Текст книги "Собачий рай"

Пес медленно, с достоинством подошел.

Обнюхав кусок сосиски, неторопливо захватил ее широким и влажным языком и отошел.

– Давай-ка мы с тобой вот как договоримся. – Самоварова оторвала от сосиски новый кусок. – Если ты потерялся, я буду тебя подкармливать. Только не пугай моего гостя. Не рычи и вообще – будь паинькой.

Пес внимательно ее выслушал, потом вернулся за новой порцией и, уже не отходя, постепенно заглотил все, что у нее было.

Когда он доел, Варвара Сергеевна, едва касаясь рукой жесткой рыжей шерсти, потрепала его по загривку:

– Ты хороший, умный мальчик. Помни наш уговор: жди меня здесь, – указала она на кусты разросшегося у забора барбариса, – и больше не рычи.

Потом встала, прошла к калитке и обернулась:

– До завтра, дорогой. Только не бегай по трассе, это опасно.

* * *

Жора сидел на полу и разглядывал вчерашние рисунки.

– Возьми, – Самоварова протянула ему собранные у калитки и слегка испачканные новые. – Давай посмотрим, что ты нарисовал сегодня.

Огромная, во весь лист, кошка была уже более-менее похожа на настоящую – ощущалась рука Наташи. Кошка лежала на подстилке, на шее у нее был красный бант.

На втором рисунке – сирень с натуры, на сей раз похожая на мимозу.

Варвара Сергеевна обратила внимание на некий предмет вроде пистолета, нарисованный рядом с корявой вазой.

«Неужели Наташа опять обсуждала с ним тему убийства?!»

– Что за странный выбор? – показала она на предмет.

– Почему странный? Это пистолет майора Черкасова!

– Ясно. Прогресс на лицо, но, мне кажется, было бы лучше обойтись без оружия.

– Это еще почему? – нахохлился Жора.

– Оружие несет смерть.

Тема смерти отослала сознание мальчика к вчерашнему разговору о собаке.

– Я не хотел бы убивать этого пса. Но я хочу быть сильным, если он нападет. У меня должна быть защита. А оружие – это защита.

– Не всегда, – словно идя по шаткому мосту, тщательно подбирала слова Самоварова. – Оружие часто демонстрирует слабость.

– Но Черкасов – не слабый! – возмутился Жора. – Его любили целых три женщины, хоть он и некрасивый, и немолодой. Они любили его потому, что он… всегда с оружием!

– Это не так, – взяв из его рук рисунок и отложив его в сторону, мягко сказала Варвара Сергеевна. – Они любили его потому… потому что он любил их.

– Что, сразу трех любил? Так не бывает. Любить можно только одного, – вновь поразил ее мальчик своими недетскими умозаключениями.

– Бывает. Если поделить жизнь на условные периоды.

– Как на серии в сериале?

– Например.

– А зачем вообще любить чужих? – не отставал Жора.

– Потому что мы, каждый из нас, – часть целого. Надо стараться любить все, что тебя окружает. Только так можно избавиться от страха.

– Я не понимаю, – пристально глядел на нее мальчик, – как можно любить то, что ты вчера сама же назвала плохими словами? Ну… ты сказала, что, если записывать плохие слова, будешь жить плохо.

Окончательно поставленную в тупик Варвару Сергеевну выручил мобильный, разразившийся громким звонком.

Это был полковник Никитин.

– Привет, дорогая! – окутал ее дерзкий, с едва слышной хрипотцой, бас.

– Собери, пожалуйста, все свои рисунки в папку. У меня конфиденциальный разговор, – сказала она мальчику и вышла из комнаты.

Полковник неожиданно захотел встретиться.

Узнав, что она безвылазно на даче с ребенком, а доктор находится в городе, тут же предложил заехать через пару часов на чай и лично переговорить про убитого генерала.

Испытывая некоторую неловкость оттого, что «бывший» (двадцать с лишним лет подряд она была не только подчиненной Никитина, но и его любовницей) приедет в дом «нынешнего», Варвара Сергеевна все же дала добро – в конце концов, дело касалось работы.

Сварганив на скорую руку рагу с прибывшей в заказе телятиной, Варвара Сергеевна накрыла стол на террасе.

– Сегодня ко мне приедет один мой хороший знакомый. Нам надо поговорить. Прошу тебя, найди себе на это время занятие – продолжи читать «Три толстяка», или я могу дать тебе на время свой ноут и вместе с тобой подыскать в приложении какой-нибудь хороший, подходящий тебе по возрасту фильм.

Жора, не пообедав толком у говорливой соседки, забавно дуя сложенными в трубочку губами, с жадностью поедал горячее рагу.

– Готов смотреть новый сезон про Черкасова. Наташа загуглила, он уже вышел.

– А Наташа тоже смотрит этот сериал?

– Не, – помотал головой Жора, – Наташа все больше на «Нетфликсе» сериалы корейские смотрит, но там, говорит, жесткач. А дома «Нетфликс» только мама может смотреть, туда без пароля не попасть.

«Твоя мамаша способна жесткач почище «Нетфликса» людям устроить!»

Думая о Регине, Варвара Сергеевна натужно улыбнулась:

– Хорошо. Я загуглю, что там вышло про Черкасова, и после примем решение. Договорились?

– А этот твой хороший знакомый, он кто? – любопытствовал Жора.

– Чем-то похож на Черкасова, – старательно подавляя особенную улыбку, которая все еще иногда возникала у нее на губах при воспоминании о Никитине, ответила Варвара Сергеевна.

– Можно хоть краем глаза на него посмотреть? – искрились черные глазенки. – А потом, обещаю, буду при деле!

– Только краем глаза. И после того, как примешь душ, почистишь зубы и сам разберешь себе постель.

* * *

Никитин приехал с букетом пионов, купленных у уличных торговок на дороге: цветы были схвачены резинкой и завернуты в видавший виды целлофан.

Тем не менее этот жест несказанно растрогал – цветы Сергей дарил ей крайне редко, по пальцам одной руки пересчитать.

Еще он привез торт – словно по заказу Жоры, шоколадный, только не на соевой муке, а обычный хороший торт из городской кондитерской.

Прижав к себе Варвару Сергеевну у калитки и крепко поцеловав в макушку (это право он надежно оставил за собой), Никитин тут же загромыхал на весь участок басом:

– Ну что ты, дачница? От кого на сей раз сбежала?

За последние годы она еще никогда не была так рада видеть Сергея, как в эти минуты.

Пока шли в дом по дорожке, коротко рассказала ему о необычном мальчике и о том, как непросто дается общение с ним.

Не задавая лишних вопросов, полковник ласково рассмеялся:

– Никогда не думал, что ты станешь хорошей бабушкой… – и тут же, бросив на нее короткий лукавый взгляд, осекся. – В смысле будешь хорошо исполнять эту роль. Ну какая ты бабка? Ты – Лиса Патрикеевна без возраста.

– Я обещала вас познакомить. – Искоса любуясь тщательно выбритым грубоватым подбородком полковника, она старалась скрыть свою чрезмерно радостную улыбку.

Ох, кабы была у человека возможность проживать параллельно две жизни!

Одна бы у нее прошла с Сережей – когда утихли бы былые страсти глупых, по полгода, личных и рабочих ссор и бурных примирений и он нашел бы в себе силы развестись с женой, шли бы они вот так, как сейчас, по мощеной дорожке какой-нибудь тихой дачи. Иногда вспоминали бы совместно пережитое, лихое и страшное, уже не столь тяжелое, как воспринималось когда-то. Радовались бы шоколадному торту, ленивому послеобеденному, о прочитанных книгах, разговору, вечерним прогулкам по лесу и многим другим утерянным в настоящей реальности мелочам, из которых и плетет свое кружево жизнь, когда можно ею дышать, а не изучать по чужим постам в интернете.

По субботам, дождавшись за нехитро накрытым столом все еще молодых в архивах памяти Мишек и Пашек, давно ставших в казенных кабинетах Михал Палычами и Пал Санычами, расписывали бы пульку на четверых.

А другая жизнь протекала бы здесь, с доктором.

С милыми утренними перебранками за завтраком, остротами на грани, спорами с заумными терминами из психологии и тотчас – словами негромкой любви, со скандинавской ходьбой, витаминами и манометром, с полусладким красным в плетеном кресле и менуэтом Баха в переносной колонке.

В эти долгие годы ей порой в самом деле казалось, что она проживает с Сережей параллельную, невысказанную жизнь.

Она не просто додумывала ее, она буквально видела картинки этих условно находящихся по феномену Канта в «прошлом» событий. В такие моменты она и начинала «подвисать».

Но желание идти вперед по дороге, а не буксовать, кутаясь в шлейф пленительных фрагментов несбывшегося, быстро прогоняло эту химеру, не давая ей возможности целиком захватить сознание.

Вот и сейчас, когда развязывала красную ленточку на торте, ее сковало сладостное ощущение, что все это уже было, а может быть, есть и сейчас, точно ленточка телепортировалась, чтобы подсказать: не верь разуму, все относительно – и время, и пространство.

«Это из-за Аньки… взбаламутила воду. Была бы здесь вместе с Линой, заваливала бы своими проблемами и делами, в моей голове бы не роились бесплодные мысли…»

– И где же твой маленький гость? – Полковник, не решаясь сесть без приглашения, стоял, облокотившись о перила террасы.

– Не поверишь, он смотрит сериал про майора Черкасова.

– А кто это? – удивился Никитин.

Сериалы полковник не смотрел, отдавая предпочтение новостям и историческим книгам.

– Герой одного популярного народного сериала. Чем-то похож на тебя.

Никитин смутился:

– Да брось ты… Какой я герой…

– А разве мы не герои? – загадочно улыбнулась она.

– Какие мы герои?.. Мы выполняли свой долг, а теперь пытаемся не унывать да еще подработать, копаясь в чужом грязном белье, – шутливым тоном, под которым люди часто скрывают усталое разочарование, ответил он. – Сначала о деле или с твоим новым другом познакомишь?

– Лучше, пока друг занят, сразу о деле. Он специфический мальчик, с одной стороны, заметно опережает свое физическое развитие, а с другой – у него серьезные фобии.

– Например? – Никитин достал из кармана пачку сигарет и знакомым жестом щелкнул по ней снизу. Варвара Сергеевна с сожалением смотрела на сигарету в его руке с обручальным кольцом на безымянном пальце.

Уже много лет ее старинный друг имел проблемы с сердцем, и в который раз, то и дело на несколько месяцев бросая, он так и не смог победить вредную привычку.

– Он боится спать один и панически боится собак.

– Так ты убей сразу двух зайцев, – размяв сигарету в пальцах и неожиданно убрав ее обратно в пачку, предложил полковник. – Рассказывай ему на ночь сказки. Например, про собак.

– Неплохая идея, – задумалась Варвара Сергеевна, вспомнив жалобы Жоры на то, что Регина не рассказывает ему сказки. – Только с темнотой не поможет. Он до сих пор спит в одной комнате с матерью.

– Так ты его отучи, мать только спасибо скажет. Сказка вызовет, с одной стороны, интерес и поможет справиться со страхами, с другой – увлеченный новой информацией, он скорее уснет.

– Но я не умею, Сережа, рассказывать сказки… Аньке я их читала. А Лине, я надеюсь, их читает Анька. Жора давно уже читает и даже пишет сам.

– Ты придумай сказку, Варя, – лаская ее своими серо-голубыми, спрятавшимися под набрякшими веками глазами, не отступал полковник. – Уж кому, как не тебе, неисправимой фантазерке и бунтовщице, рассказывать сказки!

– Давай к делу! – чувствуя, как от его взгляда что-то вдруг без спроса зашевелилось и расправилось внутри, взяла быка за рога Самоварова. – И ты… ты присядь, – поспешно усаживаясь в кресло доктора, указала она Сергею на свое.

– Короче, – едва уместив крупное тело в небольшом плетеном кресле, заухал он, – профиль его, как ты понимаешь, закрыт – только общая инфа. Пришлось у коллег из смежного ведомства запрашивать. И тоже не особо помогли… Слишком гладкая у твоего генерала биография.

– Заметила.

– В девяносто седьмом, еще в С-ре, как следователь криминальной милиции он проходил по одному громкому и мутноватому делу. В те годы, как ты помнишь, в отсутствие кадров, особенно в провинции, следаки частенько выполняли работу оперов. Поляков, дежуривший в ту ночь, по звонку стукача выехал на место преступления. В своем доме был застрелен Алик Радищев, законник, державший под собой чуть не весь город. Рядом с бандитом лежала голая прокурорша.

– Любовница? – оживилась Варвара Сергеевна.

– Варь, тебе самой, что ли, пять лет? Если что-то выглядит, как утка, крякает, как утка, это утка и есть.

Самоварова уже слышала эту шутку раз сто, но все равно улыбнулась.

– Обнаружив трупы, наш майор, как и положено, вызвал оперативную группу. Любовников расстреляли автоматной очередью в упор… Вскоре после этого Поляков, доблестный, честный милиционер, работавший не покладая рук, почему-то перевелся в миграционную службу.

– И к чему ты клонишь? – задумалась Варвара Сергеевна. – Думаешь, это он их, выполняя чей-то заказ?

– Нет, не думаю. В своем рапорте он подробно объяснил, что ему позвонил стукач, а остальные в это время работали по другим объектам. Расписал все по минутам: звонок, выезд, как обнаружил трупы, как вызвал группу.

– Ой, Сережа… Ты сам меня учил писать рапорты! – отмахнулась она. – Он мог видеть убийцу, его мог кто-то припугнуть или подкупить.

– Прямо растешь на глазах! – беззлобно поддел Никитин.

– С другой стороны, хладнокровный приспособленец, связавшийся с криминалом, давно бы лежал в земле, сел или… стал уважаемым человеком. А наш-то как был, так и на старости лет остался фактически без штанов. Машина и, отчасти, дом в этом поселке куплены на деньги его дочери, квартира в С-ре, единственное с женой совместное добро, была продана для покупки этого дома. К тому же с тех пор прошла хренова туча лет. Если его кто-то хотел убрать из-за того дела, давно бы убрали.

– Я проверил: все в той или иной степени значимые, кто входил в те времена в группировку Радищева и конкурирующую, давно в могиле либо уехали из страны.

– Но кого-то же по этому делу осудили?

– Не успели. Задержали двоих или троих. Один из них повесился, или ему помогли это сделать в СИЗО. Остальных либо за деньги, либо за недоказанностью отпустили. Дело быстро ушло в прокуратуру, а там у них в те годы царил полный бардак, начальство постоянно менялось, уж и крайних захочешь – не найдешь.

– По вскрытию сможешь помочь? Алкоголь, наркотики?

– Не быстро. Сейчас у наших с неразглашением очень строго.

– Сейчас у наших со всем строго. И это к лучшему.

Жора дичился полковника существенно меньше, чем днями раньше доктора.

Когда он поедал торт, Варвара Сергеевна ощущала, что мальчик, в своем сознании совместивший Сергея с образом Черкасова, испытывает жгучее любопытство.

Доев торт, Жора, перебив старших, выпалил про свой ежедневник с новыми словами, и Никитин тотчас попросил его показать.

– Ручка с собой? Записывай, – озорно поглядывая из-под набрякших век, заинтриговывал Никитин, – сепарация.

Варвара Сергеевна заерзала в кресле – уж про сепарацию брошеному матерью ребенку можно было не говорить. Она укоризненно поглядела на Сергея, но тот сосредоточил все внимание на мальчике.

– Се-па-ра-ция – это осознанное или неосознанное отделение, – глядя, как мальчик ловко орудует ручкой, продолжал Никитин.

– Кого?

– Кого угодно. Начнем с простого. Что такое личность, понимаешь?

– Конечно! – блеснули черные глазенки. – Это все мы! – Он оторвался от блокнота и ткнул маленьким пальчиком сначала в сторону Варвары Сергеевны, затем в себя, потом в полковника. – Личности!

– Совершенно верно, мой друг! Мы сейчас сидим здесь все вместе, довольные шоколадным тортом, чудным вечером и нашей компанией, но личности при этом у нас разные. Каждый имеет свое неповторимое прошлое, свои особенности, интересы, страхи, надежды и планы на жизнь. И когда личность осознает свою особость, она становится намного сильнее. Это, знаешь, как могучее дерево в лесу: оно растет вместе со всеми, но при этом само по себе.

– Угу… – от умственного напряжения мальчик смешно пучил газа. Почесав за ухом ручкой, он выдал: – Дереву лучше расти, где больше солнца и куда падают с неба дожди. Солнце и дожди тоже живые.

– Верно. И дереву всегда лучше быть в коллективе, среди себе подобных, но иметь свой внутренний стержень. А начинать надо с мелочей.

– Начать надо с правил, – не выдержала Самоварова.

– Правила я знаю, – с оттенком превосходства поглядел на нее мальчик. – Не со-ать пальцы в розетки, не высоца из окна, не открыать дверь чужим, не говорить с чужими, не гуглить в интернете и всегда доетать суп, – прогладывая от волнения буквы, кривлялся он.

– Отлично! – сложив пальцы в кулак, вытянул наверх большой палец Никитин. – А также не бояться спать одному, не ныть по пустякам, уважать мнение старших и не обижать слабых. Любить живое и животных и… – остановился полковник и поглядел на Самоварову.

– Уметь хорошо рисовать! – не уловив намека, выкрикнул Жора.

– Давайте мы на этой ноте и закончим наш семинар. – Встав со стула, Варвара Сергеевна подошла к мальчику и впервые за эти дни приобняла его ласково за плечи. – Тщательно чистить зубы и умываться перед сном тоже входит в правила. Можешь это не записывать.

Простившись с полковником, Варвара Сергеевна, поджидая, пока из ванной выйдет Жора, стояла у окна и прислушивалась к шороху шин удалявшегося от дома старенького, «неубиваемого», как называл его полковник, джипа.

Преодолев крутой, утыканный корягами выезд из поселка, джип вскоре разгонится на шоссе и принесет своего ездока к дому, где вот уже шесть лет на иммуноподавляющих препаратах влачит существование женщина, образ которой прежде то терзал ее совесть, то вызывал негодование и боль. Теперь осталось только сочувствие…

Насколько оно было искренним? Копаться в этом Варвара Сергеевна не желала.

Отгоняя от себя лишнее, лежавшее на дне темной реки, она стала думать о том, с чего бы ей начать свою сказку.

6

Образ Агаты прицепился к его сознанию, как ненасытный клещ, и незаметно заполнил собой спасительную пустоту.

О чем бы ни думал Поляков – о Марте, о привычных делах по дому, о дочери, которая давно не звонит, или о своей любимой игрушке – тайнике в подвале, любая, даже самая простая, житейская мысль незримой ниточкой приводила его к этой эксцентричной глуповатой девице.

Ему было интересно знать о ней все, и вместе с тем он ничего не хотел о ней знать.

Добудь он необходимые факты (а это был вопрос пары звонков), это могло разрушить то хрупкое, тревожное и сладостное, что он боялся близко подпустить и чего так истово не желал лишиться.

С того самого вечера с кальвадосом и пустым проспектом он каждую минуту проживал, словно на качелях: приземляясь, он видел Агату такой, какой ее, должно быть, видел любой другой мужчина, – еще как будто очень молодой, густо накрашенной, глуповато нахальной и циничной и, в общем, неопасной женщиной нового времени.

Но потом качели взлетали вверх – в весеннее, вечное небо…

Глядя на Марту, протрезвевшую лишь к полудню воскресенья и мучившуюся мигренью, от ощущал то привычное раздражение от ее жалоб и болтовни, то необычайный восторг – какая внезапная удача, что эта энергичная женщина днями напролет занята лишь своими проблемами: коллегами, подружками, нарядами и кучей пустых безделиц!

К вечеру среды он уже твердо знал, что в четверг не поедет в город, и даже договорился с Ваником, когда приедет машина дров, вместе проверять на сухость и укладывать поленья на предварительно сколоченные ими по осени стеллажи за баней.

Когда утром четверга Марта уезжала в город на работу, он пообещал приготовить к вечеру баранину на косточке и овощное рагу.

Марта, всегда безразлично относившаяся к еде и любившая только внешний, казавшийся ему провинциальным дурновкусием шик – игристое в тонконогих бокалах, дорогую и безвкусную чилийскую клубнику зимой и горький шоколад, – в ответ пожала плечами:

– Как хочешь, Рома.

– Так ты ужинать будешь?

– Ну, если приготовишь, буду.

Она дежурно поцеловала его в щеку и, обдав запахом чистых волос и кофе, выскочила из дома.

Провожая ее взглядом с балкона, примыкавшего к его кабинету, он снова подумал о том, что мог бы купить Марте машину получше. Он часто наблюдал со своего балкона, как Марта выезжала или, возвращаясь, заезжала в ворота.

Когда пять лет назад она получила водительские права, ее нахождение за рулем стало для Полякова истинной нервотрепкой – у жены, как и у большинства женщин, были проблемы с оценкой расстояния.

Закрутив руль маленькой подержанной «шкоды», Марта выбегала из раскоряченного поперек ворот авто, чтобы проверить, не поцарапала ли крыло.

Жена металась у ворот и почему-то делала то, чего никак не мог понять Поляков: вместо того чтобы набрать ему, звала Ваника, а если его не было на участке – выискивала взглядом проходивших мимо мужчин и просила их о помощи.

Несколько раз сочувствующие сами садились за руль и, выкрутив его, сдавая взад-вперед, загоняли машину на участок.

Со временем жена (пару раз «тюкнув» крыло) приобрела необходимый навык, но Поляков, наблюдая за ней, привычно переживал.

После выхода на пенсию ему намного насущнее, чем раньше, стало знать о жене все – начиная с того, какие она пьет таблетки и сколько, и заканчивая тем, что она говорит своим коллегам и пациентам до, во время и после операций.

Он всегда знал, какие платья висят у нее в шкафу, какого цвета у нее трусы, что она читает, о чем говорит с дочерью и сколько выпила бокалов шампанского. Он был готов мириться со многими ее привычками и поведением, но только не с отсутствием соответствующей информации.

Она была его антиподом почти во всем – в суждениях о нынешнем режиме (Марта считала себя либералкой), в отношении к деньгам, в восприятии жизни, поскольку обладала удивительным для ее профессии ветреным характером.

Но именно она, и только она, подтверждала то, в чем он, бывало, сомневался, – что он до сих пор существует.

Как только Марта уехала, он набрал старому Ванику, живущему в гостевой комнатке бани и, хотя утро было уже в самом разгаре, почему-то до сих пор не появившемуся на участке.

Ваник долго не отвечал, а когда наконец каркнул в трубку своим низким резким голосом, сообщил, что приболел: сильная головная боль и слабость в мышцах.

Ковида Поляков не боялся, считая этот вирус не тем злом, о котором стоит подолгу рассуждать.

Он привык смотреть на вещи трезво и настоящим злом считал лишь то, которое порождают конкретные личности, – такого зла за годы работы в органах он видел великое множество; он также не верил в теорию заговора «золотого миллиарда» и не забивал свой разум прочей софистикой. Если даже и допускал, как убеждала его Марта, что ковид – грандиозная акция, устроенная фармацевтическими монополиями, состоящими на службе у могучих политиканов, считал, что нет смысла ни талдычить о нем день и ночь, ни тем более от него бегать.

К добру он относился сложнее – нахлебавшись грязи, привык опираться на силу воли и долг, почти не думал о Боге и никогда – о чудесах.

Наиболее созвучным для его давно не ведающей радости души было запомнившееся со студенческой юности высказывание Канта о звездном небе над головой и нравственном законе в человеке.

Поляков прихватил из аптечки анальгин и направился в баню.

Постояв в дверях душной, пропахшей едким мужским потом комнатенки, подошел к кровати, на которой, укрывшись тулупом, лежал похожий на огромного подстреленного ворона Ваник.

– На, возьми! – Поляков кинул в изголовье смятую пачку дешевого анальгина. – Водитель звонил, он уже на подъезде.

Ваник, приоткрыв один глаз, сглотнул и кивнул в сторону стоящей у печи табуретки. Поляков разглядел свежие чеки – каждую неделю, по четвергам, Ваник отчитывался о потраченных на хозяйство деньгах.

– Ладно, лежи. Сам справлюсь. – Поляков бережно взял чеки.

Ваник снова кивнул и отвернул тяжелую, как снаряд, голову к бревенчатой стене.

Генерал покинул комнату, взял с крючка в предбаннике старенькую куртку, надел, сунул в карман чеки и вышел встречать машину с дровами.

Как только у ворот послышался нетерпеливый рокот мотора, на пороге бани показался Ваник.

Вид у него был совсем больной – на покатом морщинистом лбу обильно выступили капли пота, крючковатый нос, нависший над тонким, длинным, заскорузлым в уголках ртом заострился еще больше.

Несмотря на теплую для апреля погоду он остался в тулупе, под которым был надет старый, весь в катышках и затяжках, шерстяной свитер.

Поляков, ни слова не говоря, указал рукой в сторону тачки.

Он мог бы обойтись и без помощи Ваника, но у него самого с утра сильно ныли артрозные колени.

Молча, слаженно и сердито, как пара заключенных, они принялись разгружать машину и возить дрова до навеса за баней, сваливая их в примерно одинаковые аккуратные кучи.

Когда «газель» была полностью разгружена, Поляков, поторговавшись по телефону с поставщиком и снизив стоимость доставки на пятьсот рублей за пятиминутное опоздание, расплатился с водителем наличными. Затем они все так же молча двинулись к навесу перебирать дрова: сыроватые нужно было занести в теплую зону бани и разложить сушиться возле печки, остальные же, сухие, которых в этой партии оказалось больше, – разложить аккуратными рядами на стеллажах под навесом.

Одно из бревен было расщеплено посредине – и из него пробивался на свет бледно-зеленый, крошечный, нежный, обладающий, как подумалось Полякову, какой-то невероятной силой, росток. Что-то было в этом ростке такое, что вызвало мгновенное и смутное движение его огрубевшей души.

После разгрузки измученный и постоянно подкашливающий Ваник попросил у Полякова денег на водку. Генерал достал из заднего кармана старых джинсов кошелек и вложил в грязную ладонь пятисотрублевую купюру.

Вернувшись в дом и приняв душ, Поляков, как обещал, приготовил для Марты ужин – обжарил на гриле купленую вчера Ваником в Шушинке баранину и потушил в сотейнике баклажаны, помидоры, лук и кабачки.

Выключив газ под сотейником и поставив баранину в духовой шкаф в режим долгого подогрева, он прошел наверх, в кабинет, сел за стол и достал из ящика белый лист бумаги и коробку цветных карандашей.

Нарисовав посредине листа девочку-подростка, подстриженную под каре, он раскрасил ее волосы коричневым карандашом, добавил поверх коричневого желтого, чуть задел щеки красным и одел девочку в расклешенную короткую синюю юбку, футболку и сетчатые гольфы.

Худые длинные ноги обул в туфельки-лодочки без каблука.

Поглядев внимательно на рисунок, снова достал красный карандаш и раскрасил рот красным. По центру бесцветной футболки, на том месте, где должно быть сердце, он пририсовал бледно-зеленый росток.

Вырезав рисунок по контуру, прошел в спальню и, чертыхаясь от бардака на туалетном столике Марты, с трудом отыскал там пинцет для бровей.

Вернувшись в кабинет, аккуратно подхватил со стола пинцетом девочку и направился по лестнице в подвал, где находился сейф с тайником.

В восемнадцать тридцать Поляков, одетый в черную тонкую стеганую, привезенную дочерью из Милана куртку, простые черные брюки и тонкий кашемировый, подаренный Мартой на Новый год черный свитер, сел за руль.

Навигатор показывал, что до улицы Гарибальди (с учетом уже образовавшейся на въезде в город пробки) ехать придется пятьдесят шесть минут.

Поляков, покопавшись в бардачке, нашел и включил Цоя.

Старательно не думая ни о Марте, ни об окончательно расклеившемся после разгрузки дров Ванике, должно быть, уже купившем в местном магазинчике дешевой водки и топившем в ней у теплой печки свою глухую тоску, он вдавил педаль газа.

– «Нам с тобой черная ночь да в реке вода, – пел ему с того света проникновенный голос. – Нам с тобой и беда станет не беда»… [5]5
  Из песни «Нам с тобой» (исп. гр. «Кино»; сл. и муз. Виктора Цоя).


[Закрыть]

Падая ожившей душой в знакомые слова, Поляков уже знал наверняка, что сегодня вечером Вольдемар не придет.