Текст книги "В шаге от вечности. Как я стал киборгом, чтобы победить смерть"

Быть бессмертным

– Я там чуть не обделался! Нет, серьезно, у меня с тех пор клаустрофобия. Значит, представьте: лежу я в очень узком пещерном тоннеле, в котором передвигаться можно только ползком на локтях, шлемом потолок царапаю, и тут этот засранец, – я отсалютовал бокалом пива Нику, который в ответ улыбнулся и немедленно стал невообразимо похож на Коннора, – кричит: «Надо возвращаться! Тут слишком узко!» Я, конечно, пытаюсь последовать его совету – и тут понимаю, что не могу двигаться назад, только вперед!

Буквально бурля радостью и восторгом человека, который пережил нечто по-настоящему страшное и теперь может рассказать свою историю, я вещал перед друзьями в баре Студенческого союза. Мне было девятнадцать, и я жил на всю катушку: длинные, до плеч, волосы за долгие летние и осенние дни, проведенные на свежем воздухе, выгорели, кожа покрылась загаром. На встречу я пришел в белой футболке и обтягивающих, как вторая кожа, джинсах, заправленных в ковбойские сапоги (их четверо моих друзей оценили бы, загляни кто под стол). Образ в духе Джеймса Дина – вот только на самом деле я вдохновлялся моим «ковбоем из автобуса», Брэдом.

– Но Ник-то почему не застрял? – спросил Джон, опередивший нас на целую пинту. Часть лета мы провели вместе, готовясь к получению лицензии на безмоторные полеты на аэродроме Лашама.

– Потому что он размером с чертова крота, идиот, – вмешался Бастер. Он был на год меня старше, доучивался на инженера-электрика и, кажется, решил отметить приближение выпускных экзаменов тем, что в каждое предложение вворачивал ругательства. Как-то раз мы с ним выбрались после целого дня тренировок на крыло легкого самолета, спрыгнули и начали, как и полагается, громко отсчитывать пять секунд, чтобы понять, понадобится ли в этом прыжке болтавшийся на груди запасной парашют. Бастер, единственный из всех, орал: «На хрен раз, на хрен два…», пока на «на хрен пять», к облегчению собравшихся внизу зрителей, его парашют не раскрылся.

– Да пошел ты! – отмахнулся Ник, снова расплываясь в милейшей улыбке.

– Ты не забывай, я тогда еще и замерз страшно, потому что нам пришлось плыть через зумпф.

– Это еще что?

– Затопленный тоннель. Делаешь глубокий вдох, переплываешь и вылезаешь на другой стороне, – объяснил Ник, опытный спелеолог. – Вода там ледяная в любое время года.

– Так как вы выбрались? – Джону явно было интересно, хотя интерес этот во многом был обусловлен количеством выпитого.

– К счастью, в тот самый миг юный Ник испустил мощную струю метана.

Все вокруг немедленно разразились безудержным детским смехом.

– Это от беспокойства за тебя, вдруг ты застрял, – немедленно внес ясность Ник.

– Тут-то и я забеспокоился, ведь ты превратился в потенциально взрывоопасное устройство! Одна искра – и на нас обрушился бы весь тоннель.

– Так а выбрались-то вы как? – переспросил Джон.

– Перед лицом явной и несомненной опасности я просто задержал дыхание и поспешно эвакуировался к черту!

Все рассмеялись и сделали еще по глотку пива, хотя заключительный аккорд моей истории был целиком и полностью фальшивым. За бравадой мне удалось скрыть, как я чувствовал себя на самом деле. А реальность была такова: застряв в практически полной темноте под тоннами камня, перегораживая Нику путь к спасению и понимая, что никто не вытянет меня сзади за ноги, я окаменел. Впервые в жизни на меня навалилась клаустрофобия и я почувствовал непреодолимый животный страх, впервые в жизни ощутил, как поднимается внутри волна паники. Казалось, будто мне в череп залили кипящую воду. Я стремительно терял контроль над ситуацией.

Но мое рацио боролось за свои права. Положение серьезное. Если поддаться панике, оно станет опасным. За несколько лет до этого инцидента я едва не погиб от удара током. Тогда я остался в школе один – все уже разошлись, а обе мои руки из-за неисправной проводки оказались прикованы напрямую к центральной электросети Лондона. Пошевелиться я не мог – и не столько боялся неминуемой смерти, сколько был удивлен ее приходом. Зрение мое уже схлопывалось до инопланетного черного туннеля, а в голове вертелась только одна мысль: меня убьет попытка поменять лампочку. Я вложил последние силы в то, чтобы заставить светильник раскачиваться все сильнее, стараясь вывести его из равновесия. Он начал падать в момент, когда я все-таки потерял сознание.

Итак, в тот раз я выкрутился, верно? Сейчас тоже смогу. Спустя пару мгновений мне стало спокойнее. «Отнесись к этому как к обычной задаче, – приказал я себе. – Успокойся. Выброси из головы все лишнее. Запрячь панику поглубже». Я должен был придумать способ выбраться из западни. Помню, как начал концентрироваться на проблеме. К сожалению, именно в тот момент, когда я почти достиг своей цели, Ник достаточно громко пустил ветры. Сказалось ли то, что он пытался пятиться, или просто туннель буквально давил со всех сторон, я не знал. Но эта часть истории была правдива до боли. Не буду врать, будто от его газов содрогнулся весь подземный лабиринт, но в могильной тишине нашего каменного гроба звук показался очень громким.

– Прости!

Я вернулся к попыткам сосредоточиться. Попытался извиваться. Не помогло. Попытался вытолкнуть себя назад локтями. Тоже не вышло. В отчаянии я прибег к сложной комбинации из трех движений сразу: отталкивался локтями, тянулся носками ботинок и изгибался всем телом, – и наконец слегка сдвинулся с места. Сработало! Облегчение, надежда. После этого задача состояла только в том, чтобы повторить нужное упражнение примерно пару сотен раз, – и клаустрофобия уступила место свободе.

– Однако, – сказал Ник, выбираясь из прохода за мной. – Это оказалось проще, чем я думал.

Стряхнув воспоминание, я вернулся мыслями в бар.

– Но, если серьезно, – в кои-то веки Бастер и правда не шутил, – это было охренительно опасно! Вы, черт подери, могли умереть!

– Не, не могли, – отмахнулся красавчик Тафф. Это была его первая реплика в нашем разговоре, и он, со своим валлийским акцентом, практически пропел ее. Тафф был на два года старше меня, работал над магистерской по геологии – это впечатляло, особенно если принять во внимание, что он единственный во всей своей семье вообще добрался до университета. Мы отлично ладили.

– Я уже видел, как Питер пытается умереть, – продолжил тем временем Тафф. – У него и тогда не вышло. Понимаете, он просто не может проникнуться необходимым настроением. Вечно настаивает на том, чтобы встать и идти дальше.

Он уже рассказывал эту историю, но я не могу вспомнить, присутствовал ли при этом кто-то из сидящих за столом.

– Ты про случай во Франции? – уточнил Джон.

– Ага. Мы катались на лыжах во французских Пиренеях (снега там почти не было, но это уже другая история) и решили сходить в дневной поход к горному перевалу. Высоко-высоко над долиной, – слово «долина» в его исполнении звучало чрезвычайно сексуально, – мы остановились насладиться видом. И тут Питер решил продемонстрировать свои таланты в глиссировании.

– Что за чертовщина это ваше глиссирование? – поинтересовался Бастер с несвойственным ему исследовательским любопытством.

– Способ быстро скатываться по склону. Я обычно наклоняюсь, переношу вес на одну ногу и использую ее как лыжу, – пояснил я, помогая ему сориентироваться.

– По-моему, исключительно идиотское решение, но ты давай дальше, – Бастер перевел взгляд на Таффа, и тот продолжил:

– Итак, Питер скатывается вниз, глиссирование ему и правда удается неплохо. Я наблюдаю за ним и думаю: «Склон чуть крутоват, да ну и пофиг». Постепенно он ускоряется, и я уже думаю: «Чуть быстровато катит, да ну и пофиг». А потом Питер вылетает на участок снега, который выглядит слишком уж блестящим, его закручивает, и мы понимаем, что это лед. И я думаю: «Все, приехали!»

Кругом все захихикали: Тафф держал в напряжении даже нас с Джоном, хотя мы-то уж знали, чем все закончилось.

– И вот представьте: Питер катится вниз, все быстрее и быстрее, совершенно не по своей воле, а я впервые осознаю, что несет его напрямик к обрыву. Мы находились на хорошем таком утесе, падать пришлось бы несколько километров. Так что мысли мои в тот момент были уже совершенно нецензурными. И вот следом меня посещает еще одно озарение: можно не волноваться, что Питер грохнется, он размозжит голову о скалу на краю обрыва за несколько секунд до того, как полетит вниз.

– Да уж, хренотень хреновей некуда! – бормочет Бастер.

– Прошла еще секунда, – продолжал Тафф, – и, клянусь, его голова встретилась со скалой на полном ходу, а это была настоящая скала, а не какой-нибудь камешек. Итак, его голову, и тело с ней, подбросило в воздух и развернуло на девяносто градусов, так что он еще пару секунд скользил боком до края утеса, на котором, как в чертовом кино, просто взял и остановился. Зуб даю, его от края отделяло метра полтора. И я подумал: «Какая ирония, он же все равно уже умер от удара». И тут Питер, мать его, встал на ноги и мне помахал!

Двое слушателей отнеслись к истории с недоверием, еще двое встретили финал понимающими улыбками, поэтому Таффу пришлось объяснить, как мне удалось обмануть смерть. В тот день я сам, понятия не имея, что чуть не раскрошил себе череп, вздохнул с облегчением – меня все-таки не вынесло с утеса куда-нибудь в космос, – а потом принялся карабкаться обратно, вверх по склону, к друзьям. Они, в свою очередь, устремились вниз: мне это показалось странным, но очень милым порывом.

Встретились мы, когда я едва преодолел четверть маршрута. Меня обругали на чем свет стоит, обняли, пожали руку, заставили развернуться обратно и отправиться исследовать место, где я умер.

Точнее, не умер, причем благодаря простейшим законам физики. И удаче, конечно. Если смотреть сбоку, вдоль края скалы можно было разглядеть нанесенный ветром сугроб – небольшой, создавший идеальный лыжный скат. Когда я вылетел на край головой вперед, меня вынесло на этот участок и подбросило в воздух – сначала голову, а потом все остальное. Я только и почувствовал, что пару лишних ухабов.

– Тебе очень повезло, иначе врачам пришлось бы собирать нового тебя: более сильного, более быстрого… – Ник попытался произнести фразу из «Человека на шесть миллионов долларов» с американским акцентом.

– У нас для этого есть чертовы технологии! – завершил цитату Бастер.

– Кстати, о технологиях, – я хотел задать этот вопрос с тех самых пор, как мы вышли со «Звездных войн» еще в прошлом году, – только я ломаю голову над тем, как Дарт Вейдер ест, пьет и ходит в туалет?

Дружное «Да!» было мне ответом.

– Просто это правда непростая инженерная задачка, если подумать. Ему, наверное, «заменили трубы».

– Вот спасибо, – проворчал Бастер. – Непременно подумаю об этом, если решу превратиться в сраного Дарта Вейдера.

Пациент с фантазией

– Похоже, у меня будут те же проблемы, что у Дарта Вейдера.

Эта метафора явно не достигла цели, и мне пришлось пояснить:

– Нужно как-то есть, пить и ходить в туалет. Это ведь не медицинские задачи, а технические. И решения у них тоже должны быть технические. К тому же довольно простые. Несмотря на это, они обещают свободу.

Теперь Трейси слушала меня внимательнее.

– Предлагаю заменить мне трубы.

Она обратилась в слух.

– Три операции в одной: выведем трубку напрямую в желудок для еды и питья, для всех «входящих», потом поставим трубку в мочевой пузырь для отвода мочи – это «выходное отверстие № 1», и еще одну – в толстую кишку, для вывода фекалий, это «выходное отверстие № 2», – при таком объяснении все и правда выглядело очень просто. – Получается, гастростомия, цистостомия и колостомия, – добавил я на случай, если Трейси сочла бы идею слишком уж простой.

– Ага-а-а…

– Конечно, – я сказал «конечно», потому что Трейси получила образование медсестры и прекрасно понимала, о чем речь, – мне понадобится не стандартная колостомия: такая бы оставила мне лишних тридцать сантиметров толстой кишки и необходимость опорожняться раз в несколько дней из-за выделения анальной слизи. Следовательно, придется сделать резекцию этих тридцати сантиметров, просто убрать лишние «трубы», оставшиеся в «подвале».

Я взглянул на Трейси с таким видом, будто выложил перед ней флеш-рояль. Ничего. Снова то же каменное лицо. Наконец она заговорила:

– Что ж, очень полезно.

Отличное начало.

– Но…

Черт!

А потом она очень мягко объяснила, что скорее все, кто отвечает за финансирование в Национальной службе здравоохранения, промчатся мимо меня в закат под свист собравшихся на горе раков после дождичка в четверг, чем хотя бы один хирург на планете согласится выполнить мою просьбу. Потому что мой мочевой пузырь и прямая кишка абсолютно здоровы и таковыми останутся. Так зачем калечить здоровые органы?

Надо отдать ей должное – после этой речи она добавила:

– Однако давайте попытаемся.

Оставалось только решить скользкий вопрос с дыханием. Мышцы, которые управляли моими легкими, должны были отказать через пару лет. И мне хотелось быть уверенным, что местный эксперт по дыхательной системе, сопровождающий меня от лица национальной медицины, разделяет мои взгляды, поэтому при первой же возможности я решил с ним познакомиться. Пока мне было известно, что этот человек, Джон, обладает безупречной репутацией, – так что встречи я ждал с еще бóльшим интересом.

Когда мы с Франсисом вошли в кабинет, я сразу обратил внимание на стайку других врачей, окружавших Джона. Сначала мне польстило, что столько специалистов собралось обсудить мой случай. Но довольно скоро я понял: Трейси, скорее всего, уже рассказала обо мне Джону и тот призвал коллег как группу поддержки. У меня родилось подозрение, что Трейси – вполне объяснимо – делилась с окружающими историями о том, как за время болезни я превратился в «пациента с фантазией».

После необходимого обмена любезностями я решил сэкономить время и сразу перейти к обсуждению взглядов на обеспечение кислородом с моими новообретенными лучшими друзьями. Это должно было снять напряжение.

– Думаю, Трейси вам уже все рассказала и не нужно объяснять, почему я хочу поставить трахеостому[9]9
  Вентиляционная трубка, которая вводится через надрез прямо в трахею.


[Закрыть] как можно раньше. Однако вы можете не осознавать: по столь же очевидным причинам я воспринимаю неумолимое движение к полной беспомощности как уникальную возможность провести передовые исследования в области развития кибернетики.

Внимательно изучая все это время лица Джона и его коллег, я пришел к выводу, что в покер они с Трейси играли вместе. Наконец Джон выразил общее мнение:

– Спасибо за ваши идеи. Разумеется, у вас достаточно времени, чтобы передумать насчет своей трахеи.

– Ага-а-а, – сказал я. – Похоже, вы пока еще плохо меня знаете.

Спустя примерно полчаса Джон и его команда уже знали меня очень даже хорошо.

– Так, давайте разберемся, – начал Франсис, интонацией демонстрируя, Как Это Важно. – Вы не оспариваете предположение, что, выбери мы путь трахеостомии и не окажись жертвами неудачного стечения обстоятельств, Питер сможет дышать без посторонней помощи?

– Да. Действительно, случается, что люди неожиданно умирают и мы не в силах понять причину. Действительно, пневмония может создать определенные проблемы. Но в целом – да, мы сможем дать Питеру возможность дышать.

– Тогда от чего он умрет?

Джон пожал плечами.

– Проблемы с сердцем? Рак? Как знать. Но, если все пройдет хорошо и по вашему плану, он умрет не от бокового амиотрофического склероза.

Я продолжил морально разлагаться, потянувшись за высоким бокалом ледяного пива (и это в одиннадцать утра). Потом перевел взгляд с барного столика на белоснежный пляж, поблескивающий в лучах карибского солнца, минуту понаблюдал за собакой, которая в одиночестве гуляла вдоль края бирюзового моря, и обнаружил, что сидевший подле меня Франсис счастливо погрузился в созерцание людей.

Спина у меня все еще болела: накануне я перевернулся в инвалидном кресле, амбициозно попытавшись проигнорировать существование высокого бордюра, мешавшего мне пересечь улицу. Каким-то чудом моя голова не треснула от столкновения с тротуаром. А вот спине досталось.

Похоже, на Карибах никогда не слышали о концепции доступной среды, а то и вообще о здоровье и безопасности граждан. Ну, или здесь совершенно не было инвалидов. В любом случае, будучи прикованным к креслу, я вполне мог скатиться вниз по пандусу на оживленную дорогу, перебраться на другую сторону и обнаружить, что там нет никакой возможности въехать на тротуар.

Этот инцидент стал своего рода тревожным звоночком. Незадолго до нашей поездки я понял, что должен поставить страховую компанию в известность о своем новообретенном диагнозе. Последние десять лет мы заключали годовые контракты, покрывавшие все наши путешествия, с компанией Lloyd’s, и уже больше тридцати лет у меня был счет в их банке. Наш разговор с агентом занял целый час и состоял по большей части из моих вдумчивых объяснений. Да, сейчас моя единственная проблема – неспособность ходить. Да, мой лечащий врач всячески поддерживает наше стремление путешествовать. Нет, никто из команды ведущих мою болезнь медиков не ожидает в ближайшее время ухудшений. Ну да, технически это смертельное заболевание, но умирать необязательно.

Спустя пару дней, перед самым отъездом, я получил стандартное письмо с отказом в страховании поездки. Если точнее, оно предлагало покрыть мои расходы как здорового человека, не учитывая все, что хотя бы в малейшей степени могло относиться к состояниям, вызванным БАС. Я-то ожидал максимум безосновательного увеличения суммы страхования. Могу только вообразить, каким ударом подобный отказ мог бы стать для любого, кому только что поставили диагноз, именно тогда, когда человек еще с трудом держится на плаву. Это было жестокое и нелогичное решение. Я был потрясен. И не застрахован.

Но мы все равно рискнули. Времени найти другую компанию не оставалось, к тому же мы не знали, как ее искать и существует ли она вообще. В конце концов, у меня всего лишь не слушались ноги. Обычно об этом даже не нужно никого информировать. На данном этапе не было причин не только отказывать мне в страховании, но и даже повышать сумму взноса. Впрочем, мы с Франсисом за все время путешествий ни разу не воспользовались страховкой и решили, что эта поездка не станет исключением. А если и станет, БАС будет ни при чем.

И тут я перевернулся вместе с коляской. Разбей я при падении голову, как бы мы поступили? Можно было бы вполне аргументированно доказать, что этот несчастный случай был следствием передвижения в инвалидном кресле и мог произойти абсолютно с каждым, но в кресле я оказался вследствие прогрессирующего бокового амиотрофического склероза, и с этим было бессмысленно спорить. Если бы меня пришлось самолетом перевозить в специальную больницу (на территории США, естественно), а потом оплачивать огромные счета за лечение и после вывозить из страны медицинским рейсом, я не смог бы вернуть эти деньги по страховке – и мы бы обанкротились.

Эти мысли я заливал ледяным пивом. Несмотря на глубокий полумрак в баре, я едва различал экран ноутбука. Попытка написать далеким друзьям письмо с сообщением о моем диагнозе и заверениями, что, за исключением БАС, я чувствую себя превосходно, закончилась практически манифестом:

Если смотреть со стороны, новость о недавно диагностированном у меня боковом амиотрофическом склерозе может показаться ужасной: в течение следующих нескольких лет мое тело – но не мозг – будет постепенно отключаться, пока я не потеряю способность дышать – или, если воспользуюсь искусственной вентиляцией легких, не окажусь заперт в себе, как в клетке.

Но мне кажется, это неверная перспектива. Давайте взглянем на ситуацию с позиции моего мозга. Представьте необыкновенное путешествие, которое может совершить постепенно теряющий физическую оболочку разум со мной (его сознанием) на борту.

Если не случится ничего непредвиденного, мой мозг продолжит полноценно функционировать все это время, но само путешествие обещает быть очень странным и все более одиноким. Мы отправимся в Бездну, из которой нет возврата, враждебную ко всему живому. Оттуда очень трудно передавать данные обратно во внешний мир, а весь поток входящих данных (поступающий через глаза и уши, по-прежнему выполняющие свои функции) напоминает трансляцию камеры наблюдения, направленной в одну точку. Если я выберу тот же путь, что и остальные, мне предстоит созерцать больничный потолок. Согласитесь, это довольно скучно.

Поэтому слава небесам, что на дворе двадцать первый век! Если мы с мозгом вынуждены отправиться в Бездну, поглощающую людей, как принято считать, с незапамятных времен, пусть это будет настоящее Путешествие, полное Открытий. Давайте выберем путь НАУКИ.

В этот вояж я хочу взять все доступные новейшие достижение техники: мне не нужно выживать там, я хочу ПРОЦВЕТАТЬ!

Да, я немного бунтарь; сейчас, как и всегда, я верю в свой девиз: «НАРУШАЙ ПРАВИЛА!»

В этом – смысл моей революции. И, прежде чем я окажусь слишком далеко, нужно обеспечить по-настоящему надежное искусственное жизнеобеспечение: дыхание и отправление других физиологических потребностей – вопрос технических приспособлений, а не лечения. Я ищу лучшие способы коммуникации в Бездне и за ее пределами. Мне понадобятся новые высокотехнологичные чувства и моторы, которые заменят отказавшие человеческие, – и они должны быть такими, чтобы мозг мог работать на полную мощность, которая (как и у большинства людей) все еще превосходит самые лучшие компьютеры.

А еще я хочу привнести свет в эту тьму, оттолкнуть Ничто и заселить Бездну – с помощью киберпространства, виртуальной и дополненной реальности и искусственного интеллекта. Учитывая уровень развития современных технологий, мне совершенно не обязательно оставаться в изоляции, становиться одиноким и безжизненным.

Всю свою жизнь я писал книги, обожал музыку и рисование – и сейчас хочу открыть эти виды творчества в новых измерениях. Оказавшись в идеальной смирительной рубашке, я не вижу смысла просто стимулировать мириады клеток скучающего мозга, сочиняя статьи, речи и мелодии или создавая иллюстрации, передающие сложные переживания человека, заточенного в чуждой параллельной реальности. Я мечтаю написать книгу о том, как попал туда, сочинить «Симфонию Бездны», нарисовать картину под названием «Метаморфозы».

А потом отправить их вам.

Если нам хватит сообразительности, мое безумное путешествие без обратного билета в одиночную камеру может закончиться в месте, поразительно напоминающем дом. Да, он будет виртуальным, но, возможно, это сделает его удобнее, чем тот, в котором я сейчас вынужден жить. Новый дом будет приносить больше удовлетворения, окажется более безопасным, в нем станет проще ориентироваться.

Но главное – в этом путешествии, как и в любом другом хорошо продуманном научном эксперименте, я надеюсь раздвинуть границы нашего знания – и, если все будет сделано правильно, помочь миллионам, миллиардам людей во всем мире.

Некоторые сопутствующие открытия моего исследования очевидны уже сейчас: мы подберем способы усовершенствовать жизнь всех парализованных в результате травмы или болезни. Вместе с тем не стоит забывать, что серьезные ограничения дееспособности и одиночество – спутники банального старения. В этой области мы также сможем наметить множество улучшений.

Есть и другие, менее очевидные, преимущества. Пока искусственный интеллект продолжает активно развиваться и совершенствоваться, людям нужно найти способ легко слиться с ним, выясняя, как с его помощью расширить собственные возможности. Или, например, компенсировать деменцию. В противном случае мы как вид останемся далеко позади.

Существенным плюсом в копилку возможных достижений служит то, что все высокотехнологичные системы, с которыми я планирую работать, основаны на применении компьютерной техники. При сегодняшних темпах развития производства любой невообразимо дорогой комплект стоимостью сто тысяч фунтов через десять лет обойдется уже в три тысячи. Значит, он станет доступен большинству. И лично для меня именно это – награда, способная сделать путешествие в Бездну не просто сносным, а стóящим.

Что же в результате? Я не окажусь в изоляции.

Что же с мотивацией? У меня ее будет в избытке.

Есть и еще одна весьма заманчивая мысль, которая то и дело посещает мою голову, пока я готовлюсь нырнуть в Бездну в рамках величайшего в своей жизни эксперимента. Забавно ведь получится, если в результате постоянного круглосуточного наблюдения за здоровьем и работы систем жизнеобеспечения я проживу дольше и получу больше возможностей, чем если бы никогда не заболел боковым амиотрофическим склерозом?