находится в будущем, может управлять настоящим и изменять его?

В отношении этого вопроса сторонники протекционизма обыкновенно приводят аргумент об общегосударственной полезности протекционной системы и вызываемом ею промышленном развитии страны. Эта ссылка опровергается часто как буржуазно-лицемерная. Но следует сказать, что к ней, пожалуй, применим тот афоризм, по которому и самая дурная книга содержит крупицу истины, и который мы можем развить в более общую формулу, гласящую, что и самое ложное мнение может содержать серьезный намек на истину.

Если мы теперь действительно задумаемся над тем, что представляет собой совокупность явлений, которая приводит к развитию протекционизма, то мы можем сказать, что промышленная буржуазия потому диктует и может диктовать стране протекционизм, что экономическое развитие, одним из необходимых исторических условий которого является протекционизм, знаменует собой переход к высшей хозяйственной системе сравнительно с тем земледельческим укладом, на смену которого идет эта новая хозяйственная система. Она представляет из себя высшую ступень, так как подымает производительность труда («производительные силы») в стране, разнообразит этот труд путем широкого общественного разделения и всем этим повышает емкость национальной территории по отношению к населению, т. е., выражаясь проще, дает возможность на этой территории существовать большему, чем прежде, числу людей. Таким образом, нам станет ясным, что борьба общественных классов всегда происходит на объективной, материальной почве борьбы различных хозяйственных систем, борьбы, в которой верх одерживает высшая, более производительная система. Чтобы понять изучаемое явление, мы должны принцип классовой борьбы подчинить принципу роста производительных сил. С точки зрения этого последнего принципа оказывается, что протекционизм побеждает совершенно неизбежно, как более производительная система национальных экономических сил, и этому соответствуют те психологические соображения, которые я развил выше.

Класс, являющийся носителем этой высшей системы, обнаруживает и качества, необходимые для борьбы и победы в процессе смены экономических форм. Один либеральный немецкий экономист, хорошо изучивший хозяйственную жизнь России, Г. фон Шульце-Гевернитц высказал следующее, на первый взгляд парадоксальное, суждение: «Московский фабрикант – первый русский европеец». В этом мнении, не совпадающем с нашим представлением о Тит-Титычах, заключается глубокая истина, которую не следует игнорировать. В нем, в сущности, выражается тот факт, что промышленная буржуазия представляет в своем лице более высокую степень хозяйственного развития страны и в своем хозяйственном поведении обнаруживает больше европейских черт, чем классы аграрные. Этому соответствует в русской истории тот факт, что, несмотря на все старания государства в XVIII в. сосредоточить промышленное предпринимательство в руках аграрного класса, оно ускользнуло из его рук, ибо он оказался неспособным к этой экономической функции, требующей более высоких экономических свойств.

Из этой общей, историко-философской точки зрения на протекционизм вытекают и некоторые конкретные выводы, которыми мы можем со значительным основанием руководиться, как известными направляющими идеями при конкретной оценке протекционизма в тот или иной исторический момент, в той или другой стране.

После того общего обзора, который я посвятил социальной сущности торгово-политических проблем, я перехожу к тем вопросам, которые связаны, так сказать, с техникой этой отрасли экономической политики государства.

Если вы возьмете в руки современный таможенный тариф любого государства, то получите довольно объемистую книгу с довольно сложным, с одной стороны, и, с другой, с довольно простым содержанием. Этот современный таможенный тариф бесчисленным количеством переходных ступеней соединен с мероприятиями государства, которые по существу имеют очень мало общего с книгой, которая у вас в руках.

Когда вы обратитесь к русскому таможенному тарифу, то у вас окажется в руках книга в 175 страниц. Вот официальное издание русского таможенного тарифа по европейской торговле – издание Министерства торговли и промышленности: «Таможенные тарифы по европейской торговле (общий и конвенционный) с изменениями и дополнениями по 16 февраля 1906 г. СПб. 1906 г.». Хотя это издание официальное, но, в сущности, это не то, что юрист бы назвал официальным изданием закона. Юрист должен обратиться к «Собранию узаконений и распоряжений правительства» или к «Полному собранию законов». Для практики, однако, совершенно достаточное «официальное» значение имеет и то сводное издание, которое на основании разных первоначальных и имеющих аутентическое значение актов составляет Министерство торговли и промышленности для пользования должностными лицами и широкой публикой.

Если мы сначала беглым образом рассмотрим этот русский таможенный тариф начала ХХ в., то увидим, что он представляет собой чрезвычайно специализированный список разного рода товаров, которые распадаются на три основные группы. Последние приводятся по литерам: А. Роспись товарам привозным – это допущенные к привозу товары. В. Роспись товарам, запрещенным к ввозу. С. Роспись товарам отпускным – в ней указаны немногие товары, подлежащие обложению при вывозе из России.

Две первые группы (товары, допущенные и запрещенные к ввозу) объединяются в том отношении, что по отношению к ним существует сплошная нумерация; они составляют 241 номер в этом тарифе по европейской торговле. Товары же отпускные предусматриваются таможенным тарифом всего в 11 номерах.

Спросим себя, что представляет из себя этот список? Этот список есть перечисление товаров с обозначением тех сборов, взимание которых приурочивается к ввозу этих товаров. И мы видим, как постепенно, по мере развития, с одной стороны, производительности народного хозяйства и, с другой – таможенного обложения, разрастается этот список.

Когда был составлен новый, теперь уже функционирующий германский таможенный тариф, он вызвал, как известно, ожесточенную борьбу общественных сил. Он был объектом упорной борьбы и в германском народном представительстве. Выработан он был в такой специализированной форме, что совершенно справедливо утверждали, что для того, чтобы не допустить превращения этого проекта в закон, достаточно добросовестно обсуждать его по статьям, разбирая отдельно каждую его статью, так как подобное обсуждение статей при их огромном количестве явилось бы… обструкцией. Этому обсуждению по потребному для него количеству времени не было бы конца-края. В первоначальном проекте германского тарифа было 1365 номеров (статей); в окончательном проекте, ставшем законом, – 946 номеров. Но число ставок, т. е. обозначений товаров, которым противостоит обозначение размера пошлины, гораздо больше, а именно 1447[76]76
  Ср.: Wirminghaus A. Der Entwurf eines neuen Zolltarifgesetzes nebst Zolltarif fur das Deutsche Reich // Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik. Folge III. Band 22. 1901. Heft 5. S. 593–626.


[Закрыть]. Я отметил этот факт, чтобы иллюстрировать чрезвычайную сложность современных таможенных тарифов. С другой стороны, развитие фритредерской политики в Англии привело к чрезвычайному упрощению английского тарифа. В 1789 г. он состоял из 1250 ставок, которые в 1845 г. сократились до 590 и в 1862 г. – до 44.

Спросим себя: откуда развился, какие корни, какие наслоения имеет этот инструмент, при помощи которого осуществляется, с одной стороны, косвенное обложение (об этом детальнее вы узнаете в финансовом праве) и, с другой стороны, охрана отечественного, национального производства?

Вопрос этот в литературе до сих пор является очень слабо разработанным, до сих пор не существует, строго говоря, ни одной сколько-нибудь удовлетворительной обобщающей работы по истории таможенного обложения, как такового. Существуют истории разных национальных таможенных обложений, но нет по этому вопросу общего труда, который трактовал бы этот вопрос с полной ясностью.

С другой стороны, несомненна историческая связь того обложения, которое в настоящее время практикуется как таможенное обложение, с разного рода пошлинами в точном смысле слова. Финансовая наука называет, как известно, пошлинами в тесном смысле слова те сборы, которые государственная власть или вообще всякая управомоченная власть взимает в возмещение известного рода услуг, оказываемых этой властью населению. Но это только один корень таможенного обложения.

В новейшее время была сделана в нашей русской литературе попытка дать весьма широкую теорию происхождения таможенного обложения. Автор ее, исходя из фактов взимания разного рода пошлинных в тесном смысле слова сборов, пытается установить, что в сущности таможенные пошлины возникли первоначально из грабежа, или обирательства, которое практиковалось сильными людьми в средневековой Европе. Эта теория выставлена русским экономистом И. М. Кулишером в его работе «Очерки по истории таможенной политики»[77]77
  Кулишер И. М. Очерки по истории таможенной политики // Русское Экономическое Обозрение. 1902. № 10. С. 47–68; № 11. С. 77—104. [См. также: Кулишер И. М. Основные вопросы международной торговой политики. 4-е изд. М.: Социум, 2002; 5-е изд. М.; Челябинск: Социум, 2016.]


[Закрыть].

Эта теория, однако, с одной стороны, совершенно не считается с фактами таможенного обложения, существовавшего в «классической древности». Таможенное обложение практиковалось в греческих государствах-городах и в Римской империи[78]78
  Ср.: Эд. Мейера и Г. Дессау о финансах Греции и Рима в Supplementband к 1-му изд. Handworterbuch der Staatswissenschaften (Jena, 1897); русский перевод в изд. М. И. Водовозовой: Очерки из экономической и социальной истории древнего мира и средних веков / Пер. с нем. под ред. В. Э. Дена. СПб., 1899. С. 163–203. О таможенных пошлинах в Римской империи см.: Ростовцев М. И. История государственного откупа в Римской империи: от Августа до Диоклетиана. СПб., 1899.


[Закрыть], где совершенно не существовало тех условий феодального разбойничества, на которых строит свою теорию И. М. Кулишер. Эта теория прикрепляется, я бы сказал, прицепляется к мелочным анекдотическим сторонам процесса. Конечно, в средние века, в эпоху кулачного права и феодальных разбоев в гомерических размерах применялись всякого рода насилия. Но как бы они ни были велики, было бы столь же верно говорить, что таможенное обложение выросло из обирательства сильными людьми торговцев, передвигающихся через их территорию, как на основании всем известных фактов русской жизни утверждать, что в современной России главная функция полиции, как института, состоит в том, чтобы производить экспроприации. По фактам, имеющим чрезвычайно важное показательное значение для тех или иных сторон жизни, но не относящимся к сущности дела, а представляющим особого рода злоупотребления, облегчаемые всей обстановкой, в которой разыгрываются эти факты, нельзя заключать о существе явлений.

На самом же деле тем основным моментом, который мы должны поставить во главу угла при генетическом объяснении таможенного обложения, – в процессе его развития мы можем различать несколько наслоений – должен служить совершенно другой факт, который обнаруживается и там, где мы имеем дело с условиями чрезвычайно примитивными, гораздо менее сложными, чем условия европейского средневековья. А именно, первоначально, и принципиально, и исторически в таможенном обложении мы видим полную неразличимость внутренних и внешних пошлин. Принципиально с точки зрения той эпохи, в которую возникло таможенное обложение, внутренние и внешние товарные сношения различаются не по товарам, а по лицам. По отношению же к товарам наблюдается полная неразличимость, чуждая современности. Более того, персональная система торгово-политических мероприятий в иных случаях практически прямо благоприятствовала товарам иноземного происхождения (в некоторых случаях, в силу указанного привилегирования иноземцев, диктовавшегося фискальными интересами, часто практиковалось дифференциальное обложение в пользу иноземцев, а не в пользу своих подданных). Если мы будем помнить этот факт – первичную принципиальную неразличимость с точки зрения обложения внутренней и внешней торговли – помнить, что обложение товара совершалось независимо от его происхождения, товар облагался как таковой или, правильнее сказать, обложению подлежал акт продажи, акт предложения товара на рынке, то из этого общего положения мы должны вывести совершенно другую конструкцию генезиса таможенного обложения, чем та, которую предложил И. М. Кулишер.

Имея в виду это общее положение, совершенно естественно, если, начав размышлять о всей совокупности условий, при которых происходила торговля в те эпохи, мы нащупаем связь таможенного обложения с совершенно другим, гораздо более общим и имеющим большее принципиальное значение институтом старого строя торговли. А именно, таможенное обложение товаров на первых порах торговли стоит в теснейшей связи с так называемым «рыночным правом» (Marktrecht).

«Рыночное право» означает, что над тем местом, где протекает товарный обмен, и над той совокупностью отношений, которые складываются при обмене и по поводу обмена товаров, признается известное верховенство «господина» этого рынка (Marktherr), власть, дающая ему возможность регулировать и эксплуатировать в финансовом отношении торговый оборот. С точки зрения этого рыночного права, или рыночной регалии, совершенно объяснима первоначальная неразличимость, принципиальная слитность внутренних и внешних таможенных пошлин и полная слитность таможенного обложения со всякого рода торговыми сборами вообще.

Первоначально всякого рода таможенное обложение и обложение привозимых извне товаров, поскольку мы не встречаем простого и прямого отрицания права иноземцев вступать на данную территорию и вести какие-либо сношения с местным населением, являлось таким же осуществлением рыночной регалии, как и все прочие торговые сборы.

Не просто странно, а прямо несообразно объяснять происхождение таможенных сборов из грабежа, практиковавшегося феодалами Западной Европы в средние века, когда мы имеем картину междуплеменных торговых сношений, при которых осуществляется и в очень явственные формы отливается рыночная регалия в современной Африке в условиях гораздо более первобытных, чем условия, имевшие место в Европе средних веков. В современной Африке чрезвычайно развиты рынки и рыночные сношения между разными племенами, и на этих рынках власть предъявляет и осуществляет совершенно определенные права регулирования и обложения[79]79
  Ср.: Schurtz H. Das afrikanische Gewerbe. Leipzig, 1900. S. 120–121.


[Закрыть].

Из этого простого, но кардинального для всей эволюции таможенного обложения факта вытекает и другой факт, с которым мы должны считаться в истории таможенного обложения.

«Таможенная территория» и «таможенные границы» – понятия, тесно связанные между собой, – это явления или учреждения, которые развиваются лишь постепенно в процессе дифференциации внешнего обложения товаров от внутреннего, в процессе, так сказать, экономической и финансовой интеграции внутри данной территории и экономической и финансовой дезинтеграции, разобщения различных территориальных и национально-государственных целых.

Из разного рода курсов вам известно, как долго существуют внутренние таможенные пошлины. В России они падают лишь во второй половине XVIII в. Во Франции, несмотря на сознательные усилия государственной власти, которые имели в виду создание юридического единства государства и при помощи средств единого централизованного государства стремились поднять на высшую ступень производительные силы страны, во Франции создание единой таможенной территории является делом только Великой Революции. Если мы возьмем германские государства, – я не говорю уже о том, что таможенное единство современной Германской империи является продуктом новейшего политического развития, которое завершилось только теперь, то мы увидим, что создание единой таможенной территории внутри отдельных государств осуществилось тоже только в XIX в. Обращаясь к Соединенному Королевству, мы найдем, что создание единой таможенной территории шло целым рядом этапов, что оно закончилось только в XIX в., и что в XVII–XIX вв. части, входящие в состав Соединенного Королевства (Англия, Ирландия и Шотландия), представляли в таможенном отношении disjecta membra[80]80
  Разрозненные части (лат.). – Ред.


[Закрыть] так же, как они были таковыми в отношении государственно-правовом.

Таким образом, идея единой таможенной территории, которой соответствует идея таможенных границ, есть создание новейшего времени.