Текст книги "Возлюбленная"

Питер Джеймс
Возлюбленная

Благодарности

Эта книга вряд ли увидела бы свет, если бы не горячее участие в моей работе многих и многих людей, которые помогали мне, не жалея времени и сил. Среди них Элеонора О'Киффи из Общества исследования психики, Дэвид и Энн Андерсон, которые с готовностью предоставили свой дом в качестве образца для Элмвуд-Милла, Ян Ньютон, адвокаты Дэвид Венеблс и Бил Макбрайд, Саймон Фрейзер из «Фрейзер энд Фрейзер», Вики и Пола Лейхез, полицейский Мик Харрис из Брайтона, Рен Харрис, Мари Хелен Рассел, Линден Хардисти (которой я также обязан своими успехами в теннисе), преподобный Майкл Перри из «Христианина-парапсихолога», доктор Дункан Стюарт, Роберт и Фелисити Бирд, Йен Уилсон, Сарина Ларайв, Сью Анселл, Джил Бремер, доктор С. Домони (благодаря которому я знаю, что значит покрываться холодным потом), Вероника Кин и многие другие.

Отдельно я хотел бы упомянуть мою неутомимую секретаршу Пегги Флетчер и столь же неутомимого литературного агента Джона Тарли, редактора Джоанну Голсуорси, моих мать и сестру Женевьеву за их постоянную поддержку, а также мою жену Джорджину, терпение которой побило все предыдущие рекорды.

– Скажи-ка, голубушка, вот что ты мне:

Не знала ли ты никогда

Дочь пристава из Айлингтона?

– Так нет уж в живых ее, сэр, и давно.

Баллада

1

У заржавленных ворот собака остановилась, а потом неожиданно юркнула под них.

– Перегрин! – позвала женщина. – Перегрин! Сейчас же вернись!

В эти ворота никто никогда не входил, если не считать нескольких местных торговцев, да и те потом признавались, что у них там по спине мурашки ползали. Даже ее собака, любопытная и пронырливая, которая всегда совала нос куда не следует, ни разу не забегала туда раньше.

– Умница моя! Вернись!

Но голос женщины терялся в шуме плотины, что находилась пониже.

– Ну, иди же сюда! – позвала она снова. – Перегрин!

Почти всегда она выгуливала свою собаку по этой дорожке, переходила через железный пешеходный мостик и вела ее вон в тот лесок, всякий раз невольно ускоряя шаг около усадьбы. Она даже старалась не глядеть на заброшенную мельницу с садом внизу и на дом, где обитала загадочная старуха-затворница.

Женщина распахнула створку высоких ворот и всмотрелась в подъездную дорожку. Ее йоркширский терьер как раз взбегал по ступенькам дома. Не задержавшись на верхней ступеньке, он просунул нос в приоткрытую парадную дверь и исчез.

– Перегрин! – в испуге завопила она. – Назад! Перегрин!

Женщина бросилась по дорожке. Рев воды на плотине делал безмолвие дома еще более устрашающим, и гравий, хрустевший под ногами, наводил на мысль, что его положили намеренно, чтобы невозможно было приблизиться к дому бесшумно. Женщина остановилась у ступенек, истекая потом от жары летнего утра. Отсюда дом, возвышавшийся на насыпи, казался еще больше.

– Перегрин! – Теперь ее голос звучал более спокойно. – Ну Перегрин же!

Слыша равномерное настойчивое тявканье терьера внутри дома, она ощущала, как чьи-то глаза наблюдают за ней из темного окна – глаза старухи с отвратительным обожженным лицом.

Поднявшись по ступенькам, женщина остановилась, чтобы перевести дыхание. Собака продолжала тявкать.

– Перегрин! – всматривалась она через приоткрытые дубовые двери в мрачный коридор.

У порога она заметила молоко, целых пять бутылок, да еще картонную коробку с яйцами. За дверью на полу были разбросаны газеты и письма. Дом казался спокойным. Она нажала на звонок, но ничего не услышала, попыталась еще раз, но звонок молчал. Тогда женщина постучала медным ободком потускневшего дверного кольца – сначала осторожно, потом сильнее. Глухому стуку отозвалось эхо, а лай собаки становился все настойчивее.

С усилием она толкнула дверь, отворяя ее пошире, и вошла в дом. Испортившийся блокиратор застрял в покрытой пылью горе почты, громоздившейся на дубовом полу.

В небольшой темной прихожей с низким потолком и каменными стенами неприятно пахло. Недалеко от входа, мимо лестницы, ведущей наверх, шел коридор с дверями по обе стороны. На украшенном витиеватой резьбой столе стоял зловещего вида бюстик с крылышками. Из запыленного, усеянного блестками зеркала на стене на женщину смотрело ее мутное отражение. В конце коридора в темноте лаяла собака.

– Эй! – крикнула женщина, подняв голову. – Есть здесь кто-нибудь?

Оглядевшись в надежде на проявление какой-нибудь жизни, она увидела множество фотографий в рамках, изображавших элегантную женщину. Правда, лицо на них было старательно выжжено, остались лишь изящно подвитые в стиле 40–50-х годов волосы вокруг обугленных дыр. Стены гостиной были увешаны этими фотографиями, и все – без лиц! Женщина ужаснулась: старуха была еще более чокнутой, чем она ее до сих пор считала.

Терьер скребся у двери в конце коридора.

– Да иди же сюда, черт тебя побери, – тихо позвала она.

Терьер жалобно заскулил. Подойдя к собаке, женщина яростно вцепилась в ошейник и тут почувствовала, что какая-то тень упала на ее плечо. Она стремительно обернулась, но это была всего лишь тень от входной двери, колеблемой ветром. Неприятный запах, чувствовавшийся здесь сильнее, вызывал отвращение. Собака снова заскулила и задергалась, словно сообщая ей что-то. Женщине хотелось уйти, выбраться отсюда, но настойчивость собаки ее встревожила. Отпустив собаку, она постучала в дверь костяшками пальцев. Терьер залился лаем.

Женщина повернула ручку, отворяя дверь, и собака стрелой влетела внутрь. Сильное и едкое зловоние, смесь прокисшего молока, несмытого унитаза и сильно протухшего мяса, ударило ей в лицо.

– Тьфу ты, гадость!

Женщина зажала пальцами нос и вошла внутрь, откуда доносилось жужжание мух. Кроме несносного шума целого облака мух, она услышала и другой шум – вроде слабого шуршания дорогого шелка. Комната выглядела обжитой: старенький стеллаж для сушки посуды висел над столом, на столе стояла пепельница, набитая перепачканными губной помадой окурками, открытая банка тушенки, с растущими из нее волосками плесени, покоилась на сушильной стойке. Дверца холодильника приоткрыта. «Этим-то и объяснялся запах», – подумала женщина с облегчением.

И тут она увидела ноги старухи.

Она лежала ничком на пороге дверного проема, ведущего как будто в котельную, и сначала женщине показалось, что старуха дышит. Мышцы ее ног шевелились, ее рот и левый глаз – единственный, который был виден женщине, – тоже. Шевелились и руки. А шея прямо колыхалась, словно пшеничное поле на ветру.

Женщина отшатнулась в ужасе, накрепко сковавшем ее горло и остановившем рвотные позывы. Непрерывно лая, собака стояла перед трупом. От страха женщина бросилась в дверь и выбежала из дома.

Она чувствовала их на собственной плоти, ощущала, как они колышутся, жуют, и мысленно смахивала их со своих бедер, со своих запястий – миллионы воображаемых извивающихся личинок, падающих на гравий. Женщина торопилась домой, к телефону, жадно глотая свежий воздух; торопилась потому, что ей казалось, будто старуха ковыляет за ней следом, а личинки корчатся, падая из ее уже пустых глазниц, с ее щек и рук, подобно белому дождю… Ей слышался визгливый голос старухи: «Оставь меня в покое! Не мешай им. Дай им поесть. Это всего лишь мое тело, мое отвратительное, покрытое шрамами тело. Моя тюрьма. А они освобождают меня. Ты что же, корова старая, не видишь? Они освобождают меня!»

2

В тот день велосипед Чарли упал, и педаль задевала о кожух цепи с раздражающим «клац-клац-клац», пока она, опустив голову, крутила колеса в насквозь промокшей одежонке; миленький июньский дождичек повис оранжевой дымкой над натриевым уличным освещением. Мимо нее струился поток машин; какой-то грузовичок проехал слишком близко, оттолкнув ее струями грязи из-под колес, как невидимой рукой, к краю тротуара. Чарли вильнула в сторону.

Сквозь дождь пробились глухие звуки музыки: речное судно, украшенное флагами и освещенное как рождественская елка, пробороздило чернильные воды Темзы и скрылось из вида.

По боковой дорожке она поднялась в тишину райончика Тонсли и свернула налево, на улочку, поднимающуюся террасами в викторианском духе. Потом проехала мимо безмолвных припаркованных автомобилей, щеголеватых «Джи-Ти-Ай» и БМВ да парочки «порше». Когда пятнадцать лет назад они переехали сюда, здесь был захудалый райончик, заселенный в основном пожилыми людьми. Подобно начинающим бизнесменам без капитала, они только такое и могли себе позволить. Ну а теперь это был модный район Лондона, с очищенными пескоструйными аппаратами фасадами, изящными парадными дверями и «блюдцами» спутниковых телеантенн, пришпиленных к крышам наподобие значков какого-нибудь недоступного простым смертным клуба.

Чарли слезла с велосипеда и, увидев чуть подальше припаркованную машину Тома, разволновалась. До сих пор она торопилась встретиться с ним каждый вечер, торопилась так же сильно, как двадцать лет назад, когда ей было всего шестнадцать и они только что познакомились… А порой казалось, что еще сильнее. В особенности после размолвок, происходивших все чаще и чаще, так что она даже опасалась, что как-нибудь, придя домой, может обнаружить вместо Тома лишь записку от него.

Дождь ложился на темную мостовую словно глянец. Чарли, отперев входную дверь, прокатила велосипед внутрь и прислонила его к дубовой обшивке прихожей.

Бен приветствовал ее, держа во рту резиновую кукольную головку Нейла Киннока.[1]1
  Нейл Киннок – британский политик, ставший персонажем мультипликационного клипа.


[Закрыть]

– Привет, малыш! – сказала она, опускаясь на колени и энергично потирая обеими руками грудь охотничьей собаки. – Рада тебя видеть! Да, да, да! Только не прыгать! – Она закрыла за собой дверь и крикнула: – Привет!

– Привет! – отозвался Том со второго этажа.

Чарли стряхнула воду с волос, стащила накидку, швырнула ее на перила и мельком взглянула в зеркало.

– Ах ты, черт подери!

Ее волосы спутались и торчали, вдобавок с правой щеки стекала тушь. С решительным выражением лица воина из племени апачей Чарли потерла щеки, а потом пальцами расчесала волосы.

– Не очень-то здорово, а? – сказала она собаке.

Струйка дождевой воды сбежала с волос и просочилась под ее пуловер, когда она поднималась на второй этаж и шла по коридору в каморку Тома. Следом топал Бен. В темной и уютной комнатке, освещенной чертежной лампой, склонившийся над столом Том изучал пачку документов, соединенных хомутиком розовой резинки. Он поднял голову.

– Привет.

Поверх полосатой рубашки на нем был синий пуловер с треугольным вырезом. Бокал джина с тоником стоял у его правой руки. У Тома был открытый спокойный характер, он редко выплескивал на других свое мрачное настроение. И все же случалось, он пугал ее внезапными вспышками ярости или отчуждением, длившимся иногда целые дни. Вот и сейчас…

– Так поздно работаешь? – спросила она, подходя и целуя его в щеку.

– Кто-то ведь должен зарабатывать деньги.

– Эй! – сказала она. – Это нечестно.

Он снова уткнулся в документы. Она смотрела на него и постепенно успокаивалась.

– Играл в теннис?

– Нет, были проблемы с клиентом. Отец присвоил детишек, так что надо добиться судебного запрета. А как прошел день у тебя?

– Нормально. Ходила на иглоукалывание, помогала Лауре в магазине, а потом смотрели с ней «Ширли Валентайна».

– Мы ведь его уже видели.

– Лаура не видела. Никто не звонил?

Он зевнул.

– Нет. Как прошло иглоукалывание?

– Как всегда, приятного мало. – Она уселась к нему на колени и нежно прильнула, обхватив рукой его шею. – Не грусти.

Он положил руку ей на живот.

– Твой иглоукалыватель считает, что это поможет?

Она пожала плечами:

– Да, считает.

– Ну, получая тридцать фунтов стерлингов за сеанс, он, конечно, будет так считать.

Она посмотрела на его чистые наманикюренные ногти. В отношении своей внешности Том всегда был щепетилен. Даже когда у них совсем не было денег, ему удавалось выглядеть щеголем. Украдкой она бросила взгляд на собственные, искусанные ногти, в очередной раз дала себе слово избавиться от этой дурной привычки. Он вечно ворчал по поводу ее ногтей, особенно если был раздражен.

Том отстранился от нее:

– Господи, да ты промокла!

– Прогноз обещал солнечный день.

– Тебе не следует ездить на велосипеде.

– Да это так, для развлечения. И фигуру помогает сохранить.

– Фигура у тебя прекрасная. Катание на велосипеде по Лондону – занятие не очень-то расслабляющее, а тебе надо расслабиться. – Она ощутила прилив беспокойства, когда он рывком открыл ящик стола, вытащил книгу под названием «Бесплодие» и постучал по ней. – Здесь вот говорится, что переизбыток физических упражнений способствует бесплодию. Они как бы иссушают все внутри. Я бы вообще исключил подобные нагрузки, если хочешь знать.

«Пожалуйста, давай не будем скандалить сегодня», – подумала она, вставая и прохаживаясь по комнате. Она посмотрела на книжные полки, на игрушечную машинку «феррари», подаренную ею мужу на Рождество, на книгу «Национальная игра в гольф». Взяв в руки кубик Рубика, она слегка крутанула его – пыль так и полетела.

– А ты не обсуждала это со своим иглоукалывателем?

За окном прошумела машина. Грани кубика Рубика поворачивались с мягким хрустом.

– У него есть совершенно безумные теории, – сказала она.

– Как и у тебя.

– У меня не безумные.

– А как насчет шоковой терапии? Ты еще ходила туда с Лаурой? Второе рождение, что ли?

– Второе рождение – вещь хорошая.

– Замечательная. Один сеанс «второго рождения» – и никакого секса на пару месяцев. – Он покачал свой бокал, дребезжа льдом. – Не трахаясь, нельзя ведь сделать ребенка, или тебе никто этого не говорил?

Чарли молчала.

– Тебе надо продолжить ретрогипноз, о котором ты все время говоришь. Возможно, ты бы обнаружила, что в прошлой жизни была монахиней.

– А Лаура говорит…

– Мне неинтересно, что говорит Лаура. – Он отхлебнул немного джина. – Ты в самом деле обсуждаешь нашу сексуальную жизнь с подругами?

На одной стороне выстроились три желтых квадратика. Она снова покрутила кубик.

– А ты разве не обсуждаешь ее с приятелями?

– Да мне и обсуждать-то нечего. У нас с тобой теперь одни научные эксперименты и никакой сексуальной жизни. Когда ты в последний раз наслаждалась сексом?

Она поставила кубик обратно на полку, подошла и снова поцеловала его.

– Ну не будь таким, Том. Я всегда наслаждаюсь и чувствую себя, как будто, – она прикусила губу, – это в последний раз.

Голос Тома смягчился:

– Дорогая, все говорят, что ты не беременела раньше, потому что слишком много и напряженно работала. Поэтому ты и оставила работу. Но никто не говорил, что тебе надо отказаться от секса. – Он стиснул ее руку. – Послушай, есть один дом, который мне нравится. Сегодня стали известны детали.

Он щелчком распахнул папку с пачкой бумаг от агентов по продаже недвижимости. Когда она увидела в середине цветную фотографию, ей почудилось что-то знакомое, но ощущение тут же исчезло, как тень. Фотография была нечеткой, к тому же дом скрывал кустарник. Это был большой коттедж в стиле Тюдоров. Нижняя половина – из красного кирпича, а верхняя оштукатуренная. Вдоль стены фасада тянулись небольшие, разделенные вертикальными перегородками окна, венчала дом высокая крутая крыша, нависшая, словно чересчур большая шляпа. Дом выглядел усталым, запущенным и довольно-таки унылым.

«ЭЛМВУД-МИЛЛ, ЭЛМВУД, ГРАФСТВО СУССЕКС. Очаровательный дом с мельницей XV века в очень уединенном месте, с надворными постройками, старинной водяной мельницей и большим кирпичным амбаром. Усадьба нуждается в некоторой модернизации. Площадь – около трех акров. Продается по частному договору или с аукциона, дату предстоит согласовать».

– Я думаю, что я… что мне… – Ее голос стих.

– Что?.. – спросил Том.

Она покачала головой:

– Ничего. Я… мне показалось, что я узнала этот дом.

– Так что ты о нем думаешь?

– Он очень мил. – Она просмотрела бумаги. – Ничего не говорится о цене – вероятно, что-то недосягаемое.

– Я им уже звонил. – Он торжествующе улыбался. – Они просят двести пятьдесят, но могут согласиться и на двести двадцать пять.

– Разве это возможно?

– Дом – совершенная развалина.

– Как раз то, что нам нужно! – завизжала она, и Тома неожиданно тронули ее ликование и энтузиазм: в ней словно заговорила надежда.

Капелька дождевой воды упала на щеку Тома, но он этого не заметил. Даже промокшая насквозь, она для него пахла замечательно. У Чарли был чудесный запах, и еще в ней было то, что сразу привлекло его – обаяние девчонки-сорванца: очаровательная мордашка и бесконечные проказы. Тонкая сильная Чарли выглядела в мини-юбке, да и в джинсах просто сногсшибательно. В ней жила откровенная сексуальность, обусловившая их взаимное притяжение с момента первой встречи.

Хотя ему следовало быть терпеливым и понимающим, сочувствующим и заботливым, он негодовал из-за того, что Чарли не могла забеременеть, хотя в этом, возможно, был виноват и сам. В конце концов они решили перебраться в сельскую местность. Уехать из Лондона, подальше от большого дыма и большой суеты. На природе все должно было измениться к лучшему.

– Встреча назначена на завтра. Кажется, кто-то еще проявляет интерес к дому, – сказал Том. – В три часа. Хорошо?

Она кивнула и посмотрела на фотографию. Ощущение узнавания вернулось к ней.

– Ты Бена покормил? – спросила она.

– Угу.

– А Горация?

– Черт, забыл.

– Ты всегда забываешь о Горации.

– Так научи Горация лаять, и я, возможно, перестану забывать. – Он зевнул и закрыл папку. – Мне надо работать.

– Как тебе понравилась пицца?

Он уже читал документы.

– Отличная.

Чарли спустилась на первый этаж. Бен обогнал ее и бросился к входной двери.

– Извини, малыш, но я не собираюсь выходить в такой дождь. Я хочу принять горячую ванну. Ты сам можешь сбегать в сад. – Она прошла на кухню и открыла заднюю дверь. – Давай, малыш!

Усевшись, Бен по-стариковски вздохнул.

– Господи, ну ты и лентяй! – Она подошла к кухонному шкафу. – Эй, Гораций, уж ты-то не боишься намокнуть, правда? – Она прижалась лицом к стеклянному шару. Очаровательная золотая рыбка подплыла поближе и, широко разевая рот, уставилась на нее, словно увидела нечто невообразимое. – Как делишки? – Она открыла его кормушку. – Ты-то что думаешь насчет переезда в деревню, Гораций? Небось и тебе чертовски надоел этот старый Лондон?

Она бросила в аквариум щепотку корма, рассеявшегося по воде, как дождевое облачко от ветра. Рыбка неторопливо всплыла на поверхность и сделала первый ленивый глоток.

Элмвуд-Милл. Что-то забрезжило в глубине ее памяти. Словно чье-то забытое имя всплыло оттуда, вертясь на кончике языка и дразня ее, а потом ускользнуло.

Чарли поднялась в ванную. Когда она, повернув краны, пустила воду, по какой-то непонятной причине ее охватил страх.

3

Усадьба находилась у озера, в конце узкой дорожки длиной с милю, спускавшейся по склону. По дороге им попалось только три дома, последний – более чем в полумиле от цели их путешествия. Сквозь деревья, за обваливающейся кирпичной стеной, верх которой был утыкан битым стеклом, Чарли увидела зелено-белый дом. Солнечные лучи сверкали сквозь перекладины трухлявых деревянных ворот.

Встреча была назначена на три. А часы в автомобиле показывали 3.44.

– Этот педик, должно быть, уже смылся, – сказал Том.

Чарли выпустила Бена наружу. Восемь месяцев от роду, еще щенок, псина неуклюже побежала, отряхнулась, подпрыгнула и задрала лапу у стены. Они приобрели его, когда Чарли перестала работать полный день.

В машине было шумно от работающего мотора. Чарли потянулась, пытаясь стряхнуть с себя сонливость, и мысленно попеняла Тому за то, что он поднял ее так поздно. Всегда что-нибудь не так. Уже более года они охотятся за домом, и всякий раз им не везет. То комнаты слишком малы, то соседи чересчур близко, то вдруг кто-то еще проявлял к дому интерес, и цена подскакивала слишком высоко. Столько раз они начинали все сначала, что научились не слишком обнадеживать себя.

Черные тучи, подобно паровозам, маневрировали по голубому небу. Порывы ветра трепали волосы Чарли. Пышная от долгих проливных дождей листва трепетала на ветру. Мокрая трава блестела под ослепительным солнцем. В туфельки Чарли просачивалась влага.

Окруженное деревьями, вдаваясь причудливыми изгибами в берега, раскинулось озеро. Прямо перед ними какой-то одинокий, перевернутый вверх дном ялик валялся на островке травы под прибитой гвоздями к дереву поблекшей доской с надписью: «Частная собственность. Рыбная ловля запрещена. Только для членов клуба». Прямо за доской обнаруживался металлический пешеходный мостик, перекинутый через запруду, и тропка, ведущая вверх, в лесок.

Над головой пролетела стайка скворцов. Чарли почувствовала холодное дуновение ветра, скорее мартовского, чем июньского, и крепко обхватила себя руками. Она услышала треск ветвей, карканье вороны, похожее на скрежет пилы, рев воды в запруде. Эти звуки только подчеркивали непривычную после лондонской суматохи тишину. Было странно не слышать шума уличного движения, людских голосов.

Когда Том распахнул калитку, раздался резкий лязг металла, и болт проскреб по гравию подъездной дорожки. Глядя на Тома, Чарли подумала, что оба они, наверное, выглядят странно. После суда он не переоделся. Он был в костюме в тонкую полоску и в макинтоше от Барберри. На Чарли были джинсы и мешковатый пуловер, да еще яркая куртка.

Сердце ее запрыгало, когда она разглядела широкую подъездную дорожку и группу зданий, приютившуюся в ложбинке ярдах в ста от них, между мшистыми берегами. Вот он, этот дом, совсем не такой, как на фотографии; вот кирпичный амбар и полуразвалившаяся деревянная водяная мельница.

Признаков жизни там почти не было. Темные окна. Вода, падая из запруды в шлюзовой пруд с кирпичными стенками, сначала сердито пенилась вокруг неподвижного колеса, а потом стремительным узким потоком проскальзывала по саду, под деревянным мостиком с резьбой, мимо амбара и еще дальше – на участок для выгула скота.

Чарли разволновалась, хотя дом оказался меньше, и его состояние было хуже, чем она представляла. Тени собирались на шероховатой крыше, когда ветер пробегал по деревьям, и казалось, что вытянутое в форме буквы «L» одноэтажное здание в любой момент может обрушиться на бункер с углем и на цистерну с нефтью, стоявшие позади дома в зарослях крапивы. Вдруг Чарли насторожилась.

Чего-то не хватало.

Она внимательно огляделась, то и дело замечая что-то новое. Ванночка для птиц, сарай, тачка, загончик для кур… Два вырванных с корнем дуба лежали, прислоненные друг к другу, на передней лужайке, и их ветви переплетались, словно тела сражавшихся и погибших динозавров.

Чарли сообразила, что ложбина была речной долиной, до того как река образовала это озерко. И если не считать газона, как будто бы даже подстриженного, все здесь было диким. Несколько кустов рододендрона, несколько беспорядочно разбросанных группок дикорастущих цветов, небольшой фруктовый сад…

Но чего-то не хватало.

Ее глаза притягивал аккуратный участок травы повыше берега, за амбаром, между идущим от мельницы каналом и леском. Подмышки у Чарли вспотели, она почувствовала головокружение и вцепилась в руку Тома.

– Ты в порядке? – спросил он.

Пряди волос щекотали ее щеки. Чирикала птичка.

Этот плеск волн на озере, эта вода, падающая с запруды, этот ветер в деревьях, это безмолвие – все это будто прикасалось к чему-то в ней и волновало, словно обрывки старой мелодии…

– Чарли? Дорогая? – Том потряс ее за руку. – Эй, ты дома?

– Что-что? – Она очнулась и на мгновение почувствовала себя сбитой с толку. – Извини, я просто была… – Она улыбнулась. – Это замечательно.

– Ну, ты уж очень-то не надейся. Кто-то еще интересуется домом, да и нам самим, возможно, внутри не понравится.

– Быть такого не может!

Промчавшись по подъездной дорожке, Бен вприпрыжку побежал к заросшему травой берегу.

– Бен! – закричала Чарли.

– Да все нормально, в доме-то пусто.

– Почему бы нам не позвонить агенту и не сказать, что мы уже здесь?

– Давай-ка сначала пойдем и посмотрим.

Шлюзовые стенки глубокого и холодного пруда были покрыты липким илом. Грохот воды становился все громче и громче по мере того, как они брели вниз. Чарли ощутила на лице прохладные брызги.

– Этак нам все время будет хотеться пи-пи, – сказал Том.

Под украшенным резьбой мостиком текла чистая вода, и Чарли представила, как в теплые летние вечера они могли бы ужинать здесь вдвоем, у самого потока. В хорошую погоду можно привезти сюда маму. А если перестроить амбар, то в нем мог бы жить отец Тома. Если, конечно, они с Томом перестанут ненавидеть друг друга.

Вблизи дом казался больше. Детали фасада очаровывали. Стиль времен королевы Елизаветы, один край скошен, а другой – прямоугольный. Штукатурка на верхнем этаже крошилась, деревянные балки прогнили, кирпичная кладка на первом этаже лежала неровно. Окна были маленькими и все разной величины.

Хлопнула дверца автомобиля. Бен с лаем примчался обратно. Невысокий солидный мужчина с голубой папкой под мышкой торопливо прошел в калитку. Руки и ноги его были растопырены, как у пингвина. Он приостановился, чтобы похлопать по спине Бена, и был вознагражден за это грязными отпечатками на брюках. Вот мужчина уже перед Чарли и Томом – запыхавшийся, пухленький, энергичный человек в черных легких мокасинах, отполированных до блеска, со сверкающими авторучками в нагрудном кармане и лицом алебастрового цвета.

– Мистер и миссис Уитни? Виноват, очень виноват, что заставил вас ждать.

Агент слегка отклонился, и ветер приподнял пряди волос, прикрывавших его плешивую макушку.

– Мы и сами немного опоздали, – сказал Том.

– О да, мудрено отыскать этот дом с первого раза. – На лацкане серого пиджака чопорно посверкивал значок изысканного ротарианского клуба. – Я Бадли, из конторы «Джонатан». – Мясистые пальцы резко потянули вниз руку Чарли, словно дергая дверной колокольчик. – Уезжаете из Лондона?

– Да.

– Знайте, подобные штуки попадают на рынок раз в десять лет.

– Окна выглядят плоховато, – сказал Том.

– Это отразилось в цене. Тут ведь мало что делалось последние годы. – Мистер Бадли покрутил на пальце кольцо с печаткой. – Датируется стародавними временами, едва ли не земельной описью 1086 года. Но, естественно, с тех пор кое-что добавлено.

Чарли внимательно посмотрела на мшистый берег, на ровный участок прополотой травы, на лесок, на радостно играющего Бена, потом на Тома, пытаясь прочитать выражение его лица, но оно было совершенно бесстрастно.

– Замечательное место для детишек, – добавил мистер Бадли.

Чарли перехватила взгляд Тома. Тот привязал Бена к скобе для очистки обуви у нижней ступеньки, и они поднялись по лестнице вслед за мистером Бадли к дубовой входной двери с потускневшим кольцом в виде львиной головы. Ветер трепал куртку Чарли. Она спросила:

– Долго ли дом пустует?

– Всего около девяти месяцев. Мисс Делвин умерла в конце прошлого лета, – ответил мистер Бадли.

– Здесь? – спросила Чарли. – В этом вот доме?

– О нет, не думаю.

– Мне всегда немного не по себе в доме, где кто-нибудь умер, – сказала Чарли.

– Вам, разумеется, известно, кем была Нэнси Делвин. – Мистер Бадли произнес ее имя с благоговейной почтительностью.

Чарли повторила имя и взглянула на Тома. Тот пожал плечами:

– Нет.

– Модельерша, – сказал мистер Бадли, заставив их почувствовать, как они его разочаровали. – В сороковых годах она была знаменита. – Он наклонился к ним и понизил голос: – Шила для королевской семьи. – Он дал им время проникнуться значительностью сообщенного, прежде чем указал на медную дверную табличку, поблескивавшую на солнце, с потемневшей от забившейся пыли загрязненной гравировкой. – Оригинальная табличка по страховке от пожара 1711 года! Этот дом – прямо-таки живая история.

Он вставил ключ в замок и повернул так, словно открывал раковину с жемчугом. В маленьком холле пахло как в церкви. Справа и слева они увидели закрытые двери с железными засовами, впереди – какая-то узкая лесенка, справа от нее – темный коридор. На столе в прихожей, под покрытым рябью зеркалом, стоял бюстик с крылышками.

Мистер Бадли щелкнул выключателем. Послышался резкий металлический звук, но свет не вспыхнул. Потемневший от сажи абажур был прикреплен к таким низким брусьям потолка, что Чарли могла бы поменять лампочку, даже не поднимаясь на цыпочки.

– Главный выключатель, – сказал мистер Бадли. – Он все время барахлит. Коробка находится в подвале. Мы могли бы начать осмотр как раз оттуда.

Они прошли по коридору; звук шагов Тома, обутого в туфли с металлическими набойками, эхом отдавался от дощатого пола. Покрытые дубовой обшивкой стены нуждались в полировке и, казалось, источали недовольство пришедшими. Десятки крючков и гвоздиков для картин торчали из панельной обшивки. Мистер Бадли остановился у одной из дверей и, заметив выражение лица Чарли, сказал:

– Ценная живопись. Ее нельзя было оставлять в пустом доме – страховка. – Затем он открыл дверь, над которой шли толстые трубы. – Спуск здесь крутой, – предупредил он, включая крошечный фонарик.

Поежившись от сквозняка, Чарли шагнула вниз в кромешную мглу следом за мистером Бадли, запахло углем и сыростью. Он посветил фонариком на запыленный электрический счетчик, потом на металлическую коробку с большой рукояткой и ряд допотопных керамических пробок. Послышалось потрескивание, вспыхнули искры, и жиденький свет залил помещение.

Завизжав, Чарли вцепилась в Тома. Группа лысых, обнаженных манекенов взирала на них со своих подставок.

– Мисс Делвин часто работала здесь.

– Господи, как они меня напугали!

Чарли опасливо осмотрела подвал с кирпичным шероховатым полом, где стояли подставка для вина, деревянное инвалидное кресло на колесах и чугунный сейф. В отверстие дальней стены проглядывала чернота. Том повернулся к неподвижно глазевшим на них манекенам.

– Хорошо, дети, можете сесть.

Чарли принужденно захихикала.

– В рукоятку, – показал мистер Бадли, – встроено реле. Но по неизвестной причине цепь оказалась перегруженной.

– Выглядит весьма примитивно, – сказал Том.

– Тут понадобится новая проводка.

Площадка первого этажа освещалась двумя лампочками в форме свечек в позолоченном настенном канделябре. В узкой нише стояло кашпо с засохшим растением. Пол был слегка перекошен, как и выходящее в сад окно с ситцевыми занавесками. Вместе с деревянными балками и низким потолком все это создавало впечатление трюма старого корабля.

– Кто-нибудь проводил здесь обследование? – спросил Том.

– Нет. Пока что нет, – ответил мистер Бадли, – но я не вижу в этом нужды. Подобные дома могут слегка накрениться, но они прочны, как скала. Я бы предпочел находиться здесь, когда упадет атомная бомба, чем в любом современном доме из наших списков.

Спальня напомнила Чарли загородную гостиницу: деревянные оштукатуренные стены и гигантская дубовая кровать с резьбой, покрытая припорошенным сажей стеганым покрывалом пергаментного цвета. Еще здесь стояли кленовый гардероб, под стать ему туалетный столик с серебряной щеткой для волос, гребнем и хрустальными бутылочками, на всех предметах толстым слоем лежала пыль. Сквозь застоявшийся запах ветхой материи пробивался слабый аромат мускусных духов.