Текст книги "Горбун, Или Маленький Парижанин"

5. СЕРДЦЕ МАТЕРИ

Донья Крус улыбнулась сквозь слезы. Принцесса, как безумная, прижала ее к груди.

– Поверишь ли, Флор, – прошептала она, – что ее я пока не смею так целовать. Не сердись: целуя твой лоб и щеки, я целую ее.

Внезапно принцесса отстранилась, чтобы получше разглядеть цыганку.

– Так ты плясала на площадях, девочка? – задумчиво проговорила она. – У тебя ведь нет семьи. Неужто я любила бы ее меньше, если бы она жила, как ты? Боже, Боже, каким безумным может быть рассудок! На днях я сказала: «Если дочь де Невера хоть на миг позабыла о гордости своего рода…» Нет, дальше повторять я не стану, у меня стынет кровь, когда я подумаю, что Господь мог поймать меня на слове.

Принцесса повлекла девушку к алтарю и встала на колени.

– Невер! Невер! – воскликнула она. – Я вновь обрела твою дочь, нашу дочь! Скажи же Господу, что сердце мое преисполнено радости и благодарности!

В эту минуту принцессу не узнал бы даже ее лучший друг. Кровь окрасила румянцем ее щеки. Она была опять молода и прекрасна, ее взор сиял, хрупкое тело волновалось и трепетало. Голос принцессы приобрел мягкие, приятные краски. На какой-то миг она забылась в восторге.

– Ты христианка, Флор? – через несколько мгновений спросила принцесса. – Да, теперь я вспомнила, она писала, что ты христианка. Сколь благ наш Господь, не правда ли? Дай сюда ладони, пощупай, как стучит мое сердце.

– Ах, – воскликнула, заливаясь слезами, бедная цыганка, – если бы у меня была такая мать, как вы, сударыня!

Принцесса снова прижала ее к сердцу.

– Она говорила с тобою обо мне? – спросила она. – О чем вы беседовали? Когда вы повстречались, она ведь была совсем маленькой. Знаешь, – опять перебила себя принцесса, чувствуя лихорадочную потребность говорить, – мне кажется, она меня боится. Если так будет продолжаться, я умру. Поговори с нею обо мне, Флор, моя крошка Флор, я прошу тебя!

– Сударыня, – отвечала донья Крус, улыбаясь повлажневшими глазами, – разве отсюда не видно, как она вас любит?

И она указала на разбросанные листки записок Авроры.

– Видно, видно, – согласилась принцесса. – Как высказать чувства, которые я испытывала, читая эти страницы? В ней нет моей серьезности и печали. У нее веселое отцовское сердце, но ведь я, которой пришлось пролить столько слез, тоже была когда-то весела. Дом, где я родилась, был тюрьмой, и тем не менее я смеялась, я танцевала, пока не увидела того, кто унес с собою в могилу все мое веселье и смех.

Принцесса быстрым движением провела ладонью по горящему лицу.

– Видела ли ты когда-нибудь, как бедная женщина сходит с ума? – неожиданно спросила она.

Донья Крус с тревогой посмотрела на нее.

– Не бойся, не бойся, – успокоила девушку принцесса, – просто ощущение счастья слишком ново для меня – это я и хотела сказать, милая Флор. А ты заметила, что дочь моя чем-то похожа на меня? В день, когда к ней пришла любовь, вся ее веселость пропала. На последних страницах есть следы слез.

Она взяла цыганку за руку и двинулась на прежнее место. Идя по комнате, принцесса поминутно оборачивалась в сторону дивана, где спала Аврора; казалось, какое-то смутное чувство отдаляет мать от дочери.

– О да, она меня любит! – снова заговорила принцесса. – Но улыбка, которую она запомнила, улыбка человека, наклонившегося над ее колыбелью, принадлежит Лагардеру. А кто давал ей первые уроки? Он. Кто научил ее имени Господа? Опять он! О милая Флор, ради всего святого, никогда не говори ей, сколько во мне гнева, ревности и злобы к этому человеку!

– Это не голос вашего сердца, сударыня, – прошептала Флор.

Принцесса с неожиданной силой сжала ей руку.

– Нет, сердца! – вскричала она. – Сердца! Они вместе отдыхали в лугах, окружающих Памплону. Чтобы поиграть с нею, он сам становился ребенком. Разве это мужское дело?

Разве это не долг матери? Возвращаясь после трудов, он приносил ей какую-нибудь игрушку, лакомство. Разве могла бы я сделать для нее больше, окажись я с ребенком без денег, в чужой стране? Он прекрасно знал, что отнимает, похищает у меня всю ее нежность!

– О сударыня… – начала было цыганка.

– Ты хочешь его защищать? – перебила принцесса, с недоверием глядя на Флор. – Ты на его стороне? Да, я вижу, – заявила она с горьким и грустным смехом, – ты тоже любишь его больше, чем меня.

Донья Крус прижала руку к сердцу. На глазах у принцессы выступили слезы.

– О, этот человек! – пролепетала она сквозь слезы. – Я вдова, у меня ведь ничего не было, кроме сердца дочери!

Донья Крус молчала перед лицом столь несправедливой материнской любви. Она очень хорошо ее понимала, эта жадная до удовольствий девушка, эта необузданная натура, которая еще вчера готова была играть в драме жизни. Душа ее уже вмещала в себе всю полную страсти и ревности любовь.

Принцесса вновь уселась в кресло и взяла листки, писанные рукою Авроры. Она сидела и задумчиво перебирала их.

– Сколько раз он спасал ей жизнь! – медленно проговорила она.

Принцесса начала было читать рукопись с начала, но на первых же страницах остановилась.

– Зачем? – удрученно прошептала она. – Ведь я дала ей жизнь только один раз! Да, все правильно, – продолжала принцесса, и в глазах у нее появился суровый отблеск, – ему она принадлежит больше, чем мне.

– Но вы же ей мать, сударыня, – мягко возразила донья Крус.

Принцесса вскинула на нее свой полный тревоги и боли взгляд.

– Что ты хочешь этим сказать? – проговорила она. – Ты просто желаешь меня утешить. Любить свою мать – это ведь долг, не так ли? Если моя дочь будет любить меня только ради этого, мне лучше умереть.

– Сударыня, перечтите же страницы, где она говорит о вас. Сколько в них нежности, сколько почтительной любви!

– Я так и хотела сделать, Флор, доброе мое сердечко! Но есть одна вещь, которая мешает мне перечитывать строки, что еще недавно я так горячо целовала. Моя дочь сурова. В ее дневнике звучат и угрозы. Там, где она начинает подозревать, что между нею и ее другом может встать мать, ее слова становятся острыми, как шпага. Мы же читали вместе, ты помнишь, о чем я говорю. Она пишет о матерях, обуянных гордыней…

Принцесса вздрогнула всем телом.

– Но вы вовсе к ним не принадлежите, сударыня, – сказала наблюдавшая за нею донья Крус.

– Однако принадлежала, – пробормотала Аврора де Ке-люс, пряча лицо в ладони.

В другом конце комнаты лежавшая на диване Аврора де Невер зашевелилась во сне. С губ ее слетело несколько нечленораздельных слов. Принцесса вздрогнула. Она поднялась с кресла и на цыпочках пересекла комнату. Затем она знаком показала донье Крус, чтобы та подошла .оже: принцесса явно нуждалась в чьей-нибудь поддержке.

В тревоге, пронизывавшей принцессу в самые радостные минуты, в ее опасениях, угрызениях совести, в ее рабстве, словом, в той необъяснимой боли, сжимавшей сердце бедной матери и отравлявшей ей счастье, было нечто детское и вместе с тем нестерпимое.

Она встала рядом с Авророй на колени. Донья Крус осталась у изножия дивана. Принцесса долго вглядывалась в лицо дочери. Ей пришлось сдерживать рыдания, вырывавшиеся у нее из груди. Аврора была бледна. В тревожном сне волосы ее разметались и волною упали на ковер. Закрыв глаза, принцесса взяла их и прижала к губам.

– Анри! – сквозь сон пробормотала Аврора, – Анри, друг мой!

Принцесса так побелела, что донья Крус бросилась вперед, чтобы ее поддержать. Но Аврора де Келюс оттолкнула ее и с тоскливой улыбкой сказала:

– Я привыкну. Ах, если бы она вспомнила во сне и мое имя!

Она прислушалась, но имя ее так и не прозвучало. Губы Авроры были полуоткрыты, девушка тяжело дышала.

– Что ж, наберусь терпения, – проговорила несчастная мать, – быть может, в следующий раз она увидит во сне и меня.

Донья Крус встала перед нею на колени. Госпожа Гонзаго улыбнулась; покорность придавала ее лицу возвышенную красоту.

– Ты знаешь, Флор, – заговорила она, – увидев тебя впервые, я очень удивилась: мое сердце не рванулось тебе навстречу. А ведь ты хороша собою той испанской красотой, какую я ожидала найти у своей дочери. Но взгляни на ее лицо, взгляни же!

Принцесса отодвинула волосы, почти полностью закрывавшие лицо Авроры.

– А вот этого у тебя нет, – продолжала она, прикоснувшись к вискам спящей, – это у нее от Неверов. Когда я увидела ее и этот человек сказал: «Вот ваша дочь!», в сердце моем колебаний не было. Словно с небес послышался голос де Невера: «Это твоя дочь!»

Жадными глазами всматривалась принцесса в черты Авроры. Через несколько секунд она снова заговорила:

– Когда Невер спал, он точно так же смежал веки, я часто видела такую же складку у его губ. И улыбаются они очень похоже. Невер был юн, кое-кто говорил, что красота его несколько женственна. Но более всего меня поразил ее взгляд. О, в нем горит огонь де Неверов! Доказательства? Как мне жалки все эти доказательства! Господь начертал наше имя на лице этого ребенка. Я верю вовсе не Лагардеру, а своему сердцу.

Принцесса Гонзаго говорила полушепотом, однако при имени Лагардера Аврора слегка вздрогнула.

– Она сейчас проснется, – заметила донья Крус.

Охваченная каким-то ужасом, принцесса поспешно поднялась на ноги. Увидев, что дочь ее вот-вот откроет глаза, она быстро попятилась.

– Не сразу! – изменившимся голосом взмолилась она. – Не говори ей сразу, что я здесь. Нужно ее подготовить.

Аврора подняла руки и потянулась всем телом, как это часто бывает при пробуждении. Затем она вдруг широко раскрыла глаза, оглядела комнату, и на лице ее появилось удивление.

– Ах, ты здесь, Флор? – воскликнула она. – Я помню. Значит, это мне не приснилось!

Аврора стиснула руками лоб.

– Но это не та комната, где мы были ночью, – продолжала она. – Неужто мне все приснилось? Я видела свою мать?

– Да, видела, – ответила донья Крус.

На глаза принцессы, стоявшей подле алтаря, навернулись слезы радости. Первая мысль дочери была о ней. О Лагардере девушка пока даже не вспомнила. Всей душой принцесса возблагодарила Господа.

– Но почему меня всю ломает? – спросила Аврора. – Каждое движение причиняет мне боль, дышать тяжело. Я вспоминаю, что в Мадриде, в монастыре, чувствовала себя точно так же, когда оправилась от серьезной болезни и лихорадка у меня прошла. В голове тогда была пустота, а на сердце какая-то тяжесть. Всякий раз, когда я принималась думать о чем-нибудь, перед глазами появлялись огненные круги, а голова, казалось, раскалывается.

– У тебя была горячка, – ответила донья Крус, – ты была очень больна.

Цыганка перевела взгляд на принцессу, словно желая ей сказать: «Теперь очередь за вами, не мешкайте же». Но принцесса, стиснув руки, робко и обожающе следила со своего места за дочерью.

– Не знаю, как лучше выразиться, – прошептала Аврора, – это словно какой-то груз, который гнетет мои мысли. Я как будто вот-вот приоткрою завесу мрака, охватившего мой бедный разум. Но у меня никак не выходит, никак! Девушка бессильно уронила голову на подушку.

– Матушка сердится на меня? – спросила она.

Едва Аврора произнесла это, как взгляд ее вспыхнул. Она почти поняла, что с нею происходит, но лишь на какое-то мгновение. Мысли ее опять затуманились, и огонь, зажегшийся было в ее прекрасных глазах, снова погас.

Услышав последние слова дочери, принцесса вздрогнула. Повелительным жестом она остановила донью Крус, которая хотела что-то сказать. И шагом, легким, как в то время, когда она, молодая мать, подходила к заплакавшему в колыбели младенцу, принцесса подбежала к дочери. Да, сдерживаться и далее было ей не по силам. Она сзади приподняла голову девушки и запечатлела долгий поцелуй у нее на лбу. Аврора улыбнулась. Только теперь можно было догадаться о необычном переломе, который произошел у нее в мыслях. Аврора казалась счастливой, но тем ежедневным спокойным и ясным счастьем, которое длится уже давно. Она поцеловала принцессу, словно ребенок, привыкший каждое утро возвращать материнский поцелуй.

– Матушка, – тихо проговорила она, – ты мне снилась и все время плакала в моем сне. А почему здесь Флор? – вдруг спросила она. – Флор же мне не мать. Но сколько всего может произойти за одну ночь!

Девушка продолжала бороться. Ее рассудок силился разодрать завесу. Но и на сей раз, утомившись от болезненного усилия, она сдалась.

– Я хочу видеть тебя, матушка, – сказала она. – Подойди, возьми меня на колени.

Принцесса, смеясь сквозь слезы, села на диван и обняла Аврору. Как высказать все, что она чувствовала? Есть ли в человеческом языке слова, которыми можно осудить и заклеймить преступление, рожденное на небесах – эгоизм материнского сердца? Наконец-то принцесса вновь обрела свое сокровище: дочь, слабая телом и рассудком, лежала у нее на коленях, это был ее бедный ребенок. Принцесса хорошо видела Флор, которая не могла сдержать слез, но сама она была счастлива и словно не в себе: она укачивала Аврору и, сама того не ведая, напевала какую-то бесконечно нежную мелодию. Аврора положила голову ей на грудь. Прелестное и вместе с тем душераздирающее зрелище.

Донья Крус отвела взгляд.

– Матушка, – проговорила Аврора, – мысли мои кружатся, и я никак не могу их собрать. Мне кажется, что это ты не позволяешь мне прояснить их. И я чувствую, что во мне есть что-то не мое. Должно быть, матушка, я стала подле вас другой.

– Ты в моем сердце, милое мое дитя, – отвечала принцесса с неописуемой мольбою в голосе, – и не думай больше ни о чем. Отдохни у меня на груди. Радуйся счастью, которое ты даришь мне.

– Сударыня, – прошептала ей на ухо донья Крус, – пробуждение будет слишком ужасным!

Принцесса раздраженно отмахнулась от нее. Она хотела забыться в этом всепоглощающем чувстве, которое тем не менее ранило ей душу. Так зачем же напоминать, что все это лишь сон!

– Матушка, – снова начала Аврора, – если ты будешь со мною говорить, я чувствую, пелена спадет с моих глаз. Ах, если бы ты знала, как я страдаю!

– Ты страдаешь! – повторила принцесса Гонзаго, страстно прижимая дочь к своей груди.

– Да, очень. Мне страшно, матушка, невероятно страшно, и я не знаю, не знаю…

В голосе девушки звучали слезы, ее прелестные руки закрыли лицо. Принцесса почувствовала, как вздрогнуло что-то в груди у Авроры, которую она прижимала к своей.

– Ох! – воскликнула Аврора. – Оставьте меня! Я должна любоваться вами, матушка, стоя на коленях. Я начинаю вспоминать. Неслыханное дело! Мне только что показалось, что я никогда не покидала ваших объятий!

Девушка испуганно смотрела на принцессу. Та попыталась улыбнуться, но на лице у нее был написан страх.

– Что с вами? Что с вами, матушка? – проговорила Аврора. – Вы ведь рады, что снова обрели меня, не правда ли?

– Рада ли я, любимое дитя?

– Да, в этом все дело: вы обрели меня, у меня не было матери.

– И Господь, который нас воссоединил, больше не разлучит мать и дочь!

– Господь! – повторила Аврора, уставившись в пустоту расширившимися глазами. – Господь! Я не могу сейчас ему помолиться, я забыла молитву.

– Хочешь, мы повторим ее вместе? – спросила принцесса, ухватившись за возможность отвлечь девушку.

– Хочу, матушка. Нет, погодите, есть еще что-то…

– Отче наш, иже еси на небесех, – начала принцесса, сложив руки Авроры меж своими ладонями.

– Отче наш, иже еси на небесех, – как ребенок, повторила Аврора.

– Да святится имя твое, – продолжала мать.

На сей раз, вместо того чтобы повторить, Аврора вся напряглась.

– Есть еще что-то, – повторила она, сжимая покрытые испариной виски онемевшими пальцами, – еще что-то… Флор, ты знаешь, скажи – что!

– Сестричка… – пробормотала цыганка.

– Ты знаешь! Знаешь! – повторила Аврора, часто мигая повлажневшими глазами. – Ну почему никто не хочет мне помочь?

Внезапно она выпрямилась и посмотрела матери прямо в лицо.

– А этой молитве, – отрывисто заговорила она, – разве вы, матушка, меня научили?

Принцесса опустила голову, из груди ее вырвался стон. Аврора не спускала с нее горящего взгляда.

– Нет, не вы, – прошептала она.

Мозг девушки сделал последнее усилие, и вдруг она громко вскрикнула:

– Анри! Анри! Где Анри?

Аврора уже стояла. Ее суровый и высокомерный взгляд был устремлен на принцессу. Флор пыталась взять девушку за руку, но та оттолкнула ее с неженской силой. Принцесса рыдала, уронив голову на колени.

– Отвечайте! – воскликнула Аврора. – Что стало с Анри?

– Но я ведь думала только о тебе, – пролепетала принцесса Гонзаго.

Аврора резко повернулась к донье Крус.

– Его убили? – с высоко поднятой головой, сверкая очами, спросила она.

Донья Крус молчала. Аврора снова повернулась к матери. Та опустилась на колени и тихо сказала:

– Ты терзаешь мое сердце, дитя мое. Сжалься!

– Его убили? – повторила Аврора.

– Он! Всегда лишь он! – ломая руки, воскликнула принцесса. – В сердце у этого ребенка не осталось места для материнской любви!

Аврора стояла, глядя в пол.

– Они не хотят мне сказать, убили его или нет, – вслух подумала она.

Принцесса протянула к ней руки и вдруг, лишившись чувств, упала навзничь.

Аврора схватила мать за руки, лицо девушки покраснело, во взгляде читалось отчаяние.

– Клянусь собственным спасением, я верю вам, сударыня, – заговорила она, – я верю, что вы ничего дурного ему не сделали, и тем лучше, раз вы любите меня так же, как я вас. Но если вы сделали ему что-нибудь дурное…

– Аврора! Аврора! – воскликнула донья Крус и закрыла ей рот ладонью.

– Я просто говорю, – с высокомерным достоинством отозвалась мадемуазель де Невер, – я никому не угрожаю. Мы с матерью знаем друг друга всего несколько часов, и хорошо, что наши сердца открыты. Моя мать – принцесса, я – бедная девушка, и это дает мне право разговаривать с нею свысока. Будь моя мать бедной, слабой и покинутой женщиной, я разговаривала бы с нею, стоя на коленях.

Она поцеловала принцессе руки; та, придя в чувство, залюбовалась ею. Как хороша ее дочь! Каким чудным ореолом отметила ее лоб девственницы та боль, что терзала ее, но не унижала! Да, мы выразились верно: девственницы, но девственницы-супруги, уже обретшей всю силу и величие женщины.

– Для меня в мире нет никого, кроме тебя, – заговорила принцесса, – и без тебя я чувствую себя слабой и покинутой. Суди меня, но с жалостью: тех, кто страдает, должно жалеть. Ты упрекаешь меня, что я не помогла раздернуть пелену, затемнявшую твой рассудок, но в бреду ты меня так любила, что я – клянусь тебе! – боялась того мига, когда ты придешь в себя.

Аврора бросила взгляд в сторону двери.

– Ты собираешься меня покинуть? – в испуге вскричала мать.

– Так нужно, – ответила девушка. – Я почему-то чувствую, что Анри зовет меня, что я ему нужна.

– Анри! Всегда Анри! – с отчаянием в голосе прошептала принцесса. – Ему все, матери ничего!

Аврора устремила на нее горящий взор своих широко раскрытых глаз.

– Будь он здесь, сударыня, – мягко ответила она, – и будь вы далеко отсюда, в смертельной опасности, я говорила бы с ним только о вас.

– Это правда? – в восторге воскликнула принцесса. – Неужели ты любишь его так же, как меня?

Аврора дала матери обнять себя и прошептала:

– Ах, матушка, если бы вы поняли это раньше! Осыпая дочь поцелуями, принцесса говорила:

– Послушай, я знаю, что значит любить. Мой благородный и милый супруг, который сейчас слышит меня и памятью о котором наполнено это место моего уединения, должно быть, улыбается у Господнего престола, прозревая до самой глубины моего сердца. Да, я люблю тебя сильнее, чем любила Невера, потому что к любви женщины у меня примешивается любовь матери. Я люблю не только тебя, но и его в тебе, Аврора, моя единственная надежда, мое счастье! Послушай, раз ты любишь меня, то и я полюблю его. Я знаю, если я его оттолкну от себя, ты меня разлюбишь, ты писала об этом, Аврора. Что ж, я готова открыть ему свои объятия!

Внезапно принцесса побледнела: взгляд ее упал на донью Крус. Цыганка вышла в кабинет, дверь в который находидась подле дивана.

– Вы откроете ему свои объятия, матушка? – переспросила Аврора.

Принцесса молчала, но сердце ее неистово билось. Аврора вырвалась у нее из рук.

– Вы не умеете лгать! – вскричала она. – Он мертв, вы считаете, что он мертв!

Принцесса опустилась в кресло, и прежде чем она успела ответить, из кабинета вышла донья Крус и преградила путь Авроре, которая бросилась было к двери. Донья Крус была в накидке и вуали.

– Ты доверяешь мне, сестричка? – спросила она. – У тебя есть отвага, но нет сил. Я сделаю за тебя все, что ты хотела сделать.

Затем, обратившись к принцессе Гонзаго, она добавила:

– Прошу вас, сударыня, велите запрягать.

– Ты куда, сестричка? – обмирая, спросила Аврора.

– Госпожа принцесса скажет мне, – твердо ответила цыганка, – куда надо ехать, чтобы его спасти.