Текст книги "Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни"

Только Марго

В мае семьдесят девятого всё и случилось у нас с Маргошкой. В нашем институте намечался праздничный вечер на седьмое мая. Девятого – День Победы, а восьмого – вторник, кстати, день моего рождения. Седьмого же основная институтская масса должна была после работы выпивать, закусывать и танцевать в подведомственной столовой в посёлке Родники. Но что-то не сработало, и праздничный вечер отменили, а узнали мы об этом только к обеду. Ну а ко мне с утра на работу брат Андрей приехал, царство ему небесное! Уже похмелённый и горящий желанием кого-нибудь «отпетрушить», как он любил выражаться. «Петрушить» оказалось некого, и мы уж было собрались идти ко мне домой опустошать запасы спиртного, приготовленные нами к торжеству, – литр водки и «огнетушитель» красного.

И тут Марго предложила нам с братом и моему начальнику Давиду с женой Наташей провести этот вечер у неё в двухкомнатной квартире недалеко от станции метро «Бабушкинская». Все были согласны, только за бухлом нам с Андреем пришлось идти ко мне домой, где я жил с женой Танюшей, – там было припрятано наше жидкое сокровище.

Пробрались в сарай. Андрей выпростал из-под джинсов «Super Rifle» белую рубаху, поместив под ней спереди, между волосатым худым животом и ремнем, две бутылки беленькой. Затем где-то в области копчика загрузил красное и потрусил к платформе «Удельная». А я, уже без спиртного, зашёл в дом, выкурил сигарету, поменял рубашку, сказал, что еду к Андрею на ночь – и пулей вылетел наружу.

Таня, почуяв неладное, выпустила вслед за мной нашего шотландского сеттера Дьюка без ошейника и поводка. Кобель меня легко настиг и назад возвращаться не собирался. Так вместе к «Удельной» и добежали, где нас ждал Андрей с водкой и вином и Маргошка с Давидом и Наташей.

Я им грустным голосом говорю: что делать? Собаку в метро не пустят, да и на чём я Дьюка поведу? Поводка ведь нет, отдайте бутылку вина, а сами без меня поезжайте гулять. Всё это напоминало сцену из фильма о войне, когда раненый партизан с простреленными ногами просит оставить ему пистолет с одним патроном, а товарищам завещает идти дальше по лесному болоту.

Маргарита решительно сняла с талии широкий бордовый ремень и ловко затянула его на красивой шее моего гордона. Дьюк благодарно облизал ей ладони и завилял хвостом.

– На метро не поедем – электричкой до Казанского, перейдём на Ярославский, и до «Лосинки» снова на электричке, а там пешком, – твёрдо заявила владелица ремня.

В её квартиру мы попали часам к семи вечера. Закуски в холодильнике оказалось много, да и выпить тоже хватало. Давид с Наташей уехали около полуночи, и к Маргошке начал приставать Андрей. Высокого роста, симпатичный, чернявый, и баб перетрахал раз в десять больше моего. Я даже не пытался препятствовать привычному для него занятию. Но, к моему удивлению, главный претендент был начисто отвергнут и отправлен в другую комнату на раскладушку, под которой свернулся калачиком Дьюк.

Мне же был предложен неказистый диван, а сама хозяйка квартиры улеглась на просторной кровати напротив. Минут через пять, как только погасили свет, я стал туда подкрадываться, но Марго тут же прогнала меня. Я чуть-чуть расстроился, но был сильно пьян и быстро заснул.

Встал рано утром, пошёл в ванную, принял душ и хотел зайти к Андрею «поправиться», но тот ещё спал, а Дьюк похмеляться не умел, он лишь радостно бил по полу мохнатым чёрным хвостом, лёжа под раскладушкой. Я вернулся назад, к своему дивану, и только собрался прилечь, как слышу Маргошкин голос:

– Это у тебя сегодня день рождения?

– Да…

– Иди сюда…

К тому моменту я был уже дважды женат, да и баб других поимел штук пятнадцать, но стал мужчиной только в то утро, когда мне исполнилось 29 лет. С ней я впервые познал, что такое женщина – желанная, зовущая, подаренная мне Судьбой, выполняющая мои прихоти так естественно и страстно. Да и мне было радостно делать всё, что ей хочется, и гордиться тем, что это я держу в руках такое необыкновенное создание!

Андрей уже проснулся, умылся, «освежился» и позавтракал, сварил овсянку Дьюку и накормил его, а мы всё не могли оторваться друг от друга. Хмель выходил из моих лёгких, а любовь входила в сердце моё… В то утро я не притрагивался к водке и не пил после целых тридцать дней. К вечеру мы проводили Андрея, а сами провели вместе ещё две ночи. Вскоре она уехала с мужем отдыхать на Селигер, а я весь месяц думал только о ней.

Потом я всё-таки сорвался, и любовь не то чтобы пошла на убыль, а просто ничтожное моё положение в обществе, нищета и алкоголизм словно ввернули в сердце заглушку. А Марго иногда пользовала меня от скуки, но после наших встреч я старался гнать мысли о ней, считая, что между нами лежит огромная пропасть.

Впрочем, через двенадцать лет, в девяносто первом, она, разбогатевшая, предложила жить с нею, но я уже не хотел, ведь у меня теперь была моя Маринка…

* * *

Что-то не по себе мне как-то! И давление нормальное. И пульс – шестьдесят, но тревога изнутри точит. Может, койка эта больничная на меня так действует? Ведь если подумать, сколько людей умерло на ней…

И старых, и молодых.

А смерть-то рядом…

Многие, как помнится, с надеждой и нетерпением ожидали наступления нового века и тысячелетия – казалось, они сулили что-то необычное и чудесное.

Но начало года нежданно принесло много бед и несчастий, как мне, так и большинству моих друзей и знакомых. Коля Берковский и Юрий Юрьевич потеряли работу, а их друг Володя Платонов и вовсе помер. Совсем молодым, пятидесяти ещё не исполнилось.

Зимой 2001-го, в России, мы чуть заживо не сгорели при аварии, на пути в Новгородскую область, куда с Юрием Юрьевичем и его друзьями Андреем и Сергеем ехали на подлёдную рыбалку и охоту. Произошло это глубокой ночью, у посёлка со странным названием Эмаус.

ЗИЛок, нагруженный, как впоследствии оказалось, баллонами с пропаном, а может, и взрывчаткой, ехал навстречу и вдруг перевернулся на левый бок, его выкинуло на нашу полосу. Мы затормозили, до грузовика оставалось метров двадцать.

Пассажир ЗИЛа оттолкнул дверь кабины, проворно выскочил наружу, как из люка, побежал к краю дороги и почему-то залёг в кювет. Юрий Юрьевич и Андрей рванули к грузовику, стали тянуть за руки шофёра – тот, застряв в кабине, не мог выбраться из-под искорёженного железа и дико кричал, взывая о помощи. Мои приятели старались изо всех сил, но всё было напрасно. Горящие ручейки бензина поползли вдоль и вверх по брезентовому кузову, расползаясь сильнее и сильнее.

– Ребята, давайте назад, в машину, сейчас жахнет! – звал я друзей. Огонь набирал силу, а они всё пытались освободить обречённого водилу.

– Мудаки! Нам всем пиздец тут настанет, поехали!!! – не унимался я.

Мужики вернулись, и мы медленно тронулись вперед между пылающим грузовиком и остановившимися машинами на другой стороне дороги. Проезжая мимо горящего грузовика, я сквозь стёкла и двери нашей машины почувствовал адский жар, идущий от него. Отъехав метров сто, сквозь заднее стекло, мутное от дорожной грязи, мы увидели вспышку первого взрыва, затем ощутили мягкий толчок ударной волны, потом взорвалось во второй, и в третий, и в четвёртый раз. Сергей начал вслух читать «Отче наш». Все были страшно подавлены – жуткая, тёмная ночь, мы молча сидим и слушаем молитву под частые всполохи огня и тупые звуки взрывов, сознавая, что в эти мгновения гибнут люди.

А смерть всё ближе

А в сентябре 2001 года на тетеревиной охоте в Тверской области, на Верхней Волге, я чуть насмерть не подавился жареной картошкой.

Мы остановились у лесничего, поселились в другой половине его дома. Газа там не было, печка неисправна, пищу готовили во дворе, на костре. Хлопотно, но как вкусно! Чай с привкусом дымка напоминал мне счастливые времена на рыбалке с Мишкой Хламовым. А плов из баранины в чугунном казане просто сам в рот просился!

Охотились мы километров за пятнадцать от места проживания. На нашем УАЗе ехали через лес к заброшенной деревне, вокруг которой раскинулись некошеные поля. Там, на самом краю леса, прятались непуганые выводки тетеревов – просто в огромных количествах.

Нас было трое: друг Андрей, с которым мы чуть не сгорели при аварии, его знакомый Антон – молодой пацан, но очень дотошный во всём и не по годам ушлый. Чего только он не умел – мог барана ободрать, неплохо готовил, знал кое-что из медицины… да и пил в меру. Ну и я, ваш, как говорили в старину, покорный слуга.

Андрей, самый здоровый и ловкий, заходил неглубоко в лес, Антон шёл по кромке, а я, метров в сорока от него, – по полю. Тетерева взлетали тут и там, порой стволы ружья накалялись от частых выстрелов. Для полного счастья нам не хватало только хорошо натасканного сеттера. Я бывал в Костромской, Ярославской, Новгородской и Архангельской областях, охотился в Карелии, за Полярным Кругом, у Белого моря, и даже в Туве, но нигде не видел ничего подобного.

Однажды в Америке, в штате Нью-Йорк, километров за триста от города я попал на очень странную охоту – большущее поле посреди леса, в центре поля стоит вышка, с которой хозяева угодий, подбрасывая, выпускали из клетки фазанов, выращённых на ферме. По периметру поля разбрелось человек сорок охотников, которые стреляли по птицам, летящим с вышки в лес. Потом уцелевших фазанов искали, с собаками и без. Больше на такую охоту я не ездил, хотя впервые попробовал мясо фазана, мне понравилось.

Так вот, в России на той охоте мне подумалось: не выпускает ли кто-то на нас этих тетеревов – так много их было…

Рядом с деревней располагался так называемый кордон – дом с сараем и летней кухней. Обитала в нём необычная пара – старуха лет семидесяти и её сожитель, сорокапятилетний мужик, который, судя по его виду, сильно пил. Электричество в доме года три как отрубили, бабка сама пекла в печи хлеб, держала кур и выращивала на небольшом огороде овощи.

В первый день, добыв семь тетеревов, пару штук мы подарили хозяевам кордона, а старушку попросили растопить печку в летней кухне. В УАЗе, в большой чугунной сковороде, у нас оставалась вчерашняя недоеденная картошка. Андрей разогрел её, там же пожарил яичницу. Печка стояла внутри маленького сарайчика, а для стола места там не нашлось. Когда еда была готова, мы по одному заходили в сарай, ложкой брали картошку со сковороды и уступали место следующему.

Так и двигались по кругу, хватая куски и, глотая их, весело обсуждали успешную охоту. После очередного захода я неудачно вдохнул, и кусок картошки влетел в гортань, перекрыв доступ воздуху. Я пробовал дышать, но не мог, страх обуял меня, и в те мгновения было жутко от того, что вот сейчас я здесь и умру.

За прожитые годы мне частенько приходилось попадать в ситуации, когда моей жизни грозила смертельная опасность. Во время анафилактического шока я пребывал в состоянии клинической смерти, о чём поведал вам в начале моего повествования. Нередко, сильно пьяный, в одном пальтишке и без шапки – её обычно воровали у меня в электричке – я, проспав свою остановку, в лютый мороз вынужден был пятнадцать километров идти по шпалам домой из раменского депо. Много пьяненьких замерзало холодными зимами в Подмосковье. Лишь к весне, когда снег подтаивал под мартовскими лучами, находили «подснежников», тщетно разыскиваемых с начала зимы. Но чаще всего моей жизни угрожала опасность быть избитым в пьяном виде, что нередко и происходило. Вот один пример.

Ворона

Шёл я как-то в Быково из посёлка Ильинский от Володи – приятеля-собаковода. Я только начинал интересоваться делами собачьими, растил гордона Дьюка и любую информацию впитывал с огромным желанием. Володя был лет на двадцать старше меня и давно помешался на легавых – держал четырёх курцхааров и трёх английских сеттеров в малюсеньком доме с таким же крошечным участком. Я чуть ли не каждый день ходил к нему на «инструктаж» и слушал байки о неповторимых охотах. Но главное – я узнавал, у кого можно достать подсадного перепела для натаски собаки, как нужно натаскивать и в каких местах лучше охотиться.

Платой за учёбу, как правило, была бутылка водки, которую я приносил с собой, но, случалось, и Володя пузырь выставлял.

В тот мартовский день я принёс поллитру «Пшеничной», сам уже был вдутый, а приятель ещё и красным угостил. Так что мы больше говорили «за жисть», а не о собаках.

Пьяный, я ничего не соображал, беседа наша быстро утратила интерес, и я распрощался с другом. Добираться пешком до дома нужно было минут тридцать.

Не одолев и половины пути, я увидел мента-сержанта, а с ним мужика в штатском – в длинном синем плаще. Они шли мне навстречу. Мусора я не знал, лимитчик какой-то, а с другим мы вместе в школе учились, он был на год младше меня, но на голову выше и намного здоровее. Фамилия его была Орёл, а в школе долговязого паренька дразнили Вороной. Когда я с ними поровнялся, Орёл-Ворона говорит:

– Здорово, Петя!

А я, чудило, спьяну перепутал.

– Привет, – изрекаю, – Ворона!

– Что ты сказал, сука?

Оказалось, что Ворона тоже ментом был, как потом я в больнице узнал, старшим лейтенантом Ильинского отделения милиции. Сержант молча двинул мне под дых, я упал на грязный лёд дороги, они слегка попинали меня, но, видя, что собираются прохожие – поглазеть на происходящее, оттащили в какой-то двор с нежилым домом посередке и стали мудохать уже по-настоящему: порвали кожаное пальто и два зуба выбили.

Но Вороне этого показалось мало – он поднял с земли грязную сковородку и краем её, размахнувшись, врезал мне в лоб. В больнице швы на рану наложили – но потом, ночью. А пока эти козлы никак от меня не отставали. Вызвали машину и отвезли в отделение, где ещё пару часов мутузили, грозились убить, но в конце концов накатали бумагу в аптекоуправление за «появление в нетрезвом виде в общественном месте и унижение человеческого достоинства». Не знаю, что сталось с сержантом, а Ворона через полгода сдох в ванне от инсульта в возрасте 29 лет.

Но даже в таких переделках я ни на секунду не задумывался о том, что могу умереть, а тогда, на кордоне, почти физически ощутил свою смерть, оттого и страшно так сделалось.

Андрей говорил потом, что лицо моё посинело, я же из последних сил поплёлся к машине взять рюкзак, где держал ингалятор от астмы. Астмой я не страдал, но иногда, перед охотой, прыскал пару раз, чтобы легче дышалось при ходьбе, потому что вес в то время у меня был немалый – 116 кг.

Пока я доставал аэрозоль, Антоша крикнул: «Выпей воды!»

В машине стоял ящик минералки, я послушно глотнул из бутылки – и застрявший кусок слегка сдвинулся. Я смог втянуть в себя немного воздуха и сделать две ингаляции. Вряд ли они помогли, но что-то нужно было делать – не загибаться же совсем без борьбы! Чуть успокоившись, я начал осторожно дышать, хотя и боялся, что кусок вернется на прежнее место. Наконец, собравшись с духом, кашлянул, и виновник моей несостоявшейся кончины пулей вылетел из гортани метров на десять.

Опять смерть меня лишь попугала, подержала за горло и ушла. Но, видимо, недалеко – тот самый бабкин сожитель, что стоял рядом со мной, когда я задыхался, через три месяца, зимой, пьяный, замёрз в двух шагах от крыльца своего дома. А бабка до сих пор жива, только с кордона съехала.

* * *

Хахаль старушенции, наверное, пил деревенскую самогонку, которая его доконала. Видел я пару раз, как на селе самогон в кастрюлях варят. Мутный, с резким сивушным запахом продукт получается.

Странно, но в больнице о спиртном совсем не думается. Еды приносят, чтобы только не умереть, всё обезжиренное и в мизерных количествах. И добавки не дают. Остаётся только мечтать о выписке и вспоминать свою неуёмную молодость.

Припрятанная самогонка

Ты помнишь, как это впервые случилось с тобой?

Я – да.

Мне семнадцать лет, иду по площади у станции Быково, смотрю – трое пацанов одного цеплять начинают. Кто толкнёт сзади, кто обругает, кто подзатыльник отвесит.

– Слышь, ребят, вы чего к нему доебались?

А они, кажись, моложе меня всего на год, но рожи злые и наглые:

– Да он нам деньги должен и не отдаёт…

Спрашиваю у мальца:

– Должен?

– Нет! Двадцать копеек просят, а где я их возьму?

Парнишка был плохо одетый, неухоженный, с редкими немытыми волосами и тоскливым, затравленным взглядом, как у зеков.

– Ты что, из быковского детдома?

– Не, на Полевой живу, у «Трёх ступенек».

Под левым глазом подростка темнел недельной давности синяк. Мне почему-то стало жалко его.

– Ребят, вы портовские? – вроде видел их как-то вечером в кафе аэропорта.

– Ага…

– Гошку знаете?

– Знаем, ну и чё?

– Давайте бормотухи выпьем. Я угощаю. А малой пусть домой чешет.

– Нет, в магазин вместе пойдем. Красного купишь, вмажем – тогда и отпустим.

Зашли в гастроном. В очереди стоим, пацан ко мне жмётся, носом хлюпает.

– Во, «Хирсы» бери три бутылки, – предложил один из троицы, тот, что повыше.

– Тебя как зовут?

– Ну, Димка.

– А не много ли тебе, Димон, будет? Ты, кстати, Димона Поборцева знаешь? Сосед мой.

Услышав это, длинный насторожился. На миг глянул в мою сторону, но тут же справился с испугом:

– Да не ссы, не закосеем. Тебя ещё перепьём.

Это точно, скорее всего, перепьют. Но драться наверняка не полезут – кто ж потом с Поборцевым связываться захочет? А там хуй их знает, если бухнут…

Прошли недалеко в переулок, я встал на всякий случай спиной к деревянному глухому забору. Но опасения оказались напрасными – имена моих корешков, по-видимому, произвели впечатление. Собутыльники дружелюбно улыбались, приговаривая – да хуль ты, Петь… да хуйня это всё… да мужик, всё нормально…

Допив вино, они спросили, есть ли ещё деньги.

– Не, мужики, нет больше. Посуду сдайте, сигарет себе возьмёте… Ну, чего, малый, порулим к дому? Как тебя?

– Вовка.

– Ну, погнали, Вова. Щасливо вам, ребята.

Забрав бутылки, они вошли в магазин, а мы направились к Вовкиному дому, где находился гастроном «Три ступеньки». Это место мне было хорошо известно. Всё время по шоссе, да ещё мимо милиции, народу много. Правда, темнело уже, а впереди один переулок стрёмный.

Опа!!! Я оглянулся – пацаны быстро шли, попыхивая сигаретами, метрах в семидесяти от нас. «В аэропорт им в другую сторону, значит, пасут всё-таки», – прикинул я, ускоряя шаг.

– Знаешь, Вовка, давай-ка ловчее копытами шевели, а то не только тебе, но и мне сегодня пиздянок выпишут!

Мы проскочили переулок и выбежали на асфальтированную дорогу – там безопаснее, с работы люди возвращаются. Я ещё раз поглядел назад – расстояние катастрофически сокращалось. Подбежали к дому.

– Где твой подъезд?

– А вон сюда, налево…

Уже не оборачиваясь, летели по ступенькам вверх.

– Вовка, какой этаж?

– Третий.

– Звони.

– Звонок не работает.

– Стучи, блять!

На стук не сразу вышла женщина в застиранном халате, лет под сорок, да ещё, похоже, пьяная…

– Вовка, ты где шлялся? Ты когда со школы прийти должен?

– Мам! Меня там трое избить хотели, а Петя заступился. Они за нами бегут!

Женщина посмотрела вниз, потом на меня. Но всё-таки пригласила:

– Проходите…

Впустив нас в прихожую, она прикрыла дверь, потом ещё раз выглянула на лестницу и проговорила:

– Да нет там никого… На кухню идите. Сюда… я щас свет включу.

Но свет включать не стала. Прошла через тёмную кухню, отодвинула занавеску и поглядела в окно.

– Как тебя? Петя? Посмотри-ка, трое во дворе на лавочке курят. Они?

В темноте были видны только три блуждающих огонька от сигарет, но что-то не хотелось мне сразу на улицу возвращаться. И я уверенно произнес:

– Да, они.

Вовка тут же пожаловался:

– Мам, они уж сколько раз ко мне приставали! Дай десять копеек, дай двадцать копеек…

– А ты что, дурак, со школы домой не идёшь, бегаешь, как собака, по всему Быкову! Вот и ходишь с синяками, – заорала на Вовку мать, зажигая свет. – Давай, жри – и спать ложись, придурок!

Из проеденного жучками буфета женщина достала большую эмалированную миску, выдвинула снизу ящик, выхватила оттуда столовую ложку. На газовой плите стояли две алюминиевые кастрюли – одна побольше, другая поменьше. Из большой она ложкой выгребла остатки гречневой каши, а из маленькой налила кипячёного молока. Размешала и поставила миску на кухонный стол, покрытый старой клеёнкой. За столом на табуретке уже сидел Вовка, а я всё маячил у кухонной двери.

– Галя, – представилась женщина и протянула мне руку. Я робко пожал её. Ладонь показалась горячей, большой и натруженной.

– Петя, спасибо тебе, что моему обормоту помог. Ой, да что ты стоишь. Я тебе щас стул принесу.

Она повернулась и вышла из кухни. Я украдкой посмотрел вслед – её крупная жопа шевелила халат то вправо, то влево…

– Да не надо, тётя Галя, я скоро домой пойду.

– Какая я тебе тётя?

Она вынесла из комнаты деревянный стул с потёртым дерматиновым сиденьем.

– Садись. А ты, Вовка, поел – и марш в постель.

Вовка спрыгнул с табуретки и быстро направился в комнату, многозначительно подмигнув мне на прощанье.

– Иди уже, олух! Чтобы тут же заснул!

Женщина присела на табурет, закинув ногу на ногу. Ноги были полные, но сбитые, как и вся фигура моей новой знакомой – жирной её назвать язык не поворачивался.

– Так какая я тебе тётя? Мне всего-то тридцать семь… Вовка, спишь? Щас я дверь прикрою. Петь, ты выпить хочешь?

– Выпить хочу. Я только гречку не люблю.

Она развернулась ко мне задом, нагнулась и стала что-то искать на полу за буфетом. Глядя на её жопу, я со страхом и надеждой понял, что сегодня это случится…

Галя, покрутив задницей перед моими испуганными очами, извлекла из-за буфета бутылку самогона. Вместо пробки – кусок скрученной газеты. Гордо и бережно поставила поллитровку на стол и похвасталась:

– Вчера Васята принёс, от жены у меня прятал, обещал зайти сегодня. Но, кажись, не придёт. Нажрался где-нибудь.

А с меня уж и хмель недавний сошёл – и ребята малёк попугали, да и тётя Галя шороху навела.

– А закусить-то чем?

– Гречки не осталось, люби её, не люби… Хлеб чёрный и лук с солью.

– Можно…

Она подошла к побитой раковине, порылась в горе грязной посуды, вытащила два гранёных «булганинских» стакана, сполоснула их холодной водой и пододвинула один ко мне, а другой к себе. Тут же, на замусоленной клеёнке, нарезала хлеб, потом, почистив луковицу, поделила её на четыре части. Налила в стаканы самогонку и сказала:

– Я тебя поблагодарить хочу. Вовка хоть и дурак, а жалко… А ты заступился за него. Козлов этих не испугался… За тебя!

С трудом одолев полстакана вонючего и крепкого напитка, я хрустел четвертинкой луковицы и думал: ни хуя себе не испугался, да я в жизни так быстро не бегал!

Алкоголь из желудка стал проникать в кровь, и я уже спокойно наблюдал, как Галя, будто невзначай задрав повыше халат, демонстрирует фрагменты трусов – белых, с синими цветочками. После второй дозы я уже не закусывал, только курил «Дымок», с трудом попадая сигаретой в банку из-под килек вместо пепельницы.

– Ты, Петя, всю клеёнку так прожжёшь! – попеняла мне Галя. Подошла сзади, подхватила меня под мышки, приподняла и прижала к груди. Неизведанный жар обдал моё тело, и, кажется, я начал трезветь. Потом она опять усадила меня на стул, допила остатки сивухи и сказала:

– Закосел ты сильно, пойду на полу тебе постелю.

Минут через пять вернулась. Я встал и, шатаясь, приблизился к ней. Одной рукой Галя волочила за собой стул, а другой подхватила меня. Так в комнату и прошли. Слева на диване тихо посапывал Вовка, а справа стояла её кровать, но без матраса и подушек – всё валялось на полу.

– Петя, на стул одежду вешай, я сейчас.

Она вышла. Я разделся, лёг, натянул на себя одеяло. От постельного белья несло кислятиной. Лучше б она вообще ко мне не ложилась… может, на своей кровати спать будет?

Но Галя быстро вернулась, уже раздетая, залезла под одеяло и, властно притянув меня к себе, зашептала:

– Ты что, боишься?.. У тебя не было никого?.. Не бойся…

Её горячая рука, ласкавшая мой живот, скользнула ниже…

– Иди сюда… Так… Хорошо тебе? Ну вот… вот… так… правильно… молодец… хорошо… ох…

Да, не Джульетта мне в первый раз досталась.

Но всё равно, вспоминаю иногда.

Сколько раз я делал это, точно не помню. Но не меньше шести. Даже под утро, повернув Галю на правый бок, всё донимал её, спящую, никак не мог оторваться…

И вдруг слышу громкий стук в дверь и зычный пьяный голос:

– Галька! Открывай!

Но она не просыпалась. Я начал трясти её за плечи.

– Галь, там кто-то в дверь ломится. Вставай!

– …Открой, блядь, говорю!

Она приподняла голову, села на матрас и положила руку мне на грудь.

– Да Васята это.

– А что делать?

– Ничего, ты лежи, я пойду открою…

Галя накинула халат и вышла. Вовка, похоже, уже не спал, хотя и лежал на диване с закрытыми глазами. Я быстро оделся и, напуганный, присел на стул. Вскоре хозяйка вернулась.

– Мы самогонку его вчера выжрали… пойдём, познакомишься…

На кухне я увидел Васяту. Он стоял у окна, и, часто затягиваясь слюнявой папиросой, выпускал дым в открытую форточку. Маленького роста, с припухшим морщинистым лицом, смотрелся он лет на сорок, а может, и на пятьдесят. Мне тогда все люди за тридцать казались старыми. Поплевав на окурок, Вася выкинул его на улицу.

– Ну, здоро́во! – произнёс он голосом, который по силе и тембру никак не вязался с его скромными физическими данными.

– Здравствуйте…

– Тык чё, самогон мой выпили вчера?

– Вась, это я сама его угостила. Он ни при чём.

– Причём, ни при чём… Меня колотит! Думал, выжру щас и спать лягу… а чего мне делать-то теперь?

Вид раннего гостя меня успокоил. Да и не ревнивый, кажется.

– Дядь Вась, у меня полтора рубля осталось, может, найдёте, где купить?

– Самогонка два рубля стоит, а за полтора мне Клавка не продаст, да и спит она уже. Ладно, давай деньги.

Когда он попытался сосчитать мелочь, монеты прыгали и звенели в его ладонях. Уронив пару из них на пол, он снова начал орать:

– Тьфу, блядь!.. Галька, придумай, что-нибудь!

– А то ты сам не знаешь? Иди в киоск, найдёшь, если хочешь…

– Да не дали мне в прошлый раз!

– Ты Петю с собой возьми, ему отпустят.

Было пять утра. В девять – лабораторные по химии, пропускать нельзя, но вроде должен успеть.

– Дядь Вась, пойдёмте быстрее, мне в институт сегодня надо – кровь из носу!

Галька посмотрела на меня с гордостью – то ли потому, что я был студентом, то ли потому, что идти согласился.

По дороге в аэропорт «Быково» Васята объяснял, что брать:

– Петь, лучше всего пустырник – семьдесят градусов, и душу успокаивает. Если нет, тогда стальник, пьётся хуже, и срать от него будешь дальше, чем видишь, гы… Но геморроя зато не будет… гыгыгы…

Это уже после, на третьем курсе, изучая фармакогнозию, я узнал: «Стальник полевой, он же Ononis arvensis. Содержит гликозид ононин и назначается в качестве слабительного при геморрое для нормализации стула при запорах».

А пока я только подхихикивал ему, как Петруха Сухову из «Белого солнца пустыни».

Когда вошли в зал ожидания на первом этаже, Васята трясущимися руками передал мне потные монеты.

– Я тут побуду, а ты – в киоск. Если настоек не будет, возьми хоть «Тройного», он по девяносто восемь копеек.

Я приблизился к аптечному пункту с лекарствами, средствами личной гигиены и парфюмерией. Невзрачная старушка переставляла упаковки из одного угла в другой, поджидая утреннюю сменщицу. Без суеты я стал изучать товар на прилавке.

– Тебе чего, сынок?

– Пустырник хочу купить.

– А тебе настойку или брикет?

Я представил Васю, вгрызающегося жёлтыми зубами в брикет пустырника, и чуть не рассмеялся. «Если водка была бы твёрдая – мы б её грызли»! – частенько говорили о своём желании выпить многие мужики в то далёкое время.

– Мне, пожалуйста, настойку. Пять пузырьков.

– А зачем так много?

– Да мать у меня в деревню уезжает. Поезд в семь вечера… «Москва – Вернадовка». А там пустырника не найти.

– Тогда, может, валерьянки? Она значительно больший седативный эффект оказывает.

Мой товарищ сзади подкрался к ларьку и из-за спины киоскёрши яростно замахал руками, сложенными крест-накрест, снизу вверх. Я его понял:

– Не, у неё есть валерьянка.

Старушка завернула бутылочки в плотную коричневую бумагу. Поблагодарив её, я вышел из зала ожидания. Мой наставник уже ждал меня на улице, покуривая «Беломор».

– Ну чё, нормально ты её… А мне эта старая сука уже два раза не давала, даже стальника. Ладно, погнали к Гальке.

– Мне на занятия в Москву надо ехать.

– Да мы недолго. С Галькой попрощаешься. Ведь хочешь?

Васята подмигнул мне красным похмельным глазом. Я взглянул на него, и прощаться с Галей сразу расхотелось, но забежать на пять минут… всё равно по дороге… почему бы и нет?

На стук в дверь Галька отреагировала быстро. Провела нас на кухню. Я развернул бумагу и выложил на стол пять бутылочек. Хозяйка откупорила три из них, разлила содержимое в заранее отмытые стаканы и произнесла:

– Ну, Петя, на посошок… на ход ноги, студент.

Перед занятиями мне раньше пить не доводилось. Только после. Да и то пиво в основном.

– Нет, вы сами… я не буду.

Буровато-тёмная жидкость с аптечным запахом казалась запретным плодом, но не сладким, а стрёмным.

Тут Васята ковшик эмалированный протягивает:

– На вот… водой сразу запей, чтобы не поперхнуться…

Что делать? Выпить? Нет?..

– Давайте вы с Галей сначала.

Мне не очень верилось, что это можно пить. Они же, выдохнув, тяпнули настойки, одинаково поморщились и начали сосредоточенно жевать недоеденный с ночи хлеб. Вода им не потребовалась. Вася, с ещё перекошенной от принятой жидкости мордой, сквозь непрожёванный кусок предложил:

– Ну, чё ты, ебани!

Я тоже выдохнул, как они. Закатил глаза в потолок и отправил в себя тёмную настойку – изобретение великого Галена. Тут же глотнул воды и стал ждать. Васята сидел на корточках, пыхтя папиросой, Галя – рядом с ним на табурете. Хоть бы посмотрела в мою сторону! Но её взгляд был направлен на два пузырька, стоящие ферзями на клетчатой клеёнке. Васька поднялся и выбросил в форточку окурок.

– Чё, Петь, заебись?

– Ага, легче стало…

Мне и вправду было хорошо. Какая-то расслабуха шла от живота по всему телу.

Потом, через восемь лет, нарколог в рязанском дурдоме доходчиво объяснил моё состояние. Алкоголизм, поучал он, начинается с момента, когда ты в первый раз опохмелился с удовольствием. Вот так, в один день, мне удалось и бабу познать, и стать алкоголиком.

Я сидел размякший, наблюдая, как довольная парочка допила настойку, как Васята подошёл сзади к Гале и, запустив руку под халат, мнет её грудь…

Не простившись, вышел из квартиры на улицу. Хорошо всё-таки у нас в Быково! Воздух чистый и свежий…

Я вдохнул полной грудью, но, наверное, слишком сильно. Часть воздуха попала в пустой желудок, вызвав отрыжку. Я невольно уловил в себе травяной запах лугов и полей…

На занятия решил не ехать – после наверстаю.