Текст книги "Торговая политика России"

Тариф 1724 г., кроме того, был русским навигационным актом, не таким, правда, радикальным и победоносным, как английский навигационный акт, но все же в нем была ясно намечена тенденция содействовать покровительственными мерами русскому судоходству. Русские купцы, вывозившие товары за границу на своих судах, уплачивали вывозную пошлину в размере трети оклада – и притом уплачивали ее ефимками, высчитывавшимися по 90 коп., а не по 50 коп.

На сумму, равную стоимости вывезенных русских товаров, с прибавлением 25 %, такой купец мог ввезти заграничных товаров, оплатив их пошлиной втрое меньше, чем положенная в тарифе. По этому расчету иностранцу с 1000 руб. товара приходилось платить 60 руб., а русскому купцу – около 11 руб.

Если бы в эту эпоху был подходящий человеческий материал, который был бы в состоянии использовать эти более благоприятные для русских условия, то, – кто знает, – может быть, теперь было бы нечто совсем иное, чем то, что мы видим, и Россия обладала бы могущественным торговым флотом. Но такого «человека» в России начала ХVIII в. не было, и навигационный протекционизм ничего крупного не создал.

В управлении таможнями при Петре под влиянием финансовых нужд был сделан крупный шаг назад. В 1712 г. «для пополнения Его Величества Государя денежной казны в нынешнее Свейское время» была введена откупная система в применении к таможенным сборам. После заключения мира система эта не была отменена – отчасти по финансовым мотивам – казна была обременена уплатой огромного вознаграждения за присоединенные шведские территории.

Но в самом процессе таможенного досмотра были сделаны улучшения. По прежнему русскому законодательству, всякий ущерб казне при ввозе и вывозе товаров карался конфискацией. Акт же 1724 г. устанавливал целую лестницу взысканий в зависимости от тяжести дефраудаций.

Было установлено важное и имевшее весьма реальные последствия, на которых мы далее остановимся, правило – в случае, когда декларирована была слишком низкая оценка товара. Раз это имело место, таможенные чиновники могли взять товар себе, уплачивая объявителю декларированную им цену плюс 20 % с нее, а казне – пошлину с объявленной цены[99]99
  «Таможенным служителям надлежит смотрение иметь, ежели кто товары свои явит в Таможне низкою ценою, а по осмотру оные выше той цены явятся, то те товары брать оным служителям себе, которые то усмотрят, и за них тому купцу, который те товары явит неверно, показанную от него при объявлении тех товаров цену, да сверх того еще по 20 процентов заплатить, и потом должны оные Таможенные служители, положенную в тарифе пошлину, как с явленной от того купца цены, так и сверх того с 20 процентов заплатить» (ПСЗРИ. Собр. 1. Т. 45. СПб., 1830. Отд. 1. Приложение к тарифу 1724 г. (№ 4452). С. 1). – Ред.


[Закрыть].

Специальный торговый договор был заключен Россией в царствование Петра Великого только с одним государством – с Персией. Этот договор, заключенный в 1717 г. и утвержденный в 1720 г., представляет один из эпизодов драматических отношений между Персией и Россией в начале ХVIII в., отношений, которые в значительной степени напоминают те события, которые развиваются теперь в Персии в начале ХХ в., с тем только различием, что наша политика в начале ХVIII в. была гораздо более смелой и проницательной, чем в настоящее время.

В русско-персидском торговом договоре речь идет, главным образом, о торговых правах лиц, вопрос же о пошлинах отступает назад. Таким образом, этот договор может служить довольно характерным образцом персональной системы уже в эпоху европейского существования России.

С другими государствами в эту эпоху были заключены не специальные торговые договоры, а в мирные и союзные договоры включались условия, относящиеся к торговле. Такие договоры были заключены с Польшей, Пруссией, Данией, ганзейскими городами, Швецией, Англией и Турцией.

После Петра I при его преемниках началась очень сильная реакция против его протекционистской системы. И если мы спросим себя, какие двигатели этой реакции выступали на первый план, то увидим, что неудача петровского протекционизма (иначе нельзя назвать такое резкое и быстро наступившее торжество реакции) объясняется тем, что это таможенное покровительство упреждало экономическое развитие страны.

Это, в сущности, не есть такое уж большое обвинение против этой системы. Вообще, в области экономической политики решительные действия часто производятся вслепую, являются результатом довольно примитивного эмпиризма, который иногда может рассчитывать на большой успех, но чаще должен считаться с крупными неудачами.

В петровскую эпоху с этими неудачами приходилось сталкиваться на каждом шагу. Вся реформа была одним из самых замечательных примеров революционного воздействия на все стороны национальной жизни, соответственно чему позднейшая эпоха характеризуется реакцией косной среды на это бурное революционное воздействие. Любопытно заметить, что инициатива в этой реакции исходила от иностранцев – иностранных, голландских и гамбургских, купцов, подавших в 1725 г. Екатерине I челобитную на отягощение торговли высокими пошлинами тарифа 1724 г. Сенат тогда возбудил вопрос о действии нового тарифа и постановил спросить мнение самого купечества.

В 1727 г. была организована «Комиссия о коммерции», «милосердуя о купечестве, видя оное в слабом состоянии, – для исправления и рассмотрения оного». Она высказалась очень отрицательно о результатах петровского протекционизма. О целом ряде излюбленных объектов протекционизма было произнесено уничижающее суждение.

Петр особенно покровительствовал производству иголок. Комиссия оценила игольное производство так: «Игольная фабрика – самое вредительное государству… ни одной хорошей иглы не делает». Отрицательно высказалась комиссия и о шелковом производстве, шелковой фабрике, выставив к тому «резоны» и указывая на большие привилегии (денежную помощь, между прочим, около 150 тыс. руб.). Фабрикой в этих заключениях комиссии обозначалась не фабрика как форма производства, а определенная отрасль промышленности. Также термин fabrique употребляется до сих пор во французском языке, например, говорят – la fabrique lionnaise, в смысле «лионская промышленность».

Таким образом, по мнению комиссии, внутреннее производство в России не развилось настолько, чтобы имело смысл оказывать ему покровительство.

Тут мы видим опять отсутствие настоящей воспитательно-созидательной точки зрения на таможенную политику. Она отсутствовала и в петровском тарифе, но не в общем законодательстве о промышленности, так как рядом с таможенным обложением шли и другие меры содействия ей, как мы это только что видели.

Кроме всего этого таможенного покровительства не могла не подрывать развившаяся в огромных размерах контрабанда. Эта контрабанда должна была быть очень велика, потому что существовали различные области обложения (Остзейский край и коренная Россия). Источники показывают, что контрабанда была промыслом, которым занимались в широких размерах и русские люди, – контрабанда была в то время доступна именно для коренного населения. «Торопчане и москвитяне и прочие раза по 3 в год ездят в королевство, Бреславль и Швецию… нахаживают дорогу, чтобы Ригу объезжать». Эти контрабандные товары перепродавались купцам, «а купцы по малому делу в лавках держат» (т. е. торгуют в розницу).

Таким образом, контрабанда была не только пограничным промыслом, везде существующим в известном размере, промыслом, сопряженным с риском, эти размеры определяющим, но и обычным способом существования отдельных групп населения.

С другой стороны, мера петровского тарифа против низких оценок не обеспечивала от них казну – при значительной роли в тарифе пошлин ad valorem она заранее осуждала таможенные оценки на то, что они являлись весьма низкими, так как таможенные чиновники совсем не располагали средствами, необходимыми для скупки товаров, а, следовательно, и для ограждения интересов казны.

При этих условиях стеснение ввоза товаров делало таможенное обложение не эффективным ни в финансовом отношении, ни в смысле покровительства промышленности. Преждевременность радикального протекционизма, его техническая беспомощность, отсутствие крупного организованного интереса, которому эта охрана противоречила, а именно интереса иностранного купечества, которое, как более культурная часть купечества, менее русского могло или желало пользоваться выходом, даваемым контрабандой, – все эти условия делали невозможным поддерживание петровского протекционизма. С ним не было связано достаточно крупного интереса: русское купечество было торговым классом, заинтересованным только в расширении торгового оборота. Кроме того, класс этот не был единым по составу, а представлял градацию экономических отношений и находился в своеобразной зависимости от иностранных купцов.

Я уже указал, когда говорил о реформе А. Л. Ордин-Нащокина в Пскове, что она вскрыла в русском торговом классе наличность отношений, характерных для кустарной промышленности. В русской торговле этой эпохи была такая система отношений, которую немцы называют Verlagsystem. Иностранные купцы находились в положении Verleger ов по отношению к русским, которые по их поручению, за их счет скупали русские товары. Таким образом, реальные интересы прикреплены не к производству, находившемуся в зачаточном состоянии, а к торговле.

При этих условиях всякого рода стеснение торговли должно было ощущаться очень болезненно и встречать отпор. Здесь надо припомнить, почему Нидерланды, в конце концов, не развили такой промышленной силы, как в Англии. Произошло это потому, что в них так сильно развились специфические торговые интересы, что они оказались непримиримыми с промышленным протекционизмом. В эпоху решительного соперничества это развитие торговых интересов не дало возможности поддерживать производство в борьбе с Англией. Действие тех же сил мы видим в реакции против петровского протекционизма. В реформе тарифа при преемниках Петра I сказалось преобладание торгового интереса над интересом протекционистски-промышленным. Это преобладание привело к тарифу 1731 г., резко порвавшему с тарифом 1724 г.

Итак, после протекционизма Петра I наступила известного рода реакция, которую можно назвать фритредерской и которую я уже в общих чертах охарактеризовал.

После нескольких частичных мероприятий в 1731 г., уже в царствование Анны Иоанновны, издается новый тариф. Пошлины в нем были понижены, но с соблюдением принципа петровского тарифа. А именно: с тех товаров, которые производились в России, они были назначены в 20 % и 10 %, а с тех, «которые и делаются, но немного, или вовсе не делаются, но государству не нужны, в 5 %, дабы их меньше возили»[100]100
  В соответствующем месте «Истории русского таможенного тарифа» К. Н. Лодыженского (С. 77 [2-е изд.: Челябинск: Социум, 2005. С. 85; 3-е изд.: М.; Челябинск: Социум, 2016. С. 83]) или опечатка. Подлинная Мемория Комиссии о коммерции, излагаемая К. Н. Лодыженским и А. В. Семеновым (Изучение исторических сведений о Российской внешней торговле и промышленности с половины XVIII столетия по 1858 год. Ч. 1. СПб., 1859. С. 134 и сл.) напечатана у М. Д. Чулкова в его «Историческом описании российской коммерции» (Т. VI. Кн. 3. М., 1786).


[Закрыть]. Нельзя не заметить, что эта аргументация изумительна по своей нелогичности. Комиссия, разрабатывавшая тариф, полагала, что «когда ныне наложенную пошлину, провоз, страх, комиссии иностранных фабрик исчислить, то русские преимущество имеют и сами дешевизною привоз иностранных изделий могут остановить».

Кроме того, комиссия указывала на то, что новые пошлины были специфические, т. е. налагаемые с меры веса (только галантерейные товары были обложены 5 % ad valorem), а не с цены, причем по прежней системе определение цены фактически отдавалось на «волю купцов», а потому и цена определялась весьма низко, соответственно чему понижалась и пошлина. Закон, дававший чиновникам право брать товары, оценивавшиеся слишком низко, себе, с уплатой определенной суммы владельцу и пошлины казне, оставался на бумаге. В силу этого разница между тарифом 1724 г. и тарифом 1731 г. была больше, чем фактическая.

Нужно заметить, что все остальные средства поощрения промышленности оставались в силе. В их числе, помимо дозволения покупки деревень к фабрикам и заводам, широко применялся беспошлинный пропуск материалов для устраиваемых фабрик и заводов. Пропуск этот был, конечно, не установленной в законе мерой, а даваемой особо каждый раз специальной привилегией. В известной мере, это парализовало вредное действие низких пошлин на развитие промышленности.

Отпускные пошлины были в значительной мере отменены.

Значительное понижение пошлин было предоставлено в виде меры поощрения русским купцам, привозившим и отвозившим товары на собственных судах.

В нашей литературе существует мнение, представителем которого является, между прочим, К. Н. Лодыженский, утверждающее, что тариф 1731 г. является возвращением к незамысловатой системе обложения допетровского времени. Мнение это следует признать огульным и неверным, опровергаемым уже теми данными, которые находятся в книге самого К. Н. Лодыженского. Уже один переход от пошлины ad valorem к пошлинам специфическим был очень серьезным шагом вперед и означал неизбежную дальнейшую специализацию тарифа.

Да, конечно, и a priori[101]101
  Заранее, напред (лат.). – Ред.


[Закрыть] нельзя было ожидать возвращения к допетровским временам – этот таможенный поворот был произведен в общем, под давлением иностранного купечества. Интересы торговли соединялись тут с фискальными соображениями, и реформа тарифа должна была служить одновременно интересам и торговли, и казны. То же обстоятельство, что тариф, явившийся результатом действия этих сил, был более фритредерским, чем петровский, не указывает вовсе на его примитивность.

Установленная предшествующим тарифом дифференциальная пошлина по отношению к Архангельску тарифом 1731 г. была отменена.

«Комиссия о коммерции» указала, что производство даже в специально культивируемых правительством отраслях отставало от потребления. Этот факт обнаруживается и на характере торговых отношений России с другими странами, в частности, на первом специальном торговом договоре, который был заключен Россией с высококультурной европейской страной. Это – торговый договор с Англией 1734 г.[102]102
  Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. К(Х). Трактаты с Англией. 1710–1801. СПб., 1892. № 384. С. 62–90.


[Закрыть] На этом торговом договоре стоит остановиться.

Любопытно, что, несмотря на враждебные действия английского правительства, которые при современных условиях были бы совершенно достаточным casus belli[103]103
  Повод к войне (лат.). – Ред.


[Закрыть], русское правительство XVIII в. относилось весьма либерально к английской торговле и английским купцам в России. Об этом свидетельствуют декларации Петра I о свободе торговли английских подданных в России от 28 июня 1719 г. и 8 апреля 1790 г. В последней Петр, указывая на союз английского правительства со Швецией, торжественно заявляет, что «ту причину народу Аглицкому Его Царское Величество причитать не изволит, но токмо Гановерцам и их партии. Того ради всех купцов народу Аглицкаго, пребывающих в Российском Государстве, изволяет по-прежнему содержать в милостивом призрении и вольном коммерции, и чтоб оные помянутые Аглицкаго народа купцы за вышепомянутые для Гановерского интереса интриги никакого себе в Российском Государстве озлобления не опасались, но продолжали бы купечество по-прежнему, без всякого сумнения и опасения, токмо б совершенно в вышеписанных интригах не были причастниками или корреспондентами, понеже такие за шпиона почесться могут»[104]104
  Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. К(Х). Трактаты с Англией. 1710–1801. СПб., 1892. № 381. С. 44–45.


[Закрыть].

Это заявление было сделано в эпоху ликвидации русско-шведской войны. Несмотря на «английскую интригу», война, как известно, кончилась миром, по которому Россия стала первой державой европейского северо-востока. Соответственные декларации были изданы и Екатериной I – от 21 июня 1726 г. и 20 августа 1727 г.

Натянутые политические отношения между обоими правительствами продолжались, причем русское правительство очень искало политического союза с Англией, а английское – настойчиво от этого устранялось. Несмотря, однако, на натянутые политические отношения между двумя правительствами, осложнившиеся еще тем, что для Англии это было смутное время (претендент интриговал против Ганноверской династии и переговаривался со всеми дворами, в том числе и Петербургским), оба правительства стремились к упрочению торговых связей и укреплению их на основах международного права.

Этот характер политики вытекает из важности торговых отношений для обеих сторон. В международных торговых отношениях для России первое место по важности занимала Англия. По данным, заключающимся в инструкции английского правительства своему представителю от 31 августа 1731 г., торговля англичан с Россией превосходит «торговлю прочих наций, так как сумма оборотов английских купцов не только равняется сумме оборотов всех других наций вместе взятых, но даже превышает ее». Конечно, эти данные точностью отличаться не могут. Ежегодно вывозилось, по данным, взятым из этой инструкции (резиденту К. Рондо), «из России товару средним числом, по крайней мере, на 300 000 ф. ст. Три четверти этого товара покупается на серебро; следовательно, ежегодный доход Империи Российской с этой статьи достигает 225 000 ф. ст.»[105]105
  Ср.: Мартенс Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. Т. К(Х). Трактаты с Англией. 1710–1801. СПб., 1892. № 384. С. 65.


[Закрыть]. Это, конечно, весьма проблематические данные, но они характерны и ценны тем, что указывают на те мотивы русского правительства, которые наталкивали его на «фаворитизирование» сношений Англии с Россией. Очевидно, что денежный баланс этих сношений был благоприятен России, а это имело для правительства огромное значение; тут действовал общий меркантилистический мотив этих сношений.

Но и для Англии русская торговля была чрезвычайно выгодна. Англия приобретала в России нужный ей корабельный строительный материал и уплачивала ей, в значительной мере, товарами, по словам английского консула Т. Уорда, не в том отношении, которое было дано другим представителем английского правительства и было только что указано, а наполовину. Англичане настойчиво стремились к расширению сбыта своих товаров и прежде всего произведений своей главной промышленности – шерстяной, поглощавшей в ту эпоху всеобщее внимание и породившей в начале XVIII в. целую литературу[106]106
  Образчиком этой литературы может служить, например, памфлет: The consequences of trade as to the wealth and strength of any nation of the woolen trade in particular, and the great superiority of it over all other branches of trade, the present state of it in England and France with an account of our loss and their gains. The Danger we are in of becoming a province to France unless an effectual and immediate stop be put to the exportation of wool. By a Draper of London. Ed. 3. London, 1740. (Последствия торговли, особенно торговли шерстью, для благосостояния и могущества любой нации, а также ее приоритетность по отношению к другим отраслям торговли, ее современное состояние в Англии и Франции с учетом наших потерь и их выгод. Грозящая нам опасность превратиться в провинцию Франции, если нам не положить конец вывозу шерсти. Написано торговцем мануфактурными товарами из Лондона. Изд. 3. Лондон, 1740. – Ред.) В этой брошюрке заинтересованного лица Россия восхваляется за свою «мудрую и независимую» (от Франции) политику по отношению к английскому ввозу шерстяных изделий.


[Закрыть]. Мы знаем, что русское правительство в лице Петра Великого принимало всякие меры к тому, чтобы развить эту отрасль отечественной промышленности. Как известно, Петр I предполагал «заводы сукна размножить не в одном месте… чтобы через пять лет не покупать мундира заморского». Низкое таможенное обложение этой культивируемой с особым старанием отрасли производства в петровском тарифе 1724 г. указывает на то, что туземное производство не удовлетворяло спроса, несмотря на все правительственные заботы.

В записке, представленной резидентом К. Рондо графу А. И. Остерману, изложены жалобы английских купцов на то, что солдатское сукно покупается не у них, но у торговцев других стран. Между тем из всех товаров, ввозимых в Россию из Англии, именно солдатское сукно представляется самым выгодным для английского купечества. Поэтому английские купцы ходатайствовали, чтобы только у них Россия закупала все потребное количество солдатского сукна. Впоследствии тот же резидент с восторгом доносил, что, будучи в хороших отношениях с русскими министрами, он склонил их к заказу у английских купцов 400 тыс. ярдов солдатского сукна, что очень огорчило пруссаков. Вот на почве каких интересов состоялся первый настоящий договор России с культурной европейской нацией.

Самыми замечательными и отличительными чертами этого исторического торгового договора были следующие: 1) он ввел специальное благоприятное обложение некоторых английских товаров. Такими английскими товарами были: солдатские сукна (с них взималось по 2 коп. с аршина ефимками), «толстые сукна Йоркской провинции», которые в российском тарифе называются кострожи (2 коп. с аршина), «широкие фланели» (1 коп. с аршина) и «узкие фланели» (¾ коп. с аршина). Это постановление договора означало, с английской стороны, крупное завоевание в пользу английской шерстяной промышленности; 2) признавался свободный транзит для англичан в Персию и из Персии, с уплатой проезжей пошлины в 3 %; 3) дал разрешение великобританским подданным уплачивать пошлину не ефимками, а «ходячими серебряными деньгами» (считая по 125 коп. за ефимок).

В царствование Елизаветы Петровны произошел новый поворот в русской торговой политике. Это был поворот в сторону Петровского протекционизма.

Эта перемена стоит в связи с двумя основными моментами, причинно действовавшими: 1) с развитием привилегированных промышленных компаний, создавших производственный интерес к повышению таможенного тарифа и 2) с фискальными соображениями, с финансовым интересом государства, прикреплявшимися к повышению таможенного обложения.

Прежде чем характеризовать этот тариф 1757 г., я должен коснуться другой крупной реформы Елизаветинского царствования, реформы, означавшей целый переворот, а именно отмены внутренних таможенных пошлин.

Петр I в этом отношении сделал шаг назад – он увеличил число внутренних таможенных пошлин. Из этих новых введенных им сборов, так называемая «новоуравнительная пошлина», введенная в 1705 г., в 1714 г. была отменена, но другие – остались. Кроме того, возникли новые налоги, падавшие на торговый оборот. Иногда они возникали в административном порядке – волей губернаторов, присваивавших себе это право, принадлежащее только суверену-законодателю, и фактически упражнявших его в отдаленных провинциях. Ко времени Елизаветы было 17 видов внутренних сборов с торговли, имевших характер таможенных пошлин. Эта система в связи с откупным порядком была в высшей степени тягостна для населения.

В 1747 г. была учреждена комиссия для реформы внутренних таможенных пошлин. Прежде, однако, чем комиссия окончила свои занятия, гр. П. И. Шувалов выступил со своим проектом полной отмены внутренних таможенных пошлин, – и роль его в этом деле толкуется различно. Граф Шувалов был самый крупный представитель той сановной знати, которая, опираясь на свое историческое влияние, захватила, в значительной мере, в свои руки производительные силы страны.

Эта эпоха была вообще эпохой наибольшего развития «монополий» и «откупов»[107]107
  Ср.: Фирсов Н. Н. Русские торгово-промышленные компании в первую половину XVIII столетия. Очерки из истории торгово-промышленной политики. Казань, 1896; Лаппо-Данилевский А. С. Русские промышленные и торговые компании в первой половине XVIII столетия. Исторический очерк. СПб., 1899.


[Закрыть]: в области производства господствовали привилегированные компании, в области собирания государственных доходов широко развилась откупная система. Тем не менее, между компанейщиками-монополистами и откупщиками все же было крупное различие. Как ни безобразна была откупная система, все-таки это был способ получения доходов казной, а монополии в области промышленности – это был способ прямого обирания казны и населения – специальный протекционизм в пользу немногих. Правда, иногда и этот протекционизм имел некоторое производственное значение, но, несомненно, главнейшим образом он был грандиозным орудием захвата производительных сил страны немногими лицами в интересах их личной наживы без малейшего экономического оправдания.

Самой классической фигурой этого рода был Петр Шувалов. Огромные промысловые статьи были отданы ему «в содержание», и он, как крупный предприниматель, был, несомненно, близко знаком с экономической жизнью страны.

Некоторые современники, как, например, кн. Я. П. Шаховской в своих записках (которому следуют и некоторые новейшие исследователи, например, Н. Н. Фирсов), думают, что гр. П. И. Шувалов руководствовался, выступая со своим проектом, эгоистическими, корыстными расчетами[108]108
  См.: Фирсов Н. Н. Русские торгово-промышленные компании в первую половину XVIII столетия. Очерки из истории торгово-промышленной политики. Казань, 1896. С. 96 и сл. Объяснение Н. Н. Фирсова весьма искусственно и больше опирается на общую характеристику гр. П. И. Шувалова, чем на факты. Сущность этого объяснения сводится к тому, что, когда Шувалов составлял новый таможенный проект, у него уже имелось в виду и ближайшее его практическое приложение: указать правительству на убытки для него, составителя новой тарифной нормы, на убытки именно от этого вновь составленного тарифа, и тем самым в виде вознаграждения за якобы понесенные «финансовые ущербы» приобрести от казны в свое владение наивыгоднейшие… горные заводы и притом за бесценок. (Там же. С. 99).


[Закрыть]. Теперь довольно трудно вскрыть действительное соотношение интересов в то время, но более прав, мне думается, гр. Д. А. Толстой, который говорит: «Неправдоподобно, чтобы Шувалов провел целую крупную реформу ради того, чтобы получить льготу, которую он мог бы, пользуясь своим влиянием, получить гораздо проще и легче»[109]109
  Д. А. Толстой пишет: «Князь Яков Петрович Шаховский, оставивший записки о разных происшествиях и правительственных распоряжениях, а царствование Императрицы Елизаветы Петровны (Записки князя Я. П. Шаховского, писанные им самим. Изд. 2-е. СПб., 1821. Ч. II. С. 61), желает бросить тень на это замечательное государственное деяние гр. Шувалова, говоря, что он старался уничтожить внутренние пошлины для того, чтобы избавить от них свое железо. Но стоит только вспомнить, как всякого рода исключения в те времена были часты и легко получались, особенно лицами, имевшими сильное влияние на правительственные дела, как гр. Шувалов, чтобы увидеть всю ложность такого обвинения. Столь важные, столь радикальные перемены не делаются из одних эгоистических видов, и имя гр. Петра Ивановича Шувалова должно навсегда остаться в истории русских финансов, как имя человека, оказавшего в этом отношении заслуги и пользу неоцененные». (Толстой Д. А. История финансовых учреждений России со времени основания государства до кончины Императрицы Екатерины II. СПб., 1848. С. 95–96). – Ред.


[Закрыть].

Манифестом 20 декабря 1753 г. были отменены 17 видов внутренних сборов с торговли и перевозки товаров, а казенный недобор, долженствующий отсюда проистечь, был компенсирован добавочным сбором в 13 % ad valorem, подлежавшим взиманию русскими деньгами со всех привозных и отпускных товаров. Для взимания нового сбора была издана табель нормальных цен.