Текст книги "Возлюбленная"

6

– Вот это подойдет.

Чарли развернула прямоугольный кусок шелковой материи, демонстрируя весь рисунок, а потом обернула его вокруг плеч женщины. Держа этот кусок за уголки, как грязный мешок, та внимательно разглядывала себя в зеркале. Лицо ее вытянулось, под стать длинным волосам. Чарли подмигнула Лауре, но та предостерегла хмурым взглядом.

– Корнелия Джеймс? – Женщина посмотрела на уголок бумаги, ища там подпись.

– Разумеется, мадам, – ответила Чарли.

– По-моему, цвет очень идет мне, вы-то как считаете?

– Исключительно. А с шарфом эффект двойной. – Чарли сняла шарф жестом фокусника. – Без него это обычное дневное платье. – Она снова обернула женщину шарфом, прилаживая его поэффектнее. – А с ним вы одеты изысканно. Превосходно для вечера с коктейлями или для театра. А в жару вам будет в нем прохладно.

– Вы считаете, что голубой в самом деле мой цвет?

Чарли сделала около нее ритуальный круг, словно индеец вокруг тотемного шеста.

– Он определенно вам идет. Вашему мужу понравится.

– Моему приятелю, – уточнила женщина.

– Ему тоже.

Расплатившись карточкой платинового цвета, такого же, как ее волосы, женщина выпорхнула на Уолтон-стрит, в мелкий дождичек. На ее дергающихся, как на веревочках, бедрах красовалась эмблема магазинчика Лауры, которая терлась о крокодиловую чешую сумочки от фирмы «Шанель». Лаура закрыла за ней дверь и по привычке отбросила с лица воображаемые волосы: все еще не привыкла к короткой прическе. Она была по-своему привлекательна, стройная, с мальчишескими чертами лица, и остриженные каштановые волосы еще более усиливали ее сходство с представителями сильного пола, дополняли ее образ. За ее спиной, на сквозняке, раскачивался стеллаж с холщовыми куртками. Выставленные в магазине летние модели выглядели яркими, но не внушающими энтузиазма на фоне неутихающего июньского дождя.

Чарли обрезала полоску с края карточки «Америкэн экспресс».

– Леди Антони Хьюэр-Уолш, дорогая моя, ни больше ни меньше, – сказала она. – Ну и коровища.

– Она хороший клиент, – почти холодно ответила Лаура.

Чарли заметила, что в последнее время чувство юмора практически оставило Лауру. Обычно она обращалась с покупателями, которые ей не нравились, куда грубее, чем Чарли, что было вполне понятно, ведь ей приходилось выносить их шесть дней в неделю, тогда как Чарли просто нравилось помогать подруге в магазинчике, это было для нее развлечением, чем-то вроде хобби.

Из шума на улице выделился гудок. Кто-то под красным зонтиком заглянул внутрь магазинчика через окно и поспешил дальше. Из радиоприемника лился страстный голос Эллы Фицджеральд, не гармонирующий с сегодняшним тусклым днем, по мнению Чарли.

– Твое возвращение в прошлое, Чарли, не было сном. Никоим образом. Это определенно была твоя неизвестная прошлая жизнь.

– Все было чертовски волнующе, вот что я тебе скажу. Хотя это всего лишь нечто эротическое. – Чарли открыла учетную книгу продаж и одним движением пролистнула ее на несколько страниц назад. – Э, да у тебя неплохая парочка недель. Возможно, ты и выкарабкалась из кризиса.

– Флавия Монтессоре – знаменитость, и, по слухам, она возвращала в прошлое Нэнси Рейган. Вообще она одна из ведущих гипнотизеров в мире и специалист по возвращению в прошлое.

– А как ты отличаешь прошлую жизнь ото сна? – Уличное движение уползло от их окон. Прошла смотрительница тюрьмы с сумкой. – Почему бы не сказать, что в одной из жизней ты была крестоносцем? Может, это история, которую ты читала в детстве, а потом забыла?

– Да потому, что это слишком реально. Некоторые детали я никак не могла извлечь из школьного учебника. – Лаура принялась выравнивать стопку одежды, перемерянную леди Антони Хьюэр-Уолш. – Я знаю людей, которые под гипнозом говорят на языках, которых никогда не изучали.

– И трахаются с людьми, которых никогда не знали?

Лаура повесила на сосновую вешалку очередную юбку.

– Я никогда прежде не подвергалась ретрогипнозу.

Она накинула на крючок еще какую-то одежду.

– Я вообще не была в прошлом, – сказала Чарли.

– Ты же говорила, что была в старом автомобиле.

– Не таком уж и старом, в послевоенном.

Лаура помолчала.

– Витрина не годится. Думаю, нам следует поменять ее. – Она повесила юбку на стеллаж. – Ты ведь не много знаешь о своем прошлом, не так ли? Тебе ничего не известно о настоящих родителях, об их предках, да?

– Моя настоящая мать умерла при родах, – сказала Чарли, вспоминая, что эта мысль всегда ее беспокоила.

– А как умер твой настоящий отец?

– Он умер от разбитого сердца.

– Что-что?

– Так мне всегда говорила моя приемная мать, – защищаясь, сказала Чарли.

– Разве мужчины умирают от разбитого сердца?

– Умирают. – В детстве такое объяснение выглядело вполне убедительно, однако насмешка на лице Лауры заставила ее вдруг засомневаться, и ей захотелось изменить тему разговора. – А знаешь, что я думаю о штучках с возвращением в прошлое? Это какой-то пошлый сон – только и всего. Мы с Томом и спали-то всего один раз за последние пару месяцев, после того как вернулись с первого осмотра дома. Подобные вещи ведь происходят во сне?

– А чего надеется достичь специалист по иглоукалыванию, налагая на тебя обет безбрачия?

– Она пытается отрегулировать равновесие в теле, чтобы я стала более восприимчивой. Не смейся, Лаура. Ты же сама предложила мне иглоукалывание.

– У них порой бывают странные идеи. Хочешь немного кофе?

– Мне вообще его нельзя. Это тоже штучка иглоукалывателя.

– А чай?

– Тоже ни-ни. У тебя есть сок?

– Может, «Аква либра»?

– С удовольствием. А ты когда-нибудь слыхала о модельерше по имени Нэнси Делвин?

– Нэнси Делвин? Вроде что-то знакомое, а в чем дело?

– Она жила в Элмвуд-Милле?

– В Элмвуд-Милле? О, в этом доме, ну да! Что-нибудь новенькое о нем есть?

– На этой неделе мы должны кое-что предпринять, и если все будет нормально, то потом обменяемся на Элмвуд.

– Волнуешься?

– Да уж.

– По тебе и не скажешь.

– Нет, волнуюсь. Ведь это… большая перемена.

– А я люблю сельскую жизнь. Если бы не это мое заведение, я бы переехала в деревню.

Она прошла в маленькую комнату в задней части магазина и спустя несколько минут появилась оттуда с кружкой кофе и со стаканом сока. Стакан она передала Чарли, а сама принялась размешивать кофе.

– Флавия Монтессоре беспокоится о тебе, – сказала Лаура. – Она звонила сегодня утром, перед тем как уехать в аэропорт. Вообще-то я не знаю, стоит говорить тебе или нет…

– Что ты хочешь сказать, почему она беспокоится?

– Сама не знаю. Она говорила что-то не очень определенное, сказала, что уловила какие-то плохие вибрации.

– В связи с чем? – спросила Чарли, внезапно встревожившись.

– Она считает, что после возвращения ей следует позаниматься с тобой ретрогипнозом.

– Все это выглядит как откровенное жульничество.

– Нет, она не из таких. Она возвращает в прошлое только тех людей, у которых, по ее мнению, были прошлые жизни.

Чарли улыбнулась:

– Единственный способ продать платье – это в самом деле поверить, что оно кому-либо идет, ведь так?

Улыбка скрывала ее беспокойство, как обои – трещину в стене. Она подошла к окну. Мимо нее, снаружи, проходили фигуры, размытые скользившим по стеклу дождем. Размытые, как ее прошлое.

Это ее беспокойство началось, когда она проснулась в постели у Флавии Монтессоре. Оно оставалось в ней в течение ночи и весь сегодняшний день, словно глубоко внутри нее взбаламутился какой-то осадок и никак не мог улечься.

7

Чарли поменяла цветы в вазе в комнате своей приемной матери, – единственное, что она могла для нее сейчас сделать и делала каждую неделю.

Стряхнув воду со стебельков гвоздик, она выбросила их в мусорное ведро. Из окна, в которое струился солнечный свет, делавший воздух комнаты жарким, удушливым, открывался вид на парк, вид, которого мать никогда не замечала и, похоже, не расположена была замечать вообще. Тем не менее Чарли платила за него частной лечебнице дополнительно.

Седовласая женщина молча лежала в постели, отказываясь покидать ее. Моргание ее глаз примерно каждые полминуты оставалось единственным признаком жизни.

– Твои любимые цветы, мама. Они выглядят очаровательно, ведь правда?

Приподняв розы, Чарли коснулась холодной щеки матери тыльной стороной ладони. Глазная мышца на лице пожилой женщины слабо дернулась. Несколько месяцев назад мать еще могла выговаривать наборы бессвязных слов, но теперь поражение центральной нервной системы отняло у нее даже такую возможность.

Некоторые вещи матери находились в этой небольшой комнате. Два кресла из квартиры, комод и никогда не включавшийся телевизор. На тумбочке у кровати стояли фотографии в рамках: на одной из них была Чарли, в первый раз принимавшая ванну, Чарли с обезьянкой на набережной Брайтона, Чарли в свадебном платье, улыбающаяся во весь рот, а еще подавленный Том в утреннем костюме. Сильные ароматы дезинфицирующего средства и свежего белья не могли заглушить слабый запах мочи.

Чарли поднесла розы прямо к носу матери. Их запах принес Чарли воспоминания о детстве, когда приемный отец подрезал розовые кусты в саду. Потом вспомнилась отцовская оранжерея: отец срывает спелый помидор и дает ей. Она впивается в него зубами, и сок бьет струей по отцовской рубашке, зерна падают на ее платье, и оба они хохочут.

Отец умер от рака, когда ей было семь лет. Лучше всего Чарли помнила его глаза, большие прозрачные глаза, всегда смотревшие на нее так ласково, глаза, которым она полностью доверяла. Когда он лежал при смерти, они одни оставались живыми во всем его высохшем до костей теле, а теперь вот смотрели из рамки около кровати.

Казалось, тоска так и сочилась из этой хрупкой женщины, много лет трудившейся изо всех сил, присматривая за Чарли, чтобы за все свои усилия получить в награду паралич. Накопленные деньги ушли на лечение отца, и после его смерти они переехали из собственного дома на квартиру. Чарли теперь ложилась спать под стрекот швейной машинки в гостиной: мать зарабатывала на жизнь, делая на дому мягкие игрушки для компании «Уотлтхэм-стоу». А по праздникам мать получала кое-что дополнительно, упаковывая для той же самой компании банты для волос в пластиковые мешки. Дважды в неделю к ним заезжал белый фургончик, привозивший работу и забиравший сделанное. По расписанию фургончика двигалась и их жизнь.

После того как мать взяли в эту частную лечебницу, Чарли поехала убрать квартиру в Стритхэме. Под шум уличного движения и вопли ребенка с верхнего этажа она рылась в ящиках комода, вытаскивая то колготки, слегка пахнувшие духами, то жестяную коробку из-под сигарет «Дю Маурьер», полную шпилек, то какой-нибудь коричневый пакет, набитый давней любовной перепиской ее приемных родителей. Она искала хотя бы газетную вырезку с извещением о смерти… Но не нашла ничего.

Темно-красные и белые лепестки роз, которые Чарли поставила в вазу, напоминали атлас.

– Они прекрасны, мама, ведь правда? – Дочь крепко стиснула слабую, костлявую руку матери, пытаясь отыскать в ней хоть немного теплоты.

Чарли захотелось опять, как когда-то, уютно устроиться на этих руках. Жизнь выглядит унылой, ограниченной и бесцельной, когда можно уложить все имущество одного человека в чемодан, сундучок или ящик. Кажется, что туда можно без труда упаковать и целую жизнь. Жизнь, которая когда-то была, как и ее собственная, полна надежд и бесчисленных возможностей, о чем, наверное, говорилось в тех любовных письмах… И все это кануло в никуда. Чарли заморгала, стряхивая накопившиеся слезы.

– Мы переезжаем, мама, – бодро сказала она. – Мы купили дом за городом. В Элмвуд-Милле. Разве это не романтично? Там есть старинная мельница в саду, с настоящей запрудой для мельничного колеса, есть амбар, посудомоечная машина на кухне, а еще мы собираемся завести кур. Буду привозить тебе яйца. Ты будешь рада?

Рука матери задрожала, казалось, она стала более холодной и влажной.

– В чем дело, мама? Тебе не надо беспокоиться – это всего сорок пять минут на поезде. Я по-прежнему буду навещать тебя, так же часто.

Дрожь руки становилась все сильнее.

– Ты сможешь приезжать и оставаться. У нас там уйма комнат. Как ты на это посмотришь? – Она в тревоге посмотрела на дрожавшую старуху, по побелевшему лицу которой струился пот. – Все в порядке, мама, не беспокойся! Это ведь не расстояние! Мне придется добираться сюда из Элмвуда ничуть не дольше, чем из Уондсворта.

Дверь открылась, и вошла сиделка, крепкая девушка с широкой белозубой улыбкой.

– Не хотите ли чаю, миссис Уитни?

– Кажется, маму немного лихорадит, – сказала Чарли, вставая.

Сиделка поспешила к кровати, попробовала у старухи пульс, а потом положила на ее лоб тыльную сторону ладони.

– С ней проводят какое-то новое лечение. Я попрошу врача прийти.

Чарли понизила голос:

– Думаю, это я расстроила ее. Мы переезжаем за город, и она, наверное, подумала, что я не смогу ее часто навещать.

Сиделка одарила Чарли ободряющей улыбкой:

– Нет-нет, она сейчас вообще ничего не способна воспринимать. Я уверена, что эта дрожь от прохлады или реакция на новое лечение. Я сейчас же позову врача.

Сиделка поспешно вышла из комнаты, и Чарли с тревогой стала ждать. В парке за окном женщина толкала перед собой старенькую черную детскую коляску, слышались шум и гудки уличного движения. Чарли посмотрела на мать. Глаза ее были закрыты, дрожь стихала. Она спала.

8

Они переезжали 12 сентября, в пятницу.

Несмотря на то, что всю жизнь Чарли мечтала жить в сельской местности, сегодня она никак не могла настроиться на отъезд из Лондона, окончательно поверить в то, что теперь она едет туда, где останется надолго.

Громко шумел мотор «ситроена», теплый воздух бабьего лета, лившийся через открытые стекла, не мог охладить лицо Чарли. Обогнав трактор, она медленно переехала гребень холма. Потом мельком посмотрела в зеркало в ожидании, когда подтянется фургон с мебелью. «Ауди» Тома впереди тоже замедлил ход.

«ЭЛМВУД ОБЪЕДИНЕН С БЭЙЗ-ЛЕС-ЭКС». Рабочий на спортивной площадке укатывал поле для крикета. Из-за газетного ларька вышел ребенок с банкой кока-колы. Позади него на ветру колыхался знак «Мороженое „Уоллс“». Чарли уже был знаком этот короткий объезд рядом с бензозаправочной станцией; в конце пологой дорожки открывался вид на церковь, вправо уходило оживленное шоссе, перед лавочкой реставратора продавались безделушки. Она уже присмотрела опрятную на вид лавку мясника и отыскала неплохой овощной магазинчик.

Через милю Том свернул с главной дороги и проехал через ворота к уже видневшимся домам. Чуть поодаль, на столбе, были прибиты в ряд несколько указателей: «ПОМЕЩИЧИЙ ДОМ», «АМБАР ТАДВЕЛЛА», «РОЗОВЫЙ КОТТЕДЖ», «ЭЛМВУДСКИЙ РЫБОЛОВНЫЙ КЛУБ». На нижнем стертом знаке едва различалось – «ЭЛМВУД – МИЛЛ».

В зеркальце у Чарли появился мебельный фургон; пришлось свернуть в облако пыли, поднятое колесами «ауди». Чарли беспокойно взглянула на картонную коробку, лежавшую на коврике под соседним сиденьем.

Тропинка пошла под уклон, а потом выровнялась, миновав большой современный дом из красного кирпича во все еще цветущем саду. Блондинка в высоких сапожках и купальнике-бикини широкими шагами направлялась от конюшни к «ренджроверу». В саду виднелся плавательный бассейн, окруженный белоснежными бюстами на греческих колоннах (позже Том за вычурность окрестил их «башнями юных дарований»).

За заброшенным прудом стоял деревянный амбар, искусно превращенный в дом, с пристроенной к нему полуразвалившейся мастерской из гофрированного железа. Старенький автомобильчик-седан был припаркован вплотную к дому. Через открытые двери мастерской виднелась пара ног, высовывавшихся из-под приподнятого домкратом автомобиля. Столб пыли из-под колес «ауди» заставил Чарли зажмуриться. Позади с трудом пробивал себе дорогу мебельный фургон.

У стены другого здания, серого кирпичного коттеджа с изгородью из белого частокола и аккуратным садом, стоял старенький велосипед, а рядом, на подъездной дорожке, – допотопный автомобиль «моррис-майнор». Тропинка сузилась и снова пошла под уклон, с обеих ее сторон «ситроен» задевали высокие кусты, словно щетки на автомойке. Чарли почувствовала приступ клаустрофобии. За минувшие две недели кусты буйно разрослись. Ветка ежевики зацепилась за окно, и антенна зазвенела, завибрировала.

Из-за изгороди на них таращилась корова, стоявшая рядом со старой ванной, служившей ей кормушкой. Потом свет потускнел, потому что солнце закрыли сомкнувшиеся ветви деревьев, поднимавшихся по обеим сторонам. Среди деревьев качались провода, протянутые между телеграфными столбами, вдоль тропы. Чарли куснула ноготь. Слишком много она видела кинофильмов про стоящие особняком дома с оборванными телеграфными проводами.

Бен заскулил. Звук донесся словно издалека. Это было началом крайне необычного ощущения собственной удаленности от мира.

– Все нормально, малыш! Мы почти… – Она заколебалась. – Мы почти дома!

Дом.

Прошлой ночью, со своими скатанными коврами и опущенными занавесками, он был чужим. Печально. Печально, что тот или иной дом сегодня может быть твоим, а назавтра принадлежать совершенно чужому человеку. Все в прошлом. И невозможно вернуться назад. Мосты сожжены. Сегодня вечером дом номер четырнадцать по Апстедской дороге получит новых хозяев; здесь зазвучат новые голоса, новый смех, прольются новые слезы. Хозяева, по всей вероятности, изменят цвет парадной двери и замостят ближний сад, и они с Томом будут проезжать там через пару лет, но вряд ли привыкнут к этому.

У следующего поворота дорожка была усыпана обрезками ветвей, покрытых листьями, и побегами ежевики. Кустарник аккуратно, гладенько подстрижен. На очередном уклоне дороги невысокий мужчина в твидовой шапочке, опустив электрические ножницы, прижался к изгороди, чтобы дать Чарли проехать. Она помахала мужчине в знак признательности, а Бен на него залаял.

Когда они остановились, Том с натугой вытаскивал из багажника «ауди» холодильный сундучок, в то время как мебельный фургон осторожно протискивался между столбами ворот. Выбираясь из машины, она услышала шум воды, падающей на мельничное колесо. Возбужденный Бен носился без толку туда-сюда.

Открыв крышку картонной коробки, Чарли увидела, что липкая пленка с отверстиями, накинутая на горловину шара-аквариума, на месте и Гораций оживленно плавает взад-вперед. Камень упал с ее сердца. Если бы во время переезда рыбка умерла, Чарли приняла бы это за дурное предзнаменование.

Двигатель мебельного фургона громко застучал, а потом затих. Воцарилась тишина, если не считать шума падающей воды. Под горячим солнцем стих ветерок. В отдалении проблеяла овца; донеслись два слабых хлопка, вероятно от выстрелов из дробовика. Выводила трель неизвестная птичка. Ноги Чарли хрустели по гравию. По гравию в ее дворе. Бен снова залаял.

Хлопнула металлическая дверца. Послышались голоса. Резко взлетел шмель, и Чарли отшатнулась. До нее донесся жизнерадостный голос Тома:

– Ребята, пивка никто не хочет?

Чарли подошла к ручью. Всего-то около трех футов шириной и, наверное, два глубиной, так что его можно без труда перепрыгнуть. Сквозь быстро текущую воду, чистую и свежую, вырисовывалось устланное галькой и круглыми камнями дно. Тень птицы промелькнула над ручьем.

– Хорошо бы войти туда? – раздался чей-то голос.

С шипением открылась банка с пивом. Чарли смотрела на противоположный берег, на аккуратный участок.

Конюшни.

Это слово возникало каждый раз, когда Чарли приезжала сюда, всплывая из темных, недосягаемых глубин ее сознания, и будто дразнило.

Душеприказчики Нэнси Делвин вывернули все электрические лампочки, даже на потолке.

– Ублюдки! – сердито сказал Том и укатил в деревню поискать магазин электротоваров.

Устроив себе перерыв на обед, грузчики уселись с сандвичами у ручья. Чарли отнесла аквариум с Горацием в дом и осторожно поставила на сушильную стойку.

– Ну как, нравится тебе новый дом? – Поджав губы, она глядела на кремово-желтые стены. – Думаю, нам надо их перекрасить. Есть какие-нибудь предложения?

Она прошлась по дому, скрипя резиновыми подошвами по незастеленному полу. Без мебели комнаты казались меньше и темнее, потолки выглядели ниже. Светлые прямоугольники на стенах отмечали места, где висели картины или стояли шкафы. Это напомнило ей фильм о Хиросиме, на который ее водила в детстве мать. Там показывали тени на стенах – оставшиеся от людей, чьи тела испарились после взрыва атомной бомбы.

Чарли забралась по крутой лестнице в мансарду. Сквозь пыль, висевшую в воздухе словно снеговая завеса – отчего она почувствовала щекотание в носу и горле, из единственного маленького оконца пробивались лучи света. Стоял неприятный гнилостный запашок. Единственным звуком в жутковатой жаркой тишине комнаты было резкое «тук-тук-тук» капель воды, с интервалом в полсекунды падавших на какой-то металлический предмет. Коробки с хламом, покрытые пыльными газетами, отсюда уже убрали. Когда Чарли подходила к окну, пол из жестких досок прогибался, распрямляясь потом с тупым треском, так что в воздух поднимались маленькие клубы пыли.

Больше всего пыли от человеческой кожи.

Рок. Мысли о чем-то роковом постоянно роились в ее голове. Возможно, это было связано с переездом. Переезд был второй из самых больших травм в ее замужней жизни. Или третьей. Что-то в этом роде говорил ей Том.

Из окон открывался отличный вид на пруд. Примерно в двух милях за леском и ниже, в долине, на дальнем берегу ручья, виднелась крыша какого-то большого дома с дымовыми трубами.

Все должно устроиться. Том прав. Здесь очаровательно. Очаровательно и спокойно.

Какая-то тень пересекла стену, словно кто-то прошел за спиной у Чарли. Она обернулась, но мансарда была пуста. «Наверное, мимо окна пролетела птица», – подумала она. Хотя вообще-то тень прошла в другом направлении. Чарли забеспокоилась и шагнула влево, вправо, убеждаясь, не ее ли это тень.

Треск над головой напугал Чарли, но щебетание птицы успокоило ее. Закричал мужчина, его голос был едва слышен. Другой ответил ему. Снова щелкнула доска пола, будто кто-то наступил на нее. Чарли огляделась. Наверное, доска просто встала на свое место после того, как она прошла по ней, сообразила Чарли, все же поспешно покинув мансарду.

Когда она спустилась на площадку первого этажа, несколько глухих стуков эхом быстро разнеслись по дому.

Дверное кольцо.

Чарли поспешила к входной двери. За ней стоял высокий мужчина в запачканном рабочем халате с изношенным воротником и истрепанным галстуком. Чарли предположила, что ему лет сорок с небольшим. Несмотря на неопрятную бороду, растрепанные волосы соломенного цвета и запавшие щеки, Чарли сразу понравилось его лицо: в нем угадывался человек, на которого можно положиться, и к тому же благородный: в нем было что-то от русского аристократа. В его жгучих и проницательных глазах проглядывало озорство.

– Я Хью Боксер, ваш сосед. Решил, что неплохо бы зайти к вам и поздороваться. – Его голос звучал непринужденно и вежливо.

Она протянула ему руку:

– Чарли Уитни.

Он обтер свою запачканную ладонь-клешню о штанину брюк и основательно сжал ее руку.

– Добро пожаловать на нашу улочку.

– Спасибо. – Она улыбнулась. – А где ваш дом?

– Да вот этот амбар. Амбар Тадвелла.

– Со старыми автомобилями?

Когда он улыбнулся ей в ответ, лицо его сморщилось и кустистые брови приподнялись.

– Кто-то в деревне разводит животных, а я предпочитаю автомобили. Их не надо выпаивать молоком.

Она засмеялась.

– Я думаю, что этот амбар… то есть дом… ну, выглядит великолепно.

– Для коровника неплохо, ведь так? По правде говоря, вторая причина, по которой я зашел познакомиться с вами, – это автомобиль. Нельзя ли оставить его здесь на денек-другой?

– Автомобиль? Боюсь, что я вас не понимаю, – сказала Чарли.

– Старый «триумф-родстер» Нэнси Делвин. Я купил его при распродаже имущества. Он стоит в амбаре, позади снопов соломы.

– Я и не знала, что там есть автомобиль. Это что-то очень редкое, да?

Грузчики начинали вынимать из фургона диван.

– Нет, – ответил Хью Боксер, – не совсем. В округе их несколько штук. Вы когда-нибудь видели «бержерак»?

Чарли кивнула.

– Вот что-то похожее. Я думаю, что на нем не ездили уже лет тридцать.

– Вы их коллекционируете?

– Вроде того.

На мгновение взгляд Хью Боксера стал проницательнее, как бы исследуя ее, отчего Чарли почувствовала себя неуютно. В это время за спиной Боксера грузчики с натугой затаскивали диван по ступенькам.

– Мне бы пришлось работать едва ли не целый день, чтобы передвинуть снопы соломы перед автомобилем. Я постараюсь все сделать на следующей неделе.

– Не надо спешить. Мы вообще не собираемся пользоваться амбаром.

Чарли и Хью Боксер отступили в сторону. Боковой валик дивана громко ударился о дверной косяк.

– Куда это нести, мэм?

Чарли показала в сторону гостиной:

– Куда-нибудь туда.

– Не буду вам мешать, – сказал Хью Боксер. – Если я когда бы то ни было смогу быть вам полезным, просто покричите.

– Весьма любезно с вашей стороны… А что за парень подстригает кусты вдоль дорожки?

– Гидеон. Мы тут все его нанимаем. Думаю, он подойдет познакомиться с вами.

– Да, нам говорили.

– А поесть тут лучше всего в трактире «Георгий и Дракон». Повернете с дорожки направо, и еще примерно миля по прямой.

– Спасибо. Вы должны зайти и выпить с нами, когда мы немного разберемся.

– А вам тут много придется делать? – Хью Боксер заглянул во внутреннюю часть дома.

– Да, дел уйма.

– Отличный дом. Я всегда считал его весьма привлекательным.

Он поколебался, словно собираясь сказать что-то еще, а потом повернулся. Чарли спустилась следом за ним по ступенькам, и Бен подбежал к ним.

– Привет, паренек! – сказал Боксер, приостанавливаясь, чтобы потрепать собаку. – Не очень-то ты годишься в сторожевые псы, правда?

Он бодро помахал Чарли и зашагал прочь.

У амбара были двойные двери, причем обе половинки прогнили и удерживались на месте кирпичами. Чарли потянула створку на себя. Что-то маленькое пронеслось по амбару и исчезло в тени. Пахло соломой и машинным маслом. Перед ней стояла допотопная газонокосилка с сиденьем, купленная у душеприказчиков покойной. Накопитель травы был отцеплен и прислонен к стене рядом. Это была едва ли не единственная вещь из тех, что им хотелось купить, которую душеприказчики согласились продать за приемлемую цену.

Примерно посередине амбара высилась стена из снопов соломы. Узкий ход, в который Чарли ни разу не заглядывала, вел направо. Подойдя поближе, она увидела старый рабочий верстак под высоким окном. В комнате, похожей на заброшенную мастерскую, куда она протиснулась, было темно, свет просачивался лишь через единственное грязное окно.

Посередине амбара под куском брезента, густо покрытым пылью, вырисовывались очертания автомобиля. Ее сердце будто подпрыгнуло к горлу: во всем этом было нечто, вызывавшее тревогу. Какое-то спящее чудовище, лучше было бы его не трогать. На стропилах что-то заскреблось, и оттуда потекла струйка пыли. Крысы? Летучие мыши? Над Чарли высилась соломенная стена. Из мрака в поле зрения возникли новые очертания. Старый металлический стол. Садовая косилка со сломанной рукояткой.

– Да брось ты это, – прошептал какой-то голос в ее голове.

– Я не позволю, чтобы меня пугали привидениями в моем собственном амбаре, черт подери! – мысленно выкрикнула она.

Приподняв угол брезента, Чарли обнаружила под ним хромированный бампер с тусклыми впадинами и черное крыло с боковым фонарем. Чарли попыталась поднять брезент повыше, но он был слишком тяжел. Она прошла вбок, оттянула брезент на капот, обнажив вертикальный радиатор, зажатый между двумя массивными фарами. Поверху радиатора шла хромированная насадка, а спереди был прикреплен небольшой круглый значок с цветным глобусом и крошечной надписью «Триумф моторс».

Чарли отступила назад, таща грубую материю через весь кузов поверх брезентовой крыши. В конце концов скомканный брезент кучей соскользнул на пол. В ноздри Чарли ударил запах металла, заплесневевшего брезента и выдохшегося бензина.

Машина выглядела знакомой.

Это из-за «бержерака» на телеэкране. Она смотрела детективные сериалы и знала эту модель. Чарли обошла машину. Луковицевидный спортивный тип, с откидным верхом, подножками и как бы обрубленным носом. В задней части крыши виднелось узкое оконце и еще две стеклянные панели со стороны багажника, где располагались складные сиденья. Толстый слой пыли покрывал черную краску. Покрышки спущены. За густой паутиной в углу ветрового стекла различался кружок талона от налоговой инспекции. Наклонившись, Чарли с трудом разобрала поблекшую надпись: «НОЯБ. 53».

Она надавила на ручку дверцы со стороны пассажира и потянула на себя. Дверца распахнулась, щелкнув, словно надломилась печать времени, и запах старой кожи и истлевшего брезента вырвался изнутри, окутав Чарли.

Воцарилась мертвая тишина. Чарли казалось, что она вторгается в чужие владения. Протиснувшись в дверцу, она уселась на жесткое и прямое сиденье. Из деревянной приборной доски выступали на металлических стержнях выпуклые черные головки, посреди которых были вмонтированы две круглые белые шкалы, а ближе к Чарли – спидометр. Из большого рулевого колеса с перекладинами-спицами, почти касавшегося ее правой руки, высовывалась наподобие антенны крохотная колонка-рычаг для переключения передач. Чарли потянула на себя дверцу, закрывшуюся с глухим стуком. Она почувствовала себя придавленной крышей, находившейся в нескольких дюймах над головой, и ветровым стеклом прямо перед носом.

Отодвигаясь дальше на сиденье, она всем своим существом ощущала напряженную тишину. Сквозь пыль на ветровом стекле виднелись очертания капота и насадка на радиаторе. Коснувшись головки на приборной доске, она сжала ее пальцами и повернула. Тугая головка не сдвинулась. Чарли повернула ее посильнее, и щетка «дворника» на ветровом стекле приподнялась на дюйм, разорвав несколько прядей паутины. В испуге Чарли отпустила головку, и щетка упала. По ветровому стеклу вверх побежал паук. Ощутив от его движения какое-то раздражение, Чарли виновато положила руку на колени.

Ее трясло. Сиденье заскрипело, затрещало, зазвенела пружина. И где-то внутри нее тоже будто распрямилась некая пружина.

Автомобиль был ей знаком. И не только по телевизионным сериалам. Она сидела в подобном автомобиле и раньше, путешествовала в нем. Чарли была уверена, что это была именно та марка автомобиля, в котором она занималась любовью во время ретрогипноза.

Она припомнила все: шершавость твидового пиджака мужчины, ветер, трепавший ее волосы, жесткую езду по неровной поверхности, натужные усилия мотора, стук выхлопной трубы, когда он переключал передачи, мятный привкус жевательной резинки во рту…