Текст книги "Великий Блокпост. Антология донбасской поэзии 2014–2022 гг."

Великий Блокпост. Антология донбасской поэзии 2014–2022 гг. 2-е издание

Редактор-составитель: Анна Ревякина

Картина на обложке: из частной коллекции Анны Ревякиной.

Донбасский собор, или Попытка предисловия

Дорогой читатель! Вернее так: дорогой перечитыватель! Искренне верю, что поэзию необходимо именно перечитывать, хотя, разумеется, никакое перечитывание не заменит дивный восторг первого узнавания текста, но откроет иные двери, иные калитки в мир зачитанного до слёз стихотворения. Перечитыватель оголяет провода, срывает покровы, сам становится текстом. Есть мнение, что автор во время работы над стихотворением словно созывает всех своих читателей из будущего. Всех до единого…

Дорогой перечитыватель, ты держишь в руках антологию донбасских стихотворений «Великий Блокпост», хотя на самом деле это он, великий и трагичный, держит тебя в своей горсти, подносит к близоруким глазам, рассматривает тебя, когда ты открываешь первую главу «Предчувствия войны», и словно бы спрашивает: «А ты чувствуешь?» Спрашивает он голосами птицы высокого полета Натальи Хаткиной, филологического мужа Александра Кораблёва, священника Дмитрия Трибушного etc. И главный вопрос состоит в том, что ты, перечитыватель, им ответишь…

Девять донбасских лет. С 2014 трагического года, когда «От Одессы остался только звук О…», до 2022 года, в котором постоянно звучат новости о невинно убиенных донбасских детях – ангелах Донбасса. Какими были эти годы? Разными. Сколько в них было горя и сколько было нечаянной хрупкой радости выживших, день за днём вспоминающих наших павших. Главные герои антологии – люди. Шахтёры, поэты, военкоры, филологи, врачи, скрипачи, модели, Авели и каины, перевозчики, рабочие, ветераны, мёртвые и живые, бессмертные наши донбасские люди.

Всё началось с сумбурной майданной осени 2013 года, когда в Киеве в очередной раз правил бал хаос, а на здании Главпочтамта в Донецке остановились городские часы, и наступила эпоха безвременья. И посреди той гулкой тишины, не нарушаемой даже тиканьем, сквозь полые недра шахтёрских мест начал пробиваться к солнцу росток высокой донбасской поэзии, поэзии сопротивления.

В одной из самых известных шахтёрских лирических песен ставится вопрос «Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был?» Позволю себе продолжить этот ряд. Что вы знаете о мире, если не были в Донбассе, если не были на войне? «Великий Блокпост» – это антология-путешествие в край терриконов, в бескрайнюю донбасскую степь, изрытую траурными лентами окопов, в самую суть долготерпения русских людей, которые готовы до последней капли крови сражаться за поэтический язык главного русского божества Александра Пушкина. Путешествие это абсолютно безопасно для тела твоего, перечитыватель: тебя не накроет «Градами», ты не будешь сидеть в подвале в окружении банок с помидорами и огурцами, но разум твой и сердце твоё окажутся в эпицентре Донбасса, что равно эпицентру войны, эпицентру катастрофы.

Язык – это кровь народа. Донбасские земли впитали в себя столько крови невинно убиенных, и мне порою кажется, что поэзия здесь могла бы стать попросту невозможной, а единственно верным звуком должно было стать молчание тишины, но нет! Молчать нельзя, молчание – это верная смерть, говорение же равно бессмертию. Пройдёт полсотни лет, и маленькая девочка, возможно, это будет правнучка Алисы Фёдоровой, откроет эту книгу и прочтёт: «…мой город горит, как свечка / у Господа на престоле». Прочтёт и не заплачет только потому, что её прабабушка, большая охотница плакать, как и автор этого предисловия, всё выплакала на много десятилетий вперёд за всех женщин рода.

На мой взгляд, чтобы понять, почему дончане не уезжают из Донецка, достаточно одной строки из стихотворения Вячеслава Теркулова: «…а у нас тут Донецк, и от этого, кажется, легче». Донецк – это магнит. Так было, и так будет. Люди приезжали в город и делали его своей судьбой. А от судьбы ведь не уйдёшь, не улетишь. Судьба – это путь, именно в преодолении этого пути и заключается смысл жизни.

Под обложкой антологии «Великий Блокпост» собраны стихотворения сорока пяти авторов. Сорок пять разных голосов, презревших смерть и воспевающих жизнь. От скупого на слова, но богатого на формулы слов отца Дмитрия Трибушного до полноводных текстов Ольги Старушко. От уравновешенных стихов филологической девы Марии Панчехиной до поэзии бытовой нездешности Евгения Мокина. И нет в этой антологии бойких агиток или выспренных штампов, а есть только поэзия Донбасса – сильная слабая женщина в шёлковом платье и накинутой на плечи шахтёрской спецовке. Именно она, эта женщина-поэзия, выбрала своими посредниками с миром людей каждого из сорока пяти, но никак не вечно заплаканный составитель этой антологии. Именно она своими натруженными, но всё же ухоженными руками собрала их всех под одной крышей.

Сорок пять – это, конечно, и про Победу. Про попытку магического воздействия на пространство, про личный вклад каждого в общее дело Победы. Мы победим – так было, и так будет всегда. В этом нет никаких сомнений. Это мне на ушко вчера нашептал в очередной раз артобстрелянный бронзовый и навсегда тридцатисемилетний поэт и военкор Александр Пушкин. Русское слово всегда побеждает.

Среди сорока пяти поэтов, дорогой перечитыватель, ты увидишь не только донбасские – по праву рождения – имена, есть среди них и те, кто сделал Донбасс своей поэтической, а порою и человеческой судьбой. «Донецк – это мой Париж», – сказал мне однажды яркий поэт и военкор Семён Пегов, и я не посмела не согласиться с ним. Как так вышло, что сама поэзия стала фронтовой подругой для военкоров и бойцов? Большинство авторов этой антологии никогда не оканчивали литературных вузов, поэзия всегда была для них отдушиной, способом не сойти с ума от увиденного.

Новейшие времена вернули русскому народу великую русскую поэзию. Сменилась эпоха. Так всегда было и будет, что именно эпоха определяет высоту поэтического полёта. Смута девяностых, пресное бытование двухтысячных не способны были родить поэтический век, не способны были зажечь. Именно 2022 год вызвал новый взрыв поэзии. Эпоха сменилась мгновенно – 24 февраля 2022 года, но не вдруг. Её готовили поэты, начиная с 2014 года, и даже раньше. Изменился масштаб не только текстов, но и людей.

Мы живём во времена, когда поэт снова становится больше чем поэт. Появилась эпоха, в которой поэзия стала её голосом. И эта новая поэзия отправляет тебя сражаться, расписывается кровью, делает жизнь поэта-воина не напрасной. И не уйдут эти жизни в песок, а ведь могли бы, не наступи этот новый поэтический век.

Моя близкая подруга 24 февраля 2022 года сказала фразу, которая до сих пор звоном стоит в моих ушах. «Этот день мы приближали, как могли». День, когда великая Россия пришла на помощь Донбассу. И не будь решения Президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина, не было бы и этой антологии. Она попросту никому была бы не нужна… Или нужна, но очень ограниченному кругу. Я благодарю профессора Александра Кораблёва за его помощь в создании антологии. Спасибо друзьям Владиславу Русанову и Алисе Фёдоровой. Особая благодарность Александру Журавскому.

Антология намеренно разделена по годам. Всмотрись, перечитыватель, это словно бы поэтический учебник истории; хроникёры Донбасса, не жалея себя, писали его, вглядываясь в графичный бесперспективный горизонт, и искали-искали-искали самые верные из возможных слов. Никакой фальшивомонетности и мелочности – только подлинность, помноженная на ежесекундный риск никогда не окончить начатый текст. И только в таких условиях, изнутри, из эпицентра Донбасса, когда смертельная украинская арта играет с горожанами в донбасскую рулетку, и рождается поэзия. И именно эту поэзию изучают белые ангелы Донбасса, когда входят в райские классы.

Третья глава антологии «Великий Блокпост» носит название «Позывной Поэт». В ней собраны тексты восьми поэтов-воинов. От моего доброго друга Сергея Лысенко, погибшего 9 мая 2022 года, до Григория Егоркина, который со снайперской запредельной точностью поражает любую поэтическую цель. Разреши мне вольность, дорогой перечитыватель, я хочу признаться тебе в огромном обрушившемся на меня счастье всматриваться в эти доподлинные тексты. Общим знаменателем для стихотворений поэтов-воинов является уникальное отношение авторов к своим лирическим героям, это взгляд прямо из окопа или с брони, взгляд из-под каски и через прицел. Это особое братство. Музыка поэзии военнослужащих отличается от музыки хронологической части, она более рваная, тексты осколочные и живые, слова словно бы ещё только складываются в формулы на страницах, ищут своё место. В главе «Позывной Поэт» интересна лексика, много военных слов, которые не всегда понятны гражданским, но, к сожалению, они постепенно входят в наш лексикон.

«Великий БлокПост» – это время долгостояния и долготерпения, это и час мужества, и кевларовый век, это время До… А что после него? Воскресение. Пасха. Победа.

Анна Ревякина.

28 ноября 2022 года

Предчувствие войны

Наталья Хаткина

О. Г.

 
Воздушная тревога. И в какой
подвал сойти со шкаликом чадящим,
немеркнущей лампадой спиртовой?
Присядь, скрипя, в углу на старый ящик
и слушай вой. В ушах? Над головой?
В тревоге воздух. Медный купорос —
голубизны отравная истома.
Придёшь домой – воронка вместо дома,
И только ветер треплет, точно пёс,
какие-то листки из старого альбома.
Присядешь собирать – и снова этот свист.
Спуститься вниз опять? Как парковый горнист,
остаться на посту? Пускай уже без горна.
Будь этот гипс живым, то – честен и говнист —
он предал бы родителей позорно.
Эх, Павлик, лишь бы не было войны.
Что ж небеса гудят? Гадальных карт не трогай.
Сгрузи себя в подвал картошкой до весны.
Бог весть, чем прорастешь. Мы все заражены
Воздушно-капельной рассеянной тревогой.
 

 
Жались к огню и к другу друг,
а может, к врагу враг.
Жестяная кружка за кругом круг
описывала в руках.
Пили за жуткое счастье, что
вне городов и догм.
И самым бездомным казался тот,
у которого был дом.
Вплетались в речи то мат, то стих,
то просто трещал костёр.
И только женщин не трогал их
отрывистый разговор.
Проклятье! – уж если сорвётся кто —
не знал бы, не ведал бы…
И самым жестоким казался тот,
который кого-то любил.
Кто знает, что к утру будет вокруг —
болото, степь ли, тайга?
Легли головой на друга друг,
а может, враг на врага.
Уснули. Сквозь зубы – то вскрик, то стон,
то детский какой-то всхлип.
И всех спокойней спал тот,
который завтра погиб.
 

 
Впятером, вшестером, всемером
мы на кухне за тесным столом
пили чай. Мы друг друга любили.
А часы, что за нами следили,
били полночь – и тут же рассвет.
Но казалось, что Времени – нет.
Вдруг, заплакав, воскликнула я:
– Эти чашки не смеют разбиться!
Эти милые пальцы и лица
раствориться не могут во мраке.
Слышишь? Мы никогда не умрём!
Впятером, вшестером, всемером,
наши дети и наши друзья,
наши кошки и наши собаки.
 

 
Нет у света ничего, кроме тьмы.
Он в ней лилией пророс – и погас.
Кто там плачет в темноте? Это мы.
Нет у Бога никого, кроме нас.
Неподатливый такой матерьял —
отрастить не получается крыл.
Вот один хотел взлететь – и пропал.
Впрочем, кто-то говорит: воспарил.
То не лилия растёт средь зимы —
просто хочется любви – прям сейчас.
Нет у света ничего, кроме тьмы,
нет у Бога никого, кроме нас.
 

Александр Кораблёв

 
Свобода. На краю обрыва
толкает в спину, шепчет: прыгай.
А ты смущаешься и ждешь,
молчишь и знаешь, что шагнёшь.
 

4 октября 1983 года

 
…И мы уснули. И во сне
увидели себя в огне.
Он разгорался, а кругом
вздымался дым и падал гром.
И открывалась пустота,
и мы летим из пустоты,
и нам какой-то капитан
ножом расщеливает рты.
А мы – ни живы, ни мертвы —
бинты срываем с головы.
 

30 июня 1984 года

 
«Поэзия должна быть страшновата, —
сказал кузнец, раскаливая горн. —
Век глупостей и милых терпсихор
давно ушёл, и нет ему возврата».
Он вынимал заклятое железо,
и страшен был его багровый лик.
И поднималось солнце из-за леса,
и конь был бел, и всадник терпелив.
 

 
В моей руке, в Твоей ли воле
с дороги камень отвалить
и отпустить меня застолье
в дому своём остановить?
И всё узнать. И дрожь унять.
И вынуть меч. И смерть принять.
 

 
Брат мой, гений и злодей,
сторож горести моей!
То хмельной, то хмурый,
а в зубах окурок.
Кто поймёт тебя, шальной?
Что проймёт тебя, родной?
Не вино, а водка.
Не стихи, а плётка.
Брат мой, в чём я виноват?
Не убей меня, мой брат.
 

4–18 июля 1984 года

 
День придёт – и даль отступит,
выше станем и умней,
жар уймём и боль остудим
бедной родины своей.
И увидим всё как есть:
явью явь и снами сны —
от травинок и небес
до окошек расписных.
 

13 апреля 1985 года

 
Давно пора перечитать
одну забытую тетрадь.
Она полна стихотворений
про жизнь, про смерть,
про тьму и свет.
Её писал безвестный гений,
по-моему, в пятнадцать лет.
Я сам когда-то был такой,
но стал искать какой-то свой
никем не слыханный язык
(хотелось числиться поэтом
и быть непонятым при этом).
И вот – учу теперь азы
того наивного искусства,
когда строку диктует чувство.
Пишу народные рассказы.
Боюсь метафор, как проказы.
Хотя охотно их прощаю
друзьям и всем, кого читаю,
особенно ночной порой.
Я восхищаюсь их игрой
стеклянных бус, смертельных трюков
на стыке образов и звуков,
их расстреноженной свободой
на грани мудрости и моды.
Так начинают, но потом
так продолжать мешает что-то —
какая-то не то зевота,
не то забота о другом.
 
 
Тот мальчик, начиная жить,
хотел вначале разрешить
два-три вопроса бытия,
включая собственное Я.
Он был на правильном пути.
Он мог дойти до самой сути
и даже далее – до жути.
Но жить – не поле перейти.
Я не о том, что жизнь – загадка,
что уровень её порядка —
удел детей, и то немногих.
Я – о завалах на дорогах.
Вот детский сад, мой первый ад,
вот – школа, вот – военкомат…
Куда ни глянь – одно и то же,
один и тот же путь вперёд,
и каждый день из тех, что прожит,
похож на тот, что настаёт.
И всё течёт, и мы течём,
через овраги и пороги,
солдаты, умники, пророки,
нога к ноге, к плечу плечо…
И надо же, в таком строю,
ломая голову свою,
к чему-то всё-таки прийти
годам примерно к тридцати.
 
 
Нет, он не гений, он другой,
из тех, кто предпочёл покой
искусству драки рукопашной.
Где он теперь и как – не спрашивай.
Убит он был или прославлен,
забыт, забит или затравлен —
в конце концов, не в этом дело,
не в том, что тело опустело,
а в том, куда ушла душа.
Оставь его. Не нам решать,
что наша жизнь и смерти наши.
И наши общие параши
не нам придётся убирать.
А если это так, то что ж!
Чем хуже, стало быть, тем лучше.
Любая ложь чему-то учит,
особенно святая ложь.
 
 
Изо всего, что пахнет плохо,
родится новая эпоха.
А мы? А мы пока всё те же:
всё те же крики на манеже,
и тот же смех, и ужас тот —
единый лоб, единый рот…
Но что-то всё-таки, но что-то
встаёт из нас, как из болота,
встаёт и голос подаёт,
и спать ночами не даёт.
 
 
ОДИН НЕСЧАСТНЫЙ ВЕК КОНЧАЛСЯ,
ДРУГОЙ ЕЩЁ НЕ НАЧИНАЛСЯ…
 

1987 год

 
Эта рука лишь повод быть в узде.
Не бойся, никто не войдёт, пока не взломаны двери.
Солнце и ветер и всё, что есть в моём интерьере,
теперь твоё, ныне и здесь.
Не говори, не спрашивай – просто смотри в огонь.
Эта рука – чтобы верить и не упасть.
Власть над собой – большая власть,
больше, чем этот мир, полный врагов и погонь.
Знаешь, если замкнуть руки и прочертить черту,
и положить меж огней, например, меч,
Можно такое, друг мой, на себя навлечь…
Я не знаю греха чище, чем падение в высоту.
 

1996 год

Евгений Мокин

 
Скоро придут военные
и будет мир.
Будут прятаться пленные
в закутках квартир.
Будут солдаты около
сон твой оберегать.
Будут смотреть в окна —
шторочку отодвигать.
Чтобы ты на работу
смело шёл,
чтобы не смел кто-то
покуситься на жён.
Скоро уйдут военные —
живите сами.
Хрустите позвонками
         шейными.
Звоните маме.
 

2009 год

 
Сердиться некому.
Женщины – на войну.
И пыль, и мусор болтаются в городе, в доме…
Нас не берут,
и лбом не лепись к окну.
Мужчины, дети – там
          – в катакомбах,
                    в схроне.
Вернутся мамы, а мальчики подросли,
медали трогают папиными руками,
а порох выел остатки густых ресниц…
И некем обнять.
Только ветер гудит в курганах.
 

2012 год

Дмитрий Мурзин

 
Подушка противная.
Одеяло интерактивное.
Вечеринка корпоративная.
В слове «оранжевый» слышится «г» фрикативное.
Кокнули Яндабиева.
Фильмы Димы Месхиева.
«Окна» Нагиева.
Русский язык не доведёт до Киева.
Югославские мины.
Со взрывчаткой машины.
Синие апельсины.
Бедная Украина.
 

2004 год

 
За окнами хмуро и сиро,
уснёшь и увидишь во сне,
что мир разделён на два мира
в какой-то ужасной войне.
В какой-то продуманной бойне,
в каком-то тумане и мгле…
И колокол на колокольне
звонит обо всех на земле.
Ты держишь винтовку, как палку,
от страха и злости дрожишь,
такой близорукий и жалкий,
кого-то убить норовишь…
Окопы, обстрелы и взрывы,
и будет всё именно так,
пока не увидишь красивый,
пробитый осколками знак:
До вражьей столицы две мили.
И тут же проснёшься без сил
от счастья, что мы победили
и ты никого не убил.
 

2006 год

 
Прибыль растёт, растут объёмы продаж.
Даже зарплата – медленно, но растёт.
С прошлой получки приобретён трельяж,
с этой получки можно купить комод.
Случка «американ дрим» с русским «давай».
«Этой страны» бездонные закрома…
Яблоко капитализма, советский рай.
Если не пить, то можно сойти с ума.
Я и не пью. Я и почти сошёл,
глядя на эти нравы и времена,
кроха не знает, что плохо, что хорошо,
если что и спасёт – так только война.
Только война расставит всё на места,
только война и только враг у ворот.
Только странная надпись на пол-листа:
«Офис закрыт. Офис ушёл на фронт».
 

2007 год

 
Прогуляться выйти субботним днём,
завернуть в кафе невзначай.
И давайте папе пива плеснём,
маме с дочкой заварим чай…
Но в кафе какой-то холодный свет,
пиво – тёплое, чай – с тоской,
потому решит семейный совет
двинуть дружно в сад городской.
 
 
Там в саду стоит голубая ель,
там когда-то белка жила,
там в саду лошадка и карусель,
и пинг-понговских два стола…
Продают какую-то ерунду,
постоять – устроит цена…
Духовой оркестр в городском саду
так хорош, словно завтра война…
 

2012 год

 
Тяжела атлетика Мономаха,
асинхронно плаванье, квёл футбол.
Проигравшего ожидает плаха,
победителю достаётся кол.
Выпьем за победу, да где же кружка,
и, по ходу, нечего наливать…
Коротка дистанция, как кольчужка,
а мы ещё не начали запрягать…
 

2013 год

Александр Савенков

 
Дрались, как люди, таков был приказ:
страстно и деловито.
Кровью текли по усталым рукам,
и запекались в свиток,
и на тела, что вкусили азарт,
кони роняли пену,
и к милосердью взывали глаза
зря – мы не брали пленных.
Имя своё, как солдатский жетон,
под униформой пряча,
сгустками прозвищ бросались сквозь стон
смеха и хохот плача:
нами играли живые цари,
ими – тоска да слухи;
над горизонтами брызги зари,
не разгораясь, тухли.
Не было времени в ярости дня
сесть и осмыслить бойню,
времени не было просто поднять
голову – небо вспомнить…
Помню, как враг мой, топтавший врага,
кадровой пал фигурой,
и королева валялась в ногах
пешки с улыбкой дуры,
помню удар и как чья-то рука
в счёте согнула палец,
как над часами два ржавых флажка
одновременно пали:
свет преломился, мелькнул в голове
огненною инфантой,
время толчками струилось из вен
патовым вариантом.
Бросили память на бархат костьми,
крышку закрыли с клацем —
ждать, что когда-то вновь станем людьми
да с темнотой шептаться…
 

2005 год

 
Красный впитал темноты глубину,
заиндевев от пыли
троп, что упрямо ведут на войну
судьбы ковыльи.
Звёзды глядят из водицы пруда
тихо, по-жабьи,
видно, лихие пришли и сюда
вести да слёзы бабьи,
в дом, что ослеп, как склеп,
став у одной из тропок,
смотрит и смотрит в степь,
а по степи галопом
гонят ветра дымы,
и на кургане лысом
глупо просить взаймы
счастья из старых писем.
Бреши темнеют в садах,
рядом собаки брешут,
зрелость придёт и сюда
и не утешит:
в сердце за ржавым замком
без недостатка хватит
долгой печали на пару веков
и тысячу демократий.
Лягут на днища корзин
жалость к себе да сплетни,
время споткнётся и станет скользить
всё незаметней,
ворон сорвётся с креста —
голубем нищих,
горло отыщет косая черта,
стиснет и взыщет.
Скомкают голос снежком,
заледенят до корки.
И если помянут – то горьким смешком,
с красной слетевшим горки.
 

2007 год