Текст книги "Смерть дикаря"

Между тем как графиня ехала в Париж, виновник всех ее бедствий, Роллан де Клэ, намеревался отправиться во Франш-Конте, где совершенно неожиданно умер его дядя, шевалье де Клэ. Смерть эта была очень кстати для молодого человека, которому пребывание в Париже становилось неприятным после дуэли с графом Артовым.

Роллан рассчитывал на популярность, но сильно ошибся в своих предположениях: графа Артова любили, и несчастье с ним уронило де Клэ в глазах многих порядочных людей. Смерть дяди вывела его из этого затруднения. Управившись со всеми делами, он отправился к Октаву проститься.

Но на одной из улиц ему пришлось остановиться: какой-то фиакр зацепил колесом омнибус. Среди группы любопытных стояла обладательница фиакра. Роллан взглянул на нее и вскрикнул: перед ним была графиня Артова, или, лучше сказать, та особа, которую он принимал за нее.

Молодая женщина тоже заметила его и, улыбнувшись, приложила палец к губам.

Роллан уже хотел выйти из своего экипажа и предложить ей свои услуги, как она поспешно села в свой фиакр и громко крикнула кучеру:

– Улица Помп № 53 в Пасси! – И быстро уехала.

Через четверть часа после этого он сидел у своего друга Октава и рассказывал ему о своей встрече.

– Что я должен теперь делать? – спросил он.

– Ехать.

– Во Франш-Конте?

– Да.

– Не повидавшись с нею?

– Конечно, она крикнула свой адрес громко для того, чтобы ты слышал, и будет ждать тебя сегодня, завтра, а потом, вероятно, напишет тебе.

– Очень может быть.

– Она улыбнулась тебе, значит, она все еще любит тебя.

– И я так думаю, – проговорил скромно Роллан.

В восемь часов вечера он сидел уже в вагоне первого класса Лионской железной дороги. На первой станции с ними встретился парижский экстренный поезд, они остановились на несколько секунд. Роллан бросил рассеянный взгляд на вагон, пришедший из Лиона, и вскрикнул: в этом вагоне сидела графиня Артова с мужем, которую он видел сегодня в Париже.

– Что это, уж не сошел ли я с ума? – пробормотал он и поспешно выскочил из вагона, но парижский поезд уже тронулся.

– Потрудитесь скорее садиться! – крикнул Роллану кондуктор. – Поезд сейчас тронется.

– Я не еду, – отвечал Роллан в сильном волнении. Раздался свисток, и поезд тронулся.

– Когда я могу воротиться в Париж? – обратился Роллан к начальнику станции.

– Вот идет поезд из Монтеро, – отвечал чиновник, указывая пальцем вдаль, где виднелся дым от паровоза.

Поезд пришел. Роллан воротился в Париж, а багаж отправился в Дижон.

Он приехал в Париж спустя полчаса после прихода экстренного поезда.

Но женщины, обладавшей, по его мнению, способностью вездесущности, уже не было на вокзале.

Обежав все залы и не найдя ее, Роллан обратился к кондуктору, приехавшему на экстренном поезде:

– Милостивый государь, вы приехали с вечерним поездом из Лиона?

– Да, полчаса тому назад.

– Не заметили вы в вагоне первого класса красивую блондинку, сидевшую с двумя мужчинами?

– Как же, заметил.

– Вы не знаете, кто она?

– Графиня Артова со своим мужем и доктором.

– Она села в Лионе утром?

– Утром.

Роллан выбежал из вокзала, как сумасшедший, и, бросившись в первый попавшийся фиакр, крикнул кучеру:

– Три луидора на водку, если довезешь меня вскачь до улицы Помп!

Спустя час фиакр остановился у дома № 53. Роллан сильно дернул за звонок.

Было уже около полуночи.

Войдя во двор, он тотчас же узнал место, где с него снимали повязку.

– Барыни нет дома, – сказала полураздетая горничная.

– Так я ее подожду.

– Она не воротится.

– Вот что, любезная, – сказал Роллан решительно, – или веди меня сейчас же к твоей барыне, за что получишь десять луидоров, или ты пойдешь со мной сейчас к полицейскому комиссару.

– Ведь барыня меня за это прогонит, – сказала испуганно горничная, – но делать нечего, пожалуйте.

Она провела его в будуар, где на диване спала Ребекка, одетая в черный бархатный пеньюар.

– Оставь нас, – сказал Роллан повелительно.

По уходе горничной он слегка дотронулся до плеча молодой женщины, которая, проснувшись, вскрикнула от удивления и вскочила с дивана.

– Как вы смели прийти сюда без моего позволения? – спросила она гордо.

– Вы, моя милая, имели неосторожность сообщить мне сегодня утром ваш адрес, – отвечал Роллан холодно.

– Я?

– Да, вы. Вы крикнули кучеру: в улицу Помп № 53 так громко, что я услышал.

– Ну и отлично, что вы приехали, – проговорила Ребекка, изменив тон. – Садитесь, пожалуйста.

– Как здоровье вашего супруга, графиня Артова?

– Он все еще помешан.

– А!

– И я отправила его в Ниццу.

– Вот как! Но я видел, что он воротился сегодня вечером.

– Кто? Мой муж?

– Нет, граф Артов в сопровождении своей жены, настоящей графини Артовой.

Ребекка побледнела.

– Довольно уж шутить и дурачить меня, – продолжал Роллан, – теперь ты должна мне сказать, кто ты.

Ребекка посмотрела на Роллана и покачала головой.

– Безумный! – проговорила она, захохотав.

– Презренная тварь! – вскричал он вне себя от ярости. – Говори свое настоящее имя или я убью тебя!

И он ухватил за горло молодую женщину.

– Меня зовут Ребекка, – простонала она.

– Кто ты такая?

– Дочь Парижа.

– Кто тебя заставил дурачить меня разыгрыванием из себя графини?

– Человек, мне не известный.

– Лжешь!

– Клянусь вам.

– В таком случае, ты умрешь! И он крепко сдавил ей шею.

– Пощадите! – пробормотала она. – Я все расскажу. Но клянусь вам, я не знаю имени этого человека. Он встретился со мной однажды вечером, увез в незнакомые мне улицу и дом и на следующий день поместил здесь, приказав мне называться графиней Артовой.

– Ты должна сейчас поехать со мной к графине Артовой и рассказать ей все это.

– Нет, нет, ни за что, – отвечала Ребекка, задрожав. Роллан схватил нож для фруктов, лежавший на камине, и, приставив его к груди молодой женщины, проговорил:

– Клянусь честью, я убью тебя, если ты не повинуешься.

Спустя пять минут Роллан де Клэ и Ребекка садились в фиакр, ожидавший у ворот.

– На Пепиньерскую улицу, отель Артова, – крикнул Роллан кучеру. – Еще луидор, если поедешь быстро!

Дорогой Ребекка рассказала ему, что покровитель ее, который заставил ее называться графиней Артовой, дал ей две недели назад три тысячи франков на месячное содержание и что с тех пор она его не видела. Затем она рассказала всю историю гнусной комедии, в которой она была действующим лицом, не пропуская ни малейшей подробности.

Фиакр остановился у отеля Артова.

Роллан велел Ребекке опустить вуаль и затем позвонил.

– Графини нет дома, – объявил швейцар.

– В таком случае позвольте мне войти. Я подожду. Лакей провел Роллана в гостиную нижнего этажа.

Ребекка все еще не поднимала вуали.

Спустя несколько минут послышался шум колес экипажа, вслед за тем распахнулись ворота.

Графиня Артова приехала в два часа ночи.

Баккара, приехав в Париж из Ниццы, тотчас же отправилась к Серизе.

– Постарайтесь уложить своего больного спать, – сказала она доктору перед отходом.

– Хорошо, – отвечал он, – сегодня это будет легче обыкновенного, ибо он изнурен дорогой.

Баккара отправилась к Серизе Роллан в дорожном платье.

Сестры крепко поцеловались, и вслед за тем Леон сказал графине:

– Я видел доктора-мулата.

– Ну, и что же? – спросила Баккара с нетерпением.

– Он ждет вас.

– Поедем, – сказала она с живостью, – поедем скорей!

Сестры сели в карету и с быстротой молнии примчались во двор отеля, где в нижнем этаже жил доктор Самуил Альбо.

Сериза уже сообщила ему, с какой целью желала видеть его графиня Артова, к тому же помешательство графа наделало столько шуму в Париже, что доктор уже знал об этом.

Графиня и Сериза Роллан вошли в кабинет.

– Милостивый государь, – проговорила Баккара, – я прибегаю к вам подобно всем тем, которые, блуждая долгое время во мраке, обращаются к свету.

— Вы, вероятно, пожаловали ко мне посоветоваться о вашем супруге? – спросил доктор.

– Вы не ошиблись. О, вылечите моего мужа, и признательность моя к вам будет беспредельна!

– Я ничего не могу обещать вам, графиня, до тех пор, пока не увижу пациента и достоверно не узнаю причину его помешательства.

– Оно проявилось мгновенно.

– В чем оно состоит?

– Граф воображает себя человеком, с которым дрался на дуэли.

Затем Баккара сообщила ему все мельчайшие подробности, уже известные читателю, и наконец упомянула о сэре Эдварде, английском моряке, прибавив, что тот считает графа отравленным.

Мулат слушал графиню, нахмурившись, но, когда она упомянула о сэре Эдварде, он вдруг встрепенулся и проговорил:

– Графиня, помешательство причиняется от двух различных ядов: один из них – белладонна – производит помешательство несерьезное и легко излечимое, другое происходит от индийского яда dutroa.

– О! Кажется, так называл его и сэр Эдвард.

– Но ведь ваш супруг никогда не бывал в Индии? – Никогда.

– Яд этот действует спустя несколько часов после приема. Поэтому если допустить мнение сэра Эдварда, то нужно предположить, что графа отравили в ночь накануне дуэли.

– Нет, – проговорила Баккара решительно, – он ночевал тогда у герцога де Шато-Мальи!

– У герцога де Шато-Мальи?

– Должно быть, потому, что он был его секундантом, впрочем, я узнаю у герцога…

– Но ведь он умер вчера вечером, графиня.

– Умер? Герцог? – вскричала она. – Герцог де Шато-Мальи?

– Да, – отвечал флегматично доктор и подал графине газету, в которой она прочитала следующий некролог:

«Вчера в девять с половиною часов вечера скончался после кратковременной болезни герцог де Шато-Мальи, тридцати лет от роду. Вместе с ним угасла одна из древнейших фамилий французского дворянства».

– Вам не известно, от какой болезни он умер? – спросила Баккара в сильном волнении.

– От карбункула, которым заразился от своей лошади.

Некоторое время графиня сидела, как уничтоженная.

– Я полагаю, – проговорил снова доктор, – что мнение сэра Эдварда относительно вашего мужа справедливо.

– Вы думаете?

– Dutroa растет на Яве, и образчики его в Европе весьма редки: их можно найти только у таких людей, как я.

– А у вас он есть?

– Я привез его сюда совсем немного и убежден, что во всем Париже его нигде больше нет.

– Нельзя знать, – проговорила Баккара, охваченная каким-то предчувствием. – Быть может, у вас похитили несколько его зерен?

– Это немыслимо, графиня, в эту комнату, кроме меня и моего слуги, к которому я питаю полнейшее доверие, никто больше не входит.

Говоря это, доктор устремил внимательный взор на баночку, в которой лежал красный порошок.

– Почем знать, – повторила опять Баккара с волнением.

– Боже мой! – возразил вышедший из терпения доктор. – Если хотите, я могу проверить, потому что у меня в точности записано название и количество всех находящихся у меня ядов.

Он взял с полки книгу и начал ее перелистывать.

– Вот, смотрите, – обратился он к графине. – «Dut-гоа, порошок из корня яванского растения, красного цвета. Номер баночки 45. Вес баночки 45. Вес баночки равняется на гектограмм весу порошка в 75 граммов».

Доктор взял баночку и положил ее на маленькие весы. И тут же вскрикнул от удивления и испуга: не хватало шестнадцати граммов.

– Меня обокрали! – вскричал он.

Он побледнел. В продолжение нескольких секунд они смотрели друг на друга безмолвно, в страхе, как будто над головами их разразился громовой удар.

Доктор стоял с минуту, как пригвожденный к месту. Его обокрали! Но когда? Каким образом? Мог ли он обвинять своего камердинера, служившего у него более двадцати лет?

Никогда не выходил он из кабинета, не заперев двойным оборотом ключа ящик с ядами, а замок этого ящика был образцовым произведением одного из знаменитых фабрикантов. Сломать его было невозможно.

Украсть порошок dutroa у доктора можно было только в таком случае, если бы ключ оставался в замке ящика, дверь не заперта, а доктора не было дома.

Соединение этих трех обстоятельств казалось невозможным Самуилу Альбо, и он как-то бессмысленно смотрел на графиню. Потом он сильно дернул за шнурок.

Вошел слуга англоиндиец, лет шестидесяти, два раза спасавший жизнь своему господину. Доктор верил его преданности, как верят божьему свету или математическому закону, а между тем, указав теперь рукой на ящик, он сказал строго:

– Юнг, вам известно, что находится в этом ящике, не правда ли?

– Да, господин, смертельные порошки.

– Ну, так у меня украли несколько зерен одного из этих порошков, причинив этим несчастье.

– Это невозможно! – вскричал слуга, и голос его звучал так искренно, что нельзя было сомневаться в его невиновности.

– Видите, графиня, – проговорил доктор, обращаясь к Баккара.

– О, я не обвиняю его, – ответила она.

Мулат посмотрел на Юнга и сказал ему ласково:

– Послушай, мой друг, припомни все хорошенько.

– Я готов, господин.

– Не приходил ли кто сюда без меня, с месяц назад?

– Никто.

– Не замечал ли ты, что я забыл ключ в замке этого ящика?

– Никогда.

– Уверен ли ты?

– Даю голову на отсечение, – отвечал слуга.

– Не принимал ли я здесь кого-нибудь подозрительного? Не оставлял ли одного?

При этом вопросе индиец вскрикнул.

– Господин, я вспомнил, – сказал он с живостью.

– О чем?

– Сюда приходил мужчина. Он оставался здесь.

– Со мной?

– С вами и без вас, когда вы поспешили оказать помощь лакею, которого сшибла с ног карета.

– Ах, в самом деле! У меня сидел тогда гость. Мы разговаривали, как вдруг отворяется дверь и входят два человека, прося помощи доктора.

– Кто же были они? – спросила графиня с тоской.

– Не знаю. Я пошел с ними, оставив здесь на несколько минут своего гостя. Но случай был несерьезный: какого-то лакея сшибла с ног карета, и он даже не ушибся, а только испугался. Я воротился к гостю. Ящик был заперт.

– Кто же был этот гость?

– О, нет, невозможно! – вскричал доктор. – Это дворянин, человек честный, – словом, маркиз де Шамери.

– Шамери! – воскликнула графиня, – да ведь это шурин виконта д'Асмолля, изящный молодой офицер английской морской службы!

– Да, он самый, графиня.

– О, вы можете подозревать кого угодно, только не его, доктор!

– Ваша правда. А между тем, – пробормотал мулат, припоминая понемногу свой разговор с маркизом де Шамери, – между тем, графиня…

– Что же?

– Я припоминаю, что в то самое время, как меня потребовали, мы с маркизом разговаривали об этом самом яванском яде, который причиняет сумасшествие. Я помню даже, что маркиз, сделав мне множество вопросов о действии этого яда и о времени, какое для этого потребно, изъявил, наконец, желание посмотреть порошок.

– И вы ему показали?

– Пальцем, в ящике.

– Но ведь это какой-то ужасный сон, нелепый и невозможный, милостивый государь! – пробормотала графиня вне себя.

– Ничего нет невозможного, графиня, – ответил доктор серьезным тоном, – и, если верить моим подозрениям…

– Ну, что же? Договаривайте, сударь!

– Если порошок украден, так только маркизом. Если графа отравили, так отравил его маркиз!

Доктор произнес эти слова таким убежденным тоном, что Баккара содрогнулась.

– Впрочем, графиня, – добавил он, – если супруг ваш действительно сошел с ума от той причины, на которую мы думаем…

– О, – перебила его Баккара с живостью. – Скажите мне, что вы вылечите его!

– Вылечу, графиня, клянусь вам, – ответил доктор торжественно.

Баккара радостно вскрикнула и сложила руки, чтобы поблагодарить Бога.

– Графиня, – прибавил доктор, – поезжайте домой и веруйте, во-первых, в Провидение, а затем – в искусство, которым оно наделило меня, чтобы врачевать моих ближних. Я буду иметь честь явиться к вам завтра в полдень, увижу графа, осмотрю его, и, если он в самом деле окажется отравленным, Бог поможет нам отыскать виновника!

– Прощайте, доктор, до завтра, – пробормотала расстроенная графиня и, сев с сестрой в карету, сказала: – Нет! Это невозможно! Я знаю виконта д'Асмолля, это – отличное сердце, рыцарская душа, и все те, кто соединен с ним узами родства, должны быть таковыми же. Шамери не могут быть отравителями!

– О, – проговорила в свою очередь Сериза. – Все это так ужасно, что напоминает мне адскую гениальность сэра Вильямса!

При этом имени графиня содрогнулась. Но вскоре на губах ее показалась улыбка.

– Ты с ума сошла! – сказала графиня. – Сэр Вильямс умер, и поэтому он не может вредить нам.

– Бульвар Бомарше! – крикнула она лакею, захлопнувшему дверцы кареты.

Баккара отвезла сестру, затем воротилась к себе домой.

– Граф еще не ложился? – спросила она, выходя из кареты и увидав свет в окнах гостиной.

– Его сиятельство легли уже два часа назад, – отвечал слуга.

– Стало быть, это доктор.

– Никак нет, это какие-то господин и дама, настоятельно требовавшие сегодня же видеться с вашим сиятельством.

– Как их фамилия? – спросила изумленная Баккара.

– Не знаю-с. Но, кажется, я уже видел этого господина здесь.

– А дама?

– Лицо ее закрыто густой вуалью. Но она высокого роста и, кажется, молодая.

Баккара не дослушала. Она поспешно взошла на крыльцо и затем в гостиную, где ждали ее Роллан де Клэ и Ребекка.

При шуме отворявшейся двери Ребекка, вуаль которой была уже откинута назад, встала, и обе молодые женщины очутились лицом к лицу. Графиня вскрикнула и отшатнулась, как окаменелая, до такой степени поразило ее сходство этой женщины с нею. Но в эту самую минуту

Роллан, которого она прежде не заметила, подошел и смиренно преклонил перед нею колени. Тут графиня поняла все.

– Встаньте, милостивый государь! – сказала она ему. – Встаньте, теперь я все понимаю.

Но Роллан не вставал. Тогда графиня измерила Ребекку высокомерным взглядом.

– Кто вы такая? – спросила она. – Вы, укравшая мое лицо, мой рост, мои приемы, мой голос и даже мое имя? Кто вы такая?

Ребекка выдержала сверкающий взор графини и, выпрямляясь, в свою очередь, нахально посмотрела на нее.

– Вам угодно знать, кто я? – проговорила она.

– Да, угодно, – ответила надменно графиня.

– Я дочь вашего отца, меня зовут Ребекка.

– Сестра моя! – воскликнула Баккара.

В голосе ее звучало столько души и глубокого сострадания, что закаленное сердце Ребекки затрепетало.

– Сестра моя! – повторила Баккара в порыве сострадания. – О! Я теперь понимаю. Да, вы моя сестра. Да, да, я помню, как однажды отец, держа меня за руку, переходил со мной Бастильскую площадь. Мне было года четыре. К нам подошла женщина, ведя за руку такую же белокурую девочку, как я. Не знаю, что говорила она отцу, я ничего тогда не понимала, но помню, что она плакала, а отец оттолкнул ее.

– То была мать моя! – сказала Ребекка дрожащим голосом. – А ребенок – я. И с того самого дня я, дитя любви, дитя позора, покинутое всеми, даже самим Богом, я всегда помнила о вас, законной дочери моего отца. С того самого дня я возненавидела вас глубокой зверской ненавистью, которая заставила меня сделать вам столько зла. Ненавистью непримиримой, как я думала. Но ее нет уже в моем сердце, она уступает место раскаянию с той минуты, как вы сказали мне: «Сестра моя!»

В голосе Ребекки слышались слезы, она тоже преклонила колени перед графиней Артовой и поцеловала ее руку.

Благородное сердце Баккара было тронуто. Покаявшаяся и обновленная грешница протянула руку грешнице кающейся и сказала ей:

– Встань, сестра моя! Я прощаю тебя.

Затем, обратившись к Роллану де Клэ, она прибавила:

– Вы, вероятно, были обмануты, милостивый государь, потому что вы еще слишком молоды, чтобы быть злым.

– О, верьте, графиня, – вскричал Роллан с искренним раскаянием честного, благородного сердца, – верьте, что у меня достанет сил исправить нанесенный вам вред!

– Я от всего сердца прощаю вас. Вред, нанесенный мне, не значит ничего в сравнении со злом, сделанным благородному и великодушному человеку, которого я люблю до фанатизма и имя которого я ношу. Надо поправить это зло. Надо помочь мне отыскать виновника этой отвратительной интриги, жертвами которой сделались вы и я.

– Вы скажете нам правду, не так ли? – обратился Роллан к Ребекке.

– Скажу все, – ответила она и принялась рассказывать графине Артовой все, что рассказала уже Роллану.

Графиня расспросила все малейшие подробности, все малейшие обстоятельства.

– Но, – сказала она наконец Роллану, дополнявшему по временам рассказ Ребекки каким-нибудь неизвестным ей фактом, – у вас, кажется, был камердинер по имени Батист?

– Был, графиня.

– Он, кажется, уверял вас, что очень дружен с моей горничной?

– Уверял.

– Приносимые им записки…

– Он получал через нее, как говорил мне.

– Где же теперь этот камердинер, наверное, бывший сообщником ваших мистификаторов?

– Обокрал меня и сбежал.

– Когда?

– В тот самый день, когда я должен был выйти на дуэль с графом.

– Это так и должно было случиться. Долго служил он у вас?

– Две недели.

– Кто рекомендовал его вам?

– Один из моих приятелей, де Шамери.

– Шамери! – вскричала Баккара, чувствуя как будто электрическое сотрясение. – Но кто же этот человек? Что я ему сделала?

Схватив Роллана за руку, она прибавила:

– Вы молоды, ветрены, легкомысленны, но все-таки вы, вероятно, честный человек и умеете держать клятву?

– Какова бы она ни была, я сумею сдержать ее перед вами, графиня!

– Ну, так поклянитесь, что вы будете слепо повиноваться мне.

– Клянусь прахом моих родителей.

– Что вы никогда и никому не расскажете того, о чем говорили мы с вами.

– Но я должен восстановить вашу репутацию, графиня! – вскричал Роллан де Клэ, в котором, наконец, заговорила благородная, рыцарская кровь его предков. – Я должен сказать целому свету…

– Не нужно. Свет не должен знать, что я была опозорена безвинно, что я была оклеветана, что вы принимали за меня женщину, так странно на меня похожую. Сестра моя завтра же уедет из Парижа, закрытая густой вуалью, в почтовом экипаже. Ее никто не должен видеть.

Роллан и Ребекка не могли выговорить ни слова от изумления.

– Час восстановления моей чести еще не настал, —прибавила графиня Артова. – Подождем.

На следующий день доктор Самуил Альбо встал, по обыкновению, в семь часов утра и, прогулявшись по саду, принялся читать «Судебную газету», где длинная статья под заглавием «Драма в Клиньянкуре» сейчас же обратила на себя его внимание.

Статья эта начиналась так:

«Несколько дней тому назад мы сообщали об убийстве курьера в Сенарском лесу, между Мелуном и Парижем, убийстве, до сих пор еще не раскрытом. Теперь мы должны рассказать о происшествии, еще более таинственном.

В Клиньянкуре, в квартале тряпичников, вчера утром местные жители были крайне удивлены, заметив, что широкая струя воды бежит из-под дверей избушки, откуда за два дня перед тем выехала тряпичница. По всей вероятности, водопроводная труба лопнула и затопила подвал.

Дверь избушки была немедленно выломана, и вошедшим представилась ужасная картина.

Люк подвала был открыт, и оттуда лилась через край вода, окрашенная кровью. Около стены стоял окровавленный человек, который озирался вокруг бессмысленным взором. Ноги его были по щиколотку в воде, одежда совершенно мокрая. Из левого плеча его струилась кровь, волосы, совсем черные на темени, были на висках белы как снег. Ему предложили несколько вопросов, но в ответ на них он захохотал диким смехом и запел португальскую песню.

Недалеко от него в бочке найдено мертвое тело женщины, в которой тотчас же признали прежнюю жиличку избушки, тетку Фипар.

Когда ее вытащили, на поверхности воды показалось другое мертвое тело – толстого мужчины лет пятидесяти, которого также тотчас же признали за личность, приезжавшую за теткой Фипар два дня назад и называвшую ее своей матерью.

На место происшествия прибыл полицейский комиссар в сопровождении доктора, который, осмотрев раненого, объявил его помешанным. Затем доктор объявил, что женщина умерла от удушения и, по всей вероятности, брошена была в подвал уже мертвой. Мужчина умер мгновенно от раны, нанесенной ему в грудь.

Тряпичники припомнили, что накануне с теткой Фипар приходил молодой человек с белокурыми волосами и усами.

Когда выкачали воду из подвала, на полу его нашли каталонский нож, которым, по всей вероятности, и был убит пожилой мужчина.

Водопроводная труба оказалась просверленной буравом.

Доктор перевязал рану сумасшедшего и отправил его в больницу, где надеются возвратить ему рассудок и тогда узнать от него виновников этой кровавой драмы.

Когда его привезли в больницу, один из больных вскричал:

Да это Цампа!

– Что это за Цампа? – спросили его.

– Камердинер покойного герцога де Шато-Мальи, – отвечал больной, бывший конюх герцога де Шато-Мальи.

Полиция продолжает свои розыски».

Статья эта произвела сильное впечатление на доктора Самуила Альбо.

Было девять часов.

– Графиня Артова ждет меня в двенадцать, – проговорил он. – За эти три часа я успею взглянуть на этот интересный случай помешательства.

Через четверть часа он уехал уже в морг (дом, где выставляются мертвые тела). Он обратился к стоявшему здесь сторожу и попросил пропустить его за стеклянную перегородку, где и увидел два трупа.

– Сегодня утром, – сказал сторож, – мужчину узнали.

– Кто же он?

– Его узнал арестант, который три года тому назад сидел с ним вместе в остроге. Это сбежавший каторжник, называвший себя Вантюром, и Ионатасом, и Жозефом Бризеду. Когда-то он служил камердинером у любовницы герцога де Шато-Мальи.

«Странное стечение обстоятельств, – подумал доктор. – Этот человек был лакеем любовницы старого герцога, а тот, сумасшедший, – камердинером молодого герцога!»

Из морга Альбо уехал в полицейскую больницу, где увидел Цампу, помещенного в отдельной комнате.

Самуил Альбо сразу узнал в нем того самого лакея, которого сшибла с ног карета в то самое время, когда он, т. е. доктор, беседовал с маркизом де Шамери.

Теперь для него сделалось ясным похищение порошка dutroa. Если маркиз де Шамери был виновником этого похищения, то Цампа был его сообщником.

Ровно в двенадцать часов Самуил Альбо приехал в отель графини Артовой. Баккара вышла ему навстречу и увела его в сад.

Граф Артов сидел на скамейке и тростью чертил по песку букву Б.

По одному брошенному на него взгляду доктор убедился, что помешательство графа происходит от отравления яванским порошком.

– Графиня, – сказал он, – я вылечу вашего супруга, но сначала вы мне скажите – вы были очень дружны с герцогом де Шато-Мальи?

– Очень.

Альбо вынул из кармана «Судебную газету» и подал ее Баккара.

– Убитого зовут Вантюром, – прибавил он после прочтения ею статьи, – а сумасшедший есть тот самый лакей, которого сшибла с ног карета в тот день, когда у меня украли порошок.

– Сэр Вильямс! – вырвалось из уст побледневшей Баккара.

Спустя минуту она оправилась от первого испуга и проговорила:

– Вчера мы с вами порешили, что виновник похищения порошка есть маркиз де Шамери.

– Непременно он.

– Сегодня вы с первого взгляда узнали, что муж мой отравлен этим порошком. Теперь я должна рассказать вам, что со мной случилось вчера после того, как я уехала от вас.

И Баккара рассказала доктору о своем свидании с Ролланом де Клэ и Ребеккой и передала ему все, что они сообщили ей.

– Не знает ли Ребекка, – спросил наконец доктор, – в какое именно место отвез ее сначала незнакомец?

– Она полагает, что в квартал Маделен.

– Сюренская улица! У маркиза де Шамери была там маленькая квартирка, где он кое-кого принимал и где известен был под именем господина Фридерика.

– Вы разве бывали там?

– Несколько раз. Я лечил у него одного английского матроса, татуированного дикарями.

– Татуированного дикарями? – повторила Баккара, вздрогнув.

Тут доктор так верно описал приметы «австралийского дикаря», что Баккара вскричала:

– Это сэр Вильямс! Это не дикари татуировали его и отрезали язык, а я!

– Вы? Вы, графиня? – вскричал изумленный мулат.

– Слушайте, доктор, – продолжала Баккара. – Около четырех лет я боролась с этим чудовищем и наконец победила его. Если я только не ошибаюсь, если описанный вами человек, которого маркиз де Шамери поручил вам лечить, есть действительно сэр Вильямс, то мне все становится ясным. Маркиз де Шамери был орудием мщения сэра Вильямса, он погубил мою честь, убил морально моего мужа. Но как допустить, что маркиз де Шамери, дворянин, человек, ознаменованный высокими делами и подвигами, мог сделаться орудием такого изверга, как сэр Вильямс!

– Да, действительно странно, – пробормотал мулат. – Но тут, должно быть, кроется какая-нибудь великая тайна.

– Да, мы все блуждаем во мраке, – сказала Баккара, – но знаете, где находится свет?

– Где же?

– В помешательстве Цампы. Как вы полагаете, можно его вылечить?

– Кажется, можно.

– Скоро?

– Может быть.

– Каждая минута дорога для нас, доктор, потому что сэр Вильямс для достижения цели не останавливается ни перед какими средствами.

– В таком случае исходатайствуйте мне у полицейского начальства дозволение лечить Цампу.

– И вы его вылечите?

– Надеюсь.

Они прошли в будуар, где Баккара написала следующее письмо:

«Граф!

Я сделалась жертвой гнусной интриги, однако надеюсь вскоре разоблачить ее. Для этого мне нужна ваша помощь. Отправляю к вам доктора Самуила Альбо. Не расспрашивайте его: он не должен вам отвечать, но не откажите в своем ходатайстве, о чем он вас будет просить.

Готовая к услугам графиня Артова».

Баккара запечатала письмо и указала адресата: «Графу Арману де Кергацу».

– Возьмите это письмо, – сказала она, – и поезжайте к графу. Вечером я пришлю к вам узнать о результате.

Спустя три часа Баккара получила следующее письмо:

«Графиня!

Цампа находится уже у меня. Его здоровое телосложение подает мне надежду на излечение.

Ваш покорный слуга доктор Самуил Альбо».

Спустя три дня после того, как Цампу привезли к Самуилу Альбо, графиня Артова приехала к нему вечером. Она вошла в кабинет, где уже была не один раз.

Прежде всего Баккара увидела доктора, разговаривавшего с Ролланом де Клэ, который приехал сюда по приглашению графини, а затем – Цампу, неподвижно лежавшего на диване.

Доктор подошел к ней, поклонился, предложил кресло и приложил палец к губам.

– Разве он спит? – спросила Баккара.

– Да, и когда проснется, то будет уже в своем уме.

– Вы уверены в этом?

– Больше данных «за», чем «против». В повязке, закрывающей ему глаза и лоб, лежит компресс из соков одного индийского растения. Теперь уже три дня, как он находится в моральном и физическом оцепенении, которое кончится, как только я сниму повязку.

– Доктор, – проговорил Роллан де Клэ, – ведь это будет просто чудом.

– Средство это открыл мне один индус во время моего путешествия по Азии.

– Часто вам приходилось употреблять это средство для лечения сумасшедших? – спросила Баккара.

– Раз десять, графиня.

– И всегда удачно?

– Да, если помешательство происходило от испуга.

– Следовательно, средство это неприменимо к помешательству моего мужа?

– Я не рискнул бы, ибо в случае неудачи средство это мгновенно убивает.

– Однако вы надеетесь его вылечить?

– Вполне.

Тут доктор подошел к дивану, на котором лежал Цампа. Он приподнял его и снял повязку.