Текст книги "Рассказы о людях необычайных"

С этих пор он стал проверять. Всякий раз, как он из-за разных дел забрасывал ученье, ее лицо опечаливалось. Стоило несколько дней поусердствовать, как лицо смеялось. И вот таким порядком, повесив перед собою зеркало, он с утра до вечера чувствовал себя словно в присутствии учителя или царского наставника.

Так прошло два года. Лю в один прием победоносно прошел на экзамене и радостно сказал:

– Ну-с, теперь можно будет показаться на глаза моей Фэнсянь.

Взял зеркало и посмотрел. Видит – расписные брови длиннеют дугами, а тыквенные семена уже почти открываются. Лицо так радостно, их хоть осязай – так и стоит перед глазами! В любовном исступлении Лю уставился в зеркало, не сводя глаз. Вдруг в зеркале засмеялись.

В силуэте мой любовник; на картине – его страсть[291]291
  «Любовник на тени и страсть на картине», – так говорит о себе и возлюбленном героиня знаменитой драмы в стихах Ван Шифу (XIV в.) «Любовь в западном флигеле» («Сисян цзи»), считающейся литературным шедевром.


[Закрыть].

– Эти слова сказаны про нынешний день! – промолвила дева.

Лю в изумлении и восторге оглянулся на все стороны – и нашел Фэнсянь стоящею уже за его креслом. Oн схватил ее за руки и стал спрашивать, как поживают ее отец с матерью.

– После того как мы расстались, – рассказывала она, – я совершенно не возвращалась домой, а лежала в горной пещере, желая разделить с тобою труды[292]292
  Спасаясь от перерождения в смертного человека подвижничеством.


[Закрыть].

Лю поехал в город на обед. Фэн попросилась с ним. Сели вместе в повозку и поехали. Люди, смотря ей в лицо, ее не видели. Когда собрались домой, она научила Лю, чтобы он говорил всем, будто женился на ней в провинциальном городе.

Вернувшись домой, она наконец вышла и показалась гостям, а затем принялась за управление домом. Всех поражала ее красота, но что она лисица – никто не знал.

Лю был учеником Фучуаньского начальника и пошел к нему с визитом. Встретил там Дина, который с искренним радушием пригласил его к себе, принял и угостил самым щедрым и богатым образом.

– Тесть с тещей, – сказал он, – опять переехали в новое место, и моя «комнатная» домоправительница[293]293
  То есть жена.


[Закрыть] поехала проведать их. Когда она вернется, надо будет мне послать им письмо, чтобы вместе ехать к вам с поздравлением.

Сначала Лю казалось, что Дин тоже лис. Когда же он навел подробные справки о его происхождении, то выяснил в конце концов, что он сын большого коммерсанта в Фучуане. Оказалось, что он в свое время как-то возвращался под вечер с дачи домой и встретил Шуйсянь, которая шла одна. Увидев, как она красива, он стал на нее исподтишка поглядывать. Она попросила ее подвезти. Дин с радостью посадил ее и привез к себе в кабинет, где и стал с ней спать и жить. Она могла входить через щели и скважины. Дин только тогда понял, что это – лиса.

– Сударь мой, – сказала она, – ты мне своих подозрений не выказывай. Я считаю тебя человеком искренним и честным и поэтому желаю тебе вполне довериться.

Дин сделал ее своей наложницей, а сам уже не женился.

Лю, вернувшись домой, снял у одного знатного лица обширное помещение, где для гостей приготовлено было есть и спать, вымыто, вычищено так, что все сияло чистотой, но мучился тем, что не было никакой обстановки. Осмотрелся наутро – оказалось, что мебель наставлена такая, что глаза слепит.

Через несколько дней, действительно, явилось человек тридцать, принесших чай, кушанья и дорогое вино. Повозки и кони, запрудив дополна все улицы и проулки, хлынули беспорядочным потоком. Лю кланялся и приветствовал старика, а равным образом Дина и Ху. Он вводил гостей в приемные комнаты, где Фэнсянь уже встречала старуху и обеих сестер. Вошли и в спальню.

– Ты теперь, девочка, знатная и на своего, так сказать, «человека у льда» не ропщешь? Скажи, у тебя или нет мои браслет и башмаки?

Женщина поискала и вручила ей.

– Башмаки-то те же, да вот тысячи людей их насквозь просмотрели, – сказала она.

Басянь ударила ее по спине башмачком:

– Бью тебя, чтобы передать то же господину Лю! – и бросила башмаки в огонь, приговаривая:

 
Пока были новые – словно цветы, распускались;
Когда стали стары – словно цветы, отцвели.
Дорожила ими, как жемчугом, никогда их не надевая:
Хэнъэ пришла, их у меня заняла!
 

Шуйсянь, в свою очередь, приговаривала за хозяйку:

 
Когда-то они вмещали яшму – росточек[294]294
  То есть маленькую женскую ножку, которая, искалеченная вечным компрессом, действительно похожа на белый росток бамбука, оканчивающийся острием.


[Закрыть];
Надеть, показать, от тысяч людей хвала!
И если бы даже увидела их Хэнъэ —
Должна б пожалеть, что ей слишком они узки.
 

Фэнсянь пошевелила огонь и сказала:

 
Ночь за ночью они подымались к синему небу,
Утром однажды ушли от блаженного счастья.
Оставили только тонкую слабую тень,
Всем и повсюду в свете людям напоказ.
 

С этими словами она положила пепел на поднос, сделала кучку, поделила ее на десять частей и, увидя, что подходит Лю, поднесла ему в подарок. Лю мог видеть только полный поднос вышитых башмачков совершенно такой же формы, как и прежние.

Басянь быстро выбежала, поддала поднос, так что он упал на пол, но на полу все еще было два уцелевших башмака. Басянь легла на пол и давай дуть. Тогда наконец все следы их исчезли.

На следующий день, ввиду того что Динам предстоял далекий путь, муж с женой уехали домой раньше всех. Басянь ненасытно шутила и играла с младшей сестрой, а старик и Ху все время ее торопили. Наконец, в самый полдень, она вышла и отправилась вместе со всеми.

Когда гости приехали, их экипаж и слуги имели необычайно роскошный вид, так что местная публика собралась поглазеть на них, толпясь, словно на рынке. У двоих грабителей при виде этих красавиц замерла душа. Они решили похитить их на дороге. И вот, подкараулив, когда они отъехали от деревни, хвостом поехали за ними. Когда расстояние до них не превышало какой-нибудь стрелы, лошади вдруг поскакали, и так, что грабители не могли догнать их. Доскакали до одного места, где два утеса сжимали дорогу, телега поехала несколько тише. Грабитель догнал, вынул нож и зарычал. Люди бросились бежать. Разбойник слез с лошади, открыл занавес телеги, и там вдруг оказалась сидящей какая-то старуха. Только что он, в недоумении, решил, что нечаянно грабит мать, и начал заглядывать по сторонам, как ему был нанесен по правой руке удар оружием и в один миг он был связан. Всмотрелся пристальней: утес – и вовсе даже не утес, а ворота города Пинлэ; в телеге же сидел не кто иной, как мать первого кандидата Ли, возвращавшаяся домой из деревни. Второй разбойник подъехал сзади. У него тоже была подрублена нога коня и его привязали к воротам. Ли арестовал их и направил к начальнику области. Тот сделал допрос, и сейчас же обоим была устроена казнь. Как раз в это время было двое непойманных грабителей. Из допроса выяснилось, что это они и есть.

Следующею весной Лю достиг высшей ученой степени чжуанъюаня. Фэнсянь, боясь, между прочим, как бы не накликать беды, настойчиво отказывала всей родне, являвшейся поздравлять. Лю тоже ни к кому не сватался. Когда же он достиг важного поста в министерстве, то взял наложницу, от которой имел двух сыновей.

Бог града

Покойный Ван Юньцан, отправляясь на службу в Чу, решил подняться на гору Дракона и Тигра и посетить там Небесного Учителя[295]295
  То есть подняться на гору в провинции Цзянси; на ней имеет свое пребывание Небесный Учитель – наследственный архимаг Китая, «повелевающий» силами природы, главным образом для борьбы с нечистой силой.


[Закрыть]. Доехав до озера[296]296
  До озера Дунтин.


[Закрыть], он уже садился в свою лодку, как вдруг в это самое время появился какой-то человек, сидевший в небольшом челноке, подъехал к нему и велел лодочникам доложить. Ван принял его. Это был высокий приличный человек. Он вынул из-за пазухи визитный листок Небесного Учителя, в котором стояло следующее: «Узнав, что ваши кони и свита готовы подойти, посылаю вперед человека нести ваши доспехи»[297]297
  Вежливое приглашение зайти. Доспехи – знаки величия у феодала.


[Закрыть]. Ван изумился этому предугадыванию и еще более уверовал в божественную силу Учителя. Теперь он направлялся к нему с полной и убежденной искренностью.

Небесный Учитель дал обед, за которым усердно его потчевал. Прислуживавшие Учителю своей одеждой и убором волос не походили на обыкновенных людей. Посланец, уже знакомый Вану, стоял также рядом с Учителем и прислуживал. Через некоторое время он что-то тихо сказал Небесному Учителю.

– Он ваш, знаете ли, земляк, – сказал Небесный Учитель Вану, – а вы его и не узнаете!

Ван спросил, кто он такой.

– Да он тот самый, которого у вас теперь считают Градовиком Ли Цзочэ!

Ван изумился и переменил свое к нему отношение.

– Он мне только что сообщил, – продолжал Небесный Учитель, – что получил приказ[298]298
  Имеется в виду приказ Верховного Владыки.


[Закрыть] сыпать град, и вот, значит, пока прощается!

– А куда именно он идет? – спросил Ван.

– В Чжанцю.

Ван, зная, что это очень близко к его родине, вышел из-за стола и стал умолять о пощаде.

– Да, но ведь это яшмовый указ Верховного Владыки[299]299
  То есть драгоценный, начертанный как бы на яшме указ Яшмового Августейшего Владыки – высшего даосского божества.


[Закрыть]. Града полагается определенное количество. Как он может сделать что-либо по вашему желанию?

Ван продолжал умолять. Небесный Учитель погрузился в раздумье и пребывал в нем довольно долго. Потом взглянул на Градовика и сказал ему внушительно:

– Вот что, ты побольше сыпь в горы и долы, не вреди посевам – вот и будет ладно! Да, вот еще что, – добавил он, – наш дорогой гость сидит за столом, так что ты изволь выйти чинно, а не воинственно.

Бог вышел. Когда он был уже на дворе, вдруг у него под ногами вырос дым, охвативший клубами всю землю. Так длилось несколько мгновений, и вдруг он со страшной силой взлетел на воздух… Сначала он только-только был на высоте деревьев, росших на дворе. Взлетел еще – стал выше построек и храмов, прогремел громом и улетел по направлению к северу.

Дома, комнаты затряслись, закачались. Сосуды на столе заходили, зашевелились. Ван сидел перепуганный.

– Что же это он, – спросил Ван, недоумевая, – как только ушел, так и стал Громовиком, что ли?

– Нет, – отвечал Небесный Учитель, – я ему, видите ли, только что сделал предостережение. Вот почему он и проделал все это потихоньку, не торопясь. Иначе он сразу бы зашумел по всей земле и затем только исчез бы.

Ван простился и поехал к себе. Он запомнил месяц и число, когда все это случилось. Послал наведаться в Чжанцю. Действительно, в этот самый день был большой град, которым были засыпаны канавы, а на поля попало всего несколько градинок.

Благодарная Сяомэй

Ван Мучжэн из Мэнъиня был сын, как говорится, «наследственного дома»[300]300
  То есть богатого, родовитого. Так сначала назывались удельные князья, власть которых переходила из рода в род. Ляо Чжай всегда употребляет это выражение в значении дома, в котором из рода в род не переводятся большие чиновные люди.


[Закрыть]. Как-то, путешествуя по югу в Цзян и Чжэ, он увидел пожилую женщину, которая сидела у дороги и плакала. Ван обратился к ней с вопросами.

– Мой покойный муж, – ответила она, – оставил мне лишь одного сына, который теперь приговорен к смертной казни. Найдется ли кто-нибудь, кто мог бы его вызво– лить?

Ван всегда отличался великодушием и благородной решимостью. Он записал имя и фамилию человека, вынул из кошеля серебро, повертелся ради него в хлопотах и в конце концов освободил его от казни. Этот человек вышел, услыхал, что его спас Ван, но совершенно недоумевал, чего ради тот это сделал. Явился к Вану в гостиницу, весь растроганный и в слезах, благодарил его и спрашивал о причине такого поступка.

– Да ничего особенного, – сказал Ван, – просто я пожалел твою старуху мать.

Человек был ошеломлен и сказал, что его мать давным-давно умерла. Ван тоже этой истории подивился.

С наступлением вечера явилась женщина и засвидетельствовала Вану свою благодарность. Ван поставил ей на вид, что она ввела его своим обманом в заблуждение.

– Скажу вам по правде, – отвечала она. – Я – старая лисица из Восточных гор. Лет двадцать тому назад я как-то с отцом моего сына провела приятный вечер. Вот поэтому я и не могла вынести страданий его голодного духа[301]301
  То есть духа, лишенного возможности насытить себя жертвой, приносимой потомком (сыном).


[Закрыть].

Ван весь затрясся, вскочил и сделал почтительный привет. Затем хотел ее расспросить дальше, но где она – было уже неизвестно.

У Вана была жена, хорошая, добродетельная, преданная Будде. Она не ела скоромного, не пила вина, приготовила себе чистую горницу, где повесила икону Гуаньинь, и, не имея мужского потомства[302]302
  Девочки не считаются потомством, обеспечивающим семье будущность.


[Закрыть], каждый день возжигала перед ней курительные благовонные свечи и молилась. А божество было в высшей степени чудотворное. Как что, сейчас же являлось во сне и говорило женщине, к чему стремиться и от чего уходить, так что во всех домашних делах принимали ее решения.

Затем жена Вана захворала, и очень серьезно. Она перенесла во внутреннюю горницу свою постель, а в своей спальне отдельно застлала особую кровать парчовыми тюфяками, закрыла ее на замок и как будто кого-то поджидала. Ван видел в этом помрачение сознания, но ввиду того, что ее болезнь была такова, что мутила и лишала ее здравого смысла, он не решался ее обижать.

Пролежав больною два года, она стала ненавидеть шум, постоянно отсылала от себя людей и спала одна. Когда подслушивали, то казалось, как будто она с кем-то говорит. Раскрывали дверь, смотрели – тишина, никого! И пока она была больна, ничто ее не заботило: но свою дочь, четырнадцатилетнюю девушку, она каждый день торопила собираться, приказала выдать ее замуж и отослать. Когда же свадьба состоялась, она подозвала Вана к постели, взяла его за руку и сказала:

– Сегодня я с тобой прощаюсь! Когда я еще только начинала хворать, Пуса сказала мне, что мне судьбой назначено скоро умереть. Но, помня, что у меня есть неприятное дело, а именно что молодая дочь еще не выдана, она пожаловала мне немного лекарства, чтобы продлить мое дыхание и дать мне дождаться этого. Прошлый год Пуса хотела вернуться в Южное море и оставила служанку своего престола, Сяомэй, чтобы мне прислуживать. Сегодня я умру. Кроме того, у меня, злосчастной, нет потомства, а Баоэра я люблю и жалею. Боюсь, что ты женишься на ревнивой женщине, которая не даст жить ни Баоэру, ни матери. А Сяомэй с лица красива, изящна, нравом к тому же великодушна и проста. Вот если ты ее возьмешь, чтобы продолжать свою женатую жизнь, будет ладно!

Дело в том, что Ван имел наложницу, которая родила ему сына по имени Баоэр. Он, считая эти слова чепухой, сказал жене:

– Послушай, милая, ведь те, кого ты все время чтишь, – божества! И вдруг у тебя сегодня вырываются подобные слова… Не оскверняешь ли ты бога пошлостью?

– Сяомэй, – отвечала ему больная, – служит мне вот уже больше года и ради меня забыла о самой себе, но я ее уже хорошо упросила!

– Где же Сяомэй? – интересовался Baн.

– Да в горнице! Разве нет?

Только что Ван собрался расспросить ее еще и еще, как она закрыла глаза и отошла.

Ван ночью бодрствовал у полога, под которым лежало тело жены, и услыхал в комнате сдавленный, скрытый, захлебывающийся плач. Он сильно испугался, решив, что это дух, крикнул прислугу и наложницу, открыл замок, взглянул – и оказалось, что там, в горнице, стоит одетая в траур красавица лет, как говорится, в две восьмерки. Сочтя ее божеством, все вошедшие стали в ряд и поклонились ей. Дева вытерла слезы и принялась помогать бившим поклоны подняться на ноги. Ван воззрился на нее в упор. Она только опустила голову.

– И в самом деле, – сказал Ван, – слова умершей жены не вздор, прошу вас сейчас же подняться в гостиную и принять приветствие от готовых представиться вам мужчин и женщин. Если же вы не одобряете этого, то я не посмею вздорно мечтать и навлекать на себя вину!

Дева покраснела и вышла. Она прямо и решительно поднялась в северное зало, где Ван велел прислугам поставить кресло против южной стороны. Ван поклонился ей первый. Дева также поклонилась ему в ответ. Затем все домашние, старшие и младшие, по очереди подходили, падали ей в ноги и били поклоны. Дева сидела с серьезным и строгим видом и принимала поклонение, и только когда пришла наложница, то она ее от поклона удер– жала.

С тех пор, когда хозяйка дома слегла в постель, прислуга обленилась, рабы стали поворовывать и дом давно был без надзора. Когда все представились ей и в строго чинном порядке встали рядом с ней для услуг, дева ска– зала:

– Я прочувствовала искреннее желание умершей госпожи и задержусь среди людей. Кроме того, она мне поручила большое дело. Каждый из вас должен омыть свое сердце и проявить перед своим господином усердие. Все прежние ваши проступки и грехи я оставлю без рассмотрения и учета, но если будет что-либо не так, то не говорите, что, мол, в комнатах никого нет!

И все увидели, что над креслом и в самом деле как будто висит образ Гуаньинь, раздуваемый и качаемый время от времени слабым ветерком.

Выслушав эти слова, вся челядь так и затряслась от страха и крикнула нестройным хором: «Хорошо!»

Теперь дева распорядилась с похоронами, проявляя во всем степенность и порядок. С этих пор ни большой, ни малый не смели лениться. Она весь день занималась делами по дому и вообще. Если Ван собирался что-нибудь делать, то также ей докладывал – и только потом совершал. Тем не менее, хотя он и видел ее в течение вечера по нескольку раз, он не имел с ней ни одного секретного разговора. По окончании погребения Ван хотел дать ход прежнему уговору, но не решался сказать ей прямо, а велел наложнице слегка намекнуть ей об его намере– ниях.

– Я, – сказала она на эти слова, – приняла от моей госпожи внушение и приказание, от которого мне долг не велит отказываться. И все-таки бракосочетание – это великий обряд, который не следует делать кое-как. Вот бы дядю Хуана, который и по положению знатен, и человек высокой нравственности, – его бы попросить быть главным лицом в клятвенном, как говорится, союзе между Цинь и Цзинь[303]303
  Удельные князья древних государств Цинь и Цзинь все время роднились между собой браками, чтобы не враждовать. «Клятвенные союзы» этого порядка были, впрочем, не прочнее других, заключавшихся вероломными князьями. В данном случае речь идет, конечно, о сватовстве.


[Закрыть]. Тогда мне останется только исполнять, что мне велят!

В это время Хуан из Приказа Великих Служб[304]304
  Из старинного учреждения, реформированного в начале XX в., ведавшего конюшнями царского двора, а равно и коннозаводством. Глава учреждения входил в число девяти высших чинов империи.


[Закрыть], родом с реки И, оставил службу и жил на свободе. Он был другом отцу Вана, и они ходили друг к другу, живя в наилучших отношениях. Ван сейчас же явился к нему и рассказал, как обстоит дело. Хуану это показалось странным. Он тотчас приехал с Ваном вместе. Узнав о его приезде, дева тут же вышла и сделала ему приветственное поклонение. Хуан с первого же взгляда был поражен ею, как небожительницей, и стал мягко отклонять от себя приглашение, говоря, что он не дерзнет взять на себя церемонию. В конце концов он оказал щедрую помощь ее брачному наряду, совершил церемонию и уехал. Дева послала ему и его жене в подарок подушку и башмаки как своим свекру и свекрови. С этих пор их дружба стала еще теснее.

После соединения в брачной чаше Ван, считавший ее божеством, все время хранил почтительность даже в интимных делах. Иногда он допрашивал ее о том, как Пуса живет на земле.

– Какой вы, сударь, глупец, – говорила она. – Как может, скажите, статься, чтобы настоящая, подлинная богиня – и вдруг сошла в бренный мир для брака?

Ван усердно допытывался о ее происхождении.

– Не к чему так усердно меня допрашивать, – сказала она. – Раз вы считаете меня божеством, то чтите меня, поклоняйтесь мне, хоть с утра до вечера. Никакого, конечно, вреда и преступления в этом не будет!

Молодая обращалась с низшими служащими всегда с широкой снисходительностью. Без улыбки с ними она не говорила. И тем не менее служанки, забавляясь и держа себя по временам свободно, бывало, если издали ее заметят, сейчас же умолкают и ни звука.

Молодая смеялась и журила их.

– Неужели, – спрашивала она, – вы все еще считаете меня божеством? Какое я божество? Сказать вам по правде, я ведь двоюродная сестра покойной госпожи. Мы были дружны с раннего детства. Когда она захворала, то подумала обо мне и послала за мной бабку Ван из Южного села. Однако ввиду того, что я должна была бы каждый день быть возле зятя, и во избежание недоразумений, могущих возникнуть при совместной жизни мужчины и женщины, она заперла меня во внутренней горнице и нарочно сказала, что там, мол, сидит богиня. На самом деле какое я там божество?

Домашние все еще не очень-то этому верили. Тем не менее, служа при ней ежедневно и видя, как она себя держит, не замечали в ней ни малейшего отличия от обыкновенных людей. И все неосновательные разговоры начали понемногу прекращаться. Теперь даже те тупые и неповоротливые служанки, которых Ван, бывало, не мог исправить никакими побоями, все без исключения с радостью исполняли приказание, стоило молодой сказать им одно лишь слово.

– Да мы и сами не знаем, как это так, – говорили они, – и ведь, по-настоящему говоря, мы и не боимся ее. А вот стоит посмотреть на ее лицо, как сердце само собой становится безвольно-мягким и нам невыносимо ей перечить.

Благодаря этому все многочисленные упущения были окончательно исправлены, и в какие-нибудь несколько лет земли Вана тянулись сплошными полосами, а в его амбарах и гумнах лежали десятки тысяч даней.

Прошло еще несколько лет. Наложница родила девочку, а молодая – мальчика. Когда мальчик родился, у него на правой руке было красное пятно, и мать назвала его Сяохун (Красненький). Когда ему исполнился месяц, молодая велела Вану сделать большой обед и позвать Хуана. Тот щедро и богато обставил свое поздравление, но отказался от обеда под предлогом старости, мешавшей ему далеко ходить. Она послала тогда двух служанок, приказав им настойчиво приглашать его, Хуан наконец пришел. Молодая вышла к нему с ребенком на руках, обнажила его правую руку и объяснила, почему дала ему такое имя. При этом она раза два-три спросила старика, хорошее или злое это предзнаменование. Хуан улыб– нулся.

– Это – радостная красота[305]305
  Красный цвет в Китае официально – цвет радости. Так, например, при брачных обрядах красный цвет преобладает решительно во всех предметах, которые окружают жениха и невесту.


[Закрыть]. Можно еще прибавить одно слово и назвать его Сихун, Радостный Красныш!

Молодая была очень этим обрадована и снова вышла, чтобы распластаться перед стариком в земном поклоне. В этот день барабаны и музыка наполняли собою весь двор и знатной родни было что народу на базаре. Хуан пробыл у них три дня и тогда только уехал.

Как раз в это время у дверей появилась повозка с верховыми, прибывшими, чтобы встретить молодую на пути к родителям, которых она шла проведать. Перед этим лет десять у ней не оказывалось никаких, как говорится, тыкв и конопли, и все стали об этом говорить, но она словно не слыхала; сделала, как следует, свой туалет и, закончив его, взяла к себе на грудь младенца и потребовала, чтобы Ван поехал ее проводить. Ван согласился. Ли через двадцать-тридцать, когда стало пустынно и безлюдно, она остановила повозку, крикнула Вану, чтобы слез с лошади, удалила людей и стала с ним вести такой раз– говор:

– Муж мой Ван, муж мой Ван! Встреча коротка, разлука долга! Как по-твоему: горевать об этом или нет?

Ван перепугался и спросил, что это значит.

– Как ты думаешь, кто я?

Ван отвечал, что не знает.

– А вот, в Цзяннани[306]306
  То есть на юге Китая (буквально – к югу от Цзяня, то есть от Янцзы).


[Закрыть], на юге, помнишь, ты спас одного человека от смертной казни: было это, да?

– Да, было!

– Так вот, та, что плакала у дороги, – моя мать. Она была тронута твоим чувством человечности и все думала, как бы тебе отплатить за это. И вот, воспользовавшись приверженностью твоей жены к Будде, она привела меня к стезе божества. На самом же деле она просто хотела отблагодарить тебя при помощи моей особы. К счастью, теперь я родила тебе это создание в пеленках и, таким образом, этот обет уже как следует выполнен. Я вижу, что наступает твоя мрачная судьба. Если это дитя останется дома, то я боюсь, что ты не сможешь его воспитать. Вот почему я и пользуюсь предлогом поехать проведать родителей, чтобы избавить дитя от злой опасности. Запомни, сударь, и прими к сведению, что в те дни и часы, когда в доме будет смерть, ты должен на рассвете, едва прокричит петух, прийти на ивовую плотину Западной речки и, увидев человека с фонарем-подсолнечником[307]307
  По китайским суеверным представлениям, подсолнечник обладает свойством отгонять бесовское наваждение.


[Закрыть] в руках, загородить ему дорогу и усердно его молить. Тогда можешь освободиться от напасти.

Ван обещал. Затем спросил, когда она вернется в дом.

– Этот срок нельзя заранее установить. Самое главное – это то, что ты должен крепко запомнить мои слова, и тогда наше следующее свидание произойдет в недалеком будущем.

Перед тем как расстаться, она схватила его за руку, стала такая грустная… и вместе с мужем заплакала. Потом вдруг влезла в повозку, которая понеслась быстро, как ветер.

Ван глядел на нее, но уже не видел. Вернулся.

Прошло лет шесть-семь. От нее не было совершенно никаких вестей. Вдруг по всей округе растеклась чума, умиравших было множество. Одна из служанок Вана заболела и через три дня умерла.

Ван, помня о том, что ему в свое время было сказано, сильно об этом думал. В этот день он пил с гостями, захмелел и уснул. Только что проснулся, услыхал пение петуха. Быстро поднялся и пошел к плотине. Видит, мерцает фонарик, который уже прошел мимо. Ван изо всех сил побежал за ним и уже был на расстоянии от него всего шагах в ста, как вдруг чем усерднее стал его догонять, тем дальше от него уходил огонек. Удалялся, удалялся огонек, и, наконец, его уже не было видно. В досаде и огорчении вернулся Ван домой и через несколько дней внезапно заболел и вскоре умер.

Его родня состояла большею частью из ненадежных проходимцев, которые, пользуясь случаем, стали обижать его сироту-сына и вдову-наложницу, причем совершенно открыто снимали и уносили к себе урожай с их земли, рубили их деревья. Дом с каждым днем стал падать и опускаться.

Через год умер и малютка Баоэр, и в доме теперь стало еще более ощущаться отсутствие хозяина. Родня Вана все больше и больше наглела. Они откромсали себе его земли, и в конюшнях, где были коровы и лошади, опустело. Затем они захотели разделить между собой, как тыкву, по частям самый дом Вана. Так как в нем жила Ванова наложница, то они явились с шайкой в несколько человек и силой отняли у нее дом и продали его. Наложница, полная любви к своей малолетней дочери, сидела с нею и плакала. Всех соседей их горе трогало.

Как раз в этот момент скорби и безвыходности вдруг послышалось за дверями, как во двор входят носильщики паланкина. Все пошли посмотреть, а из носилок вышла молодая госпожа, ведя за руку маленького сына. Взглянув во все стороны и увидя в доме беспорядочные кучи людей, словно на базаре, она спросила, что это за люди. Наложница, рыдая, рассказала ей, как все это вышло. У вдовы лицо гневно изменилось, она крикнула пришедших с нею слуг и велела им запереть двери и вынуть ключ. Собравшиеся хотели было оказать сопротивление, но в руках у них сделался словно паралич. Вдова велела наложить на одного за другим путы и привязать их к столбам флигелей, давая им в день по три чашки жижицы. Затем сейчас же она отправила второго слугу скакать к Хуану и сообщить ему о случившемся.

После этого она вошла, наконец, в гостиную и жалобно зарыдала. Наплакавшись, она сказала наложнице:

– Такова определенная небом судьба! Я уже назначила было день проезда сюда на прошлый месяц, но как раз в это время меня задержала болезнь матери, и вот, смотри, дошло до сегодняшних историй! Не думала я, что в какой-нибудь миг все уже станет таким пустырем!

Затем она спросила, куда девались служанки и женщины, что были раньше в доме. Оказалось, что их всех отняли родные Вана. Она еще глубже вздохнула. Однако уже через день служанки и работники, услыхав, что вдова вернулась, все сами прибежали в дом и, явившись к ней, один как другой, лили слезы.

Привязанные к столбам родные мужа кричали ей, что ее сын не есть отпрыск ее мужа, но она не стала с ними об этом рассуждать. Тут как раз подоспел и сановник Хуан. Вдова вышла к нему навстречу вместе с мальчиком. Хуан взял его за руку, засучил правый рукав и, увидев совершенно ясно красную отметину, показал всем присутствующим в доказательство подлинности его голую руку.

Затем он подробно расспросил о пропавших вещах, составил их список, отметил имена похитителей и лично явился к уездному начальнику. Тот велел схватить всех этих негодяев и дать каждому по сорок бамбуков. На них надели кангу[308]308
  Деревянную колодку на шею, надевавшуюся в дореформенном Китае арестантам.


[Закрыть], заключили в тюрьму и подвергли строгому наказанию. Не прошло и нескольких дней, как все поля, угодья, лошади и волы вернулись к прежним владельцам.

Хуан собрался домой. Вдова, взяв мальчика за руку, плакала и делала ему поклоны.

– Я – человек не от мира сего, – говорила она. – Это вы, дядя, знаете. Теперь я поручаю вам, дядя, этого моего сына!

– Пока у меня, старика, есть еще дыхание жизни, – сказал Хуан, – я все для него устрою!

Хуан уехал. Вдова проследила все дела, что называется, до нити в клубке. Затем, отдав сына на попечение наложницы, приготовила всякой снеди и пошла совершать жертву мужу на кладбище.

Прошло полдня, а она все не приходила. Пришли взглянуть: чарки и блюда на месте, а человек исчез.