Текст книги "Рассказы о людях необычайных"

Прошли за нею около трех ли и увидели горную деревушку, в которой, однако, были настоящие хоромы, высокие, строгой формы. Женщина слезла с лошади, вошла в дом, велев служанке открыть комнаты и пригласить гостей. Тут же появилось вино и разные кушанья, настолько роскошные и прекрасные, что показалось, будто все это было приготовлено заранее. Вслед за этим Шуньхуа велела служанке выйти вон и сказала:

– У нас в доме сейчас нет мужчин. Пусть господин Чжан сам получше угостит вас, служивые, и даст вам чарок побольше. В предстоящем вам пути много мест, где можно подкрепиться, и я, видите ли, уже послала человека, дав ему в распоряжение несколько десятков серебряных дан, чтобы он потратил их на господина Чжана, да и вам поднес. Но, как видите, его еще нет.

Оба сторожа в душе ликовали и стали пить вовсю, не упоминая более о том, что надо идти. День уже склонялся к вечеру. Сторожа были совершенно пьяны. Шуньхуа вышла, указала пальцем на колодки, и те сейчас же упали. Она взяла Чжана за руку, потащила вместе с собой на одного коня, и они помчались, словно летя по воздуху.

Вскоре она заторопила его слезать.

– Ты остановись здесь, – сказала она. – У меня с младшей сестрой назначено в Синем Море свиданье. И так уж я ради тебя замешкалась и заставила бедную так долго ждать.

Чжан спросил, когда им встретиться снова. Она не отвечала. Спросил второй раз. Она столкнула его с коня и удалилась. Когда рассвело, он спросил, что это за местность. Оказалось, Тайюань. Чжан вошел в город, снял помещение и стал обучать юношей, приняв имя Гун Цзыцяня.

Прожив здесь десять лет, он из расспросов узнал, что погоня за беглецом стала слабеть, и снова побрел потихоньку на восток. Подошел уже близко к воротам деревни, но не решился войти сразу же, а подождал глубокой ночи и тогда только вошел. Когда он очутился у своих ворот, то оказалось, что стена высока и крепка, перелезть уже было невозможно. Только и мог постучать в ворота плеткой. Прошло много времени, прежде чем жена вышла и спросила, кто там. Чжан заговорил с ней тихим голосом. Обрадовавшись ему выше меры, она впустила его, но сделала вид, что кричит на него сердито.

– Раз в столице, ты говоришь, у тебя было денег мало, то ты должен бы, кажется, явиться раньше. Как это случилось, что тебя отпустили домой лишь к полуночи?

Войдя в комнату, каждый из них рассказал о своих делах. Тут только Чжан узнал, что оба сторожа бежали и до сих пор еще не вернулись. Пока они говорили, к ним все время из-за занавески появлялась какая-то молодая жен– щина.

– Кто это? – спросил Чжан.

– Жена сына.

– Где же сын?

– Уехал в столицу на «большие состязания» и все еще не возвращается.

Чжан заплакал.

– Сколько уж лет я блуждаю вдали от дома! Мальчик мой стал взрослым мужчиной. Не думал, что он сможет продолжать аромат нашей родовой культуры… Но ведь на это ушла вся кровь твоего сердца!

Не окончил он своих слов, как жена сына уже успела согреть вино и сварить ужин, накрыла на стол, заполнив его совершенно. Чжан был рад и утешен выше всяких ожиданий.

Несколько дней продолжал он скрываться на постели в спальной, боясь, как бы не узнали люди. Однажды ночью только что он лег спать, как вдруг услыхал человеческие голоса, волнующиеся и кричащие. В ворота стучали чрезвычайно сердито. Оба супруга сильно испугались и поднялись. Раздался чей-то голос:

– Есть у них задние ворота или нет?

Жена Чжана перепугалась еще сильнее, быстро схватила дверь, поставила ее вместо лестницы и проводила Чжана через стену. Когда он убежал, она наконец явилась к воротам и спросила, в чем дело. Оказалось, что пришли известить о «новом знатном человеке». Она сильно обрадовалась и тут же глубоко пожалела, что Чжан убежал и что догнать его и вернуть уже нет возможности.

В эту ночь Чжан несся по траве, пробирался через заросли, спешил изо всех сил и дороги не выбирал. Только на рассвете, выбившись решительно из сил и изнемогая, он подумал, что хотел, собственно, идти на запад. Спросил у прохожих. Оказывается, он недалеко от большой дороги, ведущей в столицу.

Он зашел в какое-то село, думая здесь заложить свою одежду и поесть. Перед ним высились чьи-то ворота, на стене у которых была наклеена полоска. Чжан подошел, посмотрел и узнал, что это семья Сюй и что в ней есть человек, только что выдержавший экзамен на сяоляня.

Вскоре из дома вышел старик. Чжан обратился к нему с поклоном и рассказал о своем положении. Старик, видя, что его наружность и манеры в высшей степени изысканны, понял, что он не из вымогателей пищи, пригласил его войти и стал угощать. Затем он спросил его, куда он направляется. Чжан сказал, будто у него поставлен свой шатер в столице, но на пути домой он будто наткнулся на разбойников. Старик оставил его у себя учить младшего сына. Чжан расспросил его в общих чертах, где старик служит и кто у него родня. Оказалось, что это столичный крупный чиновник в отставке, а кандидат, только что выдержавший экзамен, его, так сказать, второй сын.

Через месяц кандидат пришел домой вместе с одним товарищем по экзамену, сказав, что это Чжан из Юнпина, юноша лет восемнадцати-девятнадцати. Чжан, видя, что и место его рождения, и фамилия очень подходят, втайне решил, что это и есть его сын. Однако у них в городе людей с такой фамилией было очень много, и он пока мол– чал.

К вечеру юноша развязал свои вещи и достал список выдержавших с ним кандидатов. Чжан быстро взял у него бумагу, пробежал: действительно, это был его сын! Незаметно для него самого из глаз его покатились слезы. Все окружающие в крайнем изумлении кинулись к нему с вопросами.

– Чжан Хунцзянь, – сказал он, указывая на свое имя, – это я самый и есть!

И рассказал все, что было. Кандидат Чжан обнял отца и зарыдал. Дядя и племянник Сюй бросились их утешать, уговаривать, и наконец они перестали горевать, предавшись радости.

Сюй сейчас же послал всем влиятельным сановникам золото и шелка вместе с письмами, и отец с сыном вернулись вместе домой.

С того времени, как Фан узнала весть о сыне, она целыми днями горевала, думая: жив Чжан или погиб. Теперь же она услыхала, что кандидат Сюй уже дома, и стала тужить еще сильнее от ран своего чувства. Вскоре, однако ж, к ней уже входили отец с сыном и поразили ее, словно свалившись с неба. Бросилась спрашивать, узнала, как все это приключилось, и оба супруга во время рассказа предавались то горю, то радости.

Отец человека, следившего в свое время за Фан, узнав, что ее сын стал знатным кандидатом, не посмел уже лелеять в своем сердце месть и погибель, а Чжан стал обращаться с ним с особой добротой. Рассказал ему все случившееся за эти годы, от начала до конца. Тот весь проникся стыдом за себя.

С этих пор они стали друзьями.

Пение лягушек

Ван Цзысунь говорил мне, что в бытность свою в столице он как-то увидел на базаре человека, делавшего следующий фокус. Он приносил с собой деревянный ящик с рамками, в которых было двенадцать отверстий и в каждом отверстии сидело по лягушке. Фокусник брал тонкую палочку и ударял лягушку по голове. Та сейчас же кричала свое «ва». Когда же ему давали деньги, он начинал ударять всех лягушек по головам, то здесь, то там, словно бил по «облачному гонгу»[261]261
  «Облачный гонг» – своеобразный китайский инструмент, состоящий из деревянной рамы с десятью отверстиями (3+3+3+1), в которых свободно укреплены маленькие медные гонги – тарелочки одинаковых размеров, но не одинаково утолщающиеся к середине, отчего происходит разница в нотах звучания. Эти ноты делятся на пять так называемых прямых и пять чистых. Инструмент держат одной рукой, а другой бьют молоточком по тарелочкам. Ему отводилось определенное место в обрядовой музыке.


[Закрыть]. И можно было ясно-ясно различить гун и шан[262]262
  Так иероглифически обозначаются первые две ступени китайской гаммы.


[Закрыть], театральные мелодии.

Ван Чэн и перепел

Ван Чэн, происходивший из древнего рода в Пинъюане, был по природе своей чрезвычайно ленив, так что имение его с каждым днем все падало; оставалось всего-навсего несколько разрушающихся комнат. Лежал он с женой на коровьей[263]263
  То есть на подстилке из свернутых оческов и пеньки.


[Закрыть], как говорится, одежде, и она ругалась с ним невыносимо.

В то время, о котором идет рассказ, лето было в полном разгаре. Сильно парило. В деревне, где жил Ван, был старый сад владельцев Чжоу. Заборы и строения в нем окончательно обрушились. Осталась лишь одна беседка, в которой часто оставались спать деревенские жители. Ван был в их числе. Как-то раз утром все спавшие ушли. Красное солнце было уже, как говорится, на три бамбуковых жердины, когда он наконец встал. Походил, побродил; хотел уже идти домой, как вдруг увидел в траве золотую булавку. Поднял, стал разглядывать. На булавке были выгравированы следующие знаки:

«Сделано во дворце Гостя, Царем принимаемого»[264]264
  То есть зятя великого князя; титул его означал, что он хорошо знаком с государственным церемониалом и может быть принят царем торжественно.


[Закрыть].

Дед Вана был «Царским Гостем» по Хэнскому дворцу[265]265
  То есть по браку его с дочерью великого князя минской династии, жившего в XVI в. и носившего титул князя страны Хэн.


[Закрыть], и у него в доме были старые вещи, часто носившие подобную надпись. Ван держал в руке булавку и нерешительно мялся на месте.

Вдруг появилась какая-то старуха и принялась искать булавку. Ван был давно уже беден, но от природы честен. Он тут же вынул булавку и вручил старухе. Та была счастлива и принялась усиленно восхвалять Вана за выдающуюся честность.

– Много ли стоит булавка, – сказала она между прочим, – а это ведь память о моем дорогом покойном муже!

– Кто же был ваш покойный супруг?

– Царский Гость Ван Цзяньчжи.

– Да ведь это мой дед! – воскликнул пораженный Ван. – Как это мы с вами встретились?

Старуха тоже была поражена.

– Ты, значит, внук Ван Цзяньчжи? – сказала она. – А я – фея-лиса. Сто лет тому назад я с твоим покойным дедом была очень близка; когда же твой дед умер, то и я ушла. А теперь проходила здесь и обронила булавку, которая попала прямо в твои руки. Разве это не воля небес?

Ван тоже слыхал, что у его деда была лисья жена, поверил словам старухи и сейчас же пригласил ее удостоить его посещением. Старуха приняла приглашение, прошла за ним. Ван крикнул жене, чтобы она вышла представиться. И жена вышла рваная, лохматая, с лицом – что овощ, вся черная.

– Ай-ай-ай, – сказала старуха со вздохом, – внуку Цзяньчжи – и вдруг обеднеть до такой степени!

Заглянула в кухню. Печь была разрушена, не дымилась.

– При подобном хозяйстве, – заметила старуха, – чем же, спрашивается, вам жить-то?

Жена Вана в ответ на эти слова стала подробно описывать их бедную жизнь. В голосе слышались рыдания, и она уже готова была расплакаться. Старуха взяла булавку, передала ей, веля заложить на некоторое время, а на эти деньги купить рису.

– Дня через три разрешите снова повидать вас, – добавила старуха.

Ван удерживал ее остаться у них.

– Помилуй, – сказала старуха, – ты и с одной женой не можешь существовать самостоятельно, а еще я тут стану жить, глядя, что называется, в потолок![266]266
  Здесь: в полном бессилии чем-либо помочь.


[Закрыть] Что будет за польза от этого?

С этими словами она решительными шагами вышла. Ван рассказал жене свою историю со старухой. Та ужаснулась, но он принялся петь хвалы ее порядочности и велел служить ей как свекрови.

Через три дня старуха действительно появилась у них, достала у себя несколько ланов и на эти деньги купила по даню[267]267
  Дань – мера веса, около 60 кг.


[Закрыть] проса и пшеницы. Ночью она легла с женой Вана на их короткую кровать[268]268
  То есть не постоянную, а разборную.


[Закрыть]. Сначала жена ее боялась, но, удостоверясь, что вся ее душа полна привязанности и любви к ним, перестала осноситься к ней с недоверием.

На следующий день старуха сказала Вану:

– Слушай, внучек, ты не ленись, нужно же заняться хоть небольшим делом! Долго ли можно так вот сидеть сложа руки и только проедаться?

Ван сказал, что у него нет денег.

– Когда твой дед был еще жив, – сказала она ему на это, – то и золота, и шелков он предоставлял мне брать, сколько бы я ни взяла. Но так как я человек вне мира, то в этих вещах у меня никакой надобности не было и я никогда их помногу не забирала. У меня было скоплено сорок лан из тех денег, что мне были даны на цветы и помады. Они и доселе лежат. Хранить их дальше не имеет смысла, так что можешь их взять и купить холста. Затем выбери день и поезжай в столицу, где и получишь небольшой барыш.

Ван поступил, как она велела; купил около пятидесяти штук холста и пришел с ними домой. Старуха велела ему быстро собраться с товаром в путь, с тем чтобы через шесть-семь дней добраться до Яньской столицы[269]269
  То есть до Пекина.


[Закрыть].

– Смотри, – сказала она наставительно, – тут нужно быть прилежным, лениться нельзя; следует торопиться, а не мешкать! Пропустишь хоть день – будешь каяться, да поздно!

Ван почтительно поддакивал и обещал. Затем связал товар в узлы и двинулся в путь. На полпути его захватил дождь. Одежда и обувь промокли насквозь. Вану никогда в жизни не приходилось подвергаться «ветру с инеем». Он весь размяк, был разбит, дальше выдержать не мог и остановился пока в гостинице. Однако, вопреки его ожиданиям, дождь так и лил вплоть до вечера и струился с крыш канатами. Прошла ночь – лило еще пуще того. Видя, как люди, идущие по дороге, месят грязь по колени, Ван робел и мучился, но решил ждать до полудня. К полудню наконец стало парить, но темные тучи собрались снова и опять полил дождь. Переночевал еще ночь и тогда только пошел.

Когда он был уже недалеко от столицы, до него дошли слухи о том, что цена на холст все еще держится высоко. Это его втайне радовало. Он прибыл в столицу и снял свои тюки в одной гостинице. Хозяин выразил ему глубокое сожаление по поводу опоздания. Дело в том, что как раз перед этим южные пути только что открывались и холста поступало крайне мало, а богатые дома в столице покупали его во множестве. Цены сильно поднялись – втрое, пожалуй, против обычных, но как раз за день перед этим в столицу зашло торговцев холстом целые тучи, и цены разом упали, так что те, кто пришел позади других, потеряли все свои надежды.

Обо всем этом хозяин и сообщил Вану. Ван пришел в уныние, так как, чего хотел, не получил. Однако через день торговцев прибыло еще больше, и цена упала еще ниже. Ван, не желая продавать без барыша, подождал еще дней десять. Сосчитал деньги – оказалось, что на еду и расходы уходит пропасть, и ему стало еще более неприятно и обидно. Хозяин гостиницы посоветовал ему продать задешево, с тем чтобы взамен этого предпринять что-либо другое. Ван так и сделал, потеряв при этом десяток ланов, но распродав все.

Утром он встал рано и решил собраться в обратный путь, как вдруг, открыв мошну, взглянул и обнаружил, что все его серебро исчезло. Пораженный этим открытием, он заявил хозяину. Тот ничего по этому поводу предпринять не мог. Вану советовали пожаловаться в Управление, чтобы заставить хозяина ему выплатить, но Ван только вздохнул.

– Такова уж моя судьба, – сказал он печально. – При чем тут вина хозяина?

Хозяин, услыша такие слова, умилился и подарил ему пять ланов серебра, утешая его и уговаривая идти домой. Однако, поразмыслив, Ван нашел, что ему не с чем теперь явиться на глаза бабке, и топтался на месте, то выходя из дома, то опять входя… Вперед или назад, как говорит древняя пословица, – одинаково в яму!

Как раз в это время он обратил внимание на то, как устроители перепелиных боев собирают за одну игру несколько тысяч медных монет, а если купить перепела, то и больше. Это вдруг разбудило его мысли. Сосчитал деньги в мошне – их оказалось только-только на торговлю перепелами. Поговорил об этом с хозяином. Тот стал всячески его подзадоривать и натравливать, обязался даже дать ему помещение и не брать за еду и питье. Ван был доволен и отправился. Накупил перепелов целый куль и опять пришел в столицу. Хозяин на радостях поздравлял его заранее с быстрой продажей.

Наступила ночь. Полил большой дождь и шел до самого утра. Когда рассвело, то вода на улицах напоминала реки, а дождь моросил не переставая. Ван сидел и ждал, пока не прояснится, но непогода тянулась несколько дней подряд, дождь так и не останавливался. Встал, чтобы взглянуть в клетку на перепелов, а из них уже много подохло. Ван сильно переполошился, не зная, что теперь и придумать. Через день подохло еще больше, и осталось всего лишь несколько штук. Ван соединил их в одну клетку и стал кормить. По прошествии ночи пошел взглянуть – остался всего лишь один.

Заявил хозяину и не заметил, что слезы так и катились на пол. Хозяин тоже сочувствовал ему, держа его за руки.

– Деньги все вышли, – рассуждал Ван, – вернуться домой нет возможности, только мне и ждать осталось что смерти.

Хозяин уговаривал его и утешал. Они отправились посмотреть перепела. Хозяин оглядел его весьма внимательно.

– Это, кажется, птица-силач, – сказал он. – И если все прочие поколели, то это едва ли не от того, что он их забил насмерть! Вам делать теперь нечего – пожалуйста, возьмитесь за него. Если он окажется хорошим, будете на нем играть и этим существовать.

Ван послушался. Когда он приручил перепела, то хозяин велел ему взять птицу с собой на улицу и поиграть там на вино и пищу. Перепел оказался очень сильным, сейчас же выигрывал. Хозяин был доволен, дал Вану серебра, велел ему драться до последнего с любителями. Ван дрался трижды и все побеждал. Через полгода у него уже скопилось двадцать ланов. От души все более и более отлегало, он смотрел на перепела как на свою собственную жизнь.

Один князь давно уже слыл любителем перепелов. Каждое первое число нового года он допускал во дворец перепелятников из простого народа, чтобы с ними потягаться.

– Теперь, знаете, – сказал Вану хозяин, – можно, по справедливости, ожидать, что сейчас же привалит вам большое счастье! Чего нельзя знать – это вот относительно вашей судьбы!

И, рассказав ему, в чем дело, повел его во дворец.

– Если будете побиты, – сказал он Вану, – то мы уйдем, потеряв, как говорится, дух; если же в виде одного шанса против десяти тысяч перепел окажется победителем, князь непременно захочет его купить, но вы не соглашайтесь. Если же он будет настаивать, то вот моя голова – на нее только и смотрите. Кивну головой – тогда только и соглашайтесь.

– Ладно, – сказал Ван.

Когда они пришли во дворец, перепелятники уже теснились на крыльце плечом к плечу. Сейчас же вслед за этим князь вышел из приемного зала и велел слугам сказать, чтобы те, кто хочет драться, шли наверх. Тут же нашелся человек с перепелом, который и пошел вперед. Князь велел спустить своего перепела; пришедший спустил своего – только они взлетели разок и перескочили друг через друга, как гость был уже побит.

Князь громко хохотал. Не прошло и самого короткого времени, как уже несколько человек входили к князю и были биты.

– Ну, теперь можно, – сказал хозяин Вану, и они оба поднялись.

Князь посмотрел на перепела и сказал:

– В зрачках у него гневный пульс. Это пернатое – сильное. Нельзя недооценивать врага!

И велел достать Железного Клюва и пустить на него. Птицы взлетели, скакнули раз и другой, и у княжеского перепела уже упали крылышки.

Князь выбрал еще получше, заменил другим – и оба раза князь был бит. Тогда он велел взять из самого дворца так называемого Яшмового перепела. Через минуту его уже принесли. Перья были у него белые, как у баклана, и вид он имел совершенно необыкновенный, словно небесный дух. Ван Чэн упал духом, встал на колени и взмолился, прося прекратить бой.

– Ваш перепел, великий князь, – сказал он, – божеское создание. Боюсь, он повредит моей птице и погубит все мое дело!

– Спускай! – крикнул князь, улыбаясь. – Если он в бою умрет, я тебе уплачу за него щедро.

Чэн спустил птицу. Яшмовый прямо помчался на врага, но Ванов перепел, как только вошел, сейчас же прилег, словно разъяренный петух, и стал ждать. Яшмовый сильно его клюнул – тогда он воспрянул, как взлетевший журавль, и ударил его.

То наступая, то отходя, то взлетая вверх, то свергаясь вниз, продержались они, вцепясь друг в друга, некоторое время – и вот Яшмовый начал сдавать. А Ванов перепел, наоборот, ярился все сильнее и сильнее и дрался все более и более ожесточенно. Не прошло и нескольких минут, как белоснежные перья были выщипаны и валялись на полу. Перепел поджал крылышки и удрал.

На этот бой смотрела чуть ли не тысяча человек, и не было ни одного, кто б не вздыхал от удивленья. Князь потребовал, чтобы ему принесли птицу, взял ее в свои руки и осмотрел ее со всех сторон – от клюва до когтей.

– Можешь продать перепела? – спросил он у Чэна.

– У вашего маленького человека, – ответил Чэн, – нет никакого постоянного имущества. На него только и полагаюсь, в нем вся моя жизнь. Не хочу продавать.

– Я дам тебе большую цену. Можно будет купить хозяйство среднего достатка. Ведь этого тебе очень хочется, не так ли?

Чэн, опустив голову, стал думать; продумав довольно долго, сказал:

– Я, собственно говоря, не рад продать его. Однако раз великому князю он так нравится, то, если вашему высочеству угодно дать маленькому человеку возможность приобрести себе то, что оденет его и накормит, – чего же мне еще искать?

Князь спросил, какова цена. Ван ответил: тысяча ланов.

– Глупый парень, – сказал, рассмеявшись, князь, – что, скажи на милость, это за драгоценность такая, чтобы стоить тысячу ланов?

– Ваше высочество его не сочтете за драгоценность, но для вашего покорного слуги, как говорится, яшма, ценность целой линии городов, и та его не покроет!

– Как это так? – спросил князь.

– А вот так. Я возьму перепела на рынок и буду в день добывать по нескольку лан. Выменяю их на целый шэн, а то и доу крупы, – глядишь, и в семье моей десятки едящих пальцев не будут иметь заботы о холоде и голоде. Какая драгоценная вещь сравнится с ним?

– Я не обижу тебя, – сказал князь, – и дам тебе двести лан.

Чэн покачал головой. Князь надбавил еще сотню. Чэн взглянул на хозяина. У него лицо оставалось неподвижным.

– Я приму повеленье ваше, великий князь, и прошу разрешенья сбавить сотню.

– Уходи, – сказал князь, – кто согласится поменять какую-то перепелку на девятьсот ланов?

Чэн сунул перепела в мешок и хотел уже отправляться, как князь крикнул:

– Эй, перепелятник, иди сюда, иди сюда! Вот, даю тебе, самым серьезным образом, шестьсот ланов. Согласен – продавай. Нет – так кончено!

Чэн опять стал смотреть на хозяина, но тот оставался с прежним выражением лица. У Чэна все, чего он желал, покрывалось выше меры, и, боясь упустить случай, он ска– зал:

– Продать за эту цену – ох, горько и обидно, если сказать по правде. Вот только что продавать и не продавать – можно доставить вам огорчение… Делать нечего – пусть будет по вашей воле, ваше высочество!

Князь был доволен, велел сейчас же отвесить и вручить Чэну серебро.

Тот сунул серебро в мешок, благодарил за подарок и вышел. Хозяин принялся его бранить.

– Как я говорил? С чего вы так бросились продавать? Еще бы немного он поскупился, и восемьсот лан были бы уже в ладонях!

Чэн, вернувшись домой, бросил деньги на стол, предлагая хозяину самому брать, но тот не брал. Ван настоятельно просил взять, и наконец тот принес счеты и взял с него только за стол.

Ван собрался и поехал домой. Приехав, рассказал все, что делал, вынул деньги и поздравил бабку. Та велела ему приобрести триста му хорошей земли. Возвели дом, сделали мебель и утварь – стали настоящими родовитыми богачами.

Старуха вставала рано и посылала Вана смотреть за полевыми работами, а его жену – за пряжей. Чуть только они заленятся, как она уже бранит их, и оба спокойно переносили это, не смея роптать. Через три года дом стал еще богаче. Старуха простилась с супругами и уже хотела уходить, но они оба ее не отпускали, заплакали – и старуха осталась.

Наутро пришли к ней услужить. Исчезла.