Текст книги "Не за что, а для чего"

«Не отбирай мою историю!»

В браке я была очень счастлива и, конечно, принимала это за норму, не осознавая до конца, что именно проживаю день за днем. Припомните, сколько раз вы читали или слышали такую фразу: «Как же я был счастлив, но не замечал этого!» Или: «Верни меня судьба на несколько лет назад, я ценила бы каждую минуту своего счастья!» Замечали бы и ценили, не спорю, но не ежесекундно, человеческий мозг устроен иначе. Эволюция заставляет нас адаптироваться и к горю, и к счастью, иначе мы бы сошли с ума от проживания ощущений, которые не блекнут. Привыкая и забывая, человек может двигаться дальше, хотя это и звучит жестоко. Вы же неспособны радоваться своему ежедневному пробуждению и впадать в эйфорию каждый раз, когда обнаруживаете у себя две руки, две ноги и голову? Вы не замираете от восторга перед каждой из цветущих ромашек, какими бы совершенными они ни были на самом деле? Ежесекундное счастье от простейших вещей – либо осознанная ложь, художественное преувеличение – «какой чудесный день, какой чудесный пень», – либо некоторые отклонения в психике. Да, конечно, когда я не могла пить, есть, глотать, ходить, то первые же успешные попытки приводили меня в восторг. Если же абсолютно здоровый человек будет пускать слезу, отправляясь на утреннюю процедуру в санузел, что вы о нем скажете? Вероятно, заподозрите в умственной отсталости.

Поэтому мы как ценили, потеряв, так и будем ценить, потеряв. Вполне счастливая жизнь становится бытовой историей, как только мы адаптируемся к своим чувствам, даже к сильным. Удивительная, обволакивающая атмосфера светлых воспоминаний порой дороже пиков эйфории. Но все-таки очень, очень полезно и ценно для любого человека – уметь останавливаться и ловить себя в минуты радости, признавать свое счастливое состояние, благодарить за него. Без пафоса, как умеешь, но не дожидаясь, пока костыли или катетер заставят в ретроспективе припоминать, как хорошо обходиться без них. Остановились – уловили – признали – поблагодарили. И живем дальше.

Если не детализировать нашу со Славой семейную жизнь, а передавать только общее ощущение, то я бы сравнила это с подключением к очень мощному источнику энергии, и ее просто необходимо передавать дальше, излучать, отдавать, иначе два человека с нею не справятся, настолько она сильная. Вокруг нас быстро образовалось вольное гостеприимное пространство, открытое, творческое, где мы приветствовали всех друзей и хороших знакомых. Любой, кто приезжал в наш дом, мог остаться на час, на ночь или пожить – места хватало и в комнатах, и за накрытым столом; студия не умолкала, «беседуя» с гостями-музыкантами на все лады; в хорошую погоду на территории собирались большие компании. Все это смеялось, пело, разговаривало, жило как единый организм.

Конечно, двое взрослых людей, вступивших в отношения, сохраняют островки своей частной территории – и это правильно. Никто не срастается в сиамских близнецов, львиную долю времени в браке все равно отнимают личные дела: бизнес, работа, обучение, хобби, что-то еще, да и персональные границы остаются на местах. Просто теперь появляется то самое общее время и пространство, где вы имеете право выстроить свое отдельное «государство», чтобы после всех забот возвращаться в его пределы и сбрасывать доспехи. Нас, например, не интересовали пароли от гаджетов друг друга – хотя потом, много позже, мне они все-таки понадобились, только это не был вопрос доверия. Мы не вмешивались в сферу внешности и не давали советов насчет работы – гораздо важнее было, какую прекрасную музыку мы сегодня услышим, чем угостим друзей, заглянувших на огонек, или какие еще философские вопросы нам не удалось обсудить.

Это было щедрое и прекрасное время и для нас, и для нашего близкого круга. На негативные мелочи не было охоты обращать внимание, точнее, любой негатив на фоне всего остального казался мизером. Суть щедрости как раз и состоит в том, чтобы делиться без малейшего сожаления. Если начинать подбивать бухгалтерский баланс после каждой «акции», вычислять соразмерность того, что ты отдал, и того, что тебе вернули взамен, тогда это уже будет называться совсем иначе. А Слава был щедрым именно в том, изначальном, смысле, и я лично могу опровергнуть слова любого, кто скажет, что это было не так. К моему мужу обращались очень многие и получали бескорыстную помощь, необязательно материальную: можно ведь решить проблему словом, делом, советом.

Конечно, встречались среди страждущих и обыкновенные «рыбки-прилипалы», которым свойственно кормиться вокруг кого-то более сильного и ресурсного. Не надо даже владеть дворцами и миллиардами, достаточно иметь чуточку больше, чем у них, – и вас могут признать перспективным «донором», потому что им нужнее и так они понимают справедливость. Как правило, «прилипалы» не строят далекоидущих планов, не злые и в целом не опасные… пока среди них не замаскируется настоящая пиранья, настроенная сожрать не кусочек, а все целиком. Может, некое предчувствие и заставляло меня настороженно относиться к откровенно чужим и жадным людям, пару раз я открыто протестовала, не желая, чтобы Слава контактировал с ними, – но все-таки он выбирал помогать несмотря ни на что. Дело не в доверчивости – то была глубокая убежденность порядочного человека, что с ним в ответ тоже поступят по справедливости и что добро возвращается к нам добром. Связи моего мужа были крайне обширны, и подозревать каждого знакомого в каком-то злом умысле казалось попросту смешным. Празднуя день рождения или встречая подруг, вы же не обдумываете, кто из них и каким образом подожжет вашу квартиру или, скажем, украдет вашу собаку? Даже звучит бредово, не правда ли?

Не скрою: меня снова кольнуло каким-то нехорошим предчувствием, когда вокруг Славы возникли сразу несколько особо странных персон, но аргументировать свою неприязнь я не могла, хотя обычно и объясняю связно, и формулирую четко. Ведь «в атмосфере что-то тяжелое и недоброе» – просто мнение, а не факт. Или «этот человек очень темный, опасный и от него надо держаться подальше» – голословное утверждение, которое не может быть доказано. Хотелось верить, что мимолетное знакомство исчезнет так же быстро, как и появилось, но внутренний голос совсем не оптимистично твердил, что все надолго.

И действительно, чем дальше – тем плотнее и глубже Слава увязал в отношениях с этими людьми, точнее, с тем, кто явно ими командовал. Разговоры, поездки, какой-то второй слой тайной и очень нехорошей жизни понемногу вытеснял и разъедал наш выстроенный мир – на второй план отодвинулось все, что раньше было важным для моего мужа. Наш дом, который раньше воспринимался мной как стопроцентно светлое и безопасное место, вдруг изменился, словно даже воздух в нем умудрились испачкать. Принесенная грязь не была материальной, и это делало ее гораздо противнее и опаснее: даже от болотной тины пол можно отмыть, а что делать в моем случае? Стало страшно, потому что в какой-то момент я поняла: во-первых, происходящее абсолютно реально, опасность не иллюзорна, а во-вторых, у меня очень мало шансов справиться с проблемой в одиночку. И уж точно ни слезы, ни скандалы, ни временный разрыв отношений не станут отрезвляющим фактором: они просто сожрут драгоценное время.

Как бы я хотела написать сейчас, что все разрешилось благополучно, победили «силы добра и света», но, увы, жизнь – далеко не диснеевский мультфильм. То, что начиналось просто как неприятное общение, впоследствии оказалось сложной и разветвленной мошеннической схемой, в которой было задействовано очень много людей. Я не ошиблась, предполагая, что мы попали в поле зрения серьезного криминала, против нас сразу действовала команда профессионалов. По сути, это и была та «пиранья», которая нацелилась на Славу и собиралась сожрать его целиком, невзирая на любые препятствия. Когда пришло осознание, в какой именно паутине его тщательно запутывали целых полгода, конечно же, мы пытались бороться, но подозреваю, что выглядело это беспомощно – в той же мере, что и с голыми руками бросаться под танк. Впоследствии я долго размышляла над ситуацией в поиске критической ошибки, задаваясь вопросом: а был ли поворотный момент к лучшему или упущенный нами шанс на победу? И пришла к выводу, что чашу весов в нашу пользу могла бы склонить только сильная, знающая, жестокая и на все готовая команда, подобная той, которая нам противостояла, а также связи в определенных кругах. И отпор нужно было давать мгновенно, ни секунды не сомневаясь. Думаю, и без долгих объяснений понятно, что мы шли к печальному итогу.

Когда у вас обманным путем отбирают буквально все – и деньги, и бизнес, и при этом вы не только несете ответственность перед партнерами, но и являетесь единственным кормильцем большой семьи, получается удар такой силы, что земля уходит из-под ног. Добавьте к этому муки совести и чувство вины, представьте, что настоящие виновники никогда не понесут наказания, – подобный стресс не может не сказаться на физическом или душевном здоровье.

Сильные люди тоже уязвимы: до определенного момента Слава стойко справлялся, а потом накопившиеся проблемы превратились в неподъемный груз. Надлом проявился именно на уровне психики: после всех событий 2017 года я поймала себя на мысли, что муж периодически словно бы отстраняется от реальности. Да, после таких эпизодов он возвращался к своему обычному поведению, но «провалы» становились все чаще, изменения – все масштабнее, от прежней личности оставалось все меньше. Любому стало бы ясно, что в первую очередь нужно спасать Славу и его здоровье, а про остальное забыть до лучших времен. Так, собственно, я и поступила: во-первых, собралась уехать в какое-нибудь место подальше от Москвы и побезопаснее, а во-вторых, как можно скорее подыскать хорошую клинику, где Славе оказали бы всю необходимую помощь. И давайте учитывать, что визит к врачам требовал от него ясного сознания и четко выраженного согласия – без этого лечение невозможно. К сожалению, муж все чаще и глубже погружался в свою особую реальность.

Траектория нашего побега была нервной и ломаной, нас словно бы швыряло из одной крайности в другую. То мы прыгали в поезд буквально в чем стояли, чтобы оказаться на съемной квартире в Киеве, и оставались там вплоть до празднования Нового года. Была надежда, что среди друзей мы и сами отогреемся, отойдем от шока и наберемся сил. То я перевозила из Москвы чемоданы с нашими вещами, а мысленно выбирала следующий пункт назначения: Германия или Франция? Список клиник, которые я обзвонила, рос с каждым днем, им уже можно было опоясать земной шар.

Я запрещала себе даже крошечную мысль о неудаче – и именно в этот период Слава часто и настойчиво обсуждал со мной свои предчувствия. «Я умру в 45 лет», – повторял он на разные лады весь декабрь, буквально за месяц до своего дня рождения. Не буду скрывать: пробиться к моему сознанию так и не удалось, потому что я возвела мощную броню психологических защит и просто отказывалась выслушивать что-то подобное! То раздражаясь, то пытаясь превратить все в шутку, я полностью погрузилась в тему больниц и выстраивала логистические цепочки: как долететь, у кого проконсультироваться, где жить и что понадобится взять с собой. «Не лезь в мою историю! – притворно отмахивалась я от Славы сего прогнозами. – Ты забыл, что страшный диагноз ставили мне, так почему тогда умирать должен ты?»

Клиника в Германии, на которую сначала пал выбор, оказалась полностью провальным решением, и не по вине врачей, а по причине угнетающей погоды. В пограничных состояниях психики все, что нас окружает, приобретает огромное значение. Не удалось даже начать терапию: как только мы провели пару дней в январской сырости, под свинцово-тяжелым небом без малейшего проблеска солнца, состояние мужа резко ухудшилось. По счастью, он не перестал мне доверять – а болезнь могла проявить себя и таким образом, – всего лишь попросил подыскать лечение поближе к теплу и солнцу, в помещении, похожем на санаторий, а не на тюрьму. «А может быть, мы поедем в Израиль?» – однажды предложил он, и я с ходу ухватилась за эту мысль: прекрасный вариант, солнечная страна, тем более что Слава ее очень любит, а значит, там ему будет психологически комфортно. Скорейшим образом, забыв про сон и еду, я бросилась продумывать логистику, связываться с клиникой, покупать билеты – и подбадривала мужа, стараясь одновременно не передавить, чтобы он вдруг не отказался от лечения уже на месте. Наступило 14 января – день, когда Славе исполнялось 45 лет, – но, конечно, о празднике не было и речи, ведь сразу после этой даты планировался вылет в Израиль, и общая нервозность витала в воздухе до самого последнего момента. «Согласится или откажется? – думала я, пока самолет приземлялся. – Получится или нет?» Муж повторял как мантру: «Единственный человек, которому я доверяю, – это ты», но у безобидной с виду фразы был нехороший подтекст: всему остальному миру он больше не доверял. Слава опасался, что «руки» криминала дотянутся за ним в любое место планеты, и в Израиль в том числе, а может, бандиты уже и поджидают там. После пережитого им стресса собирательный образ «злых людей» становился мистическим, казалось, что они всемогущи – сколько в этом было правды, а сколько вымысла, мне не хотелось проверять.

В Израиле, как я упоминала раньше, живет мой биологический отец Степан – на тот момент он был полностью в курсе происходящего и оказывал нам со Славой всяческую поддержку. Так что мы вначале встретились, поговорили, а затем отправились в клинику все вместе, стараясь сохранить более-менее положительный настрой. Погода, конечно, разительно отличалась от серого тлена, из которого мы улетали, да и помещение больницы выглядело получше, чем в Германии.

Слава твердо выразил свое желание принять лечение – на первом этапе все, казалось, проходит гладко. Внимательный персонал показал нам палату: кровать уже была застелена свежим постельным бельем. Обсудив, что я должна буду принести завтра – сигареты, сладости, – мы собрались проститься до утра. В этот момент Слава протянул мне свой рюкзак: не знаю, отчего я не удивилась, не задумалась, ведь муж никогда не расставался с определенным набором личных вещей! Этот рюкзак был с ним во всех поездках, лежал рядом в машине, ночевал в одной кровати – каким образом это все могло бы стать ему ненужным? Видимо, думала я совсем о другом, да и нервничала, конечно, поэтому машинально взяла протянутое – и попрощалась.

И только оказавшись в номере отеля, я обнаружила, что все телефоны, все личные вещи Славы, включая кошелек и прочее, теперь у меня, в этом самом рюкзаке. Чувство, которое я испытала, было сложное, непонятное, беспокоящее – настолько сильное, что я в шесть утра подскочила на кровати и начала обрывать телефоны клиники, желая немедленно поговорить с мужем или хотя бы услышать, как он себя чувствует, все ли хорошо, не нужно ли ему еще что-нибудь? Паника за последние месяцы стала уже привычным состоянием для нас обоих, и единственным способом справиться с необъяснимой тревогой было узнать новости. Получить правильную информацию. А вдруг Слава передумал лечиться, развернулся и ушел – его же нельзя будет отыскать без телефонов. Я звонила главврачу, на пост, в отделение – но никто не брал трубку ни по одному из номеров! До восьми утра, холодея от ужаса, я звонила, звонила, звонила – ежеминутно, вообще без перерыва, а потом уже собралась приехать и самолично вернуть все эти вещи, потому что тревога стала невыносимой. И еще это проклятое молчание в эфире!

Они перезвонили мне сами, когда я уже была морально взвинчена и накрутила себя до предела.

– Наконец-то! – даже не выслушав приветствие, я буквально пошла в атаку. – Сколько можно звонить? Что у вас там происходит? Где Слава?

У человека на том конце провода был очень странный голос, когда он произнес:

– Полина…

– Я вас слушаю! Что такое?

– Произошло самое страшное.

Что имеется в виду? Может быть, Слава действительно изменил свое решение и сбежал? Эту версию я и озвучила:

– Он все-таки ушел куда-то без телефона?

В эфире повисла небольшая пауза… и ответ, который я услышала, я уже никогда не забуду. Очень короткий и простой. Очень страшный:

– Нет, он умер.

Безэмоциональный сухой тон, странный голос – и всего три слова. Я заорала в трубку:

– В смысле?! Кто?! Что?!

Мне повторили:

– Его нет в живых.

Прошло уже три года, и сколько еще пройдет, неизвестно, но я точно знаю: те мгновения останутся самыми ужасными в моей жизни. Никакая физическая боль – а я многое повидала! – не способна перекрыть мучения от того, что у тебя наживую вынимают душу, сердце и вообще все, что делало тебя человеком. Остается только крик, которого ты сам даже не слышишь, не воспринимаешь: просто орешь, воешь, издаешь совершенно чудовищные звуки. Реальность, мозг, психика ломаются на куски моментально – и проваливаются в никуда.

Мама и папа, находившиеся на тот момент даже в разных странах, многим позже рассказали, что я сумела позвонить им – тогда, сразу, из отеля. Только не говорила, а орала и выла в трубку дурным животным голосом – мои родители вздрагивают, даже когда просто вспоминают это. Естественно, они сразу вылетели ко мне в Израиль.

Многочасовой крик сорвал мне голосовые связки, боль внутри все усиливалась, и нужно было срочно ее куда-то деть, выплеснуть, что-то уничтожить – поэтому я рвала в клочки все, что попадалось под руку, включая гостиничный ковер. Не знаю, какой силой нужно обладать, чтобы эту плотную жесткую ткань голыми руками разодрать на мельчайшие кусочки… лишнее доказательство того, что я была в абсолютно нечеловеческом состоянии.

Видимо, кто-то из постояльцев или персонала услышал мои жуткие крики, потому что двери в номер были взломаны, вокруг меня собрались и полиция, и врачи скорой помощи, а еще чуть позже приехали Степан и знакомая папы Саши. Но ни расспросы, ни уговоры, ни уколы мощных психотропов не возвратили меня к реальности. Я напрочь отрицала факт смерти Славы: еще вчера мы с ним поговорили, я его поцеловала, а сегодня в 8 утра мне говорят, что его нет? Как можно так чудовищно лгать? Кричать, рыдать и не соглашаться ни с чем – единственное, на что я была способна в первые часы после той жуткой новости. Мой муж не мог умереть! Он сбежал, уехал, улетел куда-то в одиночку, а может быть, те люди все-таки нашли его, и он скрылся, не желая подвергать меня опасности! Версии лились из меня потоком, одна извращеннее другой, потому что я очень, очень хотела зачеркнуть ими мой утренний разговор с больницей. Не разговор даже, а приговор – всеми силами я защищалась от него, и криком, и отрицанием.

Смерть – всегда шок, даже если человек болеет 20 лет подряд, даже если он очень пожилой, все равно его близким больно и плохо. Но внезапный уход – просто невероятное потрясение: здесь шок, неверие, ощущение тотальной лжи или несправедливости, безумная боль. Нет никаких оправданий происходящему, и потому трудно даже осознать внезапную смерть. К ней нельзя быть готовым ни в малейшей степени.

Препараты не помогли, просто погрузили меня в подобие серого тумана – в таком виде я и отправилась на опознание, потому что по закону требовалось именно мое присутствие. Какие ответы служащие могли получить от женщины, которая даже не признает факт смерти мужа, настаивая на том, что он куда-то сбежал, улетел или был похищен? Моя боль искривляла сознание и весь мир вокруг. «Что это за крошечная комнатка, зачем меня сюда привезли? Кто это лежит? Слава? Не может быть! Почему же его не накрыли полностью, он ведь весь синий, ему же холодно!» – внутри жили не мысли, а их обрывки.

Вокруг меня было очень много людей: и врачи, и служащие отеля, и какие-то посторонние, и мой папа, и подруга – а я чувствовала страшное одиночество. На автопилоте я заставила себя позвонить маме Славы, потому что ей, разумеется, никто еще не сообщил страшную новость. Звонок потянул за собой следующую ниточку: нужно организовывать похороны, значит, придется лететь домой. «Похороны, самолет, билет, дом» – слова пересыпались в моей опустевшей голове, как кости в стаканчике. «Я даже вдохнуть не могу, в грудь почему-то не проходит кислород, о каких телодвижениях вы вообще говорите?» – наверное, стоило бы закричать, но лимит криков на тот момент я уже исчерпала.

Что ж, мы со Славой прилетели в Израиль вместе, – и в Москву возвращались тоже вместе, одним рейсом: только я сидела в салоне, а муж находился там, где положено быть «грузу 200». Но разделение это, на мой взгляд, было условным: пусть я кое-как дышала, смотрела на окружающий мир и передвигалась, к живым я себя не причисляла.