Автор книги: Питер Скотт-Морган
Жанр: Медицина, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Второй закон вселенной Питера
ЛЮДИ важны, потому что НАРУШАЮТ ПРАВИЛА
Я перехватываю инициативу
Ответы на этот революционный манифест сложностью и полярностью напоминали наши впечатления от путешествия по Карибским островам. Среди них были и великолепные, и откровенно отвратительные. Большинство начинались с выражения сочувствия. В некоторых вспомнили, что сочувствия достоин и Франсис. Но на этом сходство заканчивалось.
Некоторые далекие и малознакомые люди изо всех сил старались поддержать нас и предложить какое-нибудь решение. Некоторые близкие (как я думал) друзья нашли информацию о моем диагнозе неприятной и сообщали об этом в таком тоне, что становилось ясно: я должен был получше подумать, прежде чем писать им об этом. Некоторые бывшие коллеги прислали длинные ответные письма, в которых просто пересказывали прочитанное своими словами.
Нашлись и те, кто, быстро пробежавшись по моему выстраданному тексту, рассказывал в ответ о чем-то другом и никогда больше не возвращался к обсуждению проблемы. С этим я уже сталкивался в Торки.
К моменту постановки диагноза мы близко дружили с Винни уже лет двадцать. Он внимательно слушал, как мы с Франсисом рассказываем новости, объясняем, что теперь будет, и просим его не беспокоиться. Потом поморщился и произнес первые за все это время слова:
– Иногда у меня покалывает руки и ноги.
– Прости?
– Руки иногда слегка немеют.
Мы с Франсисом в недоумении переглянулись. Винни истолковал это как сигнал продолжать:
– А иногда я засыпаю, а потом резко просыпаюсь.
Тут Франсис почувствовал необходимость вмешаться.
– Ты услышал хоть слово из того, что мы тебе сейчас говорили?
– Конечно. Но я боюсь, что со мной что-то не так!
В общении с Винни это было обычное дело: он обладал множеством прекрасных качеств, но время от времени вел себя как тот еще эгоист. Когда у Франсиса умерла мама и мы попытались сообщить об этом Винни, тот немедленно ответил:
– У меня в последнее время часто голова болит…
Особенно ярко на его фоне выделялись те немногие друзья, кто предлагал практические действия, а не слова. Энтони, все еще управлявший миром оперы напрямую из Чикаго, передал мне контакты специалистов по музыкотерапии. Мой давний друг Свен (мы познакомились, когда он еще работал консультантом по вопросам управления) теперь стал членом правления Sanofi (фармацевтической компании, производившей рилузол, препарат, который я принимал) и заказал для меня обзор всех мировых исследований, имевших хоть какое-то отношение к тому, что я собирался сделать. Мишель, с которой я дружил с тех пор, как сам работал консультантом по вопросам управления, решила сосредоточиться на поисках помощников – и проехала сотню километров, чтобы обсудить это поподробнее.
– Нужно заговорить о тебе как можно громче! Если ты собираешься вдохновлять кого-то начать исследования, способные навсегда изменить представление о полной потере дееспособности, этот кто-то сначала должен о тебе узнать.
– Беда в том, что мои старые контакты уже слишком стары. И никто из тех, с кем я работал, не может подсказать новых.
– Ладно. Если ты не знаешь, кто нам нужен, значит, нужно заставить их связаться с тобой, а не наоборот.
Давным-давно, еще до того, как мы впервые встретились пятнадцать лет назад (меня тогда пригласил председатель правления ВВС, чтобы проанализировать неписаные правила компании), Мишель отвечала за шестьдесят часов новостных выпусков в день. Поэтому я даже не сомневался: она знает, кого спрашивать.
– Понятия не имею, кому позвонить. Дай подумать. До связи.
Спустя несколько дней она, как и обещала, прислала мне письмо с предложением связаться с колумнисткой The Times Magazine Мелани Рид. Много лет назад она получила травму во время занятия верховой ездой и оказалась почти полностью парализована. Теперь она вела колонку «Позвоночный столб(ец)», снискавшую ей популярность и награды. Прямых контактов Мелани у Мишель не было, но они были в редакции, а значит, стоило попытаться. Сама Мишель собиралась переговорить с кем-то по имени Пат. Этот человек раньше работал под ее началом на ВВС, а теперь руководил успешной телекомпанией Sugar Films. Возможно, он тоже сможет что-то предложить – или даже заинтересуется и подключится к нашей работе. В конце письма Мишель подытоживала: надо выходить в социальные сети.
У меня ушла примерно вечность на попытку сформулировать относительно краткое, но убедительное обращение, описывающее мой взгляд на перспективы счастливой жизни с БАС. Потом я дозвонился-таки до редакции The Times Magazine и получил – после ожидаемо долгого разговора – адрес электронной почты госпожи Рид. Отправил ей письмо. Оно вернулось. Два дня спустя Мишель нашла альтернативный вариант. Я попытался написать туда. Мне не ответили.
Уже минуло две недели, когда я получил неожиданное оповещение о входящем письме от Мелани. Оно было исполнено поддержки. Так завязался диалог в лучших традициях двадцать первого века: искренний, дружелюбный, информативный, познавательный, ободряющий и полностью беззвучный. Незадолго до моего дня рождения, спустя месяц с того дня, как мы начали общаться, 14 апреля 2018 года в The Times Magazine вышла колонка Мелани обо мне. Быстро введя читателя в курс дела, дальше она писала:
Отношение Питера Скотта-Моргана к проблеме завораживает. Он изучал робототехнику, писал книги и исследовал организационные системы, те неписаные правила игры, которые управляют обществом. Вольнодумец, постоянно испытывающий на прочность правила (в 2005 году он и его партнер стали первой гей-парой, зарегистрировавшей свой брак и сыгравшей настоящую свадьбу), Питер готов принять свою прогрессирующую болезнь с распростертыми объятиями и согласен на роль подопытного, чтобы продемонстрировать, насколько лучше мы могли бы справляться с подобными трудностями.
Я бы сказала, что это отважно. Он говорит, что это логично…
Она рассказывала о моей теории еще целую страницу и завершила статью так:
Нам жизненно необходимы такие первопроходцы, чтобы добиться перемен.
И нас услышали. За следующие несколько дней я получил предложения от трех телекомпаний. В их числе была и Sugar Films, принадлежавшая другу Мишель. Я подписал контракт именно с ними: из трех предложенных только их фильм должен был сконцентрироваться на истории, которую я хотел рассказать. Остальные обещали стать просто очередной эмоциональной гипертрофированной «историей обычного человека» о том, как ужасен боковой амиотрофический склероз и какие мы с Франсисом храбрецы. Довольно быстро Sugar Films получили от Channel 4 (одной из крупнейших телевещательных компаний Великобритании) заказ на документальный фильм обо мне и моих идеях, подходящий для проката в прайм-тайм. Он должен был выйти в эфир через год или, может быть, два, – и вот тогда-то нас точно должны были услышать.
И это здорово. Но я не мог себе позволить ждать так долго. Грядущий фильм мог стать рычагом, который позволит заинтересовать в необходимых мне исследованиях несколько компаний. Однако требовались и другие площадки, на которых меня готовы слушать сейчас, а не через некоторое время.
– А почему ты не пойдешь на выборы в правление Ассоциации болезней двигательных нейронов? Помнишь, тебе предлагала та дама?
Предложение прозвучало настолько неожиданно, что я несколько секунд был уверен: Франсис шутит. «Та дама» позвонила мне от лица Ассоциации БДН и действительно предлагала стать кандидатом на грядущих выборах. Я, мягко говоря, уклонился от однозначного ответа.
– Ну, во-первых, из пяти тысяч членов Ассоциации ни один обо мне не знает, поэтому ничего не выйдет. Во-вторых, с ее слов я понял, что почти все свободные места в правлении займут уже избранные представители, которых просто переизберут. Значит, шанс примерно один к пяти, и поэтому тоже ничего не выйдет. В-третьих, они там все исключительно надеются найти когда-нибудь несуществующее лекарство. На сайте ни слова о технологическом решении проблем. Поэтому Ассоциация не имеет никакого отношения к моим целям: ничего не выйдет, да я бы и не хотел. В-четвертых…
– Так, погоди. Возможно, они сейчас не думают о технологиях, но это же не означает, что это им не нужно. Кто, как не ты, расскажет им о потенциале такого подхода? Выдвигайся и ратуй за современные исследования, позволяющие вести нормальную жизнь при БДН. Если попадешь в правление, сможешь помочь Ассоциации или Ассоциация – тебе. А если и после этого они не проникнутся идеей, сложишь полномочия.
Мы еще немного поспорили. Я капитулировал перед доводами Франсиса, сделал выжимку тезисов из своего манифеста, переработал их в предвыборную программу, бросил шляпу в круг и начал выстраивать свое представительство в социальных сетях.
Примерно в это время консультант по проблемам кишечника из местной больницы связался со мной, чтобы обсудить перспективы замены моих внутренностей.
Это был прорыв. Мы договорились о встрече. Спустя несколько недель, чудесным весенним деньком, я вкатился на кресле к нему в кабинет.
– Вы, наверное, Питер? – он протянул мне руку. – Наслышан о вас и ваших идеях.
Я тоже успел поинтересоваться его послужным списком. Похоже, мой новый знакомый обладал исключительными знаниями как раз в той области, что была необходима для реализации моего плана. Он сумел бы отстоять свое мнение в любом учебном госпитале на этой планете.
– Ник! Я так рад вас видеть!
Я очень хотел с ним подружиться. Более того, ему необходимо было проникнуться идеей не меньше, чем ею проникся я, иначе он не смог бы выслушать и понять мои предложения, ставившие в тупик многих его коллег. И я инстинктивно попытался задать соответствующий тон разговору, обращаясь к нему как ученый к ученому.
Иными словами, это была беседа не обо мне, но о боковом амиотрофическом склерозе, о качестве жизни, о более всеобъемлющем взгляде на поддержание жизнедеятельности. Все это должно было подвести нас к убедительному выводу:
– Поэтому эта ситуация кажется мне отличной возможностью сделать первые шаги в плановой хирургии при БАС, в области, где раньше не было выбора и надежды: ввести понятие триостомии.
Это понятие я изобрел накануне – моим идеям нужно было подходящее научное название. К тому же «триостомия» звучит лучше, чем «замена труб».
Ник задал несколько уточняющих вопросов, закивал, потом неожиданно расплылся в широкой улыбке:
– Это же идеально! Система здравоохранения обязана предлагать что-то подобное. Я соберу бригаду, и мы проведем операцию как можно скорее.
Разумеется, собственные идеи вмешательства при боковом амиотрофическом склерозе всегда казались мне исключительно логичными. И все же каждый раз я приятно удивлялся, стоило профессионалам-медикам согласиться их опробовать на практике. Слова Ника не расходились с делом: он пригласил лучшего анестезиолога, хирурга, специализирующегося на верхних отделах желудочно-кишечного тракта, и консультанта по урологии. Уже само это оказалось огромным достижением: хирурги разных специальностей редко даже встречаются в стенах одной больницы, что и говорить об общении. Вместо того чтобы просто совместить три небольшие операции, они составили изобретательный план и заодно минимизировали некоторые риски (впрочем, их все равно осталось немало). А в качестве основного метода выбрали хирургию минимального вмешательства. Весьма впечатляюще. Впрочем, вскоре выяснилось, что самой оригинальной частью процесса должна была стать анестезия.
Оказалось, существует очень мало данных о специфике обезболивания людей с БАС, а особенно – при серьезных операциях вроде необходимой мне. Причина проста: их просто не проводили. Похоже, врачи обычно говорили: «В другой ситуации мы бы сделали ему коронарное шунтирование, но он же все равно умирает, зачем мучить». И шунт не устанавливали.
Поразительно, но, когда дело дошло до поиска наилучшего способа провести придуманную мной триостомию, наш анестезиолог Мари вынуждена была возвращаться к основам и придумывать новые способы, не имея возможности найти готовые решения. Некоторые стандартные протоколы могли ускорить течение БАС, и от них пришлось отказаться. Миорелаксанты тоже нельзя было использовать: из-за болезни невозможно было предсказать их действие. Но самой большой проблемой было то, что после операции я мог навсегда потерять способность дышать самостоятельно.
Поэтому Мари пригласила нас с Франсисом к себе для серьезного разговора.
– Существует вероятность, что вы, скорее раньше, чем позже, будете вынуждены постоянно дышать с помощью аппарата искусственной вентиляции легких.
Я уже давно продумал этот вариант, а потому твердо стоял на своем. Как и Франсис.
– Я намереваюсь провести в одиночной камере собственного тела гораздо больше времени – к тому моменту дыхательные мышцы уже откажут. Поэтому давайте просто сосредоточимся на качестве моей жизни в долгосрочной перспективе. Не стоит зацикливаться на попытках понять, как скоро я не смогу дышать сам. При неблагоприятном прогнозе – после триостомии. Что ж, тогда просто увезите меня обратно в операционную и поставьте еще и трахеостому. Тогда я смогу попасть в Книгу рекордов Гиннесса как человек, которому за день установили максимальное количество трубок. Видите, как ни крути, ситуация выигрышная.
Тот, кого я люблю
Оглядываясь назад, я понимаю, что три самых главных решения в своей жизни принял в одном и том же году. Все ситуации, в которых мне приходилось эти решения принимать, казались совершенно невероятными, и каждый выбор в итоге привел к таким же невероятным, но очень ощутимым последствиям. Если бы не они, я никогда не стал бы киборгом. Не будь я до мозга костей ученым – я назвал бы этот год судьбоносным. Однако скажу иначе: он был практически невозможным. Речь о 1979-м.
Третье по счету важное решение того периода было не просто невероятным – случайным. Тогда, неимоверно унылым февральским днем, я обнаружил телефонный номер. Я, так и не лишившийся девственности, решил повысить ставки и начать поиски романтического идеала, лорда Авалона. Но где его найти? Согласно неписаным правилам сообщества, мне следовало направиться в один из двух гей-пабов Лондона, где, на мой взгляд, можно было обрести только партнера для секса. Поэтому меня туда не тянуло: я мечтал об истинной любви на всю жизнь. А найти ее можно, только проведя с кем-то достаточно времени – и на трезвую голову.
В отчаянии я обратился к содержимому одного из ящиков в спальне, где в совершенно невинном на вид конверте хранились совершенно невинные на вид вырезки из старой газеты, которая на самом деле была истинным сокровищем – единственным экземпляром Gay News, попавшим мне в руки. Благодарить за нее стоило моего бывшего учителя музыки и ужин с выпивкой, куда меня пригласили. Газета выходила раз в месяц и была единственным спасательным кругом гей-сообщества Великобритании. Но попавшие ко мне статьи оказались очень старыми и совершенно не помогли. Ни одного совета, как и где найти любовь. Ничего. Абсолютно. Впрочем, на обороте одной из вырезок обнаружился обрывок объявления: «Оте… “Д… уте…”». И надпись «Торки» мелким шрифтом. За названием города шло пять цифр, которые могли быть только телефонным номером. Вот она, тончайшая ниточка, связывавшая меня с миром геев. Третьим по важности решением в моей жизни было позвонить по этому номеру.
– Простите, но вы ошиблись. Это ресторан.
Я извинился и уже готов был повесить трубку, когда вдруг осознал: человек на том конце провода понятия не имеет, кто я и откуда звоню, а значит, можно узнать у него все, не подвергая себя опасности. Поэтому я рассказал ему, где нашел номер.
– Той рекламе уже много лет, мой милый. Вы, наверное, ищете отель Алана «Дом на утесе». Сейчас там принимают только геев. Подождите, я найду телефон.
Отель только для геев! Я никогда ни о чем подобном не слышал. Находился он на живописном побережье в Девоншире – довольно далеко. Я сверился с ежедневником, обнаружил, что в конце марта нас ждет несколько выходных дней подряд, позвонил по полученному номеру и немного поболтал с дружелюбным младшим администратором. Да, там принимали только геев – больше в стране таких отелей не было. Да, они могли поселить меня на три ночи. Да, он уверен, что мне понравится, и лично покажет территорию. И да, это обещание…
«Дом на утесе» оказался большой белоснежной викторианской виллой, которая так и сияла на фоне голубых вод залива Торбей. Она выглядела идеальной декорацией для моей истории – во всяком случае, пока я шел к распашным дверям по подъездной дорожке. На лице моем блуждала улыбка, а шаг был легок.
Внутри никого не оказалось. Я немного подождал, изучая высокий потолок и интерьер в зеленых тонах. Потом дал понять, что я здесь. В комнате тут же возник пожилой мужчина лет пятидесяти, одетый в тон обстановке. Это и был Алан, владелец отеля. Нет, сказал он, младшего администратора сейчас нет на месте, но он, разумеется, покажет мне территорию, если уж пообещал. Да, нас представят, когда он вернется. Нет, большинство гостей еще не заехало. Да, на время моего пребывания все комнаты заняты. Нет, среди постояльцев вряд ли будут мои ровесники.
В этот момент из большой гостиной справа от меня вышли, хихикая, четверо мужчин, пожилых и довольно-таки женоподобных. Алан немедленно включился в их обмен шутками – это впечатляло, поскольку он не мог знать, что так рассмешило гостей, – а потом пожелал им хорошего дня, когда они, все еще хихикая, будто школьницы, стайкой направились к бухте. Тут-то меня и озарило: все это – одна большая ошибка. О чем я только думал?
Мне досталась комната на втором этаже, в крыле, которое раньше, видимо, было конюшней. Окно выходило на двор, который я и созерцал следующие двадцать минут, оплакивая свою судьбу. Итак, я проведу выходные в доме престарелых! Проторчу здесь до понедельника. До понедельника! А сегодня только пятница. Да и младший администратор, обещавший помочь мне освоиться, наверное, такой же старый пень, как и остальные. От него мне теперь тоже никуда не деться.
И тут мне явился Авалон.
Он спускался по длинному лестничному пролету, который вел от практически незаметной двери в высокой стене к внутреннему двору. Эта лестница напоминала выход из тайного хода в замке, а человек на ней – юного лорда. Его длинные, золотисто-рыжие волосы падали на плечи, усиливая сходство с моим Авалоном, каким он был до того, как потерял отца и стал принцем. Подтянутый и стройный, он казался, насколько я мог судить с этого расстояния, моим сверстником. Но он мелькнул, как видение, – и исчез за углом главного здания.
Начал накрапывать дождь, а я все стоял и смотрел в окно, пока на стекле собирались и стекали вниз капли, оставляя мокрые дорожки. Смущение? Нет, в глубине души я имел смелость надеяться. Возможно, Авалон – тоже гость. Возможно, нам удастся познакомиться. Возможно…
Тут включилась часть мозга, отвечавшая за анализ. Постоялец отеля не мог знать о тайной двери. К тому же Авалон шел как человек, имеющий конкретную цель, и не оглядывался по сторонам. Он мог доставлять или забирать что-то. Мог вообще не быть связан с отелем. Мог не быть геем. Все как обычно.
Прямо перед собой я видел большие окна первого этажа, за которыми, похоже, была кухня. За все время моего вынужденного бдения там так никто и не появился. Но вдруг за стеклом я снова увидел его. Даже со спины я сразу узнал своего Авалона. Его волосы. Его стать.
Сердце у меня бешено колотилось, хотя причин тому не было. И все же я чувствовал восторг. Радость. Плевать, насколько неоправданные. Предмет моих наблюдений повернулся – оказывается, в руках у него был чайник – и сделал несколько шагов в мою сторону, точнее по направлению к раковине возле одного из окон. Потом открыл кран и, ожидая, взглянул вверх.
На секунду я подумал, будто его взгляд устремлен на меня, но, еще не успев даже улыбнуться, осознал: он смотрит в сторону и меня не видит. Застыв на месте, я, как маньяк, наблюдал за каждым его движением. Он был великолепен. Я впервые разглядел его лицо. За те несколько секунд, что наполнялся чайник, я успел влюбиться. Потом Авалон опустил взгляд, закрыл кран, повернулся ко мне спиной и ушел куда-то за пределы видимости.
Что же делать? Я выждал, надеясь увидеть его снова. Но прошло пять минут, а Авалон так и не вышел. Он наверняка все еще в отеле. Нужно попытаться найти его. Только сначала стоит переодеться: я все еще был в дорожном костюме. Я подошел к шкафу, где уже развесил содержимое чемодана, поразмыслил немного и выбрал в меру цепляющий наряд: чрезвычайно узкие красные брюки, белоснежную обтягивающую футболку и серебристую легкую куртку, какую мог бы носить астронавт из будущего. Для конца семидесятых я был поистине неотразим.
Я медленно шел по длинному коридору, соединявшему двор и гостиную, под первые проникновенные аккорды песни «Bright Eyes» Арта Гарфанкела, зазвучавшей из динамиков, как только я вошел. В те дни я просто обожал эту песню. Была ли она добрым предзнаменованием? Я уже заглянул в столовую, в комнату отдыха, на стойку приема гостей и в холл у входа, надеясь найти там Авалона. Его не было. Оставалась только огромная гостиная. Я заглянул в дверь, но никого не увидел. Потом шагнул внутрь – и он был там.
Он сидел спиной ко мне, напротив Алана, за маленьким столиком, уставленным чашками, в дальнем углу у стрельчатых дверей: золотисто-рыжие волосы рассыпались по плечам, золотистый лабрадор у ног. Музыка здесь звучала громче.
Завидев меня, Алан поднялся со стула, подошел ближе, указал (заговорщицки!) на моего лорда и одними губами произнес: «Это наш младший администратор Франсис». Потом отошел в сторону, будто ожидая, что сейчас начнется представление. Я тоже замер, благодарно улыбаясь ему и собираясь с силами в надежде произвести лучшее первое впечатление в своей жизни. А затем – направился прямо к воплощению всех романтических идеалов и чаяний своего отрочества. Занавес поднялся.
Не подходить слишком близко – иначе испугаю его. Не говорить слишком громко. Спокойно. Дружелюбно. Тепло. Нежно.
– Привет! Я надеюсь, ты сдержишь свое обещание…
Может, я подсознательно планировал свое появление так, чтобы оно попало в такт с музыкой. А может, это было просто совпадение. Но, когда он обернулся и взглянул на меня, из динамиков зазвучал мощный финальный хор, поющий о сияющих глазах. Они-то и зацепили меня с первых секунд. Сияющие голубые глаза. Я взглянул в них – и утонул навсегда. Потом Франсис улыбнулся, и где-то на краю моего сознания мелькнула мысль: я ведь никогда не задумывался по-настоящему, как улыбается Авалон Рейлану.
Алан объяснил, кто я. Франсис вспомнил наш разговор и весь остаток дня посвятил исполнению своего обещания. То был один из немногих эпизодов моей жизни, когда я чувствовал себя актером в тщательно отрепетированной пьесе: все складывалось как нельзя лучше. Франсис оставил школу в шестнадцать (мать сочла, что он уже «достаточно вымахал»), – это отличало нас. Но он продолжал мечтать о большем – и в этом мы были схожи. Еще он, выросший в небогатой рабочей семье, знал жизнь и умел выживать на улицах, и это отличало нас. Но он не скрывал, что он гей, – и в этом мы были схожи. Франсис уже давно расстался с девственностью, хотя был всего на два года старше меня, – это отличало нас. Но он искал истинной любви – и в этом мы были схожи. А мне большего и не нужно было.
Прошло меньше часа с момента нашего знакомства, а Франсис уже спросил:
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
Ответ был абсолютно очевиден:
– Конечно!
Спустя несколько секунд он протянул руку, обнял меня за талию, притянул к себе и поцеловал. И продолжал целовать…
Следующие три дня я стремительно наверстывал все, чего был лишен в годы одиночества и невинности. Со всегдашним энтузиазмом я впитывал знания, теперь – о человеке, в которого влюбился.
По сути мы оказались очень похожи: оба – геи, поклонники фильмов о Джеймсе Бонде, атеисты, амбициозные, ищущие свою любовь. Но больше ничего общего у нас не было. Для начала я с немалым удивлением обнаружил, что Франсис в школе не изучал латынь. Вообще не изучал. Ни дня. И никто из его друзей не слыхал о ней. Очевидно, в мире Франсиса это было нормально.
У меня будто глаза открылись. Без сомнения, Франсис был очень умен: если мы беседовали на знакомую обоим тему, я чувствовал в нем равного. Но по мере того, как мы с любовью открывали друг другу все больше о себе, я начинал понимать: это первый человек в моей жизни, наделенный от природы высоким интеллектом, но не получивший никакого формального образования. А когда я сообщил, что обожаю драться на шпагах, он и вовсе решил, что это эвфемизм.
Очень во многих областях, которые я считал понятными априори, Франсис не знал ничего и с интересом ждал, когда я заполню эти пробелы. И вместе с этим пришлось признать, что во многом сам я оказался неучем, хотя даже не подозревал об этом. Каким-то чудом (и меня это совершенно не смутило) Франсис обрел глубокие познания в широком спектре неакадемических наук, в которых я совершенно не ориентировался, – например, в искусстве Жизни в Реальном Мире. Не отдавая себе в том отчета, я был во многом отрезан от общества. Возможно, именно поэтому открывшиеся мне новые области знаний выглядели восхитительно необычными. И позволяли сбросить оковы.
Оковы эти, как вскоре выяснилось, не сдерживали и большинство гостей, заполнявших отель по мере приближения долгих выходных. Да, эти люди по моим меркам были мумиями (большинство годилось мне в отцы, остальные – в деды), зато охотно высказывались на мой счет.
– М-м-м! Мальчик из частной школы, как сексуально! – они почти всегда говорили обо мне, а не со мной. – Одна проблема с этими школами: из них выходят исключительно умные маленькие засранцы.
Справедливости ради, в этом они были правы.
– Ого-о, – пропел слегка жеманный мужчина-дива. Если бы я не знал, подумал бы, что он красит ресницы. – А у этой детки и внешность, и мозги! – обращался он, конечно, к Франсису, но указывал на меня. – Лично мне кажется, такого не стоит упускать, дорогуша, – заключил он вполголоса.
– И не упущу!
Три дня я жил в раю – и влюблялся все больше и больше, но пришло время возвращаться к прежней жизни. Было очень больно расставаться с родственной душой, и боль эту удалось приглушить только обещанием вернуться как можно скорее, которое я дал Франсису. Вернуться – и жить с ним. В ближайшее время. Точнее, после моего двадцать первого дня рождения. То есть через три недели. Оставалось лишь устранить незначительные сложности: признаться во всем родителям и убедить руководство Имперского колледжа позволить мне отложить получение степени на неопределенный срок.
Я доехал до Паддингтона, там пересел на метро и добрался до Уимблдона, бодро прошагал вверх по холму к Риджвей, высоко подняв чемодан, – и вот, не дойдя примерно километр до станции, оказался у дверей квартиры родителей (где собирался провести всю следующую неделю). Сдержав слово, я сразу позвонил Франсису из спальни. Мы разговаривали примерно час. Потом мама заглянула в дверь и прошептала, что папа вернулся с работы. Я почувствовал, что пора заканчивать.
Оказалось, это непросто. Наконец, мы оба произнесли: «До встречи!», но ни один не повесил трубку.
Тишину нарушил Франсис:
– Ты еще здесь?
– Я всегда здесь, – ответил я, как отвечаю всю оставшуюся жизнь. – Я всегда твой.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?