Текст книги "По ту сторону рифта"

Второе пришествие Жасмин Фицджеральд

В чем тут подвох? На первый взгляд, ни в чем. Кровавые разводы в точности согласуются с положением тела. Никаких фонтанов; вскрыли брюшную область, так что кровь не хлестала из артерий, а скорее вытекала. Надписей тоже никаких. Никто не намалевал на стене «Helter Skelter»[14]14
  «Helter Skelter» («Кавардак», «Неразбериха») – песня «Битлз». Печально известна тем, что будущий убийца Чарльз Мэнсон (род. 1934) разглядел в ней и во всем «Белом альбоме» апокалиптическое пророчество. В 1969 году, жестоко расправившись с супругами Ла Бианка в их собственном доме, банда Мэнсона оставила после себя несколько надписей кровью, в том числе и «Helter Skelter» на холодильнике (с ошибкой).


[Закрыть], «Властвуй, Сатана!» или хотя бы «Элвис жив». Очередная катавасия на очередной кухне в очередной однокомнатной квартире, и так уже замаранной следами многолетнего присутствия двух человеческих душ. Теперь осталась лишь одна – бешеное, забрызганное кровью существо, что вырывается из рук полицейских и бесконечной мантрой выкрикивает: «…Я должна спасти его спасти его спасти его…» Лишнее подтверждение того факта, что бытовые убийства – отстой. Не то чтобы прибывшие копы нуждались в подтверждениях.

Она его не спасла. Сейчас очевидно, что его никто уже не спасет. Он лежит среди собственных потрохов, кровь и лимфа расползаются по прожилкам между квадратами линолеума, дорожки пересекают друг друга, рисуя на месте преступления готовую запекающуюся решетку. Время от времени на губах трупа набухает и лопается красный пузырек. Присутствующие делают вид, будто не замечают этого.

Орудие убийства? Да вот же оно: самый заурядный столовый нож, скользкий от крови, в которой застывают отпечатки пальцев. Валяется ровно там, где его бросили.

Не хватает одного – мотива. Соседи говорят, что пара была тихая. Он болел, и не первый месяц. Из дома выходили редко. В рукоприкладстве не замечены. Всем сердцем любили друг друга.

Может, она тоже болела. И подчинялась приказам какой-нибудь опухоли в мозгу. Или же это неудавшееся инопланетное похищение – серокожие пришельцы со 2-й Дзеты Сетки напортачили и в итоге свалили все на неповинную свидетельницу. А может, это массовая галлюцинация и ничего на самом деле не произошло.

Может, не обошлось без Бога.

Взяли ее быстро. У убийств, совершаемых в рабочие часы, есть свои плюсы. Собрали образцы, соскоблили с одежды и кожи следы крови на тот случай, если у кого-нибудь возникнут сомнения, откуда она все-таки взялась. Обыскали квартиру, опросили соседей и родственников, составили общую картину: Жасмин Фицджеральд, 24 года, белая, брюнетка, соискательница докторской степени. Специализация – глобальная общая теория относительности, что бы эта хрень ни значила. Жасмин привели в порядок, переодели и после краткого визита к судье усадили в комнату для допросов № 1 службы судебно-психиатрической экспертизы.

С ней оставили человека.

– Здравствуйте, миссис Фицджеральд. Я доктор Томас. Или просто Майлз, если вам так больше нравится.

Она пристально смотрит на него.

– Майлз так Майлз. – Внешне она спокойна, но лицо выдает недавние рыдания. – Видимо, вам поручили выяснить, чокнутая я или нет.

– Верно – можете ли вы отвечать перед судом. Сразу должен вас предупредить, что сказанное мне не обязательно останется между нами. Вы понимаете? – Она кивает. Томас садится напротив нее. – Как мне вас называть?

– Наполеоном. Магометом. Иисусом Христом. – Ее губы стягиваются в едва заметную улыбку, которая тут же исчезает. – Извините, шучу. «Жас» меня вполне устроит.

– Как вам здесь? С вами нормально обращаются?

Она хмыкает.

– Даже шикарно, если учесть, за какого монстра меня тут принимают. – После паузы: – А знаете, это ведь не так.

– Вы не монстр?

– Я не чокнулась. Я… видите ли, у меня недавно произошел сдвиг парадигмы. Весь мир теперь выглядит иначе, и головой я все понимаю, но вот нутром иногда… в общем, еще и чувствовать по-другому очень нелегко.

– Расскажите мне про этот сдвиг, – просит Томас. Никаких записей он не ведет. У него даже блокнота нет. Хотя это ничего не меняет. У микрокассетного диктофона в его блейзере очень чуткие уши.

– Сейчас все обрело смысл, – произносит она. – Раньше такого не было. Вообще-то, я впервые за всю жизнь по-настоящему счастлива.

На этот раз ее улыбка задерживается подольше. Настолько долго, что Томас поражается, какой же искренней та выглядит.

– Когда вас привели сюда, вы были не особенно счастливы, – мягко возражает он. – Напротив, крайне расстроены.

– Ага. – Жасмин с серьезным видом кивает. – Понимаете, такую штуку и с самой собой провернуть не слишком-то просто, а уж подвергать риску человека, который тебе дорог… – Она утирает уголок глаза. – Он ведь уже больше года умирал, вы в курсе? С каждым днем боль становилась чуть сильней. Почти видно было, как зараза расползается по его телу, словно… словно листик засыхает. А может, все из-за химии. Так и не решила, что хуже. – Она качает головой. – Ха. Уж с этим, по крайней мере, покончено.

– Так вот почему вы пошли на такое? Чтобы прекратить его муки?

Томас в этом сомневается. Убивая из милосердия, страдальцев обычно не потрошат. Но все-таки вопрос задан.

И она отвечает:

– Конечно, я облажалась и окончательно все испортила. – Она заламывает руки. – Я уже скучаю по нему. Ну не бред ли? Прошло всего несколько часов, и я знаю, что дело-то пустяк, но все равно скучаю. Опять сердце против головы.

– Облажались, говорите? – спрашивает Томас.

Сделав глубокий вдох, она кивает:

– По-крупному.

– Расскажите подробней.

– Я ведь в отладке не смыслю ни хрена. Считала-то иначе, но когда дошло до органики… по сути, все, чего я достигла, – залезла в код и наугад в нем поковырялась. Если точно не знать, что делаешь, то непременно все запорешь. Вот над этим я сейчас и работаю.

– В «отладке»?

– Я так это называю. Нормального термина пока не существует.

А вот тут ты ошибаешься. И вслух:

– Продолжайте.

Жасмин Фицджеральд со вздохом закрывает глаза:

– В сложившихся обстоятельствах вы мне вряд ли поверите, но я его и в самом деле любила. Нет: люблю. – Тихое фырканье, приглушенный смешок. – Ну вот опять. Сбилась на прошедшее время, чтоб его.

– Расскажите мне про отладку.

– Мне кажется, вы не поймете, Майлз. Да и не так уж вам интересно, честно говоря. – Ее глаза открываются и глядят прямо на него. – Но для протокола заявляю, что Стю уже умирал. Я пыталась спасти его и потерпела неудачу. В следующий раз будет лучше, потом – еще лучше, и в конце концов у меня получится.

– И что произойдет тогда? – говорит Томас.

– С вашей точки зрения или с моей?

– С вашей.

– Я исправлю ошибки в строке. Или, если так окажется проще, воссоздам копию подпрограммы и встрою ее в основной цикл. Невелика разница.

– Вот оно как. А что увижу я?

Она пожимает плечами:

– Стю, восставшего из мертвых.

В чем подвох?

Разум Жасмин Фицджеральд дразняще манит со страниц стандартных опросников, разложенных на столе. Где-то тут, теоретически, скрывается монстр.

Этими инструментами анатомируют человеческую психику. Тест Векслера. ММЛО, ОПБР[15]15
  ММЛО – миннесотский многоаспектный личностный опросник. ОПБС – опросник Питерса по бредовым расстройствам.


[Закрыть]. Только все они не лучше кувалды. Тупые зубила, изображающие из себя микротомы. Сбоку расположился справочник DSM-IV в мягкой обложке, толстый фолиант с описанием симптомов и патологий. Целая система полочек. Вероятно, на одной из них окажется и Фицджеральд. Может, эксплозивное расстройство? Синдром избиваемой женщины? Обыкновенная социопатия?

Тестирование внятных результатов не дало. Ответы на бумаге словно насмехаются над доктором. Верно или неверно: Иногда слышу голоса, которых больше не слышит никто. Она поставила галочку в «неверно». В последнее время у меня было особенно подавленное настроение. «Неверно». Иногда я так сержусь, что мне хочется по чему-нибудь ударить. «Верно», и приписка от руки на полях: А разве не у всех так бывает?

По анкетам разбросаны хитрые ловушки – взаимосвязанные вопросы, позволяющие ловить лжецов на противоречиях. Жасмин Фицджеральд избежала всех до единой. Беспримерная честность? Или она слишком умна для таких тестов? Похоже, здесь нет ничего такого, что…

Секундочку.

«Кем был Луи Пастер?» – вопрошает тест Векслера, пытаясь оценить общую эрудицию испытуемой.

Вирус, пишет Фицджеральд.

Так, листаем назад. На предшествующей странице – снова: «Кем был Уинстон Черчилль?» И снова – вирус.

За пятнадцать вопросов до этого: «Кем была Флоренс Найтингейл?»

Знаменитой сестрой милосердия, пишет Фицджеральд. И ответы на все предыдущие вопросы об исторических персонах ничем не примечательны, то есть верны. Однако после Найтингейл сплошные «вирусы».

В уничтожении вируса греха нет. Такое можно совершить с кристально чистой совестью. Вероятно, она переосмысливает сущность своего поступка. И это помогает ей хоть как-то мириться с собой.

Тем лучше. От фокусов с воскресающими мертвецами никакого толку не было.

Когда Томас входит в помещение, она лежит на столе, подложив руки под голову. Доктор кашляет:

– Жасмин.

Никакой реакции. Он легонько прикасается к ее плечу. Жасмин поднимает голову – плавным движением, без намека на сонливость. Затем улыбается.

– С возвращением. Ну так что, чокнулась я или как?

Улыбнувшись в ответ, Томас садится по другую сторону стола.

– Мы стараемся избегать субъективных терминов.

– Да ладно, переживу. К вспышкам ярости я вообще-то не склонна.

Перед глазами доктора проносится картинка: внутренности ее возлюбленного супруга, крыльями бабочки распластанные по линолеуму. Ну разумеется. Какие уж тут вспышки? Для того, что ты натворила, впору придумывать новое слово.

«Отладка», говоришь?

– Я просмотрел ваши тесты, – начинает он.

– Ну и как, я сдала?

– У нас тесты другого типа. Но некоторые ваши ответы меня заинтересовали.

Она поджимает губы.

– Хорошо.

– Расскажите мне про вирусы.

И снова эта лучезарная улыбка.

– Без проблем. Это изменчивые информационные цепочки, которым для воспроизведения необходимо взламывать внешний исходный код.

– Продолжайте.

– Слыхали когда-нибудь о «битвах в памяти»?

– Нет.

– В начале восьмидесятых встретились несколько ребят и написали кучу самовоспроизводящихся компьютерных программ. Потом их все запустили в один блок памяти, чтобы они там боролись за пространство. У каждой имелись средства самозащиты, размножения и конечно же пожирания конкурентов.

– Ах, так вы про компьютерные вирусы, – говорит Томас.

– Вообще-то все началось раньше. – На миг Фицджеральд замолкает, затем склоняет голову набок. – А вы задумывались когда-нибудь, каково быть такой вот программкой? Сновать туда-сюда, откладывать яйца, бросаться логическими бомбами, взаимодействовать с другими вирусами?

Томас пожимает плечами.

– До этой минуты я о них и не подозревал. А вы что, задумываетесь?

– Нет, – отвечает она. – Теперь уже нет.

– Продолжайте.

Выражение ее лица меняется.

– Знаете, а с вами тоже разговариваешь как с программой. Только и слышно от вас, что «продолжайте», «расскажите еще» и… ну ей-богу, Майлз, уже в шестидесятые писали психологический софт, у которого диапазон и то больше, чем у вас. Даже на Бейсике! Поделитесь хоть раз мнением, черт подери!

– Это всего лишь такая техника, Жас. Я здесь не для того, чтобы вступать с вами в споры, даже интересные. Я пытаюсь определить, способны ли вы отвечать перед судом. Мое мнение никого особо не волнует.

Вздохнув, она оседает на стуле.

– Понимаю. Извините, я знаю, вы не развлекать меня пришли, просто привыкла, что могу… То есть Стюарт, он всегда так… Господи, как же мне его не хватает, – признается она с несчастными, блестящими от слез глазами.

«Она убила человека, – напоминает себе доктор. – Не позволяй ей одурачить тебя. Просто проведи экспертизу, ничего другого от тебя не требуется.

Не начинай ей симпатизировать, Бога ради».

– Вас… можно понять, – произносит Томас. Она усмехается.

– Чушь собачья. Ничего вы не понимаете. Знаете, что он провернул, когда его направили на первую химию? Я как раз тогда штудировала компьютерные науки, а он прихватил с собой мои учебники.

– Почему?

– Потому что знал: дома я не занимаюсь. Я была на грани срыва. А когда пришла навестить его в больнице, он достал из-под кровати эти чертовы книжки и начал меня опрашивать по Дираку и границе Бекенштейна. Он ведь умирал, но только и думал, как бы мне помочь с подготовкой к какому-то дурацкому экзамену. Я бы ради него что угодно сделала.

«И вправду, – едва не выпаливает Томас, – мало кто сделал бы больше вас».

– Жду не дождусь, когда увижу его снова, – добавляет она, словно бы после некоторых раздумий.

– И когда это произойдет, Жас?

– А вы как считаете?

Она смотрит на доктора, и безысходной скорби, почудившейся ему в этих глазах, сразу как не бывало.

– Большинство людей в таких случаях подразумевают загробную жизнь.

Она награждает его невеселой улыбкой.

– Мы и так уже в загробном мире, Майлз. Тут вам и рай, и ад, и нирвана. Как захотим, так все и будет. Здесь и сейчас.

– Да, – говорит Томас после короткой паузы. – Разумеется.

Ее разочарование зависает в воздухе немым упреком.

– Вы ведь в Бога не верите? – спрашивает она наконец.

– А вы? – парирует он.

– Раньше не верила. Только нашлись кое-какие зацепки. Даже доказательства.

– Например?

– Масса топ-кварка. Ширина бозона Хиггса. Когда знаешь, что ищешь, по-другому их воспринимать не получается. Знаете что-нибудь о квантовой физике, Майлз?

Он качает головой.

– Не особо.

– На самом деле ничего не существует – на суб атомном уровне. Там одни лишь волны вероятности. В смысле, пока не появится наблюдатель. Тогда волна схлопывается, и возникает то, что мы называем реальностью. Но без наблюдателя это невозможно, процесс не пойдет.

Томас щурится, стараясь хоть как-то осмыслить услышанное.

– То есть, если бы не смотрели на этот стол, его бы не существовало?

Фицджеральд кивает:

– Примерно так.

На секунду уголок ее рта озаряет та самая улыбка. Доктор пытается снова ее выманить:

– То есть вы хотите сказать, что Бог – наблюдатель? Бог присматривает за всеми атомами, чтобы Вселенная продолжала существовать?

– Хм. В таком ключе я об этом еще не думала. – Улыбка сменяется хмурой сосредоточенностью. – Тут скорее метафора, а не математика, но идея крутая.

– А вчера Бог на вас смотрел?

Она рассеянно поднимает глаза.

– Что?

– Не разговаривает ли Он… Оно с вами?

Ее лицо утрачивает всякое выражение.

– То есть не получаю ли я приказов от Бога. Не он ли велел мне выпотрошить Стю, как… как… – Ее дыхание со свистом вырывается сквозь стиснутые зубы. – Нет, Майлз. Никаких голосов я не слышу. Чарли Мэнсон не является мне во снах и не нашептывает милых глупостей. Я ответила на все вопросы в этих ваших долбаных анкетах, так что хватит меня прессовать, ладно?

Он примирительно поднимает руки.

– Я не то имел в виду, Жасмин. – Ложь. – Извините, если все так выглядело, просто… понимаете, Бог, квантовая механика – такое тяжело сразу переварить. Это… потрясает воображение.

Она настороженно глядит на него.

– Да. Наверное, тяжело. Я иногда забываю. – Она чуточку расслабляется. – Только это все правда. С математикой не поспоришь. Человек способен менять природу реальности попросту наблюдая ее. Вы правы, такое сносит крышу.

– Но ведь это же все на субатомном уровне, да? Вы ведь не станете всерьез утверждать, что если мы будем игнорировать этот стол, то он исчезнет?

Ее взгляд смещается вправо, за спину доктора, – примерно туда, где находится дверь.

– Нет, не стану, – произносит она в конце концов. – Тут без долгой практики не обойтись.

В чем подвох?

Не считая очевидного, само собой. То есть вертикального разреза, который начинается от грудины и обрывается примерно в двух сантиметрах ниже пупка, рассекая мышцы живота и вторгаясь в брюшную полость. Края у раны пилообразные – использовалось какое-то лезвие. И, судя по всему, не слишком острое.

Нет. Не надо забегать вперед. Без систематичности искусство коронера ничего не стоит. Ну что ж, хорошо: мужчина, белый, двадцати пяти – двадцати шести лет. Внешние морфометрические признаки были описаны ранее. Облысение и кровоподтеки как результат химиотерапии. На правой руке отсутствуют ногти на указательном и безымянном пальцах, причина та же. На момент смерти покойный и так стоял одной ногой в могиле. Измученный болезнью, напичканный ядовитыми лекарствами… И вот только ты начинаешь думать, что хуже уже не будет…

Дальше, глубже. Рана поглощает руки в резиновых перчатках, словно огромная рваная вагина со спекшимися, отвердевшими губами. Внутри поблескивает привычный набор органов, перекомпонованный полицейскими медиками, – для перевозки тела пришлось все закатать обратно. Возможно, в процессе были уничтожены улики. Возможно, убийца разложила внутренности по некоему значимому принципу – допустим, рисунок ЖКТ складывался в какой-нибудь символ или имя демона. Неважно. Все успели сфотографировать.

Брыжейка растягивается, словно тонкий латекс, скрепляя между собой петли кишок. Излишне прочно вообще-то. Подвздошная кишка в нижнем отделе усеяна чем-то вроде… фистул. В нескольких местах петли, кажется, спаяны друг с другом. Чем это может быть вызвано?

На ум ничего не приходит.

Отмечаем, протоколируем, берем образец для подробного гистологического анализа. Продолжаем. Скальпель проходит через пищеварительный тракт, как через переваренные спагетти. Тягучая желчь и комочки несформировавшихся фекалий устало сползают в приемник. Из задней стенки полости что-то выпирает. Что-то белеет костью там, где костей быть не должно. Режем, удаляем. Вот оно. Правую почку покрывает непонятная масса площадью примерно десять на пятнадцать сантиметров, достигая мочевого пузыря. Довольно неоднородная, с какими-то шишечками. Опухоль? Так это с ней воевали лечащие врачи Стюарта МакЛеллана, когда накачивали его ядом? Коронеру таких опухолей видеть еще не приходилось.

Начать с того, что она – странное дело – встречает его ответным взглядом.

Стол у него совершенно спартанский. Ни одного лишнего клочка бумаги. Никакой бумаги вообще, строго говоря. Столешница такая же безликая, как монолит у Кубрика[16]16
  См. фильм «2001 год: космическая одиссея» (1969).


[Закрыть], не считая рабочей компьютерной станции «Сан» точно в центре и стопки компакт-дисков чуть левее.

– А ведь мне ее лицо показалось знакомым, – говорит он. – Еще когда я прочел в газетах. Впрочем, мне так и не удалось вспомнить, кто это.

Научный руководитель Жасмин Фицджеральд.

– Наверное, у вас много студентов, – предполагает Томас.

– Да. – Его собеседник склоняется к монитору и начинает стучать по клавиатуре. – С некоторыми я даже еще и не встречался. Один-двое в Европе, с ними общаемся исключительно по сети. Надеюсь увидеть их летом в Берне… ах, так вот она. А на фото в прессе совсем не узнать.

– Доктор Рассел, но ведь она живет не в Европе.

– Да, рядом. Хотя проходила практику в ЦЕРНе. С тех пор как у нас зарубили проект суперколлайдера[17]17
  Имеется в виду проект суперколлайдера в штате Техас, от которого отказались в 1993 году из-за нехватки средств в бюджете.


[Закрыть], здесь чего-то добиться сложновато. Ага!

– Что такое?

– Она же в отпуске. Теперь припоминаю. Года полтора назад она приостановила работу над диссертацией. Кто-то из родных заболел, если не ошибаюсь.

Рассел вглядывается в экран, и вдруг смысл прочитанного обрушивается на него.

– Так она убила своего мужа? Убила?

Томас кивает.

– Бог мой. – Рассел мотает головой. – Не подумал бы, что она из этих. Она всегда казалась такой… такой жизнерадостной.

– И до сих пор кажется. Временами.

– Бог мой, – повторяет доктор. – И чем же я могу помочь вам?

– Она страдает от довольно изощренных бредовых идей. И пересыпает их специфическими терминами, которыми я не владею. Насколько могу судить, в ее словах может быть некий смысл… нет, нет. Забудьте. Смысла там быть не может, но мне не хватает знаний, чтобы в полной мере уяснить ее, скажем так, заявления.

– Какого рода заявления?

– Начнем с того, что она постоянно ведет разговоры о воскрешении мужа.

– Ясно.

– Вас это как будто не удивляет.

– А разве должно? Вы же сказали, у нее бред.

Томас набирает воздуха в грудь.

– Доктор Рассел, в последние дни я кое-что почитал по теме. Популярная космология, квантовая механика «для чайников» и так далее.

Рассел отвечает снисходительной улыбкой.

– Что ж, начинать никогда не поздно.

– У меня создалось впечатление, что многое из происходящего на субатомном уровне имеет чуть ли не религиозную окраску. Спонтанное возникновение материи, сосуществование различных характеристик… Что уже близко к потустороннему.

– Да, полагаю, так оно и есть. В некотором роде.

– А если в целом, космологи склонны к религиозности?

– Не особо. – Рассел барабанит пальцами по своему монолиту. – В этой области и так столько странностей, что религиозного подтекста нам не требуется. В некоторых восточных религиях высказываются идеи, отчасти напоминающие принципы квантовой механики, но сходство тут довольно поверхностное.

– Ну а как насчет христианских мотивов? Что-то может внушить человеку веру в единого всеведущего Бога, способного воскрешать мертвецов?

– Да нет, Господь с вами. Кроме разве что Типлера этого… – Рассел подается вперед. – А что? Не ударилась же Фицджеральд в христианство?

Убийство – еще куда ни шло, намекает его тон, но уж это…

– Едва ли, – успокаивает его Томас. – Разве что христианская доктрина допускает теперь и человеческие жертвоприношения.

– Да. Действительно.

Рассел принимает прежнюю позу – очевидно, удовлетворившись ответом.

– А кто такой Типлер? – спрашивает Томас.

– Что? – Рассел рассеянно моргает. – Ах да. Фрэнк Типлер. Космолог из Тулейна[18]18
  Тулейнский университет Луизианы, расположен в Новом Орлеане.


[Закрыть]. Заявлял, что располагает экспериментально проверяемыми математическими доказательствами существования Бога. А также загробной жизни, если не ошибаюсь. Несколько лет назад наделал много шуму.

– Вас, я так понимаю, это не впечатлило.

– Вообще-то я не особо вникал. Теология меня не слишком интересует. То есть если физика вдруг докажет, что существует некий бог, или, наоборот, его не существует, то замечательно, но суть вопроса-то не совсем в этом, правда?

– Даже и не знаю. Хотя, как по мне, неслабый такой побочный эффект.

Рассел улыбается.

– Не найдется ли у вас библиографических данных? – интересуется Томас.

– Ну разумеется. Минутку. – Скормив терминалу компакт-диск, Рассел пробегается по клавиатуре. «Сан» ровно гудит. – Да, вот оно: «Физика бессмертия: современная космология, Бог и воскресение мертвых». 1994 год, автор Фрэнк Дж. Типлер. Могу распечатать полные данные, если хотите.

– Будьте добры. Так что у него были за доказательства?

Профессор демонстрирует нечто, отдаленно схожее с улыбкой.

– В двадцати – тридцати словах, – добавляет Томас. – Для дураков.

– Что ж, – произносит Рассел, – по существу, он утверждал, будто через миллиарды лет жизнь встроится в некое грандиозное вычислительное устройство, работающее на квантовых эффектах, чтобы избежать гибели, когда Вселенная схлопнется.

– Я думал, Вселенная не намерена схлопываться, – перебивает Томас. – Доказали ведь вроде бы, что она просто будет расширяться…

– Только в прошлом году, – сухо бросает Рассел. – Я могу продолжать?

– Да, конечно.

– Благодарю. Как уже было сказано, Типлер утверждал, будто миллиарды лет спустя жизнь встроится в некое грандиозное вычислительное устройство, работающее на квантовых эффектах, чтобы избежать гибели, когда Вселенная схлопнется. Неотъемлемой частью данного процесса станет точное воспроизведение всего, что происходило во Вселенной до этого момента, вплоть до квантового уровня, а также всех возможных вариаций этих событий.

Из принтера, примостившегося возле стола, вылезает бумажный язык. Рассел выдергивает его и передает Томасу.

– То есть бог – это суперкомпьютер из конца времен? И все мы возродимся в некой смоделированной реальности, матери всех симуляций?

– Ну… – Рассел колеблется. Похоже, карикатурная формулировка причиняет ему физическую боль. – Можно сказать и так, – с неохотой признает он. – В двадцати – тридцати словах, как вы выразились.

– Ничего себе. – Неожиданно бредни Фицджеральд превращаются в нечто откровенно прозаичное. – Но если он прав…

– Все сошлись на том, что это не так, – поспешно вставляет Рассел.

– Но если. Если модель точна, то как отличить реальную жизнь от загробной? Какой тогда в этом смысл, иначе говоря?

– По идее, смысл в том, чтобы избежать гибели. Что же до различий… – Рассел качает головой. – Собственно, я так и не дочитал его книгу. Как вы уже поняли, теология не настолько меня интересует.

Томас также качает головой:

– Что-то не могу поверить во все это.

– А мало кто смог, – говорит Рассел. Потом, словно оправдываясь, прибавляет: – Хотя, если мне не изменяет память, теоретические выкладки у Типлера были довольно основательные.

– Не сомневаюсь. Что с ним стало потом?

Рассел пожимает плечами.

– А что обычно происходит с теми, кому хватает глупости предложить людям новый взгляд на мир? На него все накинулись, как акулы на добычу, и разорвали на куски. Где он теперь, не знаю.

В чем подвох?

Ни в чем. Во всем. Ни с того ни с сего проснувшись, Майлз Томас озирает свою квартиру-студию, погруженную во тьму, и пытается уверить себя, что ничего не изменилось.

А ничего и не изменялось. С улицы доносится тот же, что и всегда, шум ночного движения. По стене и потолку расползаются серые параллелограммы, оконный переплет отбрасывает бледную тень в свете далекого фонаря. Левая половина кровати по-прежнему пустует, уход Натали остался в таком далеком прошлом, что Томасу уже и не нужно напоминать себе о нем.

Он бросает взгляд на электронные часы у изголовья: 02:35.

Что-то стало иначе.

Ничего не изменилось.

Хотя одно отличие имеется. На тумбочке лежи опус Типлера, в полиэтиленовой защитной обложке отражается красный огонек часов. «Физика бессмертия: современная космология, Бог и воскресение мертвых». В темноте букв не различить, но такое название не забудешь. Днем доктор заскочил в библиотеку и взял там книгу, раскрыл наугад

…лемму 1 и тот факт, что

значит,

, что является не чем иным, как (E.3), однако (E.3) верно лишь при том условии, что…

…и швырнул в портфель, потому что ему сразу стало противно и не по себе. Он не знает даже, зачем вообще потратил время, чтобы раздобыть эту ересь. У Жасмин Фицджеральд бредовое расстройство, только и всего. По причинам, в которые Майлз Томас вдаваться не обязан, она устроила своему мужу вивисекцию на кухонном полу. А теперь выдумывает, как бы себя оправдать, исправить непоправимое, и тот факт, что она прикрывает свои бредни космологической тарабарщиной, не делает их более заслуживающими доверия. На что он рассчитывал – за ночь стать спецом по квантовой механике? Да светит ли ему хотя бы малая доля тех знаний, которые нужны, чтобы заметить прорехи в ее старательно сконструированных фантазиях? Зачем вообще утруждать себя?

Но он так и поступил. И сейчас «Современная космология, Бог и воскресение мертвых», черт бы ее побрал, смутно рисуется перед ним в половине третьего утра, и что-то явно изменилось, он почти уверен в этом, но никак не может понять, что же именно. Просто чувствует себя как-то иначе. Чувствует…

Бодрость. Вот что ты чувствуешь. И не смог бы уже заснуть, даже если бы от этого зависела твоя жизнь.

Вздохнув, Майлз Томас включает лампу для чтения. Щурится, пока зрачки не приспосабливаются к свету, протягивает руку и берет постылую книгу.

Поразительно, но кое-что в ней почти понятно.

– Ее здесь нет, – сообщает ему санитар. – Вчера пришлось перевести в соседнее заведение.

То есть в больницу.

– Почему? Что стряслось?

– Понятия не имею. Посинела, судороги начались… вообще-то мы думали, ей каюк. Но когда прибежал врач, с ней уже все было в норме.

– Ерунда какая-то.

– Уж мне ли не знать. С этой психованной су… с ней сплошная ерунда.

Санитар с хмурым видом удаляется по коридору.

Жасмин Фицджеральд лежит, укутанная в простыни, как в смирительную рубашку, и не мигая смотрит в потолок. Рядом сидит медбрат, его лицо выражает скуку и любопытство в равных пропорциях.

– Как она? – спрашивает Томас.

– Даже и не знаю, – отвечает парень. – Сейчас вроде нормально.

– Ничего нормального тут не вижу. У нее же практически кататония.

– А вот и нет. Правда, Жас?

– Приносим извинения, – весело щебечет Фицджеральд. – Вызываемый абонент временно недоступен. Пожалуйста, оставьте сообщение, мы вам перезвоним. – Затем: – Привет, Майлз. Рада вас видеть.

Ее взгляд при этом не отрывается от звукоизолирующей плитки на потолке.

– Советую разок-другой моргнуть на днях, – произносит Томас. – А то глазные яблоки пересохнут.

– Не беда, это легко исправляется вдумчивой редактурой, – отзывается она.

Доктор искоса смотрит на медбрата.

– Не могли бы вы нас оставить на несколько минут?

– Без проблем. Если понадоблюсь, я в столовой.

Томас ждет, пока не захлопнется дверь.

– Итак, Жас. Какова же масса бозона Хиггса?

Она моргает.

Улыбается.

Поворачивает к нему голову.

– Двести двадцать восемь ГэВ, – говорит она. – Так вот оно что. Значит, кто-то все-таки сподобился прочесть план моей диссертации.

– И не только его. Это ведь один из поддающихся проверке прогнозов Типлера, не так ли?

Ее улыбка становится шире.

– Ключевой, собственно. Все остальное более-менее самоочевидно.

– И вы провели проверку.

– Угу. В ЦЕРНе. Ну и как вам его книга?

– Я прочитал лишь отдельные части, – признаёт Томас. – Тяжеловато дается.

– Извиняюсь. Моя вина.

– То есть как это?

– Я подумала, вам не помешает помощь, и слегка вас прокачала. Повысила скорость усвоения данных. Недожала, видимо.

По спине доктора пробегает непонятная дрожь, которую он игнорирует.

– Я не… – Томас потирает подбородок: утром он забыл побриться. – …Не вполне понимаю, что вы имеете в виду.

– Да все вы понимаете. Не верите просто. – Фицджеральд высвобождается из простыней и откидывается на подушку. – Тут разница чисто семантическая, Майлз. Вы такое назвали бы бредом. Мы, физики, – гипотезой.

Томас неуверенно кивает.

– Да произнесите же это, Майлз. Я же знаю, как вам хочется.

– Продолжайте, – выпаливает он, отчего-то не сумев сдержаться.

Фицджеральд смеется.

– Ну уж если вы настаиваете, доктор… Я поняла свою ошибку. Я считала, что все надо делать самой, но мне это просто не по силам. Видите ли, тут слишком много переменных – даже если каждую рассматривать по отдельности, за всеми сразу ни за что не уследишь. При первой попытке я запуталась, и все…

Ее лицо внезапно темнеет. Быть может, некое воспоминание пробилось через тщательно подогнанные пласты выдумок.

– И все пошло наперекосяк, – негромко заканчивает она.

Кивнув, Томас как можно мягче выговаривает:

– О чем вы сейчас вспоминаете, Жас?

– Вы прекрасно знаете, о чем, – шепчет она. – Я… я его вскрыла…

– Да.

– Он же умирал. Умирал. Я хотела все исправить. Пыталась переписать код, но что-то пошло не так, и…

Доктор ждет. Молчание затягивается.

– …и я не понимала, что именно. Не видя своих ошибок, я не смогла бы ничего исправить. Вот потому я… я и вскрыла его.

Ее лоб ни с того ни с сего идет морщинами. Томас не уверен, что это: воспоминания, угрызения совести?

– Я слишком много на себя взяла, – произносит она наконец.