Текст книги "Причуды южан. Ироничный фарс"

– Видать, не кормили тебя в детстве сладким и поэтому столько в тебе горького…

– Что ты знаешь о моем детстве, баловень? – таксист стал набирать номер отделения милиции на мобильнике.

– Ну, что он там выпендривается! – капризно вмешивалась Рита.

– У меня в сумке тоже есть деньги…

Дима обошел свою машину и выругался:

– А еще обижается, что назвал твердоголовым… Звонит в полицию, кретин. Представляю довольную морду Андрея!

Рита выскочила из машины, держась за бок.

– Соображаешь, что делаешь? – она полезла на таксиста с кулаками. – Разве не понимаешь, что могут лишить водительских прав моего парня?! Или твоей вины нет? Ну-ка, докажи, что ты не слон?

– Что ты болтаешь?! – отбивался от агрессивной девицы таксист, сторонясь. – Моя дорога была!

– Бери деньги и – дуй отсюда! – припирала его Рита. – Праведник!

– Посмотри, что сделал твой недоносок! – таксист указал на свою машину.

– Эй ты, горшок с ручками! – Дима двинулся на таксиста, занося руку для удара. – Сейчас я смастерю тебе другую поломку!

Полицейская сирена оборвала перепалку.

– Ну, кретин, теперь ты у меня получишь… – прошипел Дима.

– Лоб расшибешь, дырку от бублика – вот, что возьмешь…

11

Спартак и Катя застали Риту под тусклым уличным фонарем. Она тотчас бросилась ей в объятия со слезами.

– Или не знаешь своего чóкнутого брата? – жаловалась Рита, держась за ушибленное место ниже пояса. – С дурной фантазией…

– Где же Дима? – Спартак заглянул внутрь машины.

– Увезли, а меня не взяли…

– В больницу? – испугалась Катя.

– Какая больница? – всхлипнула Рита. – Это я отбила себе задницу.

– Сбежал? – нехорошо подумал о Диме Спартак.

– В тюрьму увезли, – Рита взялась за бок.

– За что?

– Таксист попался дурак набитый! – Рита сделала страдальческое лицо. – Не захотел брать деньги, кретин! Орал, как резанный! Грозился посадить Диму в тюрьму.

– Туда так просто не сажают, – не поверил Спартак. – Наверно, отправили в полицейское отделение.

– Приезжала машина с мигалкой, – вспомнила Рита. – Ну погоди, что я сделаю этому болвану! Не избежит он моей мести! – пригрозила она.

– Только ли Дима виноват? – выясняла Катя.

– Такой был чудесный вечер! – невинно объясняла Рита.

– И вдруг появился этот чокнутый. Мы даже не заметили. Налетел на нас – бам! Отбил мне задницу. Руль буквально впился…

– Ты сидела за рулем? – опешила Катя.

– Делать мне нечего!

– Как же руль оказался?.. – Катя глянула на Спартака и не стала уточнять.

– Что я с этим таксистом сделаю!

– Не знаю, что ты сделаешь, а я с ужасом думаю, что скажу дяде Кире? – Кати было не до угроз подруги.

– Прошу тебя, ни слова Кире! Во всем лишь меня обвинит…

– Рита ухватилась за обе руки Кати.

12

У входа в полицейское отделение Дима столкнулся с Андреем, избежать нежелательной встречи со своим далеким родственником не удалось. Сейчас грозный страж отыграется за все, что Дима за столом ему наговорил. И в качестве обороны принял торжественно вызывающую позу:

– Приветствую наших доблестных блюстителей порядка!

У долговязого Андрея под орлиным носом встопорщились черные усы, и он с настороженным удивлением воззрился.

– Какими судьбами ты здесь в такой поздний час?

– Пришел проведать, как вы тут несете вахту? – куражился Дима.

– «Моя милиция меня стережет!» Проходил, наверно, в школе?

Увидев следом идущего полицейского, Андреас насторожился.

– Что-то серьезное? – спросил он коллегу, отводя того в сторону.

– Столкновение.

– Сильное? Хочу сказать – ущерб большой? – потревожился Андрей.

– У таксиста? – уточнил полицейский.

– На кой черт мне таксист!

– У этого? – указал глазами на Диму полицейский. – Конкретно сказать не могу…

– Бедный Кира…

– Этот?..

– У этого ничего за душой нет! – сердито вымолвил Андрей.

– Послушай, дружище, у меня срочный вызов, – доверительно обратился он к коллеге. – Проследи, чтобы все было, как надо. Родственники не поймут меня, если что…

Пока полицейские переговаривались, обособившись, Дима направился вглубь помещения, как к себе домой. Не раздумывая, бросился за ним и таксист.

Двое полицейских играли в нарды. Тот, что сидел лицом к двери, обладал огромными усами, второй – сверкал под лампой с каким-то желтоватым светом круглой, как блюдце, лысиной. Оба полицейских были увлечены игрой и к появлению гостей отнеслись равнодушно.

– Сидим, играем, время коротаем, – стал заигрывать с ними Дима. – Солдат спит, служба идет.

Он подошел к столу, постучал пальцами по планке доски, как занимающий очередь игрок, желающий сразиться с победителем.

– Ну, кто из вас скрестит со мной шпагу? – сделал он вызов.

– Ты в дверь постучал, чтобы тебя пустили? – бросил на гостя сердитый мимолетный взгляд тот, чья лысина напоминала блюдце.

– Ваши двери всегда открыты, дорогой! – подчеркнул Дима.

– Вход есть, выхода – нету! – согласился обладатель усов.

– Добрый вечер, – робко напомнил о себе таксист.

– Может, утро? – чувствовался некоторый подъем в настроении полицейского со щедрой растительностью под носом: после двух «пятерок» выпали две «шестерки» и заметно прояснился на доске его явный перевес.

– Им какая разница, что вечер, что утро, – нервничал другой, у кого игра не клеилась. – Бессонница…

– Плохи твои дела, дорогой мой, – заметил преуспевающий полицейский с нарочитой строгостью.

– Это мы еще посмотрим, – напарник подкинул зары еще азартнее, уверенный, что выпадут необходимые цифры.

И, в самом деле, они выпали, как того он хотел, и мало-помалу выправили положение его шашек на доске.

– Что и требовалось доказать, дорогой мой! – разгладились на лбу его морщины.

– Что же получается? – нахмурился усатый. – Приходят, когда хотят! – Ему трижды подряд выпали две «двойки» и ставили успешно начатую партию в тупик. – Кто такие?!

– Играй! – весело торопил другой: фортуна поворачивалась к нему лицом. – Не говори гоп, пока не кувыркнешься… – и хихикнул, морщась.

Игра обрела захватывающее зрелище, Дима увлекся, ликующе вскрикивая, несмотря на то, что ни за кого конкретно не болел. Но все портил занудистый таксист:

– Новая машина, и на тебе – бам! – он двинулся вперед, чтобы стражи порядка на него обратили внимание.

– Не мешай! – придержал его Дима. – Не видишь, они заняты…

– Ты посмотри, что вытворяет! – вспыхнул усатый: после очередных двух «двоек» положение вовсе ухудшилось, стало безнадежным. – Они меня задушат!

Таксист побледнел: он не предполагал, что речь шла о жестоких зарах, которые в решающий момент подвели игрока, сидящего лицом к двери. Вымолвил с жалостливым упреком:

– Несется на красный свет, как бык на полотно…

Полицейские переглянулись.

– Какой бык? Что ты болтаешь?! – разозлился усатый.

– Язык без костей, – подмигнул ему Дима.

– Играй! Не видишь, голову морочит, – миролюбиво улаживал инцидент полицейский с блюдцем на голове, не желающий обрывать партию, успешно развернувшуюся в его пользу. – Бросай, твой ход.

– Нет! Что они себе здесь позволяют?! – упрямился напарник: нарды его уже не интересовали.

Он воспользовался случаем, чтобы избежать позорного поражения и вроде бы нечаянно, в порыве гнева из-за не прошенных визитеров, оттолкнул от себя доску – шашки повылетали из своих неустойчивых гнезд, смешались черные с белыми.

– Кто такие? Откуда взялись? Мы знакомы?

– Конечно! – Дима разобрал смех. – Вместе освобождали перевал.

– Какой перевал? Что он болтает? Такую партию загубили!

– Все пошло коту под хвост, – подливал масло в огонь Дима.

– Протокол готов, – появился полицейский, доставивший в отделение Диму. – Подпишите, – он бросил стопку бумаг на нарды.

Таксист подписал, Дима пробежал глазами текст и заявил:

– И не подумаю! Принципиально!

– Кому нужны твои принципы? Подписывай и – убирайся!

– Никуда не пойду! Здесь останусь! – возразил Дима.

– Он думает, здесь гостиница «Добро пожаловать». Ванная, люкс. На нарах будешь лежать, – потешался язвительно усатый.

– Армию прошел – знаю, – не уступал Дима.

– А как же я? – напомнил о себе таксист.

– И ты хочешь остаться?

– Совсем ненормальные!

– Ваши нары меня не интересуют! – заявил таксист.

– Ты кто такой, чтобы обзывать органы? – принял за оскорбление полицейский с блюдцем на голове. – Я тут, понимаешь, потерял из-за него свою первую победу, а он – разбрасывается такими словами.

– Он думает, мы, как зары… – обида на изменчивые костяшки давала о себе знать усатому. – То так покажут, то вот так… Ошибаешься, гражданин, ты меня понял? Подбирай выражения. Вход есть, а выхода не будет! Нары! Ты меня понял?

13

Матвей проснулся с сильным сердцебиением. Потряс глупый сон, на что-то вещее нацеливал, будто во время танца шурин свалился на него, и он почувствовал удар, возможно, толчок в бок, как это делала среди ночи жена, когда он чрезмерно громко заливался храпом.

В постели стало нестерпимо душно, и он поднялся. Спустился вниз, выпил на кухне воду, постоял у окна. Походил туда-сюда, не находя себе места, что-то бормоча себе под нос, как молитву, и вернулся в спальню. Взмахивал руками, не решаясь разбудить жену, лишь громче вышагивал у ее изголовья и вздыхал, полагая, что Анна проснется от шума. Но она спала привычным крепким сном, выставив губы бантиком, и не подозревала, что у ее постели стонет и бормочет в мучительных думах взволнованный муж, шумно шлепая комнатными чувяками. В широких и до колен трусах, с тонкими и короткими ногами, с брюшком, Матвей чудился в полумраке комнаты, в которую проникал свет уличного фонаря, смешным и грозным.

Наконец остановился у изголовья жены.

– Анна, Анна. Ты меня слышишь? Это я тебя бужу. Я – Матвей твой. Проснись же… – робко сердился он.

Она открыла глаза.

– Это ты? – удивилась она.

– А кто по-твоему? – склонился он над ней, чтобы она рассмотрела его получше.

Анна что-то пробурчала спросонья и повернулась на левый бок, вместо лица он видел ее густые темные волосы и обнаженную спину.

– Проснись, кому говорю! – потребовал он, опуская ей на плечо руку.

– Ну что же ты хочешь, полуночный проказник? – развернулась Анна к нему лицом. – Приспичит же, когда я сплю!

– Не это меня интересует! – оскорбился муж. – Сон приснился…

– Сколько раз тебе говорить: не пей! – упрекнул она.

– Лучше за своим сыном присмотри! – Матвея задели суровые слова жены. – Совсем от рук отбился. Кира балует, а нам потом краснеть. Не учится, не работает. Нужно запретить ему там ночевать.

– Где там? Что значит – «там»?! – Анна приподнялась, подобрала под себя ноги. – Или у чужого спит? У родного дяди. Разве не видишь, Дима любит Киру, а он – души в нем не чает.

– Люди институты заканчивают. Увлекаются чертежами, например, эскизами. Скоро нашу окраину будет не узнать. А наш оболтус… Я запрещаю ему там ночевать!

– На грамм выпьет, а расшумится – на всю бутылку. Выпей что-нибудь успокоительное и ложись спать.

– Хватит, что меня, что я… – Матвей уже не мог остановиться.

– Договаривай уж! – потребовала Анна, выпрямляя спину, большие груди вздыбились под тонкой тканью ночной рубашки.

– Как скажет он! Меня как будто нет. Или я подневольный у него…

– И это вместо благодарности? – даже в полумраке спальни видно было, как раскраснелась жена – жаром повеяло от нее. – Одеты, обуты, дом, обстановка. Все лучшее Кира отдает нашему сыну и нам. Подарил дорогую машину. У многих ли есть такой «Мерседес»? Марии и за всю жизнь не собрать для образованного сыночка!

– Да с мозгами Спартака не пройдет и года, как все заговорят о нем, как о большом специалисте! – сердито закружился у изголовья жены Матвей. – Парень на верном пути! О нас, о нашем, что скажут?

– Хорошая, это самое, зажиточная семья, – невинно ответила Анна.

– Кого вырарастили? – навис он над ней с поднятыми руками.

– Всему свой час…

– По-твоему, до твоего брата – не в этом доме я жил? Не от моих ли родителей достался? Не к моему ли отцу пришел Кира занимать? Дом. А чей он? Строил его Мариин муж. Не я ли помогал с детства? Бежал после школы на стройку. Кирпич, раствор! Сколько себя помню – трудился. Не смог учиться дальше, сел за верстак. У мастера-Григория обучался профессии. Если делать нечего, говорил отец, – таскай воду в огород. Сын наш много таскал воду в огород?

– Ты просто не выносимый! – обиделась Анна. – Есть шланг, добрый человек. В каком веке ты живешь? И как после этого мы можем заняться любовью?

– Я ей про Ивана, а она?.. – сокрушался Матвей. – Мальчишку вконец развинтили. Говорить с ним бесполезно, фыркает, как кот. Я виноват. Ты! Мы его избаловали! С детства оберегали лоботряса. Нам в жизни пришлось тяжело – пусть сыну будет легче. Вот и живет налегке, сукин сын!

– Подбирай выражения!

– Выражения тебя не устраивают, а не поведение сына!..

– Вот наказание! Ни свет, ни заря разбудил и бубнит, сам не знает, что хочет… Ну, иди же, наказание мое, приласкаю тебя…

Последнее время все реже и реже у Матвея возникало желание для эротических утех: за день настолько уставал, что хотелось поесть и поспать. Правда, под утро, особенно в воскресенье, как сегодня, когда незачем было спешить на работу, хотелось понежиться с женой в постели. Аннушка его была и оставалась для него желанной.

Но сегодня на ноги его подняла неподвластная ему тревога: он чувствовал надвигающуюся на его семью неминуемую опасность. Может быть, немного лишнего выпил и перебрал в еде? Эти дары моря не только нагнали аппетит, но и возбудили, как предвещал Кира? Но его неожиданно встревожили, воздействовали в ином направлении…

Матвей махнул рукой и уныло направился вниз: все равно будет так, как скажет жена и ее брат. Он покосился в открытое окно: уже рассвело. Донесся шум первого автобуса: в этом месте конечная остановка и, громко сигналя, припарковывали машины в раскорячку, перекрывая проезд – по утрам служили вместо будильника.

Раздался звонок. Матвей бросился к телефону.

– Я слушаю! Что? Говорите громче! Не слышно, – он заглянул в то место трубки, куда говорят, и положил ее на аппарат.

Рано утром уже звонят, возмущался. Как же – большой человек. Наверно, какая-нибудь вертихвостка с утра пораньше ищет. Даже голоса не подала. Ей Дима нужен, а не его папа. Что она скажет встревоженному отцу?

Снова раздался звонок. «Опять, наверно, она? – подумал Матвей и поднял трубку. – Думает, теперь Дима подбежит. Э-э, глупая, где ты его ищешь! Квартирант он в родительском доме».

– Алло! Слушаю! Да, да, дорогая моя! – Матвей недоуменно покосился на трубку. – Опять положила. Совесть надо иметь, девушка. Ты молчи. Послушай меня. Ты мне скажи, кто твой друг, а я тебе скажу, чего ты стоишь…

Матвей и дальше был намерен давать полезные советы, но в третий уже раз раздался звонок. Он удивился: трубка-то находилась в его руке. Сообразил, что звонят в дверь и рванулся открывать.

Вошел Андрей, лицо потемнело, устал после ночного дежурства. Черные усы пучком торчали под орлиным носом.

Матвей попятился от него, и сел на обувницу.

– Что-то с Димой, дорогой Андрей? Так и знал! – вымолвил он. – Чувствовал. Исполнился проклятый сон. Что он сделал? Говори всю правду!

– Разбил нос таксисту…

– Он что – ненормальный?!

– Ты меня спрашиваешь?

– Хочу сказать – из-за чего?

– Новая машина, а он – трах!

– Причем машина?

– На тридцать-сорок тысяч ущерба, как пить дать!

– Он думает, отец эти деньги штампует. Весь день стоит и печатает эти тысячи! Это все он, дорогой Андрей. «Души не…» А-а! А деньги ерунда – штампуют!

– За столом в краску меня бросал…

– Ему какая разница! Отец штампует! Больше делать ему нечего.

– Говорил ему, плохо кончишь. Накаркал…

– Ты не виноват, дорогой Андрей. Полиция выполняет свой святой долг. Это мы проглядели…

– И с органами сцепился, – устало пожаловался гость.

– Какой позор! – прикрыл рот Матвей. – Какого сына растим!

– И платить отказался. Принципиально.

– Привез бы лучше домой. Черт с ним, я бы уплатил.

– Жаль, что я на оперативку выезжал. Вернулся, а Дима – уже спит.

– Он спит, а я – места себе не нахожу! – Матвей пригляделся к раннему гостью. – Ты что-то еще держишь под языком. Говори уж…

– Не знаю, как об этом сказать. Он был не один…

– Ну конечно, с ней, со своей неразлучной!..

– Но как она оказалась на баранке?

– Она была за рулем?!

– Не за баранкой, а прямо на нем!

– Такой был сильный удар?

– Причем тут удар?! Не от удара она села на него! Говорю же, как она могла оказаться на баранке? Даже вдавился в нее… Ну, в ее…

– Что такое ты говоришь, Андрей! Разве можно править задницей?!

– Большие деньги к добру не приведут, – сам себе заметил Андрей.

– Золотые слова! Кто меня послушает?!

– Дима ведет себя, как будто он сын миллиардера. Этого, ну как его фамилия? Ему, читал я, только молоко и сухари можно было есть.

– Амиранов, что ли?

– Этот целого барана съест и глазом не моргнет. Ну, помнишь, писали… Олигарх. Убийство было, а он деньгами откупился.

– Ты имеешь в виду заготовителя? Он всех купит и продаст.

– В Америке, говорю, живет.

– Э-э! Где Америка, а где мы. Своих миллиардеров не помню, что мне до американцев. Там – Техас.

– Дима с самого начала повел себя вызывающе, – продолжал накалять обстановку Андрей. – Понаехали, мол, из сел и будете еще командовать! Стал обзывать, какие-то, мол, гастарбайтеры! Как будто приехали из Пакистана или Пуэрто-Рико…

– Какой ужас! Совсем взбесился! Клянусь, Андрей! Я покажу ему такой Пакистан! Из дому не выпущу. Продержу в карантине. Забудет и порторико, и эту свою Риту.

У двери, уходя, Андрей вспомнил:

– Хант!

– Хам да еще какой! – закивал поседевшей головой Матвей.

– Говорю, был такой богач. Ну, тот, американец. Хант!

– Э-э! На что мне чужой. Своего растили хама. Позор!

14

– Спартак, вставай скорее детка! Чудеса, да и только!

Возвестила Мария, врываясь во времянку, где спал ее сын.

– У Ёськи совсем поехала крыша! – ее распирал смех. – Вышел на балкон в семейных трусах, живот торчит, как у девятимесячной. Ей богу, карикатура – нарочно не придумать. В руках пудовые гири. Пыхтит, как паровоз…

Спартак зевнул, подтянулся и вышел во двор, застегивая на ходу джинсы.

Иосиф приседал, кряхтя, закатывал вверх глаза, будто боялся выронить из рук на голову себе большие гири. В широких трусах в красную и синюю полоски, он казался круглым, как бочка.

– Решил побить рекорд олимпийских чемпионов? – поддел Спартак соседа.

– Не-е, похудеть надо, – Иосиф прекратил приседать, протер лицо полотенцем, которое висело на его шее. Багровая окалина засверкала на его полном лице. – Еле скинул два килограмма, а нужно – не меньше пятнадцати. Потею, не знаю, как это может получиться?..

– Переходи на обезжиренный творог, – посоветовал насмешливо Спартак.

– Ты что? Умру с голоду, и даже не поймут от чего…

– Займись штангой, – вымолвил с нарочитой строгостью Спартак.

– Получится? – переспросил с недоверием Иосиф.

– Получится, если завяжешь с застольями. Режим. Диета.

– Говорю тебе, засмеют, – отмахнулся Иосиф, как от назойливой осенней мухи. – У нас традиция. По субботам после работы мы отправляемся в нашу беседку. Отмечаем трудовую неделю. Пьем, кушаем всякие блюда. Потом Кира танцует. В молодости он был орел. Летал в воздухе. Не касался даже ногами земли. Представляешь? Орел!

– Если займешься штангой и ты будешь порхать.

– Смеешься, конечно? – склонился над перилами Иосиф.

– Порхать, может быть, не удастся, но орел получится.

– Поговорим еще, – оживился Иосиф. – Дело у меня к тебе…

– Конечно, поговорим. Здесь я теперь…

Ели во дворе под густым виноградником. На столе любимый завтрак Спартака: кислое молоко в керамической посуде, которое мать заквашивала сама, и сырники.

– И когда же ты возвратился? – начала мать ласковый допрос.

– Вы уже спали.

– Вот именно! Сил больше не было тебя ждать!

– Упрямится наша мать, – взял под защиту внука Григорий.

– Нет, не так! – завелась Мария вполоборота. – И тогда говорила, и теперь не буду молчать. Есть на то причина.

Мария нервничала оттого, что Спартак не хотел понять простой истины, а дед, проживший долгую жизнь, вместо того, чтобы указать внуку правильный путь – подбивает, будто нарочно настраивает сына против матери.

– Хорошо! – убежденно добавила она. – Допустим, я не против Кати. Но как можно смириться с ее полуночным бдением? Или она не станет матерью, не родит нам крепкого и здорового малыша?

Мать попала в десятку: и его занимал этот вопрос.

– Временно, мама. Она сама понимает. Перейдет на фирму…

– В лапы преподобного дядюшки? – и это вызвало новый протест Марии. – Отец Кати погиб, автомобильная катастрофа. Мать в отъезде, парализовало свекровь, – печально уведомляла она, – а дядя?.. Господи прости! Ради собственной выгоды на все способен!

– Кира, дочка, мужчина энергичный, с современной хваткой…

– Слишком шустрый! – дерзко подхватила Мария. – Выпотрошил карманы других и открыл обувное производство.

– Интеллектуальный вклад, мама, многого стоит, – пояснил сын.

– Может, я в этом деле не разбираюсь, сынок. Но знаю, что всех норовит затянуть в сети. И дурно влияет на племянников…

– Ну, что это с тобой, дочка! – снова вмешался Григорий. – Дети за родителей не в ответе, а тем более за дядю.

– Старая песня! – продолжала Мария противиться. – С большой бородой. Если хоть самую малость возьмет – упаси господи! Яблоко от яблони недалеко падает! Не заставляйте говорить мне, чего не следует…

Мария принялась собирать в одну стопку грязные тарелки, чего-то не договаривая и пряча сердитые глаза, словно остерегалась выдать давнишнюю и неприятную тайну одним не осторожным взглядом.

– Девочка выросла на наших глазах.

– Ну и что? – оборвала свекра Мария. – Ворвется в голову ветер – боже мой! – она воздержалась от резких заключений. – Или я не знаю Киру! Распущенный, бесцеремонный. Норовит приударить за каждой юбкой. А дурной пример, как известно, заразителен. И племянница к тому же избрала уж очень современную профессию!

– Не перехватила ли ты, славная моя? – Григорию от таких слов снохи стало неловко.

– И наш хорош! Нечего сказать – дождались…

– Что ему со стариками сидеть?

– То-то поджидал его до полуночи!

– Не было сна.

– Расскажи кому другому!

С беглого взгляда могло показаться, что между ними назревала ссора. Отнюдь. Это их обычная, своеобразная беседа, и Спартака это живое общение забавляло: мать быстро вспыхивала, но еще быстрее остывала. Что касается деда, то он никогда не сердился на сноху.

– Злишься, дочка, – мягко корил сноху Григорий. – Если будем на него набрасываться, то сбежит и сегодня, как только засумерничает.

Мария внезапно уронила тарелку, и она разбилась на кусочки.

– На счастье! Значит, быть свадьбе! – Григорий моргнул внуку.

– О каком счастье ты говоришь, отец? – Мария крепче придержала остальные тарелки. – Хотите породниться с Кирой? – она унесла на кухню грязную посуду, чтобы ненароком не сказать что-то резкое.

– Не сердись на мать, детка, – воспользовался Григорий отсутствием снохи. – Она очень скучала по тебе. Переживала, как ты там? Задержался слишком в этот раз. Всякие мысли лезли в голову. Вдруг ты кого нашел в столице и останешься. Ты у нее все, что есть на белом свете. Знаешь, как трудно оставаться одной? Потеряла мужа в молодые годы. Ей бы выйти замуж. Но! Пока ты учился – ни о чем другом она и думать не желала! Вот и заводит себя невольно. Иные женятся и тут же разбегаются. Знаешь. Такого ли счастья хотим мы желать тебе?..

– Катя не из таких, вполне самостоятельная, – напомнил деду Спартак. – Кто на нее может повлиять так, чтобы она изменилась?..

– Или не на юге живем? – выросла подле них Мария вновь. – Прежде, чем купить дом, предусмотрительный хозяин выясняет, кто сосед…

– Мама, ты меня любишь? – сын лукаво заглянул ей в глаза.

– Не упрямься, детка, – воспользовалась Мария. – Добра тебе желаю. Послушай мать. Есть у меня на примете чудесная партия. Красивая, обходительная. И врач!

– То-то, смотрю, болеть стала, – уколол Григорий и они рассмеялись.

Совсем юной вышла замуж Мария, и восемнадцати еще не было. Поначалу жилье было много скромнее. Это потом Георгий, муж ее, построил два этажа, а пока проживали во времянке. Только ли этот дом построил?! Всю окраину, можно сказать, застроил, начальствуя в строительном управлении. Только ему доверяли, строил, как себе. Перетрудился, и оставил Марию вдовой после тринадцати лет счастливой супружеской жизни. Нет, не захотела выходить больше замуж, и осталась здесь навсегда. Сватали не раз, подбивался и Кира, обещая развестись с женой, но всем она давала от ворот поворот. Не вернулась и к своим родителям. «Здесь мой дом. И родней этих стен других не будет». Она любила мужа и все прекрасное испытала в стенах этого дома. Обживали, радовались каждой обретенной вещью: мебелью, холодильником, стиралкой, либо чем-то поскромнее. Мария по полгода не бывала у своих родных, будто не скучала без матери и отца, будто не их крови и плоти была, не их дом покинула. «Верю, дочка, не оставишь Григория в беде. Как за родным отцом присмотришь». Этот предсмертный наказ свекрови Мария свято соблюдала. «На всем белом свете второй Марии не найти», – подчеркивал старик.

…Спартак побритый, надушенный вышел из времянки.

– Ну, мне пора бежать!

– К обеду мы тебя ждем, – Мария поцеловала сына.

За калиткой Спартак встретил Иосифа. Очевидно, сосед дожидался, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, что у тебя! – заговорил с ним Спартак игриво. – Бизнес процветает? Слышал, на что-то большее замахивается ваш шеф!

Грандиозные вынашивает планы… – ему показалось, что именно об этом заговорит сосед, получив от Киры директивы.

– В институт хочу снова поступать, – обронил смущенный Иосиф.

– За чем же остановка? – Спартак не ожидал такого поворота.

– Не получается с экзаменами, – кисло делился сосед. – Мама моя говорит – дай кому надо! А я так не могу. Узнают все – смеяться будут. Скажут, совсем бревно. Помоги мне…

– Сдать за тебя? – Спартак сдержал смех.

– Не, что ты! – сощурился Иосиф. – В приемной комиссии уже все меня узнают. Не знаю, почему так, но очень переживаю на экзамене по истории. Даты вылетают из головы, как пробка из шампанского.

– С такой изменчивой историей не только даты вылетят! – усмехнулся Спартак. – Может, поменяешь факультет?

– Не-е, дал себе зарок, – признался Иосиф и поморщил лоб.

– Адвокат, который защищал папу… Если бы не он… Он спас моего отца. И папа не получил большой срок. И тогда я поклялся самому себе. Обязательно стану адвокатом. Буду выручать людей. Папа был у меня очень добрый. Знаешь, что мне о нем тебе рассказывать…

– Помню его. Малышам всегда покупал конфеты. А когда лезли в сад за яблоками, говорил – не сбивайте палками, мол, снимайте с веток осторожно…

– Ага! – просиял Иосиф. – И меня трепал за уши, когда ленился на дерево взбираться. – И головой покачал, как бы стыдя себя за это.

– Был с детства неподвижным. Обижался, когда папа меня ругал за это. А мама советовала: не надо морщиться. Будут морщины…

– Возьми репетитора, – разговор затягивался, и Спартак норовил уйти поскорей.

– Стесняюсь. Попадаются одни женщины. Осмеют. Скажут, какой тупой, как сибирский валенок…

– Смотри-ка, а ты совсем другой, нежели я думал, – Спартак оценил искренность соседа добрым взглядом. – По истории подтянуть смогу.

– И по языку хромаю, – открывался далее Иосиф. – Никак не могу тему сочинения раскрыть. Как будто я какой-то писатель и должен образы придумывать! Ты в школе был круглым отличником. Помоги…

– Поступай в технический. Зачем тебе гуманитарный?

– Не-е! Говорю тебя – надо стать адвокатом, – неловко настаивал Иосиф. – Сколько можно людей сажать?

– А как же искоренить преступления?

– Как будто вокруг нас одни только преступники и враги! Буду защищать невиновных…

– Вот как! – по-новому воспринимал уже соседа Спартак.

– Знаешь, я готов тебе помочь!

– Правда? – обрадовался Иосиф.

– Держи! – И пожав ему руку, Спартак поспешил уйти.

– С тобой – обязательно прорвусь! – бросил ему вслед Иосиф.

– Ты – мировой парень!

Проходя мимо соседнего двора, он прокричал:

– Мастер-Григорий, доброе утро! Мир дому вашему!

– Спасибо, сынок! Как работа? Кипит?!

– Стараемся, мастер-Григорий! Посоветую Кире, наладить такие штиблеты, как вы шили Спартаку…

– Ну-ну… Торговля идет?

– Когда как…

Во двор в это время вышла мать Спартака, и Иосиф радостно прокричал:

– Доброе утро, наша славная тетушка Мария!

– Здравствуй, Иосиф! – тепло ответила она и придержала его ненадолго. – Слышала, опять надумал поступать?

– Решил рискнуть еще раз… – смутился он.

– Попроси Спартака, пусть поможет…

– Уже договорился. Спасибо! В этот раз обязательно получится.

– Что бы вы делали без моего сына… – пробурчала Мария вслед ему.

15

Они угрюмо, как с похорон, шли по безлюдной улочке, спускаясь по крутым ступенькам. Чуть впереди Кира, за ним Дима, потом Матвей. Все трое молчали, смотрели себе под ноги, боясь оступиться.

– Это же надо вырастить такого?! – прорвало Матвея, и заговорил он далее так, будто оплакивал покойника. – Сколько на белом свете замечательных профессий. Такая пошла нынче техника. Выбирай любую! Ничем не увлекся. Ничто не задевает бездельника за живое…

Дима чуть было не выронил пиджак, переброшенный через плечо.

– Все! Завтра же пойду к вам. Буду с вами – плечом к плечу!

– Прикуси язык! – запротестовал Матвей. – Я тебе покажу «с вами»! Получишь у меня – плечом к плечу! – набросился на сына с кулаками.

– Что с тобой? – Кира успел удержать руку зятя. – Какая муха тебя укусила? Совсем расшатались твои нервы!

– Пусть идет учиться! – гаркнул в лицо сыну Матвей.

– Не хочу учиться! Поздно. И зачем? – сопротивлялся Дима.

– Верно говорит – зачем? – убеждал и шурин, не отпуская руку зятя. – Чего ты к нему пристал со своей учебой. Обувное дело – в самый раз. Продолжит наши традиции. Построим мощную фабрику…

– Нет! – чуть было не оступился на ступеньках Матвей.

– Мы имеем, и он на кусок хлеба всегда заработает, – внушал Кира, горделиво глядя перед собой. – Босиком ходить люди не будут.

– Пусть получит образование! – более смиренно заявил Матвей.

– А если я хочу с вами? – с вызовов заявил Дима.

– Подожди, сынок. Я сам, – успокаивал племянника Кира, придерживая зятя. – Твоему отцу нужен особый подход, – и моргнул ему.

– Спартак окончил институт. А наш?! – Матвей вырвал руку и снова набросился на сына с кулаками. – Если не хочешь учиться – из дому не выпущу. Слышишь? Карантин!

Кира снова поймал зятя и оттащил от племянника.

– Постой, Матвей. Ты то – тихий-тихий, то – шумишь больше всех. Кричать будешь – тебя никто не поймет, не послушает. Крикливый человек, как порожняя бочка: когда ее катишь по мостовой – у-у! Шумит, а внутри – пусто.

– У-у! – понравилось Диме.

– Ладно, буду молчать. Говорите вы. Решайте вы. Я никто, так – порожняя бочка. У-у! Катайте меня по мостовой. У-у! Пусто!