Текст книги "Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни"

Абузина

А вот с Колей Берковским нас связывала крепкая дружба на почве бывшего алкоголизма, охоты и рыбалки, а годами позже – и прелюбодеяния с Галкой Абузиной, подругой Марины, очень доброй пьющей женщиной, которая давала всем, а нам с Коляном – сразу обоим. Впервые мы на пару с ним огуляли Галку в моей быковской квартире.

До этого ни я, ни он участия в групповухе с ней не принимали. Просто Берковский трахал Абузину раньше, а я позже, но по отдельности. А тут мы не были уверены на сто процентов, подпишется ли она на такой секс. Затарились водкой и закуской, входную дверь оставили приоткрытой – Галка вот-вот подойдет. Я и говорю:

– Николай, я вот чего думаю: чтобы промашки не было, давай софу застелем, разденемся и ляжем. Она придёт, увидит двух голых мужиков – и куда ей деваться? К нам в постельку и нырнёт!

Лежим мы под одеялом, ждём, когда предмет вожделения появится, смотрим друг на друга, серьёзные такие, – и тут Колян как заржёт:

– Петруха, прикинь, если вместо Галки сейчас Марина заскочит и увидит нас голых в постели? Интересно, что хуже: если б Маринка нас с тобой в койке застукала или уже втроём, с Галкой?

Секс на троих, он же «а ля труа», как его называют в народе, имеет свои неоценимые преимущества.

Во-первых, вдвое увеличиваются шансы оставить партнёршу удовлетворённой, что для нас с Коляном было делом чести.

Во-вторых, можно наблюдать совокупление, да и оральный секс, вживую, а не по видаку. Видак к тому времени всем уже наскучил, хотя, надо признаться, когда я в первый раз увидел запись порнухи на квартире моего хорошего друга Юрия Юрьевича, меня так сильно пробило, что я впал в сексуальный ступор и чуть не потерял сознание от желания ебаться. Маринка хоть и присутствовала при просмотре видео, но уединиться нам было негде, квартира-то однокомнатная – и я медленно побрёл в совмещённый санузел подрочить. Зато потом, ночью, я радостно трахал Марину под свирепый храп хозяина жилища.

Да, и о третьем преимуществе. Чувство вины из-за измены супруге тоже как бы уменьшается вдвое – нет никаких многозначительных взглядов, задушевных разговоров, букетов и признаний в вечной любви… Зато есть бутылка водки для Галки, колбаса, солёные огурцы и хлеб на всех, а потом продолжительный секс с обострённым оргазмом и глубокое физиологическое удовлетворение. А в итоге – повышенный интерес к жене, что очень способствует счастливой семейной жизни.

Измена

А жили мы с Маринкой счастливо… Я, правда, несколько раз уличал её в неверности. Первый случай я воспринял очень болезненно. В лесочке, недалеко от зверофермы посёлка Родники, в середине мая восемьдесят второго, мы небольшой компанией – человек семь – отмечали годовщину свадьбы Маринкиной подруги Ланки. Мясца пожарили, водочки попили, запьянели, и по дороге домой Марина начала скандалить без всякого повода. Мы поругались, и я с полпути свернул к бывшему сослуживцу по НИИПЗК Владу Губскому. С ним мы добавили малость, работу вспомнили, знакомых общих. Часа два просидели.

К полуночи пошёл я на Северную, но Марины дома не оказалось. До рассвета просидел на лавочке у подъезда – ключ от квартиры она мне ещё не давала – и пошёл спать к Танюше. По пути заглянул к Ланке. Та через дверь заспанным голосом сообщила, что Маринку не видела со вчерашнего вечера.

Около десяти утра в окно террасы постучал Витька Егорочкин – Марина сгоняла за ним в Быково. Он вызвал меня на улицу, где «пропащая» и ждала меня. Смотрела на меня виновато, её сильно колотило.

– Петь, пойдём домой…

– Где ты ночью была?

– Я потом расскажу, пойдём…

На ней была тоненькая маечка и джинсовая юбка.

– Марин, а где твоя куртка?

– Да чёрт с ней, с курткой, пошли. Витька пива купил, в машине оно!

Похмелиться мне хотелось, да и интересно было, что же случилось этой ночью. Через пять минут Витя привёз нас на Северную. Сам пить не стал – за рулём. Да и пива не любил – признавал только водку или самогонку собственного приготовления. Но главная причина отказа крылась в том, что был он запойным. А запой всегда начинался с четырёх бутылок водки в первый день и заканчивался сорока миллилитрами самогонки в последний, сороковой.

Такая напасть случалась с ним каждые полгода, поэтому постоянной работы он не имел – приходилось подхалтуривать частным путём: кому колодец на участке забьёт, кому батареи в доме навесит, кому аккумулятор для машины электролитом зальёт… Закончил он Мориса Тореза, но по-английски говорил очень плохо, зато всё понимал. Прекрасно играл на шестиструнной гитаре, даже «Воспоминания об Альгамбре» Франсиско Тарреги, но вот петь совсем не умел.

Петька Ложкин и Таррега

Кстати, о Тарреге… Был у Вити интересный друг – Петька Ложкин, который к двадцати шести годам окончательно спился. В результате его хватил инсульт, и он трое суток в одиночестве пролежал у кровати, где его случайно и нашёл брательник, заехав в гости. Ложкина даже «скорая» не хотела в больницу везти – мол, сдохнет по дороге, а нам потом отчитывайся за жмура. Это они так брату родному заявили. Тот им денег дал, расписался, что предупреждён о последствиях, и Петьку увезли. В больнице он оклемался, а потом бросил пить и стал работать сторожем. Я даже деньги у него как-то занимал – Маринке на югославские сапоги.

Ложкин очень любил классическую гитару, неплохо играл на шестиструнке и слух имел абсолютный. Но последствия паралича сказались на его здоровье, правая рука не слушалась, и играть быстрыми переборами Петька уже не мог. В основном он наслаждался игрой Вити Егорочкина.

Однажды Витёк достал где-то четыре билета на концерт известного испанского гитариста в зал Чайковского. Денег у него никогда не водилось – как ему удалось эти билеты раздобыть, до сих пор остаётся загадкой для меня.

На концерт мы пошли вчетвером – Витя, Петька, Марина и я. Народу набилось – полный зал! Люди, окружавшие нас, были хорошо одеты. Мужики все с бородками и в очках, а дамочки – в бусах и с начесами на голове.

Я не был фанатом гитарной музыки, она мне просто нравилась. Марина же явно скучала, зато друзья мои сидели завороженные, с упоением отдаваясь звукам нейлоновых струн. Но если посмотреть со стороны на их одежду и затрапезный облик, то создавалось впечатление, что два не совсем трезвых плотника днем ремонтировали кресла в партере и после работы по какой-то причине задержались там.

Акустика казалась мне сверхъестественной – человека, игравшего на гитаре без микрофона, могли отчетливо слышать сотни людей из любой точки зала.

В самый разгар концерта я чуть было не упал под кресло от ужаса и стыда: в то время когда интеллигентная публика внимала знаменитому испанцу, Ложкин, сидевший слева от меня, попытался шепнуть на ухо Витьке: «Ёб твою мать, у него же пятая не строит!» Шёпота не получилось – благодаря этой самой акустике над рядами пронёсся явно бухой голос. Тут надо сказать, что дикция у Ложкина была, как у Леонида Ильича Брежнева в старческие годы, – говорил он так, будто хорошо вмазал и ещё не успел протрезветь.

Петькино замечание по поводу расстроенной гитары музыканта услышали все в зале. Те, кто сидел перед нами, повернулись, осуждающе глядя на нас. Я глупо им улыбался, толкая Ложкина локтем в бок, чтобы он еще чего-нибудь не ляпнул.

Марина заявила мне потом, что на концерты с Витькой больше не пойдёт. А Петька Ложкин через два года начал потихоньку выпивать, затем продал за двести баксов свою комнату в коммуналке. После видели, как он побирался в электричках, затем совсем пропал.

Так вот… Привёз нас с Мариной Витька во двор на своём горбатом «запоре» и домой в Быково укатил. Мы поднялись в квартиру. Я спросил:

– Ну, так куда ты пропала?

– Я у Ланки ночевала, пьяная…

– Не ври, тебя там не было. Я и к тёще заходил…

С тёщей я её опередил, чтобы не услышать очередную ложь.

– Ну что ты молчишь? Где твоя куртка?

Марина расплакалась и стала просить прощения. Сказала, что ночью, возвращаясь с шашлыков, остановила машину, чтобы доехать до дому. А шофёр увез её в Родниковские гаражи и там трахал до утра. С рассветом Маринку доставили домой, а куртку она в гараже забыла…

Я, даже не похмелившись, молча собрал рюкзак и уехал в Агашкино, на базу к Серёге-егерю. Он удивился моему приезду – охотничий сезон уже прошёл. Я сказал, что хочу половить рыбу на лесном озере и мне нужна палатка. Он ещё больше удивился, но палатку принёс, и ещё дал хлеба, сала, чая и сахара.

Три дня жил я в лесу, ходил по завалам и чащобам, пытаясь вытряхнуть из себя гадкое чувство. Это была жгучая смесь ревности с липким чувством опустошённости, будто тебя кинул на все бабки лучший друг. Но на четвёртый день я всё-таки решил вернуться к Марине – раз уж засунули, ходи не ходи по лесу – назад не вытащишь…

Правда, с годами тяжкое чувство ревности притупилось, а отношения переросли в любовно-семейные. Она стала Главным Человеком моей жизни, я даже про себя сокращённо называл её так: ГЧмже. Марина была мне дороже отца, матери и сына, за неё я мог умереть, не думая ни секунды, несмотря на подъёбки относительно размеров моего члена.

Перед тем как познакомиться со мной, Марина перепробовала много мужиков и часто о них рассказывала. Мою же интимную часть называла ласково «карандаш» или «мизинец». До неё я был дважды женат, но ни одна из жён не позволяла себе подобных замечаний.

Я доставал линейку и, когда ГЧмже была на работе, измерял длину своего «карандаша». Если мерить с той стороны, где пупок, то выходило четырнадцать с половиной сантиметров, а со стороны мошонки – и все пятнадцать. О толщине я не говорю, в возбуждённом состоянии форма его была нормальной, с правильной головкой, заметно выступающей над самим стволом. Пускай пятнадцать – и не семнадцать, но всё же не одиннадцать и не десять.

* * *

Вот из-за «мизинца» я в первый раз и изменил ГЧмже с её лучшей подругой – Ланкой. У Ланы был муж – спортсмен с большим «прибором», но кончить она не могла. Пока супруг на сборах, Ланка то с одним, то с другим ухажёром оставалась у нас ночевать (в её квартире жил ещё и брат мужа) – никто не мог удовлетворить её. Я даже Кольку Берковского вызвал для этого дела…

Колян и Ланка

Кроме раннего алкоголизма, Берковский приобрёл в насыщенной событиями жизни ещё и неодолимое влечение к куннилингусу, просто обожал у баб срамное место вылизать.

Ещё в дурдоме, в курилке, он часами восторженно описывал разнообразие половых губ, показывал на пальцах, каких необычных размеров бывает клитор. Неутомимо рассказывал, где действительно находится точка «G» и как работать языком и пальцем одновременно, но с различными ритмами.

Высокий стройный брюнет, он, казалось, рождён был для того, чтобы Ланка впервые, к нашему общему удовольствию, испытала долгожданный оргазм.

Подопытная пара была приглашена нами в Быково, в дом к Вите Егорочкину, где Колян в отдельной комнате провёл с ней добрых три часа. Как только он вышел оттуда, я утащил его на кухню и спросил:

– Ну что?

– Да ну её на хер, бревно бревном…

Потом прошло ещё три года, а Ланка, меняя партнёров, так и не кончала.

Как-то раз она заболела пневмонией и попросила провести ей полный курс внутримышечных инъекций пенициллина.

Всё шло хорошо, я приходил к ней домой, кипятил шприц на плите, набирал в него антибиотик, а она лежала в спальне с заголёнными ягодицами. Протирая водкой место укола, я отмечал, что кожа у неё нежная, намного нежнее Маринкиной, однако желания трахнуть Ланку не возникало.

Но на шестой день ко мне приехали приятели, уйти я не мог и предупредил Ланку, чтобы пришла за уколом сама. У нас квартира однокомнатная, на сложенном диване гости сидели, на кресле-кровати, где обычно спал Павлик, дрыхла пьяная Галка Абузина, так что прилечь пациентке было негде. Я простерилизовал шприц на кухне и велел больной снять куртку. Сказал, что укол будем ставить в прихожей.

Дверь в комнату закрыли, Ланка была в синих джинсах, ноги чуть полноватые, но стройные. Я говорю:

– Сними джинсы, стоя придётся колоть…

Она повернулась ко мне задом, приспустила сначала джинсы, потом белые трусики… и я чуть не забыл, зачем она здесь. Передо мной, в крошечном пространстве маленькой прихожей, белела красивая жопа двадцатипятилетней женщины. Я мгновенно ощутил сильную эрекцию, сердце моё часто забилось, руки задрожали. Кое-как уколов её, прохрипел, вдавливая спиртовую ватку в мягкую и уже желанную ягодицу:

– Ну, значит, завтра в шесть у тебя…

Полночи не спал, думал о Ланке и о том, что пить ей сейчас нельзя, а с трезвой бабой в первый раз трахаться мне не хотелось. Пришлось подождать неделю, вернее, я её не ждал, а Лана сама заглянула однажды вечером, взять взаймы литр самогона для каких-то нужд.

Самогон

Надо заметить, что в ту чудесную пору, в начале горбачёвской перестройки, с водкой в стране возникли большие проблемы. Купить её, или, как тогда говорили, «достать», для обычных людей считалось делом практически невозможным. В винных магазинах алкогольных напитков не было, а когда спиртное там появлялось, то возникали и огромные очереди с вечно первыми спекулянтами и кoлдырями. Все злые и опасные, вступать с ними в разговор не стоило – по репе настучать запросто могли.

Поэтому я заказал у Вити Егорочкина прекрасный самогонный аппарат из нержавейки с закрытым холодильником-змеевиком и со стеклянными сухопарниками для дополнительной очистки продукта. Брага отстаивалась долго, пока мутный осадок не уляжется на дне прозрачных двадцатилитровых стеклянных бутылей, которые я приносил с завода.

В этих бутылях изначально хранили концентрированную серную кислоту в гальваническом цехе. «Неси с завода каждый гвоздь – ты здесь хозяин, а не гость!» – так любили говорить в те романтические времена. Брагу я перегонял три раза, убирая первач, так как он содержал наибольшее количество вредных сивушных масел, «серёдку» оставлял себе и потом, в конце процесса, доливал в первач «последки».

Эта смесь шла на хозяйственные нужды – водопроводчикам, газовщикам и другим рукастым товарищам с лужёными глотками. «Серёдку» же я очищал активированным углём и марганцовкой и перегонял ещё дважды. Получался приятного запаха спирт, который при разбавлении таким же объёмом воды приобретал крепость водки и потреблялся всеми моими друзьями, а также Маринкиными подружками и родственниками. Я даже посвятил самогоноварению «оду», последний куплет которой звучал так:

 
А сейчас я ловко совмещаю
Самогонку и ударный труд.
Ты прости мне, Партия родная, —
Буду гнать, пока не заметут!!!
 

Агашкино

Вот за этим-то самогоном и зашла ко мне Ланка. Я тут же предложил ей снять пробу, она не отказалась, потом выпила ещё, и я начал к ней приставать. Долго Ланка не сопротивлялась, отдалась как-то привычно, без задора. Я трахнул её два раза: первый быстро, а второй – минут тридцать. Видно было, что ей хорошо, хоть и кончить не может.

«Нам нужна целая ночь, – размышлял я, подмываясь. – Здесь стрёмно, тёща может зайти, а то и Маринка пораньше с работы нагрянет – попадёшь, как хуй в рукомойник! Надо ехать в Агашкино!»

В этой деревне под Бронницами имелась охотничья база, где егерем служил Сергей – двоюродный брат Танюши, моей второй жены. В его обходе обитало много зверя – лоси, кабаны, косули, лисы. Они часто становились нашими трофеями, но особой прелестью отличалась охота с лайками на кабана и лося. У меня в восемьдесят шестом ещё не было хороших зверовых собак, до этого времени держал легавую – шотландского сеттера. А у Сергея был замечательный помощник – западносибирский кобель Орлик. Работал он вязко, но не нагло – в молодости кабан распорол ему заднюю ногу, и Орлик запомнил этот урок на всю жизнь.

Ох, сколько удовольствия получил я в те далёкие сказочные охоты, какие это были незабываемые минуты! До шести кабанов и подсвинков брали мы порой за один удачный день! Очень редко без добычи возвращались. А мяса, как и водки, в магазинах не было – и родственники, и соседи ждали меня с охоты в надежде, что опять будет «дичина» в их холодильниках.

В Агашкине у Серёги постоянно жил его лучший друг Витька Авдеев. Я его хорошо знал, но так и не понял, на что он существовал. Как-то видел его жену – красивую молодую женщину, говорили, что и сын у него есть. Но я мог с кем угодно поспорить, что если приеду в Агашкино, то всегда найду Витьку лежащим на русской печке в доме. Этакий современный ленивый Емеля. Но когда он слезал с печи, то, как по щучьему веленью, часами мог носиться по лесу, ловко обдирал и разделывал добычу, а потом километрами пёр на себе пудов пять мяса.

Серёга придумал забавную шнягу с отстрелом зверя. На выходные во время всего зимнего сезона в Агашкино приезжали по разнарядке команды охотников с лицензиями на кабана или лося. Тогда с отстрелом копытных было очень строго, и лицензии эти в основном имели старпёры-коммуняки – руководство московских и подмосковных блатных охотколлективов.

По правилам, для охоты на лося команда, не считая егеря, должна состоять минимум из двенадцати стрелков, а на кабана – из восьми. Но, стараясь хапнуть побольше диетического мяса, команды эти всегда были нарочно не укомплектованы – человек девять-десять на лося и шесть-семь на кабана.

Заночевав с пятницы на базе, мы с утра ждали дорогих гостей. Охотники приезжали на собственных «четвёрках» и «Нивах», с наглыми харями, в дефицитных унтах и укороченных дублёных тулупах – в них хорошо самолёты охранять, а не за лосями бегать. Мы в окно наблюдали, как они парковали машины. Самый главный из них заходил на базу:

– А кто тут Сергей будет?

Я сидел за столом и пил чай, Витька, как всегда, лежал на печи. Одиноко и молчаливо.

– Вы Сергея Алексеевича ищете? Ждите на улице. Он сейчас подойдёт, – без эмоций отвечал я, отхлёбывая чай из алюминиевой кружки.

Мужик уходил, сильно хлопнув дверью. Как же, его, такого важного начальника, егерь у порога не встретил! Минут через пять к охотникам выходил Серёга, быстро возвращался с этим мужиком в дом, доставал инструкцию по отстрелу копытных и заунывным голосом зачитывал её пункты.

– Команда охотников по отстрелу лося должна состоять минимум из двенадцати человек. Сколько вас приехало?

– Девять…

– Ну, тогда откладываем это мероприятие на две недели. Следующие выходные уже заняты другим коллективом. И прошу вас, больше так не делайте. Я три дня охоту вам готовил, замучался по лесу ходить! Знаю точно, в каких кварталах лось лежит, а вы неполным составом приехали. Весь мой труд насмарку пошёл!

– Да что вы, Сергей Алексеевич! Мы же эту поездку целый месяц ждали! Слыхали, у вас тут зверя полно!

– Правильно слыхали… Мы над повышением популяции копытных постоянно работаем. (Тут я чуть не заржал, уж мне-то было известно, как мы «работаем» с этой популяцией.)

– Сергей Алексеевич, а давайте мы вас в список охотников по отстрелу включим, мясом на равных поделимся, – тихим голосом начинал прогибаться командир.

Сергей закатывал глаза и молча стоял секунд тридцать, словно ему трудно было сосчитать, сколько будет девять плюс один. Вообще-то у него было высшее образование.

– Так это только десять человек будет… Вить, у тебя охотничий билет с собой?

– Ну да… – раздавалось с печи.

– Но это всего одиннадцать, – грустно подытоживал Серёга. – Не представляю, что и делать. Может, Петра Яковлевича уговорим? – вопрошал он, словно я был где-то далеко, а не в двух шагах от него, с кружкой в руке и сигаретой в зубах.

– Здравствуйте, Пётр Яковлевич! Очень рад познакомиться… Помогите… Пожалуйста… – умолял меня преобразившийся владелец лицензии.

– Ну не знаю… – размышлял я вслух. – Я же в гости к Алексеичу приехал, повидаться, отдохнуть. Родственник я его, шурин. Ну да ладно, сейчас посмотрю в бушлате, взял ли я охотничий…

Я вылезал из-за стола, долго шарил в карманах и, к великой радости начальника, доставал билет. Сергей заканчивал:

– Значит, так. Нас двенадцать человек. Мясо всем поровну. Я расставлю всю вашу команду на номерах в седьмом квартале. В загон пойдём мы втроём с Виктором и Петром Яковлевичем. С нами три лайки, если зверя остановят до номеров, то сами с ним управимся. Если зверь выйдет на линию – стреляете только пулями, никакой картечи, собак побить можно.

– Конечно, Сергей Алексеевич, нам бы поменьше ходить, да печёнку пожарить и винца попить, да с мясом домой вернуться…

Приезжим охотникам Сергей перестал доверять после того, как однажды, когда загонщики выгнали лося на стрелковую линию, старый коммунист-пердун, напугавшись, с пяти метров отстрелил сохатому копыто. Мы потом все выходные добирали его с собаками.

Надо признать, что работу свою Серёга знал отлично, да и кобеля натаскал классно. Обычно Сергей сам подходил на басистый лай собаки и брал лося. Восторгу охотников не было предела – и мясо жёнам привезут, и водки без них попьют.

Вскоре и я завёл западносибирских лаек, нахаживал их, днями и ночами пропадая в лесу, ходил на выставки и испытания. Моим питомцам присуждали дипломы за показанную на испытаниях работу – и по белке, и по кабану, и по утке. Но самыми ценными для меня были дипломы, полученные от эксперта Мунистова. Сильно придирчивый был Виктор Иванович, но знающий и опытный. И если уж диплом давал, то, значит, собачка и вправду стоящая!