Текст книги "Восемь идеальных убийств"

Глава 8

В тот вечер я все-таки приготовил себе свиную отбивную из холодильника, хотя меня до сих пор трясло, и я ее пережарил. Края у нее свернулись в трубочку, и получилась она жесткой, как вяленое мясо у каких-нибудь трапперов на Аляске.

Еще пару часов до закрытия магазина в семь я только и думал, что об этом третьем комментарии к «Идеальным убийствам». К тому моменту я перечитал его, наверное, уже раз тридцать, вчитываясь в каждое слово. Никнейм, который использовал автор поста – «Доктор Шеппард», – долго не давал мне покоя, пока я наконец не «погуглил» его. Так звали рассказчика в «Убийстве Роджера Экройда» – знаменитом романе Агаты Кристи. Это была книга, которая первой подняла Кристи на щит, так сказать. Написанное в тысяча девятьсот двадцать шестом году, это произведение наиболее известно как раз своим крайне хитроумно закрученным сюжетом. Повествование ведется от первого лица, от имени некоего Шеппарда, сельского врача и соседа Эркюля Пуаро. Честно говоря, собственно про преступление я ничего не помню, кроме разве что имени убитого, естественно. А вот что действительно застряло в памяти, так это что в конце романа выясняется: рассказчик и есть тот самый искомый убийца.

Едва оказавшись дома, я незамедлительно направился к книжным полкам и разыскал экземпляр этого романа Кристи. У меня имелось издание «Пингвин Букс»[41]41
  «Пингвин Букс» – британское издательство, основанное в 1935 г. в Лондоне, главной заслугой которого считается демократизация книжного рынка, превратившая книгу из предмета роскоши в удовольствие, доступное широким массам.


[Закрыть] в мягком переплете, одно из тех, что печатались в пятидесятых, с простой зеленой обложкой без всяких рисунков. Быстро пролистал его в надежде, что это каким-то образом подстегнет мою память на предмет сюжета, но ничего не вышло, и я решил прочитать ее, пусть даже и за ночь.

Возможно ли, чтобы тот, кто разместил комментарий, на самом деле был всего лишь обычным читателем или читательницей, решившим или решившей изучить все книги из моего списка? Наверное, такая вероятность все же существовала, хотя и довольно жиденькая, если не считать тот факт, что упомянутые в нем произведения действительно кто-то читал. Это были книги, которым уже соответствовали реальные преступления, – «Убийства по алфавиту», «Двойная страховка» и «Смертельная ловушка». «Незнакомцы в поезде» вроде тоже, хотя Гвен Малви была пока особо не в курсе всех подробностей. Зато я был. И кто-то еще в равной степени.

Если эти строки сейчас кто-то читает, тогда я полностью уверен: внимательный читатель наверняка уже смог предположить, что я имею куда большее отношение ко всем этим преступлениям, чем пытаюсь делать вид. Не думаю, что не оставил совсем уж никаких зацепок. К примеру, почему мое сердце забилось чаще, когда Гвен Малви начала опрашивать меня?

Почему я еще при первой же встрече не сказал ей, кто такая Элейн Джонсон?

Почему одолел только два кусочка сэндвича в тот вечер, когда меня посетила агент ФБР?

Почему мне постоянно снится, будто за мною гонятся?

Почему я сразу же не сообщил Гвен про комментарий «Доктора Шеппарда»?

А действительно проницательный читатель наверняка уже заметил даже и то, что мое имя сокращенно – Мэл. Мрачный намек, если кто понимает немного по-французски[42]42
  Mal (фр.) – зло, вред, горе, беда.


[Закрыть]… Хотя это, наверное, уже перебор, поскольку меня действительно так зовут. Для целей данного повествования я и впрямь изменил некоторые имена, но только не свое собственное.

* * *

Самое время сказать правду.

Самое время поговорить о Клэр.

Это имя тоже настоящее. Клэр Мэллори, которая выросла в одном богатом городке в округе Фэйрфилд, штат Коннектикут, одна из трех сестер. Ее родители были не особо хорошими людьми, но и не настолько уж плохими, чтобы удостоиться более подробного упоминания в этом повествовании. Довольно обеспеченные, но недалекие – ее мать, в частности, была просто помешана на внешней привлекательности и весе своих дочерей, а поскольку на этом была помешана она сама, это означало, что и их отец – совершенно лишенный каких-либо самостоятельных мыслей – целиком и полностью с ней соглашался. Они отправляли своих детей в летние лагеря в штате Мэн, в шикарные частные школы, и Клэр, самая старшая, предпочла поступить в Бостонский университет, поскольку хотела пожить в большом городе, а и Нью-Йорк, и Хартфорд[43]43
  Хартфорд – город не особо большой, но тем не менее столичный: административный центр штата Коннектикут.


[Закрыть] располагались, по ее мнению, слишком уж близко от ее родных мест.

В бостонском универе Клэр выбрала специальность «кино и телевидение», решив стать кинодокументалистом. На первом курсе все шло нормально, но уже на втором, подзуживаемая каким-то бойфрендом, специализирующимся на театральном искусстве, она конкретно увлеклась наркотой, особенно кокаином. Привычка становилась все сильнее, у нее начались панические атаки[44]44
  Паническая атака – острый приступ тревоги и страха с целым набором физиологических проявлений: учащенным сердцебиением, одышкой, нарушением двигательных функций и т. д., причем, в отличие от обычного приступа паники, как правило, эндогенный – случившийся, что называется, «на ровном месте», без каких-либо видимых причин.


[Закрыть], и в результате Клэр начала еще и пить. Бросила посещать лекции и семинары, получила испытательный срок в связи с неуспеваемостью, на короткое время оправилась, а потом с треском завалила экзамены и не смогла перейти на третий курс. Ее родители изо всех сил пытались заманить ее обратно домой, но она упорно оставалась в Бостоне, снимая квартиру в Аллстоне и устроившись на работу в книжный магазин «Красная линия», где меня только что повысили до директора.

Это была любовь с первого взгляда, честно. По крайней мере, с моей стороны. Когда Клэр пришла на собеседование, было ясно, что она нервничает, ее руки слегка подрагивали, и она постоянно зевала, что выглядело несколько диковато, но я оказался способен распознать в этом признак чрезвычайно сильной тревоги. Она сидела на крутящемся кресле в кабинете Морта, положив руки на колени; вельветовая юбка, темные легинсы, свитер с высоким горлом. Худая, что сразу бросалось в глаза, и с длинной шеей. Голова с практически идеально круглым лицом казалась слишком большой для всего остального тела. У нее были темно-карие глаза, тонкий нос и губы, которые казались припухшими и искусанными. Волосы очень темные, довольно коротко подстриженные – по-моему, такая стрижка называется «каре». Мне это показалось чем-то старомодным – чем-то, наводящим на мысли об отважной сыщице-любительнице из какого-нибудь фильма тридцатых годов. Она была настолько красива, что где-то в районе солнечного сплетения у меня поселился глухой неумолкаемый пульс.

Я поинтересовался, имеется ли у нее опыт подобной работы. Как оказалось, опыт есть, но совсем небольшой – ей уже случалось подрабатывать летом в «Уолденбукс» у себя в Коннектикуте, в местном торговом центре.

– А какие ваши любимые писатели? – спросил я, и этот вопрос ее явно удивил.

– Дженет Фрейм, – отозвалась Клэр. – Вирджиния Вулф. Джанет Уинтесон. – Она ненадолго задумалась. – Поэзию я тоже читаю. Адриенна Рич. Роберт Лоуэлл. Энн Секстон.

– Сильвия Плат? – добавил я и тут же где-то в глубине души постыдился своего вопроса. И вправду было глупо упоминать эту знаменитую поэтессу, основательницу «исповедального жанра», как будто я каким-то образом решил подсказать соискательнице это имя.

– Конечно, – отозвалась она и тут же спросила, а кто мои любимые писатели.

Я с удовольствием ответил. Все это были детективщики в основном, но читал я достаточно много, чтобы неплохо ориентироваться и в классике. Мы продолжали вести беседу все в том же ключе, про писателей, еще где-то с час, когда я вдруг осознал, что пока что задал ей всего один вопрос, касающейся будущей работы.

– В какие часы вы свободны? – спросил я.

– О! – Задумавшись, Клэр коснулась щеки. Я заметил это сразу, не сознавая в тот момент, сколько раз уже подмечал за ней этот жест и как постепенно стал воспринимать его не просто как что-то очаровательное и индивидуальное, а как нечто тревожащее.

– Вообще не понимаю, почему я задумалась, – произнесла она со смехом. – Да в любые часы!

Это было за шесть недель до того, как у меня хватило духу куда-то ее пригласить.

Но даже тогда я обставил это как чисто рабочий выход. Бостонская публичная библиотека проводила мероприятие с Рут Ренделл, и я спросил у Клэр, не желает ли она присоединиться ко мне. Она согласилась, тут же добавив: «Я ее книг не читала, но раз тебе они нравятся, то, значит, точно дело стоящее», – фразу, которую я несколько следующих дней анализировал под разными углами так, как студент-выпускник может разбирать какой-нибудь шекспировский сонет.

– Может, потом зайдем куда-нибудь выпить? – добавил я, и мой собственный голос у меня в голове звучал сравнительно спокойно.

– Конечно! – отозвалась Клэр.

Это было ноябрьским вечером. К тому времени, как мы по диагонали пересекли Копли-сквер, чтобы попасть в библиотеку, уже порядком стемнело, и парк был усыпан хрупкими сухими листьями. Мы направились в глубину здания, в сторону небольшой аудитории. У Рут Ренделл как раз брал интервью какой-то местный радиозвездун, который был больше заинтересован своей собственной персоной. И все же беседа оказалась довольно интересной, а после мы с Клэр отправились выпить в «Наливайку»[45]45
  «Наливайка» (англ. Pour House) – еще один популярный, хотя и небольшой, гриль-бар в центре Бостона.


[Закрыть] и просидели там в угловой кабинке до самого закрытия. Говорили о книгах, естественно, и о других сотрудниках магазина. Ничего личного. Но когда мы стояли перед ее многоэтажкой в Аллстоне в два часа ночи, поеживаясь от холодного ветра, она произнесла, прежде чем мы даже успели поцеловаться:

– Я – не лучший вариант.

– В каком это смысле? – рассмеялся я.

– А в том, что какие бы мысли у тебя ни возникали насчет меня, это не самые удачные мысли. У меня проблемы.

– Да мне плевать, – сказал я.

– Ладно, – произнесла Клэр, и я последовал за ней внутрь.

В колледже у меня уже были две подружки: одна – студентка из Германии, приехавшая на год в Амхерст[46]46
  Амхерст – небольшой город в 120 км от Бостона, в котором расположено сразу три высших учебных заведения: Массачусетский университет, Амхерстский колледж и Хэмпширский колледж.


[Закрыть] по программе обмена, а другая, когда я учился уже на последнем курсе, – первокурсница, девчонка из Хоултона, штат Мэн, пописывающая в литературный журнальчик, который я редактировал. К обеим у меня были примерно одинаковые чувства. Притягивало меня в них исключительно то, что они сами тянулись ко мне. Обе были экзальтированные болтушки, а поскольку сам я всегда предпочитал помалкивать, это подействовало. Когда Петра возвращалась в Германию, я пообещал ей как можно скорей прилететь к ней в гости. Ее ответ – мол, она никогда не предполагала, что наши отношения продлятся дольше ее времени пребывания в Америке, – одновременно вызвал у меня замешательство и при этом почему-то громадное облегчение. Я-то постоянно находился под впечатлением, будто она влюблена в меня! А через два года, окончив колледж, уже я сам сказал Рут Портер, своей подружке-первокурснице, что теперь, когда я уезжаю в Бостон, а она остается в Амхерсте, нам следует свернуть отношения. Я ожидал радостного безразличия с ее стороны, но вид у нее был такой, будто я выстрелил ей в живот. После серии выматывающих душу разговоров я наконец ухитрился порвать с ней, сознавая, что при этом жутко ее обидел. Я решил тогда, что не слишком-то хорошо умею «читать» женщин – а может, и вообще людей в общем и целом.

Так что, когда мы вошли в квартиру Клэр Мэллори и начали целоваться, даже не сняв курток, я сказал ей:

– Просто чтоб ты знала: по-моему, у меня крайне плохо с невербальными сигналами. Мне нужно, чтобы ты мне всё рассказала.

Она рассмеялась.

– Точно?

– Да, прошу тебя, – ответил я, и это было все, что я мог сделать, только чтобы не признаться в том, что уже влюбился в нее.

– Ладно. Всё так всё.

Начала Клэр прямо той ночью. В постели, под рассветным светом, заполнявшим два пыльных окна ее спальни, она поведала мне, как ее школьный учитель физики в средней школе домогался ее на протяжении двух лет.

– И ты никому не сказала? – удивился я.

– Нет, – отозвалась она. – Это, конечно, банальность, но мне было стыдно. Я думала, что сама виновата, и постоянно твердила себе, что, по крайней мере, у него не было со мной секса. Мы даже ни разу не целовались. Вообще-то он был очень мил со мной всю дорогу, он и его жена. Но когда заставал меня одну, то всегда как-то ухитрялся подобраться сзади, затянуть меня в объятия, положить одну руку мне на рубашку, а другую – на джинсы. По-моему, это уже вошло у него в привычку. Но он никогда не пытался меня раздеть или раздеться сам, а после всегда выглядел немного пристыженно, говорил что-то типа: «Это было просто чудесно!» и тут же менял тему.

– Господи… – произнес я.

– Ладно, было бы о чем говорить! – отмахнулась Клэр. – Со мной происходили и другие говенные вещи, и это всего лишь одна из них. Иногда мне кажется, что моя маманя затрахивала меня даже еще сильней, чем этот приставучий учитель.

У нее были татуировки на внутренней стороне рук и вдоль грудной клетки. Просто прямые линии, темные и тонкие. Я спрашивал у нее про них, и она сказала мне, что любит чувство, когда ей накалывают татуировку, но так и не смогла выбрать какой-то образ, который ей хотелось бы оставить на теле навсегда. Так что просто накалывала линии, по одной за раз. По-моему, они были красивые – настолько же, как, по моему мнению, и ее тело – нездорово худое, но тоже красивое. Наверное, в то время наши отношения развивались так хорошо и безмятежно по той причине, что я никогда ее не судил, никогда не ставил под вопрос то, что она рассказывала. Я знал, что у Клэр есть проблемы, что она слишком много пьет (хотя еще примерно с год к наркотикам она даже не прикасалась) и что слишком мало ест, а иногда, когда у нас с ней был секс, я вдруг ощущал, что она хочет, чтобы я воспринимал ее как какой-то неодушевленный предмет, просто сексуальный объект, что ей не всегда достаточно нормального, любящего секса, что ей хочется чего-то большего. Когда Клэр была пьяна, она поворачивалась ко мне спиной, затягивала мои руки к своей груди и начинала с силой, ударами тереться об меня ягодицами, и я просто не мог не вспоминать про того ее учителя в средней школе и не гадать, не думает ли она о нем в такой момент.

Но вся эта темная сторона, если это так вообще можно назвать, стала лишь малой частью того, что у нас было те первые три года, что мы провели вместе. В основном это была просто невероятная близость – счастье, которое приходит от осознания того, что ты наконец-то нашел того, кто вроде подходит тебе, как ключ к замку. Это лучшая метафора, которая приходит мне на ум. Я понимаю, что звучит она банально и избито, но это еще и полная правда. И это был единственный раз, когда нечто подобное случалось со мной, что тогда, что сейчас.

Поженились мы в Лас-Вегасе, а свидетелем у нас был крупье из-за стола с блек-джеком, с которым мы познакомились минут за пять до этого. Главная причина, по которой мы сбежали в Вегас, заключалась в том, что Клэр была невыносима мысль о том, что ее мать может украсть ее собственную свадьбу. Меня это вполне устраивало. Моя собственная мать умерла три года назад от рака легких. Она в жизни не курила, даже никогда не пробовала, а вот мой отец, который садил сигареты одну за другой, был по-прежнему жив, естественно, и проживал теперь в Форт-Майерсе, штат Флорида, – все тот же алкоголик, не способный прожить без трех пачек «Уинстона» в день. После того как мы с Клэр поженились, мы вместе переехали в Сомервилл[47]47
  Сомервилл – фактически город-спутник Бостона; как и соседний Кембридж, в котором расположен престижный Гарвардский университет, отделен от него лишь рекой Чарльз.


[Закрыть] и сняли весь средний этаж в трехэтажном домике на Юнион-сквер. На тот момент Клэр уже ушла из книжного магазина «Красная линия» и устроилась на какую-то административную работу на местную станцию кабельного телевидения, где начала снимать документальные короткометражки. А еще через год, когда «Красная линия» окончательно закрыла свои двери, я получил работу в «Старых чертях». Мне было двадцать девять лет, и казалось, что я нашел себе дело, которым буду заниматься до конца своей жизни.

Клэр приходилось не так легко. Она ненавидела свою работу на кабельном, но у нее не было диплома, а каждая должность, которая ее интересовала, требовала высшего образования. Клэр решила вернуться к учебе, совмещая ее с работой, поступила в колледж Эмерсон[48]48
  Колледж Эмерсон – частный университет, расположенный в самом центре Бостона.


[Закрыть], чтобы закончить курс и получить диплом, а для подработки устроилась барменшей в один отстойный клубешник на Сентрал-сквер. Я частенько навещал ее там и часами просиживал за стойкой, страдая от выкрученной до предела громкости безвестных панк-групп, потягивая «Гиннесс» и глядя, как мою жену пожирают похотливыми взглядами хипстеры в очках в толстой оправе и обтягивающих джинсах. Я развил в себе способность прочитывать там целые романы, не обращая внимания на оглушительную любительщину на сцене. И хотя я вряд ли был старше прочих клиентов бара, но со своей книгой и седеющей головой ощущал себя чуть ли не стариком. Другие барменши обращались со мной едва ли не как с отцом Клэр, и она тоже стала называть меня Папиком. Думаю, что в то время моей жене нравилось мое присутствие в баре. В конце смены она присоединялась ко мне с пивом, а потом мы, взявшись за руки, вместе шли пешком домой по темным, плотно застроенным улочкам Сомервилла.

Но в две тысячи седьмом что-то изменилось. Джули, сестра Клэр, выходила замуж, и Клэр оказалась опять втянута в объятия собственной семьи, привлеченная Джули в качестве буфера между ней и их общей матерью. Она потеряла вес, набранный за последнюю пару лет, и добавила несколько новых татуированных линий на внутренней стороне левого бедра.

А еще Клэр влюбилась в нового бармена, которого звали Патрик Йейтс.

Глава 9

После неудавшегося ужина я пораньше завалился в постель с «Убийством Роджера Экройда» от «Пингвин Букс», но никак не мог сосредоточиться. Постоянно перечитывал первую страницу – мысли метались между воспоминаниями о жене и беспомощным гаданием, кто же написал комментарий к моему посту. Наполнив легкие застоявшимся воздухом своей квартиры, я медленно выдохнул. Почему он назвал себя «Доктор Шеппард»? Может, потому что он и есть убийца? И все же это не означало необходимости во что бы то ни стало упереться и все-таки прочитать книгу. Я положил ее на тумбочку, где держал стопку поэтических сборников. Вот их-то и почитаю на ночь, на сон грядущий. Пусть даже на данный момент я предпочитаю беллетризованные биографии (хоть и редко читаю криминальную прозу, но биографии детективщиков мне все равно интересны) или что-нибудь по европейской истории, последние слова, которые я обычно читаю перед тем, как провалиться в сон, – это слова поэтов. Любые стихи – да и любые произведения искусства на самом-то деле – кажутся мне чем-то вроде криков о помощи, но поэзия в первую очередь. Когда она хороша (а я вообще-то считаю, что по-настоящему хорошей поэзии крайне мало), читать ее – это все равно что слушать, как какой-то совершенно незнакомый тебе человек шепчет тебе на ухо откуда-то с того света, отчаянно пытаясь быть услышанным.

Выбравшись из кровати, я подошел к книжным полкам, чтобы найти сборник, содержащий одно из моих любимых стихотворений – «Зимние сумерки» сэра Джона Сквайра[49]49
  Джон Сквайр (1884–1958) – английский поэт, прозаик и пародист; в стихотворении «Зимние сумерки» с его гнетущей безотрадной атмосферой рассказывается о посещении автором заброшенного дома, в котором некогда жил некий полковник – герой войны в Индии.


[Закрыть]. Я наверняка мог бы продекламировать его наизусть, но мне хотелось собственными глазами видеть напечатанные слова. Стоит мне найти какое-нибудь любимое стихотворение, как я могу перечитывать его снова и снова. Однажды я чуть ли не целый год, каждую ночь перед тем, как заснуть, читал «Черного грача под дождем» Сильвии Плат. А недавно перечитывал «Похоронный обряд» Питера Портера[50]50
  Питер Портер (1929–2010) – австралийский и британский поэт, обладатель множества международных литературных премий.


[Закрыть], пусть даже и понял там меньше половины. У меня не тот склад ума, чтобы анализировать поэзию так, как это делают критики, но я остро реагирую на нее.

Вернувшись в постель, я перечитал стихотворение Сквайра, а потом закрыл глаза и позволил финальным словам галопом налетать на меня: «И лишь чавкают глухо мои ноги по лужам, по земле, распухшей, как труп!» – мысленно раз за разом повторяясь в голове, словно мантра. Я еще немного подумал про жену и о тех решениях, которые принял. Когда в ее жизни появился Патрик Йейтс – вообще-то я хорошо помню точную дату, поскольку это было тридцать первого марта, в мой день рождения, – я сразу понял, что произошло что-то переломное. В тот день Клэр поменялась со своей коллегой, работавшей в дневную смену, чтобы освободиться пораньше и сводить меня в «Ист-Кост гриль» отпраздновать мой день рождения.

– Мы наконец-то наняли нового бармена, – сообщила она.

– О!

– Патрик зовут. Я сегодня начала его обучать. Вроде справляется.

То, каким тоном Клэр произнесла его имя, это сочетание нерешительности и удали, с ходу дало мне понять, что он уже произвел на нее впечатление. В теле появилось такое ощущение, словно через него пропустили электрический ток.

– У него есть опыт? – спросил я, опуская устрицу обратно на тарелку.

– Он год проработал в каком-то пабе в Австралии, так что кое-какой есть. Я сразу подумала о тебе, потому что у него татуировка с портретом Эдгара Аллана По на правом плече.

Я никогда не был ревнивцем, но при этом сознавал, что Клэр, в отличие от меня самого, никогда не собиралась идти по жизни только со мной. У нее было много мужчин еще в колледже, и Клэр уже признавалась, причем не раз, что случаются у нее в жизни периоды, когда всякий раз, встречая мужчину или просто проходя мимо него на улице, она вдруг начинает гадать, не хочет ли ее этот мужчина, и тогда буквально зацикливается на том, что эти мужчины могут подумать насчет того, что с ней можно сделать. Я слушал подобные признания и говорил себе: это только к лучшему, что она мне все это рассказывает. Лучше, чем возможная альтернатива. Лучше, чем какие-то тайны.

У нее вообще-то был психотерапевт, женщина, которую она называла доктор Марта и с которой встречалась раз в две недели, но после таких встреч Клэр всегда пребывала в мрачном настроении, иногда целыми днями, и я лишь терялся в догадках, стоит ли овчинка выделки.

Какая-то часть меня всегда твердила, что однажды Клэр мне изменит – или, может, и не изменит, а просто влюбится в кого-то еще. Я уже заранее смирился с этим. И вот теперь, слушая про Патрика, понял, что этот день настал. Это испугало меня, но я уже решил, что делать. Клэр – моя жена. Она всегда будет моей женой, и я останусь с ней, невзирая ни на что. Эта мысль подарила мне чувство спокойствия – уверенности в том, что ничего по большому счету не изменится, что все у нас надолго.

У нее действительно была интрижка с Патриком – по крайней мере, на уровне чувств, хотя я сильно подозреваю, что как минимум пару раз одними лишь воздыханиями дело не ограничилось. Я терпеливо ждал, словно жена ушедшего в море капитана корабля, и так же надеялся, что Клэр живой и невредимой прорвется сквозь бури. Гадал иногда, не стоило ли бороться активней: пригрозить уходом, хотя бы раз выругать ее, когда она являлась домой только через два часа после закрытия бара – одежда пропахла сигаретами «Америкэн спирит», которые он курил, дыхание кислое от джина. Но не делал этого. Это было не по мне. Я просто ждал, когда она вернется ко мне. И вот однажды вечером, жарким летним вечером, в августе, это наконец произошло. Я только что вернулся домой из книжного магазина, и Клэр сидела на нашем диване, понурив голову, со слезами на глазах.

– Я была такой сволочью, – проговорила она.

– Есть немного.

– Ты меня когда-нибудь простишь?

– Я всегда тебя прощаю, – сказал я.

Позже тем же вечером Клэр спросила меня, хочу ли я узнать подробности, а я ответил, что только если ей самой хочется выговориться.

– Господи, нет! – воскликнула она. – Я и так уже сыта всем этим по горло.

Позже я выяснил – правда, не от Клэр, – что Патрик Йейтс бесследно исчез, обчистив в субботу вечером кассу, и что еще как минимум три его коллеги женского пола были крайне подавлены его поспешной ретирадой.

После этого происшествия у нас с Клэр все несколько наладилось, хотя ее собственные дела обстояли не лучшим образом. Она уволилась из клуба, бросила учебу в Эмерсоне. Попробовала недолго потрудиться в «Старых чертях», но потом нашла себе другое место работы – опять барменшей в одном шикарном ресторане в Бэк-бэй[51]51
  Бэк-бэй – престижный центральный район Бостона на берегу реки Чарльз.


[Закрыть]. Платили хорошо, но Клэр тосковала из-за отсутствия чего-то творческого в жизни.

– Я не хочу весь остаток жизни разливать напитки! Я хочу снимать фильмы, но мне нужно пойти учиться, чтобы этим заниматься.

– Тебе необязательно идти учиться, – уверял я. – Ты можешь просто взять и снять фильм.

И вот так-то она и поступила. По вечерам работала в ресторане, а в дневное время снимала документальные короткометражки. Про художников-татуировщиков, про полигамную коммуну на Дэвис-сквер… Даже про книжный магазин «Старые черти». Клэр размещала их на «Ютьюбе», и вот там-то ее и нашел Эрик Этвелл. Этвелл рулил тем, что сам называл «инкубатором инноваций», – предоставлял бесплатные места для работы (а при случае и для ночлега) молодым творцам, в обмен на определенный процент с их будущих доходов, приспособив для этих целей перестроенную ферму неподалеку от Бостона, в Саутвелле. Называлась вся эта инновационная лавочка «Черный амбар». Он связался с Клэр, сказал ей, что ему очень понравился ее фильм про татуировщиков, и спросил, не могла бы она снять рекламный фильм про его «инкубатор». В отличие от Патрика Йейтса, у меня не возникло в адрес Эрика Этвелла абсолютно никаких подозрений, когда Клэр начала мне про него рассказывать. По ее словам, ничего особенного – пятидесятилетний тип, косящий под тридцатилетнего, явно любящий окружать себя молодыми людьми, предпочтительно подхалимами.

– Похоже, не особо-то симпатичная личность, – заметил я.

– Ну не знаю… Больше смахивает на мошенника. По-моему, он просто надеется наткнуться на что-то реально крупное и по-быстрому срубить бабла.

На этой перестроенной ферме Клэр провела целые выходные, а когда вернулась, я сразу ощутил в ней какую-то перемену. Она стала дерганой, раздражительной, но также и почему-то более ласковой со мной. Через несколько дней после этой поездки Клэр разбудила меня посреди ночи вопросом:

– Почему ты меня любишь?

– Ну не знаю… – ответил я. – Просто люблю.

– Должны же быть какие-то причины.

– Если у меня есть причины любить тебя, тогда у меня должны быть причины и не любить тебя.

– В смысле?

– Не знаю. Я устал.

– Нет, расскажи, мне любопытно.

– Ладно. В общем, если б я любил тебя за то, что ты красивая, тогда это означало бы, что я не буду тебя больше любить, если ты, к примеру, попадешь в какое-нибудь происшествие, которое обезобразит твое лицо…

– Или просто состарюсь.

– Точно, или состаришься. И если б я любил тебя за то, что ты хороший человек, тогда, выходит, я перестану тебя любить, если ты сделаешь что-нибудь плохое. А этого не произойдет.

– Ты слишком добр ко мне, – проговорила Клэр, но тут же рассмеялась.

– А за что ты любишь меня? – спросил я в ответ.

– За то, что ты молодой и симпатичный, – ответила она, опять рассмеявшись. – Вообще-то я люблю тебя за то, что ты – старая душа в молодом человеке.

– И в один прекрасный момент я стану старой душой в старом человеке.

– Жду не дождусь, – отозвалась она.

Поскольку сам я работал в основном в дневное время, а Клэр в своем ресторане – по вечерам, я далеко не сразу просек, что днем она постоянно ездит в Саутвелл. Я начал следить за пробегом на одометре ее «Субару». Чувствовал себя довольно отвратно, шпионя за ней таким образом, но мои подозрения полностью подтвердились. Было ясно, что она мотается в Саутвелл как минимум два-три раза в неделю. Из этого я заключил, что у нее интрижка либо с Этвеллом, либо с кем-то из его подопечных. Мне не приходило в голову – по крайней мере, первые несколько недель, – что Клэр ездит в «Черный амбар» совсем по другой причине, пока не обратил внимание, что ее обычно обтягивающие джинсы начинают мешковато болтаться у нее на талии. Кокаин, а также небольшая коробочка, заполненная разнообразными таблетками, нашлись в одном из отсеков шкатулки для драгоценностей, которую Клэр унаследовала от своей бабушки.

Позже, когда я поставил ее перед фактом, она рассказала мне, как в те первые выходные в «Черном амбаре» Этвелл закатил праздничный ужин с бездной отличного вина. Когда она объявила ему, что готова идти спать, Этвелл уговорил ее нюхнуть немного кокаина, просто чтобы поддержать компанию. На следующий день, когда весь материал для будущего фильма был уже отснят, он отблагодарил ее, подарив бутылку «Сансера», который они пили прошлым вечером, а также полграмма кокаина. А еще объяснил Клэр, что изобрел какую-то систему употребления наркотиков, позволяющую избежать зависимости, – надо, мол, по определенной методе растягивать приемы во времени. Убедил ее, что пока ты следуешь его научному графику, все будет в порядке.

Если б я с самого начала знал, что поездки Клэр в Саутвелл вызваны наркотиками, а не сексом, то вмешался бы раньше. Но вышло так, что к тому времени, как я это выяснил, Клэр опять стала стопроцентной наркоманкой. Я решил поступить так, как поступал всегда, – ждать, в надежде, что со временем она согласится завязать или лечь в наркологический центр. Я понимаю, как это выглядит. Понимаю, что если б я что-нибудь предпринял – предъявил ей ультиматум, связался с ее родителями, привлек бы ее друзей, да что угодно, – то, наверное, исход был бы иным. Я все еще постоянно об этом думаю.

Помню, как еще подростком спросил раз маму, почему она мирится с алкоголизмом отца. Та нахмурилась, но не потому, что расстроилась или разозлилась, а потому что была просто сбита с толку.

– А что мне еще остается? – произнесла мать в конце концов.

– Ты можешь уйти от него.

Она покачала головой.

– Лучше уж буду ждать его.

– Даже если придется ждать всю жизнь? – спросил я.

В ответ мать только кивнула.

Вот что я чувствовал в отношении Клэр в те моменты, когда она не была полностью моей. Я ждал ее.

Когда в самый первый день нового две тысячи десятого года рано утром двое полицейских в мундирах постучались в дверь моей квартиры, я уже знал, что Клэр мертва, прежде чем кто-то из них успел заговорить.

– Ясно, – помню, ответил я, когда они известили меня о том, что в три часа ночи она попала в аварию и погибла прямо на месте. – Кто-нибудь еще пострадал?

– Нет, она была одна, и другие транспортные средства в происшествии не участвовали.

– Ясно, – произнес я еще раз и начал было закрывать дверь, решив, что полиция со мной закончила. Но они придержали дверь, объяснив, что я должен поехать в отдел полиции для опознания.

* * *

Через месяц я нашел дневник, который, оказывается, она регулярно вела. Он был спрятан за плотными рядами крупноформатных книг в твердых переплетах в той секции книжного стеллажа, которую Клэр объявила своей. Я едва не сжег его, даже не читая, но любопытство взяло верх, и одним промозглым весенним вечером я купил упаковку из шести бутылок «Ньюкасл Браун», устроился поудобней и прочитал дневник от корки до корки.