Текст книги "Маркс, коммунизм, революция"
Автор книги: Поль Лафарг
Жанр: Политика и политология, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Вместо того чтобы воспользоваться временем кризиса и распределить между всеми готовые продукты и благодаря общему вынужденному отдыху устроить всеобщее веселье, рабочие, пухнущие с голода, стучатся головами о фабричные двери. Худые, изможденные, с жалобным голосом, осаждают они фабрикантов: «Хороший г. Шаго, добрейший г. Шнейдер, дайте нам работу, нас мучит не голод, а страсть к труду!» И эти несчастные, еле держась на ногах, продают 12–14 часов труда вдвое дешевле, чем раньше, когда у них еще был хлеб в корзине. И филантропы промышленности пользуются безработицей, чтобы еще больше понизить свои издержки производства.
Если промышленные кризисы, следующие за периодами перепроизводства так же неизбежно, как день за ночью, влекут за собою вынужденную безработицу и безысходную нищету, то они также вызывают жестокие банкротства. Пока фабрикант пользуется кредитом, он работает на всех парах, он занимает, одалживает всюду, чтобы снабжать рабочего сырым материалом. Он производит, не думая о том, что рынок переполнен и что, если его товар не будет продан, его векселя будут опротестованы. Прижатый к стене недостаточной продажей, бежит он к банкиру, падает к его ногам, предлагает свою кровь, свою честь. «Для меня гораздо важнее было бы немного золота, – отвечает Ротшильд, – вот у вас в магазине сложено 20 000 пар чулок, пара стоит 40 коп., за 8 коп. я их возьму». Получив чулки, банкир продает их за 12–16 коп. пару и прикарманивает таким образом изрядное количество блестящих монет; но фабрикант еще больше запутался. Наконец, магазины переполняются до последней степени, и наступает крах, и тогда через окна магазинов выбрасывается столько товаров, что трудно представить себе, как они все вошли туда через дверь. А то товары и совсем уничтожаются – иногда на сотни миллионов; в XVIII столетии их просто сжигали или бросали в воду [10].
Но прежде чем решиться на это, фабриканты рыскают по всему миру в поисках за рынками для накопленных товаров; они требуют от своего правительства присоединения Конго, захвата Тонкина, разрушения пушечными выстрелам стен Китая, чтобы только сбыть свои хлопчатобумажные изделия. В последние века Англия и Франция вели между собою непрерывную дуэль не на жизнь, а на смерть из-за исключительного права продавать свои товары в Америке и в обеих Индиях. Тысячи молодых, здоровых людей окрашивали своей кровью моря во время колониальных войн XVI, XVII и XVIII веков.
В капиталах такой же избыток, как и в товарах. Финансисты не знают более, куда их помещать; тогда они отправляются к тем счастливым нациям, которые, греясь на солнце, покуривают папиросы, и строят им железные дороги, воздвигают фабрики я вводят проклятие труда. И этот вывоз капиталов в один прекрасный день кончается «дипломатическими осложнениями»: в Египте, например, Франция, Англия и Германия чуть не вцепились друг другу в волосы из-за того, чьи ростовщики получат первыми свои денежки; кончается все же это иногда и войнами, как в Мексике, в которой французские солдаты играли роль судебных приставов для взыскания сомнительных долгов [11].
Эти общественные и индивидуальные бедствия, как бы велики и неизмеримы они ни были и как бы они ни казались нескончаемыми и безысходными, улетучатся, словно гиены и шакалы при приближении льва, как только пролетариат скажет: «я этого хочу». Но чтобы возвыситься до понимания своей силы, пролетариат должен уничтожить в себе предрассудки христианской, экономической и свободомыслящей морали, должен вернуться к своим естественным инстинктам и провозгласить права на леность, которые в тысячу раз благороднее и священнее, чем чахлые права человека, испеченные адвокатами-метафизиками буржуазной революции: он должен принудить себя работать не более трех часов в сутки, чтобы остаток дня и ночи проводить в безделье и веселье.
До сих нор задача моя была легка: я должен был описать действительное зло, которое мы все знаем. Но убедить пролетариат в том, что мораль, которую ему привили, есть мораль развращающая, что необузданный труд, которому он предавался с самого начала XIX столетия, есть наихудший бич, когда-либо поражавший человечество, что только тогда, когда труд будет правильно организован и ограничен тремя часами в день, он станет приправой к удовольствиям лености, благодетельным упражнением для человеческого тела, полезной страстью для общественного организма, – убедить во всем этом пролетариат задача очень трудная и превышает мои силы. Только коммунисты – физиологи, гигиенисты, экономисты – могли бы предпринять ее. На следующих страницах я постараюсь лишь показать, что при современных средствах производства и их безграничной производительной силе нужно обуздать нелепую страсть рабочих к труду и обязать их потреблять товары, которые они производят.
III. Что происходит от перепроизводства
Греческий поэт Антипатр, современник Цицерона, воспел изобретение водяной мельницы для размола зерна. По его мнению, она должна была освободить рабынь и восстановить золотой век: «Поберегите ваши руки, мельничихи, и спите безмятежно! Пусть петух напрасно возвещает вам о наступлении утра! Дао возложила на нимф работу рабынь, я вот они прыгают легко по колесам, а приведенные в движение оси вертятся со своими спицами и заставляют вращаться тяжелый камень. Будем же жить жизнью отцов наших и, не трудясь, пользоваться дарами, которые нам посылает богиня».
Увы! Досуг, который возвещали языческие поэты, не пришел; слепая, развращающая, убийственная страсть к труду превратила машину-освободительницу в орудие порабощения свободных людей; производительность машины является причиной обнищания масс.
Искусная работница с помощью коклюшки вязала пять петель в минуту, некоторые же вязальные станки изготовляют в такое же время тридцать тысяч петель. Таким образом, каждая минута машинной работы равняется ста рабочим часам работницы, или, другими словами, каждая минута машинной работы дает возможность доставить работнице десять дней отдыха. То, что относится к плетению кружев, более или менее верно и по отношению к другим отраслям промышленности, преобразованным современной техникой. Но что же мы видим в действительности? По мере того как вследствие усовершенствования машины возрастает скорость и точность ее работы, по мере того как совершенствуется машина и все более развивающейся скоростью и точностью своей работы вытесняет человеческий труд, рабочий, вместо того чтобы настолько же увеличить свой досуг, удваивает усердие, словно он хочет соперничать с машиной. О глупая и убийственная конкуренция!
Чтобы дать живой простор конкуренции между машиной и человеком, пролетарии уничтожили разумные законы, ограничивавшие труд ремесленников старых цехов и отменили праздничные дни [12].
Думают ли они, может быть, что производители, работая тогда из семи дней недели только пять, питались водой и воздухом, как сочиняют лживые экономисты? Как бы не так! У них был досуг, чтобы наслаждаться радостями земли, веселиться и любить, чтобы устраивать веселые праздники в честь приносящего радость бога Безделья. Мрачная, замуравленная теперь в протестантизм Англия называлась тогда «веселой Англией» (merry England). У нас слюнки текут, когда мы читаем у Раблэ, Кеведо, Сервантеса и некоторых неизвестных авторов воровских романов описания колоссальных пиров [13], которые устраивались в промежутке между двумя сражениями и на которых «ничего не жалели». Иордане и фламандская школа нам очень хорошо передают их на холсте. Чудные ненасытные желудки, куда вы девались? Где вы, чудные головы, обнимавшие всю человеческую мысль? – Мы порядком измельчали и выродились. Постоянная голодовка, картофель, вино из фуксина и прусский шнапс, мудро соединенные с каторжной работой, ослабили наш организм и сделали неповоротливым наш ум. И именно тогда, когда люди суживают свой желудок, а машина расширяет свою производительность, экономисты нам проповедуют теорию Мальтуса, религию воздержания и догму труда? Да им следовало бы вырвать языки и бросить их собакам!
Именно потому, что рабочий класс в простоте душевной позволил себя одурачить, потому что он со всем своим природным увлечением слепо погрузился в труд и воздержание, класс капиталистов оказался обреченным на вынужденную леность и веселье, на непроизводительность и чрезмерное потребление. Но если излишний труд рабочего умерщвляет его плоть и терзает его нервы, то он и буржуазии приносит не мало горя.
Воздержание, на которое осудил себя класс производителей, обязывает буржуазию посвятить себя чрезмерному потреблению продуктов, которые она производит без всякого порядка. В начале капиталистического производства, т. е. около 200 лет тому назад, буржуа был почтенным человеком с благоразумными и мирными привычками: он довольствовался одной своей женой, он пил, когда чувствовал жажду, ел, когда был голоден. Он оставлял придворным куртизанам и куртизанкам благородные добродетели распутной жизни. Теперь же нет такого выскочки, который не находил бы нужным поддерживать проституцию и пичкать ртутью свой организм, чтобы убийственный труд в ртутных рудниках имел какой-нибудь смысл; нет такого буржуа, который не набивал бы брюха жареными каплунами с трюфелями и лафитом, чтобы поощрять лафлешских птицеводов, бордоских виноделов. При таком образе жизни организм быстро разрушается, волосы редеют, зубы выпадают, туловище искривляется, живот вспучивается, дыхание затрудняется, движения становятся неуклюжими, сочленения теряют свою эластичность, суставы окостеневают, и ревматизм и подагра свивают себе прочное гнездо. Другие же, слишком слабые для того, чтобы выносить такую распутную жизнь, но одаренные шишкой ученого крохоборства, иссушают свои мозги, как, напр., г-н Гарнье в политической экономии, Аколла в философии права, пишут большие снотворные книги, чтобы отнять досуг у наборщиков и типографов.
Светские женщины ведут также жизнь мучениц. Чтобы похвастаться очаровательными туалетами, за шитьем которых швеи наживают чахотку, им приходится с утра до вечера порхать из одного платья в другое; на целые часы должны они предоставить свою голову в распоряжение ловкого парикмахера, который за большие деньги воздвигает на их голове искусный шиньон из чужих волос. Затянутые в корсеты, в тесных ботинках, оголенные так, чао любой гвардеец покраснел бы от стыда, проводят они ночи на благотворительных балах для того, чтобы собрать несколько грошей для бедных. Святые великомученицы!
Чтобы выполнить свою общественную функцию нейрон чрезмерных потребителей, буржуа не только должен насиловать свои скромные вкусы, отказаться от своих старых трудолюбивых привычек и отдаться необузданной роскоши и разврату, но также и отрывать огромную массу людей от производительного труда, чтобы раздобыть себе помощников.
Вот некоторые цифры, которые покажут, как велика потеря производительных сил. По переписи 1861 г. общее население Англии и Уэльса простиралось до 20 066 244 лиц, из них 9 776 269 мужчин и 10 289 965 женщин. Если оставить в стороне слишком старых и слишком юных для работы, всех «не участвующих в производстве женщин», подростков и детей, «идеологические сословия», как, напр., чиновников, слушателей культа, юристов, военных и т. д., наконец всех тех, исключительное занятие которых составляет заедание чужого труда в виде поземельной ренты, процентов и т. д…, то останется круглым числом 8 000 000 человек обоего пола и всех возрастов, со включением всех капиталистов, чем-либо занимающихся в производстве, торговле и т. д… На эти 8 000 000 приходится:
Сельских рабочих (со включением пастухов, служащих у фермеров батраков, служанок)… 1 098 261 человек.
Текстильных рабочих… 642 607
Рабочих добывающей промышленности… 565 835
Металлургических рабочих… 396 998 человек
Прислуги… 1 208 648
Сложив число текстильных рабочих с числом углекопов и рудокопов, получаем в итоге 1 208 442, сложив же число первых с числом металлургических рабочих, получаем в общем число 1 039 605 человек, т. е. в обоих случаях меньше числа современных домашних рабов. Вот блестящий результат капиталистической эксплуатации машин!»[14]
Ко всему этому служащему классу, численность которого характеризует степень капиталистической цивилизации, мы должны еще прибавить многочисленный класс несчастных, которые занимаются удовлетворением бесполезных и расточительных вкусов богатых классов, как, напр., шлифовальщики бриллиантов, кружевницы, золотошвейки, модистки и т. д. [15]
Раз погрязши в полном безделье и деморализованная вынужденными наслаждениями, буржуазия, как это ей ни трудно было, приспособилась к своему новому образу жизни. Больше того: она без ужаса не могла уже и думать о возможности какого-либо изменения. А зрелище ужасающих условий существования, которые покорно принимает рабочий класс, и органическое вырождение, обусловливаемое болезненной страстью к труду, еще более усиливают отвращение буржуазии ко всякому обязательному труду и какому бы то ни было ограничению ее наслаждения и распутства. И как раз в это время, совершенно не считаясь с распутством, которому буржуазия обрекла себя как общественному долгу, пролетариату взбрело на мысль принудить капиталистов к труду. Простаки приняли всерьез теории экономистов и моралистов о труде и стали лезть из кожи вон, чтобы принудить к нему капиталистов. Пролетариат выставил девиз: кто не работает, не должен и есть.
Лион в 1831 г. восстал с требованием смерти или работы; июньские инсургенты 1848 г. требовали «права на труд»; коммунары 18 марта 1871 г. объявили свое восстание революцией труда.
Удивительно ли, что на эти взрывы варварского безумия, желающего уничтожить буржуазное безделье и буржуазные наслаждения, капиталисты ответили жестокими преследованиями. Но они знают, что если им и удалось подавить эти революционные взрывы, они все ясе не потопили еще в пролитых ими реках крови нелепое желание пролетариата заставить трудиться праздных и сытых. И вот, чтобы оградить себя от такого несчастья, они окружают себя жандармерией, полицией, войском, судьями, тюремщиками, которых они занимают всякими утомительными, но совершенно непроизводительными делами. В настоящее время всем ясно назначение постоянной армии: она потому и постоянна, чтобы быть наготове против «внутреннего врага». Так, укрепления Парижа и Лиона воздвигнуты не для того, чтобы защищать эти города от нападения неприятеля, а чтобы усмирять их в случае восстания.
Прекрасный пример, против которого ничего нельзя возразить, дает Бельгия, страна в высшей степени развитого капитализма; ее нейтралитет гарантирован европейскими державами, и, однако, армия там, сравнительно с численностью населения, очень велика. Знаменитые сражения храброго бельгийского войска происходили на равнинах Воринажа и Шарльруа; в крови рудокопов и безоружных рабочих бельгийские офицеры закаляют свои шпаги и добывают себе эполеты. У европейских наций не национальные армии, а наемные, – они и охраняют капиталистов от гнева народного, который хотел бы их осудить на 10-часовой труд на фабриках и в рудниках.
Итак, подвергая себя лишениям, рабочий класс безмерно развивает аппетиты буржуазии, которая вынуждается, таким образом, на чрезмерное потребление.
Чтобы облегчить себе эту тяжелую работу, буржуазия извлекает из рабочего класса массу лиц, на много превышающую число тех, которые посвятили себя полезному труду, и обрекает всех их на непроизводительность и чрезмерное потребление. Но, несмотря на свое ненасытное обжорство, это стадо бесполезных ртов не может потребить всех продуктов, изготовленных рабочими, которые, точно маньяки, одурманенные догмой труда, производят товары, не желая их потреблять и не думая о том, найдутся ли для них потребители.
Из двойного безумия рабочих, т. е. из стремления к чрезмерному труду и желания прозябать в воздержании, вытекает то, что великой проблемой капиталистического производства является забота не о том, чтобы найти производителей и увеличить их силы, а в том, чтобы открыть потребителей, возбудить их аппетиты и приобрести для них искусственные потребности. Так как европейские рабочие, дрожа от холода и голода, отказываются носить материю, которую соткали, нить вино, которое собрали, бедные фабриканты принуждены бегать к антиподам и там искать людей, которые носили бы эту материю и пили бы это вино: Европа каждый год вывозит во все концы света товаров на тысячи миллионов народам, которые не знают даже, что с ними делать [16].
Но исследованные континенты недостаточно обширны, им нужны девственные страны. Европейские фабриканты во сне и наяву грезят об Африке, об озере посреди Сахары, о железной дороге через Судан; с тревожным вниманием следят они за успехами Ливингстона, Стэнли, Шайю, Брацца; с разинутым ртом слушают они удивительные рассказы этих смелых путешественников. Сколько неизвестных чудес скрывает этот «черный континент»! Поля усеяны клыками слонов, реки из кокосового масла переполнены золотыми песчинками, миллионы черных людей, голых как череп Дюфора или Жирардена, ждут европейского ситца, чтобы научиться стыдливости, бутылки водки п Библии, чтобы познать добродетели цивилизации.
Но всего этого недостаточно: обжирающаяся буржуазия, служащий класс, превосходящий своею численностью класс производителей; иностранные нации и варвары, которых заливают европейскими товарам, – все они вместе не в силах потребить эти горы продуктов, превосходящие по вышине и величине египетские пирамиды: производительность европейских рабочих бесконечно превосходит всякое потребление и расточительность. Фабриканты, растерявшись, находятся в отчаянном положении: им более не хватает сырого материала, чтобы удовлетворить безумную страсть своих рабочих к труду. Некоторые фабриканты покупают старые полусгнившие шерстяные платья и изготовляют из них сукно, называющееся renaissance (возрождение), настолько же прочное, как и обещания депутатов перед выборами; в других отраслях промышленности происходит то же самое: все продукты подделываются, чтобы облегчить их сбыт и уменьшить их прочность. Наша эпоха будет названа веком фальсификации, подобно тому как, напр., первые эпохи существования человечества носят название каменного века, бронзового века по способу их производства. Невежды обвиняют наших благочестивых промышленников в мошенничестве, тогда как в действительности их занимает одна мысль – доставлять работу рабочим, которые не могут примириться с жизнью без труда. Эта фальсификация, которая вытекает исключительно из человеколюбивых мотивов, приносит громадную прибыль фабрикантам, практикующим ее; если она и гибельна для качества товаров, если она и является неисчерпаемым источником расточения человеческого труда, то она все-таки доказывает человеколюбивую изобретательность буржуазии и ужасную испорченность рабочих, которые, для удовлетворения своей страсти к труду, заставляют промышленников задушить голос совести и нарушать законы коммерческой честности.
И все-таки, несмотря на перепроизводство товаров, несмотря на промышленную фальсификацию, рабочие бесчисленными массами загромождают рынок, взывая: работы! работы! Их изобилие, вместо того чтобы заставить их обуздать свою страсть, доводит ее до самой высокой степени. Если только предвидится возможность работы, они бросаются на нее массами. Чтобы насытить свою страсть, они требуют 12–14 часов труда в день. А па другой день их снова выбрасывают на мостовую и лишают возможности удовлетворять свой порок. Из года в год с регулярностью времен года во всех отраслях промышленности наступает безработица; за чрезмерным трудом, убивающим организм, следует абсолютный отдых, продолжающийся 2–4 месяца, а нет труда, нет и хлеба! Если страсть к труду заполонила; сердца рабочих, если страсть эта душит все другие инстинкты его натуры и если, с другой стороны, количество труда, требуемого обществом, ограничено потреблением и количеством сырого материала, то: для чего же в 6 месяцев выполнять труд всего года? Не лучше ли распределить этот труд равномерно на 12 месяцев и заставить каждого рабочего довольствоваться б—6 часами в день в течение всего года, а не надрываться 6 месяцев в году над двенадцатичасовой работой в день? Когда им будет обеспечена ежедневная работа, когда рабочие не будут завидовать друг другу и не будут вырывать друг у друга работу из рук и кусок хлеба изо рта и когда, таким образом, их тело и дух больше не будут знать изнурения, они воспитают в себе добродетели лености.
Одурманенные своею страстью, рабочие не могут возвыситься до понимания того простого факта, что для того, чтобы иметь работу для всех, ее нужно распределять маленькими порциями, как воду на гибнущем корабле. А между тем уже сами промышленники, во имя капиталистической эксплуатации, давно уже потребовали законодательного ограничения рабочего дня. В комиссии профессионального образования (в 1860 г.) один из наиболее крупных мануфактуристов Эльзаса, г. Буркар, заявил: «12-часовой рабочий день слишком велик. Его нужно свести к 11 часам, а в субботу работа должна прекращаться в 2 часа. Я советую принять эту меру, хотя она с первого взгляда кажется обременительной; мы ввели ее в наших предприятиях уже четыре года тому назад и не потерпели от этого никакого ущерба. Производство в среднем не только не понизилось, но значительно повысилось». В своем исследовании о машинах г. Пасси цитирует письмо одного крупного бельгийского промышленника г. Оттевера: «Хотя наши машины точно такие же, как и у английских прядильщиков, но они производят меньше, чем должны были производить, несмотря на то, что прядильщики там работают на два часа меньше в день… мы работаем лишних два часа; я уверен, что если бы мы вместо 13 часов работали 11 часов, мы произвели бы столько же, а следовательно и более экономно». С другой стороны, буржуазный экономист Леруа-Волье утверждает, что «по наблюдениям одного крупного бельгийского мануфактуриста, в недели, на которые падает праздничный день, производится не меньше, чем в обыкновенную неделю» [17].
Но то, чего не осмелился сделать народ, обманутый по своей простоте моралистами, сделало аристократическое правительство. Презирая высоконравственные и промышленные соображения экономистов, которые, точно зловещие птицы, каркали, что уменьшение рабочего дня на один час равносильно разорению английской промышленности, английское правительство строго соблюдаемым законом запретило работать более 10 часов в день, и после этого, как и прежде, Англия остается наиболее промышленной страной всего мира. Перед нами великий опыт Англии, перед нами также опыт нескольких разумных капиталистов: они нам показывают неопровержимо, что для увеличения производительности человеческого труда нужно уменьшить рабочий день и увеличить число свободных и праздничных дней, но французский народ еще не видит этого.
Но если жалкое уменьшение на два часа увеличило в 10 лет почти на одну треть английское производство [18], то каким бешеным галопом помчалось бы французское производство, если бы рабочий день был ограничен 3 часами? Разве рабочие не могут, наконец, понять, что, обременяя себя трудом, они истощают свои силы и силы своего потомства; что, изнуренные, они преждевременно становятся неспособными к какому-либо труду; что, поглощенные и одурманенные своей страстью, они уже не являются больше людьми, а представляют только обломки человека; что они убивают в себе все лучшие способности, и все это из-за яростной страсти к труду?
Увы! Подобно попугаям повторяют они урок экономистов: «Будем работать, будем работать, чтобы увеличить национальное богатство». О идиоты! Именно потому, что вы так много работаете, промышленная техника развивается так медленно. Прекратите ваш крик я выслушайте одного экономиста; это не блестящего ума человек, это только господин Л. Рейбо: «В общем условия труда регулируют перемены в методах производства. Ручной труд употребляется, пока он дешев; его начинают сокращать, как только он становится дороже» [19].
Чтобы заставить капиталистов совершенствовать их машины из дерева и железа, нужно повысить заработную плату и уменьшить рабочее время машин из костей и мяса. Вам нужны доказательства? Их можно привести сотнями: в прядильной промышленности автоматический станок был изобретен и применен в Манчестере, потому что прядильщики отказались работать так долго, как прежде.
В Америке машина захватила все отрасли сельского хозяйства, начиная от приготовления масла до выпалывания хлеба. Почему? Потому что американец, свободный и ленивый, предпочел бы тысячу раз умереть, чем жить животной жизнью французского крестьянина. Сельский труд, столь утомительный в нашей славной Франции, является в Америке приятным времяпрепровождением на свежем воздухе. Земледелец исполняет свою работу, сидя и беззаботно покуривая трубку.
IV. Другое время, другие песни
Если, уменьшая рабочие часы, мы создаем для общественного производства новые механические силы, то, заставляя рабочих потреблять произведенные ими продукты, мы увеличим во много раз армию человеческих рабочих сил. Буржуазия, освобожденная тогда от своей задачи быть всеобщим потребителем, поспешит распустить солдат, служащих, сводников и т. д., которых она оторвала от полезного труда, чтобы создать себе помощников в потреблении и расточительности. Рабочий рынок тогда будет переполнен: придется издать закон, запрещающий труд, невозможно будет найти работу для этой, доселе непроизводительной толпы, которая многочисленнее саранчи. После них придется подумать и о тех, которые заботились об удовлетворении своих пустых и расточительных потребностей и вкусов. Когда не будет более лакеев и генералов, для которых нужны галуны; когда не будет более замужних и незамужних проституток, для которых нужны кружева; когда не нужно будет строить дворцы и отливать пушки, – тогда придется с помощью строгих законов заставить рабочих и работниц, приготовлявших галуны, кружева, делавших пушки, строивших дворцы и т. д., упражняться в гребле и обучаться пляскам для восстановления их здоровья и усовершенствования расы. Когда европейские товары будут потребляться на месте, а не перевозиться черт знает куда, тогда морякам, грузчикам и биндюжникам придется сидеть без работы и помирать с голоду.
Счастливые полинезийцы смогут отдаваться свободной любви, не боясь ударов цивилизованной Венеры и проповедей европейской морали.
И больше того! Чтобы найти работу для всех непроизводительных сил современного общества и для того, чтобы средства производства безгранично усовершенствовались, рабочий класс должен будет, подобно буржуазии, подавить в себе привычки к воздержанию и развить до бесконечной степени свои потребительные способности. Вместо того чтобы съесть ежедневно несколько золотников жесткого мяса, если он его только ест, он должен будет есть сочные бифштексы в 1 или 2 фунта; вместо того чтобы умеренно пить плохое вино, более католическое, чем сам папа, он полными стаканами будет пить настоящее бордо или бургундское, а воду предоставит скоту.
Пролетарии забрали себе в голову принудить капиталистов к 10-часовой работе в рудниках и на фабриках, – в этом состоит главное зло, причина общественного антагонизма и гражданских войн. Не навязывать, а запрещать нужно работу. Ротшильдам, Сэям и другим позволено будет доказать, что они всю свою жизнь были бездельниками, и если они захотят и дальше, несмотря на всеобщее увлечение трудом, жить полнейшими бездельниками, они будут записаны в особый список, и каждое утро будут получать по 20 фр. на свои маленькие удовольствия. Общественные раздоры исчезнут. Убедившись, что им не только не хотят причинить зла, а напротив хотят освободить от труда чрезмерного потребления и расточительности, на которое они были осуждены с самого рождения, рантье – капиталисты поспешат присоединиться к народной партии. Что же касается буржуа, которые неспособны будут доказать свое право на звание бездельника, то им позволят следовать своим инстинктам: для них найдется достаточно профессий: Дюфор чистил бы отхожие места, Галиффе – запаршивевших свиней и сапных лошадей; члены комиссии, отправленные в Пуасси, отмечали бы волов и овец, которых нужно убить; сенаторы, которые особенно любят торжественные похороны, играли бы похоронный марш. И для других можно было бы найти профессии, соответствующие их умственным способностям: Лоржериль, Бройль закупоривали бы бутылки шампанского, но им заранее надели бы намордники, чтобы помешать им напиваться; Ферри, Фрейсине, Тирар истребляли бы клопов и всякую нечисть в публичных пристанищах; однако нужно будет спрятать подальше от буржуа деньги из опасения, чтобы они по привычке не стащили их.
Но долго и тяжко будут мстить моралистам, которые развратили человеческую натуру, ханжам, лицемерам, которые притворяются, чтобы обманывать народ. В дни больших народных праздников, когда, вместо того чтобы глотать пыль, как 14 июля, коммунисты и социалисты будут пить прекрасное вино и есть вкусное жаркое, члены Академии нравственных и политических наук, попы в рясах и попы в сюртуках, попы экономической, католической, протестантской, иудейской, свободомыслящей церкви, пропагандисты мальтузианства и альтруистической и христианской морали – все они в желтых костюмах будут держать свечи и терзаться голодом около столов, уставленных мясом, фруктами и цветами, и умирать от жажды около раскрытых бочек. Четыре раза в году, при перемене времен года, запирали бы их в ветряные мельницы и в течение 10 часов заставляли бы молоть ветер. Адвокаты и юристы получат такое же наказание.
В царстве лености, чтобы убить время, которое убивает нас секунда за секундой, будут устраиваться спектакли и разные театральные представления; это как раз подходящая работа для наших законодателей: их сорганизуют в группы, которые будут объезжать деревни и ярмарки, давая всюду законодательные представления. Генералы в ботфортах, парадной форме и орденах будут бегать по улицам и площадям, созывая добрых людей. А затем начнется великая пьеса: кража национальных имуществ.
Капиталистическая Франция, огромная женщина с волосатым лицом и голым черепом, расплывшаяся, с дряблой кожей и жирным вздувшимся телом, с тусклыми глазами, лежит зевая на софе; у ее ног промышленный капитализм, колоссальный организм из железа, в обезьяньей маске, механически пожирает мужчин, женщин и детей, и их раздирающий душу крик наполняет воздух. Банк с рылом куницы, телом гиены и ногтями ехидны проворно вытаскивает у него из кармана одну монету за другой. Целая армия несчастных, истощенных, одетых в лохмотья пролетариев в сопровождении жандармов с саблями наголо, гонимые фуриями, которые хлещут их бичом голода, несут к ногам капиталистической Франции груду разных товаров, бочки вина, мешки хлеба и золота. Ланглуа, одной рукой натягивая брюки, держа в другой руке завещание Прудона и роспись доходов в зубах, становится во главе охранителей национальной собственности. Как только рабочие сложили свои ноши, их ударами палок и штыков выгоняют, и дверь открывается для промышленников, купцов и банкиров. Без всякого порядка бросаются они на эту груду товаров, хватают материю, мешки хлеба, слитки золота, опоражнивают бочки, наконец у них не хватает более сил, и, грязные, противные, погружаются они в свои же нечистоты… Тогда раздается гром, земля разверзается, и из нее появляется историческая Необходимость; своей железной стопой она давит всех тех, которые становятся ей на дороге, и своей могучей рукой ниспровергает оцепеневшего от страха капиталистическую Францию.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?