Текст книги "Собачий рай"

Лариса оказалась куда проницательней, чем думалось Самоваровой!

Не успела она об этом подумать, как Ласкина снова тихо, по-бабьи, заскулила:

– Он всегда был странным… Одно слово – мент. Но такого и врагу злейшему не пожелаешь… – вспомнив, с кем разговаривает, спохватилась она. – Помнишь, Варя, как он лежал? Как скалился на нас мертвым ртом. И глаз еще этот его открытый… Как из ада глядел… Он мне всю ночь снился, будто гонится за мной, и в руке топор, и китель на нем, только весь как будто сверху в татуировках, синих таких, как у бандитов или рэперов или… как там они называются… в татуировках и в крови… Знаешь, что он кричал?

– Что? – вздохнула и отвела глаза Самоварова.

– Что его убила моя Наташа! И что он придет за ней! – громким шепотом воскликнула Лариса и, всплеснув руками, закрыла лицо.

Варвара Сергеевна поблуждала взглядом по кухоньке и вдруг разглядела большой православный календарь, висевшей на стене у окна.

– Сходи в церковь. Поставь свечу за упокой его души.

– Что, поможет? – оторвав руки от лица, с надеждой и одновременно с недоверием спросила Лариса.

– Ему – не знаю, а тебе легче станет.

* * *

Справку об убитом Никитин прислал через пару часов – постоянное присутствие рядом маленького надоеды лишало Варвару Сергеевну возможности оперативно нарыть инфу на генерала в специальных приложениях самостоятельно, да и не все ресурсы она имела возможность задействовать.

Биография генерала не имела очевидных пятен.

За годы службы в МВД он даже не получил ни одного выговора, по крайней мере, в доступных для полковника Никитина архивах ничего «такого» не значилось.

Поляков родился и вырос в С-ре, в простой семье: отец – прапорщик, мать – швея.

В шестнадцать лет закончил школу, поступил в родном городе в университет и окончил его инженером с красным дипломом.

Отработав четыре года на местном заводе, уехал в Ленинград и пошел учиться в Академию МВД.

Вернулся в родной город через три с половиной года и устроился в систему, сначала на оперативную работу, а позже стал криминалистом.

Однако, получив кучу похвальных грамот и будучи в чине майора, зачем-то вдруг перевелся в миграционную службу города.

Через пару лет из зама стал начальником и получил внеочередное звание полковника.

В пятьдесят пять ему дали генерала. Проработав в новом звании меньше года, он неожиданно вышел на пенсию и переехал в Ленинградскую область, в поселение «Дубки», где и был прописан в последние годы жизни.

После ухода из системы покойный нигде официально не работал – ни ЧОПов, ни банков, ни консультационных услуг и прочих бизнесов, представляющих интерес для бдительных налоговиков.

Из недвижимости (вот ведь чудо-генерал!) – только скромный дом в «Дубках», и то купленный не генералом, а дочерью им с матерью на двоих, и машина – пятилетний джип «Форд».

По «черным спискам», в которые входили силовики, хотя бы по слухам замеченные в связях с организованной преступностью, он не проходил.

«Не человек, а герой агитационного советского фильма про светлый путь хорошего парня из колхоза!» – невесело усмехаясь, думала, читая справку, Самоварова.

Однако даже этой формальной гладкости было достаточно для того, чтобы вспыхнуло и разгорелось ее профессиональное любопытство: расцвет карьеры генерала пришелся на девяностые – нулевые.

Да и фраза, оброненная генеральской дочерью о том, «что она не верит системе», наталкивала на размышления.

Как бы дальше ни сложилось с нежданным заказом о частном расследовании, прежде всего Самоваровой надо было чем-то занять Жору, и не на часок-другой в день, а выработать с ним некий план на ближайшие несколько дней: общаться с чужим проблемным ребенком целый день и заниматься при этом расследованием не представлялось возможным.

Для начала она решила договориться через Ларису с Наташей, чтобы та ежедневно давала мальчишке уроки живописи.

– Давай придумаем распорядок дня, – за обедом, состоявшем из пиццы и нарезанного на скорую руку овощного салата, предложила она Жоре. – Ты должен не ходить за мной как хвост, а заняться чем-то полезным.

– Я всегда чем-то занят, – съев два куска пиццы, Жора недовольно ковырялся в тарелке с салатом. – Я всегда думаю, тем и занят! А помидоры невкусные. Мама берет только бакинские.

Варвара Сергеевна почувствовала, как вновь начинает закипать.

И дело было вовсе не в том, что она не сумела купить бакинские, которые тоже любила и которые, к счастью, могла себе позволить, а в том, что она, знавшая если не голод, то ценность куска хлеба, так и не смогла приучить себя спокойно смотреть, как кто-то рядом пренебрежительно ковыряется в еде.

– Ты не понял. У меня есть свои дела, а у тебя должен быть режим дня. Если тебе нравится Наташа, я попробую договориться, чтобы она давала тебе уроки живописи.

– С Наташей веселее, чем с тобой, но хуже, чем с мамой.

– Уж прости, что навязываю тебе свое общество! – не сдержалась Варвара Сергеевна.

Жора долго глядел на нее выжидающе, затем выдал:

– Наташа сказала, что того страшного человека, ну, нашего соседа, убил призрак.

– Что?! Кто тебе сказал, что его убили?

– Наташа, – стушевавшись от ее горящего взгляда, отвел глаза Жора.

– Ты это придумал только что! Наташа могла сказать, что ее сосед умер и мы, ее мать и я, ходили к нему в дом.

– Нет, я ей сказал, что ты ментовка. А Наташа сказала, что его точно грохнули, раз позвали тебя. И еще… она слышала утром, во сне, выстрел! – Угольные глазенки округлились и стали похожи на две черные монетки: мальчишка явно рассчитывал произвести на свою невольную няньку впечатление и не прогадал.

– Но почему она не рассказала об этом матери? Или полиции? Или мне?

– Потому что ее мать скажет то же, что и ты сейчас: что она это придумала! – глядя на нее с открытой неприязнью, выкрикнул Жора. – Вы, взрослые, часто детям врете, а нам говорите «не выдумывай».

После этой фразы случилось то, чего так боялась Самоварова: губы мальчика дрогнули и он, прижав свои крепко сжатые кулачки к разгоряченному личику, заплакал.

4

Агата проиграла даже по меркам катрана Швыдковского прилично – около сорока тысяч рублей.

Выпив залпом рюмку кальвадоса, простоявшую весь финал нетронутой, она встала и, опираясь, словно незрячая, о край стола, щелкнула замком сумочки.

Заметно подрагивающими руками отсчитала нужную сумму, не вытаскивая деньги из сумочки.

Поляков украдкой глядел на нее – какую-то оплывшую, на десять весен постаревшую, и вдруг почувствовал, что ему стало ее жаль.

Он почти не испытывал этого чувства уже много лет, и даже сверхэмоциональная Марта не могла задеть то, что давно уже было мертво.

Алексей Николаевич, покровитель этой наивной и наглой девицы, уехал полчаса назад, когда Агата уже серьезно проигрывала.

Да и какой он покровитель – обыкновенный подкаблучник, сорвавшийся домой сразу, как только после полуфинала вытащил из коробки мобильный и прочитал поток сообщений от жены.

Было очевидно с самого начала, что он, заурядность, хотел выпендриться перед товарищами – мол, такого здесь еще не было, а я привел девку, которая неплохо играет!

Как привел, так и бросил.

Агата эта действительно играла неплохо.

После сыгранного ею мизера карта, словно зарядившись негативной энергией мыслей Полякова, весь остаток вечера упорно ей не шла.

Хозяин катрана, берущий с игроков за членство по тридцать тысяч в месяц, а еще получавший с выигрыша каждого по десять процентов, гнусавя и раздражающе напевал себе под нос какую-то арию.

Оставшиеся на столе деньги (свою долю он, как обычно, после подсчета пули без всякого стеснения тут же вытащил из стопки и положил в карман брюк) Швыдсковский, еще раз внимательно изучив щедро исчерченный линиями и цифрами лист, раздал, согласно выигрышам, остальным.

Поляков выиграл меньше всех – всего двенадцать тысяч.

– Агата Дмитриевна, – перестав наконец петь, слащаво заверещал Швыдковский, – вам вызвать такси?

И тут Поляков сделал страшную глупость – предложил подвезти Агату, причем предложил не ей – Швыдковскому, а скорее всего – всегда сидевшему здесь в углу под проектором и не спускавшему с игроков глаз черту.

Его решение было продиктовано вовсе не офицерским, похороненным еще в С-ре (как в припадках злости выкрикивала интуитивная Марта) кодексом чести, а скорее нежеланием ехать к подвыпившей жене.

Поляков надеялся, что к тому моменту, когда он появится в доме, ее всегда ненатурально счастливые и устаревшие, как изношенные платья, подружки уедут, и она уже будет спать.

– Лучше вызвать такси, – поглядела на экран проектора Агата.

Вестерн с Грегори Пеком давно закончился, теперь в беззвучном режиме катран украшал эстетский «Завтрак у Тиффани» с Одри Хепберн.

– Что же вы отказываетесь от услуг генерала? – глядя на наручные часы, устало паясничал Швыдковский.

– Не хочу быть обузой.

– Собирайтесь! – Поляков подошел к рогатой вешалке, снял и подал Агате ее легкий светлый плащ. – У меня поздняя встреча с товарищем, нужно чем-то занять время, – соврал он и тут же возненавидел себя за то, что как будто перед кем-то оправдывался.

* * *

Она жила в городе, и в этот уже поздний субботний час пробок на дорогах почти не было.

Поляков, устав смотреть вперед, на длинном светофоре размял затекшую еще за долгой игрой шею и покосился на притихшую на пассажирском сиденье Агату.

Она сидела в неудобной позе – вжавшись вытянутой, как у балерины, спиной в сиденье и сложив крест-накрест руки на груди.

Юбка, выглядывавшая из-под наспех застегнутого на несколько верхних пуговиц плаща, чуть задралась, и Поляков в свете фар разглядел ее колени – худые и острые, утянутые черным капроном.

– Вы несчастливый человек, – зачем-то сказал Поляков и тут же понял, что совершил вторую за этот вечер глупость.

Агата посмотрела на него в упор – коротко и зло:

– С чего вы так решили? – Она отвернулась к окну, и он краем глаза разглядел ее ухо – слишком маленькое, слишком нежное, с воткнутой в мочку пусетой – вероятно, стекляшкой, под изумруд.

– Это очевидно. Вас никто особо не ждет.

– У вас что, все, кто не сидит сейчас на кухне с борщом в ожидании мужа и не вытирает сопли орущим детям, несчастны? – отвернув от окна голову и глядя вперед, на дорогу, скалилась она. – Будьте покойны – ваш патриархальный поезд давно ушел! Вы и вам подобные зануды‐домострои уже никому не интересны настолько, что это даже не обидно, это… Это просто смешно, вас слушать! – с неожиданно прорвавшейся ненавистью говорила она.

Поляков хорошо чувствовал: она едва себя сдерживает, чтобы не перейти на крик.

Он снова вспомнил Марту и почувствовал привычное – как из самой его глубины, откуда-то из желудка, из того крошечного места, где желудок вот уже много лет разъедала язва, начала подниматься волна глухой, безвыходной, ответной ненависти.

– Я и мне подобные, – криво усмехнулся он, – уж поверьте, не нуждаемся в оценках… – Он чуть было не добавил: «таких, как вы, наглых и глупых баб».

Светофор наконец зажегся зеленым.

Поляков с силой вдавил педаль газа.

– Вы думаете, я не видела, как вы весь вечер меня презирали? – словно заглянула в поток его мыслей Агата. – У таких рудиментов, как вы, женщины делятся на два типа: на мясо для удовлетворения похоти и обслугу, которая за харчи, недорогую кредитную машину и букетик чахлых роз по праздникам все еще готовы терпеть ваш тупизм, дремучесть взглядов и махровый эгоизм.

– Теперь уже на три типа, – продолжал усмехаться Поляков. – У меня есть дочь примерно вашего возраста. А вы, кстати, всегда так странно одеваетесь? – Он намеренно задержал взгляд на ретросумочке, лежавшей у нее на коленях. – Или вы до игры ходили на фотоссесию?

– Бедная женщина! – пропустила она его последний вопрос. – Наверняка вы заставили ее выйти замуж за какого-нибудь подобного вам пресного и толстокожего вояку или силовика.

– Вы что-то обо мне знаете?

Сердце его заколотилось сильнее, и он боялся одного – что чертова Агата услышит этот стук.

– Слава богу, нет. Но от вас за версту разит казармой и крематорием.

– Я православный, – пытаясь говорить обезличенным тоном, пожал плечами Поляков. – Так что планирую лечь в гроб. А насчет дочери вы ошиблись – она, в отличие от вас, наскребшей где-то деньги в иллюзорной надежде выиграть у серьезных игроков, далеко не бедна. Моя дочь начальник отдела в крупной госкорпорации. Ее белой зарплаты хватает на хорошую, и не в кредит, машину, – забалтывал он удары сердца.

Вытащив из сумочки айкос, Агата, даже не спросив разрешения, приоткрыла окно и закурила.

Какое-то время ехали молча.

– Зарабатываю немного, – глядя в окно, наконец прервала паузу девушка. – Так получилось, что я всего-навсего визажист, зато с высшим образованием, – болезненно поморщилась она. – А деньги на игру не наскребла, как вы выразились, а… накопила, с утра до ночи бегая по клиенткам.

Поляков ощутил секундную неловкость.

– Если деньги достаются нелегко, зачем ими рисковать?

– А зачем жить? – тут же поставила его в тупик простым вопросом Агата. – Ведь не только для того, чтобы подтирать детям сопли и копить на кредитную машину! Ну… или с утра до вечера просиживать юбку в офисе с кондиционером, зарабатывать и понимать, что жизнь проходит мимо.

– Кроме игры в карты с чужими циничными мужиками есть еще масса способов получить адреналин.

– Да-да. Теперь, вместо трех некогда знаменитых «ка» немецкой женщины – «Kinder, Kirche, Küche» – образовались три новых, бесполых и актуальных «эс» – спорт, самореализация и секс.

Последнее слово, вновь болезненно усмехнувшись, она подчеркнула особо.

– Именно, – выдавил из себя подобие улыбки Поляков. Вот уже три месяца, как он, из-за постоянных истерик и недомоганий Марты, не покупал себе проституток. – А мужа-то, я так понимаю, у вас нет!

– Почему же? Есть. И даже ребенок, представьте, есть.

Поляков не захотел развивать эту тему – какое ему, в конце концов, дело до личной жизни этой не первой свежести эмансипированной девицы?

В салоне едва слышно пела Пугачева забытую песню о трех счастливых днях.

Покрутив на панели черный кружок, он сменил радиостанцию, подумав о том, что в тот год, когда эта песня стала хитом, этой скандальной девки, возможно, еще не было на свете.

Попав на какой-то джаз, он чуть прибавил громкость.

Жила она в отдаленном от центра районе, в старой, сталинской постройки многоподъездной пятиэтажке с арочными, с лепниной, проходами.

Поляков, чертыхаясь про себя, с трудом припарковался на дорожке, с двух сторон которой жались впритирку друг к дружке брошенные на ночь жильцами дома машины.

Перед тем как проститься, Агата вдруг вся разом как-то вытянулась и подобралась, словно хотела не выйти, а, коснувшись ногами земли, вылететь вон.

– Увидимся у Швыдковского в следующую субботу, – приоткрыв дверцу, с вызовом сказала она.

А затем действительно не вышла – а, подобно пушинке, выпорхнула из его не новой, но не кредитной машины, подаренной дочерью на день рождения четыре года назад.

Он хотел поскорее тронуться, но совершил третью за этот вечер глупость – принялся глядеть в ее удаляющуюся тонкую и хрупкую и вместе с тем казавшуюся очень сильной из-за хорошей осанки спину.

А она, успев сделать несколько невесомых шагов по направлению к подъезду, остановилась и оглянулась.

Поймав сквозь стекло его взгляд, развернулась и полетела обратно.

Он зашарил взглядом по опустевшему сиденью в тщетной надежде отыскать, что же она могла забыть.

Распахнулась дверца, и в салон авто, успевшего пропитаться пудровыми духами, ворвался прохладный, пьянящий запах апреля.

– Если будет на то желание, договорим о жизни в ближайший четверг. Улица Гарибальди, дом N, после семи вечера.

Поляков неопределенно кивнул, спрятал голову в плечи и выжал педаль газа.

На ближайшем светофоре здоровенный парень в черной синтетической куртке и трениках, двигаясь по пешеходному переходу, тащил под локоть упиравшуюся худенькую низкорослую девчушку. Девчушка пыталась укусить парня за плечо, он же, глядя перед собой, уворачивался, а как только они пересекли проезжую часть, остановился и дал ей, наотмашь, затрещину.

«И ничего-то в Средневековье не меняется», – отозвалось в голове Полякова тягучим голосом Марты.

Рука потянулась к черному кружку на панели и начала его машинально, по часовой стрелке, вращать.

– «Бог просто устал нас любить…» [4]4
  Из песни «Бог устал нас любить» (исп. гр. «Сплин»; сл. и муз. Александра Васильева).


[Закрыть] – ответил на незаданный вопрос голосом Васильева пустынный, слегка подернутый туманом, раскинувшийся перед ним проспект.

Отдаляясь от дома Агаты, дома, так похожего на тот, где он прожил в С-ре первые несколько лет с женой – с низкими окнами первых этажей, одним своим видом отчего-то напоминавших ему присевших майской ночью в кустиках счастливых пьяненьких девчонок; дома с высокими потолками и слишком узкими коридорами, плотно заставленными мебелью бережливыми людьми и узкими же длинными сортирами; дома с загаженными и прокуренными лестничными пролетами, а еще – с шептавшими о чем-то тополями и липами, немыми свидетелями настоящей, неведомой безупречным инстаграмовым людям, страсти.

Разогнавшись на пустом проспекте, он ощутил сквозняк – покурив, мерзавка не удосужилась закрыть окно.

Трепля за душу, холодный апрельский ветерок выплевывал в засыпающий город иллюзию счастья.

Всю оставшуюся дорогу до дома он ощущал одну только глубочайшую, высасывавшую его до донышка тоску.

5

– Я получила необходимую информацию и приняла решение. Готова с вами сотрудничать, – после долгих уговоров заняв Жору чтением «Трех толстяков», обнаруженных в одном из чуланов, говорила Самоварова. – Но есть условия.

– Я вас слушаю, – голос Надежды Романовны был спокоен и полон прежней уверенности.

А ведь эта женщина меньше чем месяц назад осиротела. Правда, что-то, помимо ее навязчивого желания выяснить «правду про отца», подсказывало: за панцирем спокойствия бушуют нешуточные страсти.

– Мне нужно осмотреть дом. Помимо этого, неплохо было бы получить, разумеется с вашего письменного согласия, доступ к бумагам и документам. У отца был компьютер?

– Компьютеров в доме не было: принципиальная позиция отца. Планшет был только у матери. Отец пользовался старым смартфоном, но его забрали следователи.

– А планшет вашей матери они тоже забрали?

– Нет, я увезла его в день ее похорон.

– Зачем?

– Считайте, на память.

– Вы что-нибудь в нем искали? Удаляли?

– Нет, я даже его не открывала. Не было времени.

– Вы сейчас в городе?

– Да, но приеду в поселок сразу, как закончу дела на работе. Я отменила командировки на ближайшее время, так что, считайте, я в вашем распоряжении, конечно, в вечерние часы. Отпуск я взять не смогу, сдаю важный проект.

– Понимаю… – едва сдержалась, чтобы не выругаться, Самоварова. – Думаю, вам не сложно будет составить самый простой договор об оказании консультационных услуг, – не испытывая особого доверия к генеральской дочери, решила обезопасить себя Варвара Сергеевна. – Само собой, от меня расписка о полученных средствах.

– Как вам угодно. Ваши отношения с налоговой меня не касаются.

На мобильном высветился второй звонок – это пробивался доктор.

Договорившись с «генералкой» о встрече в семь вечера, Самоварова переключилась на долгожданный входящий.

– Как там ваши дела? – бодро и, как ей показалось, неискренне начал Валера. – Ты обдумала мое предложение насчет мальчика?

– Какое предложение? – делано удивилась Варвара Сергеевна.

– По поводу визита в наш центр, – искусственно спокойным тоном пояснил доктор, словно разговаривал не с ней, а с ребенком Жориного возраста.

– Нет.

– Не понимаю, разве так сложно позвонить его матери и объяснить, что ее ребенок интересен науке? Почему ты так уверена, что она будет против?

– Я еще вчера сказала: это исключено.

– Варя, ты что-то темнишь.

– Глупости! – перешла в наступление Самоварова. – Его мать оказалась в непростом положении, и мне бы не хотелось беспокоить ее неуместными вопросами. Для нее он просто ребенок, ее сын. Лично мне бы не понравилось, если бы кому-то взбрело в голову изучать нашу Лину под микроскопом.

– Когда он появился в нашей квартире, ты, помнится, сказала мне, что у его матери проблемы со здоровьем. А теперь, оказывается, она «в непростом положении». Все ясно. Очередная тайна века.

– Никаких особых тайн.

– Варя, я тебя знаю… Ты всегда за любую авантюру! А здесь ты сразу забор из колючей проволоки возводишь. Почему? Приехать в центр с ребенком с разрешения его матери – это о-о-чень сложно! Его матери нельзя позвонить? Для начала с ним просто побеседует детский психолог, и до появления его матери вместе с ним в центре никто ничего делать не станет. Завтра пятница, я готов с утра прислать за вами рабочую машину, а потом мы вместе могли бы вернуться на дачу.

– Это не сложно. Это просто невозможно.

– Но мне его мать – я ее вспомнил, на кой-то черт ты пригласила ее однажды к нам на Новый год – показалась хоть и закрытой, но очаровательной и любопытной женщиной, – не отступал Валера.

Самоварова, давя в себе гневливое изумление, молчала.

Вот так живешь с человеком, делишь с ним хлеб, постель, нехитрые радости, имеешь общие интересы, и тут хлоп – вторгшееся извне вмешательство в размеренную жизнь раскидывает вас по разным берегам.

Подвыпивший в ту ночь психиатр с огромным опытом работы не догадался, что за праздничным столом напротив него сидела самая настоящая психопатка.

– Валера… Жора просто ребенок. В наш век большинство детей удивительно развиты. Я с ним здесь уже два дня, и поверь, он немногим отличается от нашей Лины. Ничего сверхъестественного в этом мальчике нет! – не переставая удивляться эмоциональной скупости доктора (нет бы просто спросить: «Как настроение, любимая?!») чеканила слова Самоварова.

– Ладно, я понял, – разочарованно протянул он.

– Во сколько тебя ждать? У меня здесь, ты не поверишь, – натужно хохотнула она, – образовалась кое-какая работа, около семи нужно будет отойти и… Ты мог бы, уж коли мальчик тебе так интересен, провести с ним время.

– Не уверен, что приеду сегодня, – теперь уже сухо, в тон ей, отвечал доктор. – Работы много. Постараюсь быть завтра не позже обеда. Воспользуюсь служебной машиной, так что пиши, что купить на рынке.

– Договорились.

* * *

Идею с уроками рисования Лариса охотно поддержала, правда замялась насчет оплаты.

Самоварова, испытывая встречное смущение, принялась убеждать соседку, что занятия послужат хорошим стартом для потенциального заработка Наташи.

Предложив Ларисе обсудить стоимость услуг с самой Наташей, Варвара Сергеевна договорилась привести Жору в седьмом часу.

– Давай за кофейком и обсудим! – обрадовалась было Лариса, но, вспомнив главное событие прошедших дней, зашептала в трубку: – Ничего там не слышно про генерала? Тебе ваши больше не звонили?

Варвара Сергеевна решилась под большим секретом сообщить, что получила от дочери генерала заказ на частное расследование.

Это позволило бы энергичной соседке почувствовать себя сопричастной, а также (в отсутствие других вариантов) присматривать, по необходимости, за Жорой.

Что поделаешь, жизнь устроена так, что в любой человеческой коммуникации всегда присутствует если не прямая корысть, то стремление удовлетворить другие заложенные в человеке качества: желание потешить тщеславие (его часто выдают за желание помочь ближнему) или желание помочь ради того, чтобы быть нужным.

* * *

В местном магазинчике они купили шоколадных конфет, а выйдя из магазина, поругались из-за очередной Жориной выходки.

Лариса поливала цветы под звуки ревущей из окна электронной музыки.

Завидев Самоварову и Жору, отставила в сторону здоровенную лейку.

– Пришли? Вот молодцы! Щей горяченьких не хотите?

– Не-а, – мотнул головой Жора и поморщился так, что Самоваровой стало неловко.

– С удовольствием! – кивнула она Ларисе. – Жора любит только сосиски, пиццу и сладкое, а я… я бы съела полтарелки.

Войдя в дом, Жора, прижав к груди коробку с конфетами, сразу побежал в комнату Наташи, а Варвара Сергеевна обреченно поплелась на кухню есть чужие щи.

– Варь, ну не томи, – ловко орудуя половником, щебетала Лариса. – Какие новости о покойнике? Опять он мне снился, нехорошо так: стоял один посреди площади с торговыми рядами, как у нас в Шушинке, и был совершенно голый.

– Лариса, дорогая! – сев на табурет, вздохнула Варвара Сергеевна. – Дело такое, что со снами придется проститься. Сны – это работа подсознания, ты просто напугана… Ты впечатлительный и внимательный к деталям человек. А мне как раз нужен такой, как ты, помощник. Дочь Полякова хочет, чтобы я взялась за частное расследование – не убийства, но последнего периода жизни ее отца… Без тебя мне сложно будет справиться.

Глаза Ласкиной, округлившись, заблестели.

– Ой! Я почему-то так и подумала, что тебя привлекут к расследованию. Ты такая… такая крутая!

Самоварова смущенно улыбнулась:

– Не преувеличивай. Расследовать убийство как таковое я не имею права, этим должны заниматься официалы, но дочь хочет получить максимальную информацию о жизни покойного. К сожалению, подобное бывает не так уж редко: когда пропадают или погибают люди, близкие начинают интересоваться ими задним числом. Лариса, наш разговор должен остаться между нами, даже Наташа не должна об этом знать. Это вопрос профессиональной этики, понимаешь?

– Как не понять, – застыв с половником, с которого свешивались ошметки переваренной капусты, кивнула Ласкина. – Само собо-ой… Здесь все вокруг такие сплетники, ты больше никому не рассказывай! – возбужденно шепнула соседка.

Щи оказались вкусными – сваренные на телячьей косточке, щедро присыпанные первой летней зеленью да с мелко порубленным чесночком!

Растроганная доверием Варвары Сергеевны, предвкушая теплую дружбу, Лариса достала под щи из холодильника запотевшую, с наполовину ободранной этикеткой бутылку водочной настойки.

– Давай по полрюмочки! – хлопоча у стола, тарахтела она.

В итоге за «ниочемным» разговором о сложностях нынешней жизни Самоваровой пришлось выпить целых три «полрюмочки».

В голове растеклась приятная слабость, позволившая немного отпустить напряжение последних дней.

– Расскажи еще про Поляковых, – попросила Варвара Сергеевна, когда Лариса, отнеся детям чай и бутерброды, вернулась на кухню с подносом.

– Знаешь, сегодня, проснувшись, я подумала, что преувеличила, когда говорила, будто у них постоянно были попойки. Не так уж часто, скорее по праздникам или, как у многих здесь, – по субботам. Во мне говорила зависть… Не к Полякову, конечно, а к Марте, к ее насыщенной жизни, которая могла быть и у меня, если бы все сложилось иначе. Раздражала она простых людей, понимаешь? Выбешивала своей неутомимой кипучей энергией. Ковид, не ковид – все ей было нипочем. Даже в самый лихой, первый год, когда все ходили по улицам исключительно в масках и антисептиком пакеты с едой поливали, она уже в мае устроила пикник. Все сидят, трясутся по своим норам, а у нее – музыка и гости.

– А кто у них бывал в гостях, не знаешь?

– Понятия не имею. В основном какие-то женщины. Подружки ее, может, коллеги по работе. Но были и мужчины. Судя по машинам, – обычные люди, не богачи. Пару раз я кого-то даже видела – люди как люди.

– А возраст?

– За пятьдесят и моложе.

– А дочь?

– Я видела ее лишь пару раз, да и то когда она садилась в свою наполированную машину. Вроде «вольво», и ездит она с водителем.

– А когда Марту хоронили? Поминки здесь были, не знаешь?

– Мы с Наташей в тот день в город на плановый осмотр ездили. Валентина из желтого дома говорила, тихо у них все дни было… Странные они все же были люди, – крутя в руке стопку, вздыхала Лариса. – Он часто кричал и на помощника, и на нее. Я, бывало, мимо проходила, слышала… Недобрый он был, недобрый…

– После похорон Поляков отсюда не уезжал?

– Сначала не видно его было совсем, но машина у ворот стояла. И Ваник старый туда-сюда по участку – с участка шастал, как обычно, прибирался. А вскоре наш генерал начал чудить: выходил за калитку и шлялся по проселочной дороге, уходил в лес. Он был не агрессивен, головой кивал – здоровался, ни к кому не приставал, вроде бы даже пьян не был. Валентина сказала, у него тяжелая депрессия в связи с утратой жены. Оно-то понятно, вот только зачем было по поселку шататься и людей своим видом смущать?

– Сама встречала его?

– Пару раз.

– Жалела?

– Честно? – Допив залпом из рюмки остатки настойки, Лариса по-простецки промокнула обшлагом рубахи рот. – Нет… И хотела бы по-христиански пожалеть, да не получалось, – призналась она. – Он вроде и кивал всегда при встрече, иногда даже пытался шутить, но чем-то отталкивал от себя, точно в нем зло какое жило. После смерти Марты он стал как безумный… И врачей не вызовешь – человек же никому ничего плохого не делал, а медицине нашей давно уже дела нет ни до чего, кроме ковида. Наташку вот с трудом принимают – она у меня не привитая, ей нельзя, так задолбались мы эти тесты сдавать! – захмелев, перескочила на личное Лариса. – Бесплатный три дня готовится! А нужный специалист на месяц вперед расписан. Приходится из своего кошелька за тест платить… И большая часть лекарств – за деньги! Хорошо, что сейчас есть фонды для таких, как мы. Мир не без добрых людей.

Она вдруг оборвала свою тираду и, вспомнив о чем-то, машинально схватила со стола мобильный.

Глядя на то, с каким благодарным удивлением она открыла приложение Сбербанка и что-то в нем перепроверила, Варвара Сергеевна поняла: «генералка» перевела ей деньги.

* * *

Пес сидел у забора на том же месте.

Жора, на ходу рассматривавший свои новые творенья, заметил его не сразу.

Когда уже почти дошли до калитки, пес, продолжавший с выжидающим видом сидеть, издал громкий и дерзкий рык.

Подскочив к калитке, мальчик схватился за ручку, рисунки выпали из рук и рассыпались. Стремглав забежав на участок, он кинулся прямиком в дом.

Самоварова собрала рисунки. Преодолевая мурашковое, инстинктивное чувство страха, помноженного на Жорину истеричную реакцию, повернулась к животному.

– Ты, парень, что здесь забыл? – Она старалась говорить спокойно и дружелюбно. – Есть хочешь?

Пес сидел и не мигая глядел на нее раскосыми, темными и необычайно красивыми глазами.

– Понимаешь, какая история, – продолжала Варвара Сергеевна, – мой гость тебя боится. Он еще маленький, и я не могу ему вот так сразу объяснить, что бояться тебя не следует… Я могу принести тебе еду, но только при условии, что ты перестанешь пугать нас своим рычаньем.

Внимая ее словам и не сводя с нее глаз, пес продолжал спокойно сидеть на месте.

– Я сейчас…

Она нарочито медленно, демонстрируя псу спокойствие, открыла калитку и зашла на участок.

Схватив из холодильника пару сосисок, вернулась к собаке.

– Иди ко мне, – присела на корточки и оторвала от сосиски кусочек. Положила ее на открытую ладонь, понимая, что поступает сейчас не совсем правильно по отношению к Жоре: риск того, что пес теперь не отвяжется от их дома, возрастал в разы.