Текст книги "Красная атака, белое сопротивление. 1917–1918"

На этот раз встреча была более радушной, и обе стороны пошли на компромисс. Соглашение было достигнуто по трем пунктам:

1) Кубанская армия должна войти в состав Добровольческой армии;

2) Законодательная Рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией;

3) командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзывается в состав правительства для дальнейшего формирования постоянной Кубанской армии.

Объединение вдвое увеличило армию и боевые запасы. Корнилов сформировал три бригады из 6 тысяч человек. Командующими этими бригадами Корнилов назначил генералов Маркова, Богаевского и Эрдели. Так как казаки привели с собой лошадей, то у Добровольческой армии впервые появилась возможность создать кавалерию, что в походных условиях имело огромное значение.

После объединения казаки записывались в Добровольческую армию гораздо активнее, но из-за этого иногородние относились к ним еще более враждебно. Русские офицеры были фанатичными антибольшевиками и относились к бойцам Красной армии с невероятной ненавистью, но они не имели ничего против иногородних. Такое отношение не изменилось и после ново-димитриевского соглашения, когда казаки жестоко обращались с иногородними только потому, что они иногородние. Часто обстановка в антибольшевистском лагере было на грани местной гражданской войны.

Ново-димитриевское соглашение было самым важном шагом на пути к перестройке армии и превращению ее в нечто совсем отличное от того, что было. Когда армия набиралась в Ростове и Новочеркасске, в ней было очень мало казаков. Первая группа, присоединившаяся к армии, была командой Богаевского, покинувшая Ростов вместе с Добровольческой армией. Затем сотни казаков хлынули в Новочеркасск, решив лучше уйти с Добровольческой армией в Ольгинскую, чем остаться с атаманом Поповым. По прибытии на Кубань казаки уже составляли одну треть всей армии. Потери в боях были велики, но благодаря новым пополнениям численность армии в Ново-Димитриевской была ненамного меньше, чем в Ольгинской. Новыми добровольцами были исключительно казаки. Так как точная цифра нам неизвестна, логично предположить, что до объединения половину Добровольческой армии составляли казаки. С другой стороны, войска Покровского также включали много неказаков. Хотя русские офицеры первыми вступили в добровольческие отряды в Екатеринодаре, к началу похода они составляли лишь меньшинство.

В результате ново-димитриевского соглашения Корнилов, Деникин и Алексеев встали во главе армии, большую часть которой составляли казаки, но генералы не смогли правильно оценить значение этого факта. Они воспринимали казаков как обыкновенных русских и думали, что их жажда автономии просто демагогия. Типично для Алексеева то, что он объяснял требование независимости Кубанской армии тщеславием Покровского.

В результате постоянных стычек между кубанскими сепаратистами и русскими офицерами обе стороны пришли к выводу, что ново-димитриевское соглашение необходимо расторгнуть. Было очевидно, что ни одной армии не удастся выжить отдельно друг от друга. И если после окончания Кубанской кампании казаки отделятся от армии, то тысячи или полторы тысячи оставшихся офицеров не хватит, чтобы сформировать новую армию. Так как Гражданская война продолжалась, армии обеих сторон росли. В конце 1917 года несколько сотен могли добиться значительных стратегических успехов, но к середине 1918 года это уже не имело большого значения. Хуже всего было то, что неказацкая армия на Дону или Кубани не могла расти. Белое движение вынуждено было использовать казаков или кануть в небытие. Но кубанские казаки, в свою очередь, также нуждались в превосходном военном руководстве, состоящем из лучших офицеров императорской армии. Без такого командования казакам бы не удалось сформировать армию, способную сопротивляться красным войскам.

Обе стороны понимали всю важность взаимодействия и сделали необходимые выводы. Казачьи политики должны смягчить свои требования или, по крайней мере, отложить их до более благоприятного момента. Генералы Добровольческой армии должны реально оценить силу и стремления своих союзников и пойти на уступки, принимая во внимание их желание оставаться автономией. С другой стороны, они должны были приложить все усилия, чтобы избежать вовлечения в драку между казаками и иногородними.

Самое страшное сражение произошло между первым и вторым собраниями представителей Кубанской и Добровольческой армий. Добровольческая армия, идущая из Шенджия в Ново-Димитриевскую, вынуждена была вступить в бой с большевиками. День, начавшийся с солнечного утра, вскоре стал дождливым, затем пошел снег, и стало очень холодно. Большевики начали обстрел с противоположного берега маленькой речушки, и единственным выходом подавить этот огонь для добровольцев было перейти реку в ледяной воде. Задача была выполнена, но с огромными потерями: многие офицеры обморозились до смерти. На следующий день добровольцы отомстили, захватив в плен семерых командиров большевиков.

Так как армия Корнилова удвоилась, он решил, что пора приступить к выполнению главной задачи похода – захвата кубанской столицы. Ставки этого сражения были высоки: в случае успеха Белое движение сможет организовать военную базу, сформировать сильную казачью армию, в то время как его враги будут распоряжаться лишь нерегулярными отрядами. В случае же поражения существование Добровольческой армии будет под угрозой. Было слишком рискованно идти против вражеской армии в три или даже четыре раза большей по численности, но уверенность Корнилова была основана на череде победных сражений Кубанской кампании.

Корнилов тщательно планировал операцию. Как часто происходило и ранее, ему удалось взять врасплох врага, перейдя реку Кубань западнее Екатеринодара в станице Елизаветинской. Полк генерала Казановича легко одолел маленькую группу большевиков, пытающихся помешать форсированию реки. Бригада Богаевского также удачно переправилась на другую сторону реки 8 апреля. Но Корнилов допустил ошибку. 10 апреля он срочно приказал начать атаку Екатеринодара, в то время как бригада Маркова еще не завершила переход реки.

Сопротивление большевиков оказалось неожиданно ожесточенным. Нам неизвестна точная цифра численности красных в городе, но если верить белым, то их было около 18 тысяч. В этот раз Добровольческая армия сражалась до последнего, но большевики не отступили. Возможно, Красной армии поднимал боевой дух тот факт, что во время сражения в кубанской столице проходил I съезд Советов.

Красным удалось отбить первую волну нападающих еще до того, как подоспела бригада Маркова. Координация между полками Добровольческой армии сразу же нарушилась. Казанович, например, продолжал наступать, надвигаясь на город, но потом обнаружил, что полк Корнилова не прикрывает его левый фланг, как ожидалось, и был вынужден отступить. Потери обеих сторон были велики. Добровольческая армия потеряла ряд доблестных командиров, среди них полковник Неженцев, наверное, ближайший друг Корнилова. Но потери большевиков превышали потери белых в пять или шесть раз. То, что было убито пятнадцать тысяч большевиков, свидетельствовало о том, что успех зависит не от преданности идее, а от военного искусства.

12 апреля Корнилов созвал первый военный совет со времен Ольгинской. Участники были приглашены обсудить сложившиеся положение: план атаки против превышающего по численности и лучше экипированного противника провалился. Корнилов начал совещание в обычной своей манере, заявив, не спрашивая мнения других, что он собирается продолжать атаку. Деникин, Романовский и Богаевский посоветовали остеречься и отступить, но Быч с Филимоновым поддержали Корнилова. Марков не участвовал в обсуждении, тихонько похрапывая. После пробуждения он сказал, что не спал в течение сорока восьми часов, а раз даже он устал настолько, что не способен бодрствовать, то солдаты, должно быть, находятся в еще худшем состоянии. В конце концов совещание поддержало предложение Алексеева, что атака будет продолжена после однодневного отдыха.

Согласно независимым свидетельствам генералов Деникина, Богаевского, Казановича, Корнилов не верил в успех операции, а считал это смертоносным предприятием. Он сказал Казановичу: «Конечно, мы все можем пасть здесь, но, я считаю, лучше умереть с честью. Отступить сейчас – значит начать медленно умирать. У нас нет ни еды, ни боевых припасов. Это будет похоже на медленную агонию».

Корнилов был еще более откровенен с Деникиным. Деникин сказал:

«– Лавр Георгиевич, почему вы так твердо стоите на своем? [Деникин спрашивал о предстоящей атаке.]

– У нас нет другого выхода, Антон Иванович. Если нам не удастся захватить Екатеринодар, мне останется лишь пустить пулю себе в лоб.

– Вы не можете сделать это. Это будет означать, что тысячи жизней были принесены в жертву напрасно. Почему бы нам не оставить Екатеринодар, отдохнуть, набраться сил, а потом организовать новую операцию? В случае неудачной атаки отступление вряд ли будет возможным.

– Вы поведете их назад.

Я встал и возбужденно сказал:

– Ваше превосходительство! Если генерал Корнилов совершит самоубийство, никто не сможет отвести его армию – она окончательно погибнет».

Утром 13 апреля случайный снаряд убил Корнилова; он взорвался рядом с его штабом. Генерал Деникин, немедленно сформировавший временное командование, напрасно пытался держать смерть Корнилова в секрете. Новость оказала шокирующий эффект на войска, которые после пятидневного боя тяжело переживали поражение. Добровольческая армия оказалась на грани паники.

Помимо Корнилова, Марков, человек достойный и невероятно храбрый, был, наверное, самым популярным среди добровольцев. Деникина знали относительно мало. Если его и знали, то только как командира Железной дивизии во время Первой мировой войны. Его принятие на себя командования не могло бы внести успокоения относительно будущего армии.

Алексеев издал приказ о назначении Деникина командующим армией в тот же день, когда объявил о смерти Корнилова. Интересен тот факт, что он создал армию и был против того, чтобы ее возглавлял Корнилов, но сам не сделал ни единой попытки, чтобы самому возглавить ее. Может быть, потому, что поход подорвал его и без того ухудшающееся здоровье, и он чувствовал, что физически неспособен выполнять такую важную роль.

Алексеев полностью доверял Деникину. Когда он был главнокомандующим при Временном правительстве, Деникин был начальником его штаба, и они прекрасно сработались. (К тому же Деникин ни разу не разочаровал его: в течение нескольких месяцев сотрудничество двух генералов происходило гладко; несмотря на временные разногласия, они никогда не теряли уважения друг к другу.) Старшие офицеры также питали к Деникину глубокое уважение. В последние месяцы Алексеев жил в тени Корнилова, который с ним никогда не советовался, а Деникин сам участвовал в разработке стратегии и стал вторым самым влиятельным человеком в армии. Для старших офицеров было очевидно, что место Корнилова должен занять именно Деникин.

Очевидно, что Корнилов, будь он жив, погубил бы армию, пытаясь взять Екатеринодар. Деникин, который и раньше считал правильным отступить, понимал, что смерть командующего так сильно подорвала моральный дух, что победа просто невозможна. И он ни минуты не колебался, прежде чем отдать приказ об отступлении. После консультации с Филимоновым, Алексеевым и Романовским Деникин приказал возобновить поход 13 апреля. Так как путь был свободен лишь на север, ему не пришлось долго выбирать направление. У большевиков опять появилась прекрасная возможность уничтожить Добровольческую армию. Тем не менее Сорокину, красному командиру, не удалось серьезно прижать белых. Как писал Сухоруков, советский автор, «вместо того чтобы продолжать сражение с контрреволюционерами, что было бы все еще опасно, Сорокин вернулся в Екатеринодар, чтобы устраивать парады и демонстрации, выставляя тело Корнилова, которое было сожжено после ненужного спектакля».

Деникин прекрасно знал об опасности, которая угрожала его армии, и вел себя соответственно, отдав приказ на отход как можно быстрее. Он провел несколько боев с небольшими большевистскими группами, но Добровольческой армии удалось избежать столкновения с основными силами красных. Чтобы ускорить движение, Деникин принял крайние меры. После кровавого сражения за Екатеринодар в Добровольческой армии было очень много раненых, и большой обоз очень замедлял марш армии. Деникин приказал 64 тяжелораненым с двумя врачами и тремя медсестрами остаться в станице Елизаветинской. После нескольких дней похода 119 раненых с врачами и медсестрами остались в станице Дядьковской. Позднее в станице Ильинской было оставлено 28 человек. Добровольческая армия освободила заложников, взятых в местах, где оставляли раненых. Решение оставлять раненых сильно подрывало моральный дух армии, но у Деникина не было другого выбора. Повозки, которые везли раненых, нужны были, чтобы повысить маневренность добровольцев. Согласно белым источникам, 136 человек из 211, оставленных в станицах и попавших в руки красных, выжили.

В начале мая после нескольких небольших схваток и пересечения железнодорожных линий Добровольческая армия вернулась туда, откуда и была начата кампания в пограничные земли между Ставропольской областью, Доном и Кубанью. Ледяной поход закончился.

Армия, начавшая поход с менее чем 4 тысячами штыков, теперь насчитывала 5 тысяч. Несмотря на почти непрекращающиеся бои, добровольцы имели практически то же количество боеприпасов, что и в начале похода, за счет трофеев, взятых у большевиков. Но армии не удалось достичь главной цели – освобождения Кубани. Она потеряла многих своих первых и лучших бойцов, а хуже всего то, что она потеряла Корнилова – человека, которого многие антибольшевики хотели бы видеть диктатором России.

Тем не менее Ледяной поход был далек от провала. Присоединение многих казаков изменило характер армии, обеспечило ей в дальнейшем возможность роста. Но главным достижением похода было то, что армия выжила. Безусловно, одной из причин того, что армия не была уничтожена на Кубани, стала низкая дисциплина красных войск, хотя они были лучше экипированы и численно превосходили белых. Все же ошибки большевиков не умаляют героизма и успехов белых. Только смирение с самыми крайними лишениями смогло сохранить армию в самый сложный период Гражданской войны в конце весны 1918 года.

Донская советская республика

Когда Добровольческая армия вернулась с Кубани на Дон, то нашла обстановку там еще более враждебной, чем раньше. Коммунистический эксперимент, Донская советская республика, не увенчался успехом и смог сделать то, что не удалось Каледину, – заставить казаков восстать против большевизма.

Донской советской республике не хватало руководства Ленина, она была ослаблена расколом на враждебные группировки, угрозой подхода немецкой армии, неясностью общей ситуации. Каледин потерпел поражение из-за противодействия местных большевистских организаций, из-за восстания Подтелкова и приближения Красной армии. Руководители Ростовского и Таганрогского революционных комитетов, а также казачьи руководители каменской группы осознали, что стали аутсайдерами. Подтелков, избранный Председателем СНК республики, был номинальной фигурой, не обладающей, по сути, никакой властью. Это не значит, что Красная армия пренебрегла выполнением задания Центрального комитета большевиков; но связь между Ростовом и Москвой была слабая, и командиры, такие как Сиверс, были достаточно независимы. Чтобы исправить такое положение, Антонов-Овсеенко, командующий южными войсками, попросил Ленина послать представителей центральной власти на Дон. Так как Ленину некого было туда направить, то он попросил Антонова-Овсеенко самому стать представителем Совета народных комиссариата (Совнаркома). Антонов-Овсеенко не мог прибыть на Дон, поэтому послал комиссара Войцеховского, который вместе с Сиверсом реально контролировал область. Войцеховский национализировал рудники и заводы, организовал изъятие продовольствия, вымогал деньги у буржуазии, став королем террора. Ростовский революционный комитет, особенно отдел Военно-революционного комитета Подтелкова, который переехал из Каменской в Ростов, был против политики Войцеховского; постепенно ссоры между двумя руководителями стали такими серьезными, что они не раз угрожали друг другу арестами.

Есть доля иронии в том, что независимость Донской республики была провозглашена не при Каледине, когда Дон действительно был независим, а после прихода Красной армии, большинство бойцов которой не были местными уроженцами. 26 февраля Антонов-Овсеенко телеграммой сообщил Ленину, что казаки хотят самоуправления. Ленин не имел ничего против автономии Дона, но условием поставил то, что на съезде Советов должна быть выработана собственная программа аграрной реформы. Но события вынудили местное руководство пойти дальше, чем ожидал Ленин. Местный революционный комитет полагал, что независимая республика осложнит немцам оккупацию Дона. Поэтому революционный комитет 23 марта провозгласил Донскую советскую республику независимой, не дожидаясь съезда Советов.

Большевики пытались создать новую гражданскую администрацию. Начиная с ростовской думы, они распустили все думы, и Военно-революционный комитет объявил выборы в местные и районные Советы. За исключением священников, купцов, полицейских и офицеров, все, кто достиг возраста двадцати одного года, могли принять участие в голосовании. Но в большинстве станиц выборы так и не состоялись. А где они прошли, обычно атаманы избирались председателями, таким образом, ничего не менялось, кроме названия.

Съезд Советов в Ростове прошел 9 апреля. На нем обсуждалась земельная реформа и национализация, но главным вопросом было, должен ли Дон принимать условия Брест-Литовского мирного договора. Так как Дону угрожала немецкая армия, решение съезда имело национальное значение. И сторонники, и оппоненты мира с Германией понимали это. Поэтому большевики послали Орджоникидзе в Ростов, чтобы выступать на съезде за мир, а левые эсеры послали Камкова, бороться против. После нескольких дней споров большевики одержали победу: 348 голосов против 106, при этом многие воздержались. Вскоре немцы двинулись на Дон, и большевикам пришлось изменить свое решение и выступить в поддержку революционной войны.

Жители Дона мало переживали по поводу резолюции съезда Советов или о том, останутся ли их атаманы председателями; для них советский режим стал символом террора и анархии. Сильнее всего этот террор проявился в двух большевистских оплотах: Ростове и Таганроге. В последние месяцы режима Каледина большевики получали огромную поддержку в этих городах Дона. Население ждало войска Красной армии как освободителей. Приход войск разрушил эту иллюзию за короткое время, и симпатии сменились страхом. Сразу начались аресты и казни.

Жизнь офицеров оказалась в огромной опасности. Эти люди не присоединились к Добровольческой армии, несмотря на угрозы, и теперь им приходилось скрываться. Они осознали, что невозможно позволить себе роскошь «нейтралитета» во время Гражданской войны. Некоторое время спустя, когда белые вновь захватили Дон, эти офицеры пополнили ряды Добровольческой армии. Красный командующий Сиверс приказал, чтобы все принадлежащие к Добровольческой армии были казнены. Пока армия стояла в Ростове, многие учащиеся четырнадцати и пятнадцати лет записались в ее ряды, но, возможно, из-за запрета родителей не участвовали в Ледяном походе. И теперь эти дети должны были быть расстреляны. Военно-революционный совет отменил этот приказ, провозгласив, что никто моложе семнадцати не должен быть наказан. Тем не менее это не принесло никакого результата, так как штаб Сиверса игнорировал решения комитета.

Террор был направлен даже на социалистические партии и на обычных рабочих. Например, видный меньшевистский лидер П. П. Калмыков был убит солдатами. 1 марта большевики прекратили выпуск меньшевистской газеты «Рабочее дело». Меньшевики решили поэкспериментировать и стали выпускать другую, «Рабочее слово», но она также спустя месяц была закрыта. 26 марта социал-революционеры и меньшевики покинули собрание Ростовского городского совета в знак протеста и более никогда туда не возвращались.

Если бы даже штаб Сиверса захотел прекратить этот террор, а он не хотел, это было бы почти невозможно. Никакая сила не могла успокоить и призвать к порядку солдат расформированных отрядов, пришедших в Ростов с Украины, спасаясь от немцев. Они убивали иногда просто ради грабежа. Беспорядки были случайными и непредсказуемыми. В то время как офицерам и видным кадетским политикам удалось спрятаться и выжить, включая Милюкова, некоторые были убиты только потому, «что носили обувь такую же, как у солдат Добровольческой армии».

Террор в Таганроге был еще кровавее. Ярость, с которой офицеры пытались подавить восстание в январе, оставила слишком горькие воспоминания. Десятки офицеров были арестованы и жестоко убиты. Среди арестованных офицеров был генерал Ренненкампф, участник Русско-японской войны и хорошо известный участник неудавшейся попытки государственного переворота в России в августе 1914 года. Из Петрограда поступило распоряжение предложить Ренненкампфу командование позицией на пути надвигающейся немецкой армии. Когда Ренненкампф отказался, Антонов-Овсеенко лично отдал приказ о его казни.

Наверное, никакие поступки большевиков не вызывали такого всеобщего возмущения, как их отношение к церкви. 26 февраля они арестовали архиепископа Новочеркасска и держали его в тюрьме десять дней. Согласно комиссии по расследованию, организованной Добровольческой армией в 1919 году, было совершено пятнадцать убийств священников. Новые власти отменили церковные венчания и Закон Божий в школах. Большевики были отлучены от церкви. Хотя население Дона было охвачено страхом, оно нередко выходило на защиту священников.

Казаки в своих станицах страдали гораздо меньше, чем городское население. Тем не менее именно они активно боролись с новым режимом и сыграли важную роль в его свержении. Казаки были разочарованы тем, что руководство их родным краем захвачено чужаками. Но важнее всего то, что большевики являлись угрозой их привилегиям. Даже до занятия Новочеркасска Саблин, один из командующих Красной армией, объявил представителям Круга: «Казачество, как отдельное и привилегированное сословие, должно быть ликвидировано». Большевики в дальнейшем вели себя в соответствии с объявленными намерениями. А съезд Советов, на котором преобладали иногородние, обсуждал планы изъятия казачьих земель.

Известие, что фронтовики возвращаются в свои станицы, для казаков означало, что большевики станут слабее. Пока они находились на фронте, большевики могли влиять на них, но когда те же молодые люди вернутся в свои семьи, они скорее прислушаются к мнению своих родных, а старшие казаки никогда не любили большевиков.

Антибольшевистское сопротивление началось в станицах в окрестностях Новочеркасска. Это был богатейший район, менее всего симпатизирующий большевикам, так как более всего пострадал от мародерства красных и организованному ими изъятию продовольствия, что породило ненависть, казаки часто убивали агентов большевиков даже в первые недели существования Советской республики.

Первым знаком волны антибольшевистского восстания была измена В. С. Голубова. Голубов – храбрый солдат, но авантюрист и карьерист, чьей главной целью было стать атаманом. Он быстро уловил настроение казаков. В январе 1918 года он покинул атамана Каледина и присоединился к Подтелкову; это он вел войска, занявшие Новочеркасск. Большевики никогда полностью ему не доверяли и старались держать его подальше от Ростова. У них были причины к недоверию. Голубов не выполнил приказ Военно-революционного комитета разбить Попова, когда он и полторы тысячи его солдат бежали из Новочеркасска. Вместо этого Голубов взял в плен М. П. Богаевского, ближайшего друга и помощника атамана Каледина. Должно быть, у него были планы, как использовать своего пленника, так как он отказался выдать генерала ростовским властям.

В начале апреля 1918 года Голубов открыто отвернулся от большевиков и отбыл в станицы в окрестностях Новочеркасска, чтобы найти добровольцев. Но к этому времени он был известен как человек, которому нельзя доверять. Казаки не отозвались, и когда большевики узнали о его деятельности, то 7 апреля выслали за ним небольшой отряд, поэтому ему пришлось спасаться бегством. Несколько дней спустя он стал первой жертвой восставших антибольшевистских казаков, которые не смогли простить его прошлого предательства.

Восстание казаков было спонтанным, поэтому плохо спланированным. 10 апреля казаки обезоружили и убили отряд Красной армии, который занимался реквизицией в станице Кривянской, которая находилась всего в нескольких верстах к западу от Новочеркасска. На этот раз казаки не были удовлетворены своей «победой» и решили сформировать повстанческую армию. Своим командиром мятежники выбрали есаула Фетисова, так как он был единственным офицером, присутствующим на собрании. Первым его действием было то, что он послал гонцов в соседние станицы с просьбой о помощи. Через несколько дней 14 апреля он собрал отряд из 300–400 человек и решил сделать вылазку в Новочеркасск. Большевики ничего не знали о Фетисове и были застигнуты врасплох, отступив к Ростову без боя.

Набег Фетисова был плохо спланирован. У него не было штаба, его казаки были плохо экипированы, и он не имел представления о будущем. Было ясно с самого начала, что казаки не смогут надолго удержать захваченные позиции, но затея была не бесполезна. Она дала возможность офицерам в Новочеркасске организовать движение, которое в дальнейшем сыграет главную роль в освобождении Дона, а также станет основой будущего правительства. 14 апреля Г. П. Янов, широко известный консервативный политик, сформировал «Совет Обороны» Донского края. Три дня спустя этот совет назначил К. С. Полякова командующим еще несуществующей казачьей армией, а С. Денисова – начальником штаба.

Когда 17 апреля большевики атаковали сразу с двух направлений, от Ростова и Александровской, казаки не стали сражаться, как и большевики совсем недавно, и отступили к Кривянской. На следующий день, 18 апреля, армия передислоцировалась в станицу Заплавскую, где и произошло так называемое Заплавское сидение, которое продлилось до 8 мая, дата освобождения Новочеркасска. Мятеж быстро распространялся, и многие казаки приходили из соседних станиц, чтобы пополнить ряды белых. Армия Полякова, которая в начале пребывания в станице Заплавской насчитывала 4 тысячи человек, к 23 апреля насчитывала уже 6,5 тысячи человек. 21 апреля «Совет Обороны» Донского края преобразовали во Временное Донское правительство. К счастью для казаков, большевики оставались пассивны и позволили им заниматься своими делами.

Заплавская армия была самой многочисленной из казачьих армий, но не была единственной. Сформировалась еще одна армия из 1000–2000 человек на левом берегу Дона. Из Сальских степей со своими войсками вернулся атаман Попов. Настроения казаков изменились, и те станицы, которые еще пару месяцев назад враждебно относились к белым, теперь встретили Попова как героя.

Делегация от заплавской армии встретилась с Поповым 23 апреля в Константиновской. Встреча была не теплее той, что состоялась между Корниловым и Покровским. И. А. Поляков, член заплавской делегации, писал:

«Если быть откровенным, то необходимо сказать, что встреча была очень болезненной. Они приняли нас холодно и неприветливо. Более того, они пытались представить наш приход как раскаяние грешников. Но что это были за грехи – нам не говорили. Особенно нас поразило то, что атаман и его свита… больше всего интересовались личными делами, чем общей обстановкой в Заплавской».

С точки зрения Полякова, которая, вероятно, была правильной, атаман ревновал, так как армия была создана без его участия. Вероятно, было и то, что лидерам заплавской группы не нравилась идея, что им придется отказаться от своей независимости, признав власть атамана. Разногласия между казачьими лидерами ослабляли их армии и продолжались вплоть до взятия Новочеркасска.

Тем не менее руководство заплавской армии и атаман пошли на компромисс. Гражданская власть оставалась в руках Временного правительства до созыва «Круга спасения Дона». Вся военная власть была отдана в руки Попова, который разделил войска на три группировки: «Южная группа» (заплавская группа) под командованием полковника Денисова и полковника И. А. Полякова, теперь начальника штаба; «Северная группа» под командованием полковника Семилетова; и «Задонская группа» под командованием Семенова.

Заплавские казаки и Попов спорили по поводу стратегии. Казаки хотели взять Новочеркасск как можно быстрее; но вместо этого Попов взял полки «Южной группы», добавил их к «Северной группе» и 29 апреля атаковал Александровск-Грушевск. Атака, прошедшая неудачно в большей степени из-за низкой дисциплины, в дальнейшем сильно понизила авторитет Попова в «Южной группе».

Дон состоял из трех политических частей, отличающихся друг от друга. В Ростовской и Таганрогской областях располагались промышленная зона и донецкие шахты, здесь преобладали поселения иногородних. Северный район был менее всего значителен в политическом плане. Он был отрезан от развитого юга, и долгое время жители этого края даже не знали, что большевики захватили власть в центре Дона. Самым сильным был сельский юг, где казаки доминировали над иногородними, так как были лучше организованы.

Три армии Попова, конечно, состояли практически только из казаков. Они с трудом проводили различие между большевиками и иногородними. Даже существовали такие станицы, где казаки не видели причин присоединяться к антибольшевистской армии, вместо этого они сражались с врагом, находящимся поблизости, с ближайшими поселениями иногородних.

Несмотря на быстрый рост повстанческой армии и ее успех, победа восставших была далека от полной. В конце апреля казаки были дисциплинированы не лучше, чем красноармейцы. После маленькой неудачи – а таких было много, так как казаки часто разбегались при виде наступления Красной армии, – некоторые полки захотели сдаться и начать переговоры с большевиками. Например, кривянских казаков с трудом удалось уговорить покинуть их станицу после поражения в Новочеркасске. Так как те же люди, кто боролись против Каледина, теперь повернулись против большевиков, их дух и идеи имели сходство с «революционными фронтовиками» декабря 1917 и января 1918 года. Это были яростные поборники равноправия. Например, офицерам не разрешалось носить погоны, их называли «господами офицерами», а не «ваше благородие». Многие офицеры не вступили в армию, так как не верили в ее успех. Самым известным из таких был генерал Краснов, скрывавшийся в станице Константиновской в это время. Когда представители армии попросили его принять командование, он ответил: «Я не верю в казаков и не хочу иметь с ними ничего общего». За это высказывание многие казаки так и не простили будущего атамана.