Электронная библиотека » Пу Сунлин » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 16 мая 2024, 09:20


Автор книги: Пу Сунлин


Жанр: Древневосточная литература, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Приговор на основании стихов

Цинчжоуский обыватель Фань Сяошань торговал вразнос писчими кистями[215]215
  ... торговал… писчими кистями. – Старый Китай, как известно, писал исключительно кистью, насыщенною в растворе туши.


[Закрыть]
. Раз он ушел с товаром и домой не возвращался. Дело было в четвертой луне. Жена его, урожденная Хэ, легла спать одна и была убита грабителем.

В эту ночь моросил мелкий дождь… В грязи был обронен веер с написанными на нем стихами. Оказалось, что это некий Ван Чэн дарил веер и стихи некоему У Фэйцину. Кто такой Ван Чэн, было неизвестно, но У был известный своею зажиточностью обыватель родом из Иду и земляк Фаня. Этот У всегда отличался легкомысленным поведением, так что все односельчане отнеслись к находке с доверием.

Начальник уезда велел его арестовать и стал допрашивать, но У свою вину упорно отрицал. Однако его заковали в тяжелые колодки и делу дали окончательный ход. Пошли ходить бумаги, то критикующие, то разъясняющие, но, пройдя инстанций с десять, все-таки иного суждения не выработали.

У решил, что ему придется умереть, и велел жене истратить все, что у них есть, на помощь его одинокой душе. Тем, кто явится к воротам дома и произнесет «Будда» тысячу раз[216]216
  Тем, кто… произнесет «Будда» тысячу раз – вернее, имя Будды Амитабы, спасителя людей (по-китайски это звучит на севере: Омитофо). Бесконечное повторение этого обращения к Будде соответствует многократным «господи помилуй» в христианских церквах.


[Закрыть]
, он велел давать теплые штаны, а тем, кто дойдет до десяти тысяч, – теплый халат. И вот у дома У стал толпиться целый базар нищих, и на десятки ли раздавались призывы Будды. От этого дом стал быстро беднеть. Каждый день то и дело занимались продажей земли и хозяйственного добра для покрытия расходов по расчету с причитавшими.

У тайно подкупил одного из тюремных смотрителей, велев ему приобрести яду, но в ту же ночь он видит во сне какое-то божество, обратившееся к нему со следующими словами:

– Не умирай! Тогда было несчастие извне, а теперь будет удача внутри.

Уснул еще раз – и опять те же речи. Тогда У своего намерения покончить с собой не осуществил.

Вскоре после этого прибыл на должность начальника почтеннейший Чжоу Юаньлян. При регистрации уголовных преступников он дошел до дела У и, по-видимому, над чем-то задумался.

– Вот тут, – спросил он, – некий У убил человека… А какое тому было заслуживающее доверия свидетельство?

Позвали Фаня (сына). Тот сказал, что веер – вот доказательство. Начальник стал внимательно разглядывать веер.

– А кто такой этот Ван Чэн? – спросил он.

– Не знаю, – сказал Фань.

Начальник взял дело и внимательно его пересмотрел, после чего сейчас же распорядился снять с У колодки и из тюрьмы перевести его в хлебный магазин[217]217
  ... перевести его в хлебный магазин – может быть, для кормления, как студента.


[Закрыть]
. Фань стал энергично протестовать.

– Ты что ж, – кричал он в сердцах, – хочешь, чтобы человека убили за здорово живешь, и, кончив на этом, от дела отойти? Или, быть может, ты хочешь, чтобы тот «достал своего врага и сердце на нем усладил»?[218]218
  ... «достал своего врага и сердце на нем усладил» – то есть чтобы У, которому я теперь выдан головой, и меня убил бы со злорадством и удовлетворением.


[Закрыть]

Всем вообще показалось, что почтенный начальник выказал в отношении к У пристрастность, но, конечно, никто ничего не посмел сказать.

Тогда начальник дал собственноручно подписанный наряд на немедленное задержание хозяина одной лавки в южном предместье города[219]219
  ... в южном предместье – на торговой улице у ворот, ведущих в город. Здесь же помещались гостиницы для приезжающих.


[Закрыть]
. Тот испугался, совершенно не понимая, в чем дело.

Когда он явился в управление, начальник обратился к нему с вопросом:

– Вот что, любезный: у тебя в лавке на стене есть стихи некоего Ли Сю из Дунгуаня. Когда они были написаны?

Лавочник в ответ на это сказал, что эти стихи написаны и оставлены у него в лавке какими-то студентами-кандидатами (их было не то двое, не то трое), которые сидели и пьянствовали перед прибытием на экзамены окружного инспектора. Дело это было уже давно, и лавочник сказал, что не знает, где живет автор этих сти– хов.

После этого начальник отправил служителей в Жичжао, чтобы арестовать Ли Сю как обвиняемого на дому. Через несколько дней Сю был доставлен.

– Слушай, ты, – обратился к нему начальник гневным тоном, – раз ты ученый кандидат, то как же это ты замыслил убить человека?

Сю бухнулся в ноги в совершенном недоумении и растерянности… Он твердил только одно: «Нет, не было этого!..» Начальник бросил ему вниз веер[220]220
  Начальник бросил ему вниз веер… – Начальник-судья сидит на возвышении в глубине залы, а ответчик стоит перед ним на коленях.


[Закрыть]
и велел самому посмотреть.

– Ясно, кажется, – добавил он, – что это твое сочинение. Зачем же ты обманным образом приписал это Ван Чэну?

Сю стал внимательно разглядывать стихи.

– Стихи, – сказал он, – действительно, сочинение вашего покорного слуги, но знаки, правду говорю и серьезно, писал не я.

– Ну, раз ты признал, что это твои стихи, – сказал начальник, – то это, должно быть, кто-то из твоих друзей. Кто писал? Говори!

– Почерк, – ответил студент, – как будто похож на руку Ван Цзо из Ичжоу![221]221
  Ван Цзо из Ичжоу… – Речь идет все время о соседних местностях.


[Закрыть]

Начальник немедленно командировал своих служителей с печатью арестовать Ван Цзо. Когда того привели, начальник принял его с гневным окриком, как и Сю.

– Эти стихи, – сказал в ответ Цзо, – попросил меня написать торговец железом в Иду, некий Чжан Чэн. По его словам, Ван Чэн – его двоюродный брат.

– Вот он, негодяй, где! – воскликнул начальник и велел схватить Чжан Чэна.

При первом же допросе тот повинился.

А дело было, оказывается, так. Чжан Чэн высмотрел, что Хэ хороша собой, и захотел ее вызвать на близость. Однако, боясь, что дело не выйдет, решил воспользоваться именем У, считая, что на этого человека все подумают с уверенностью. С этой целью он подделал веер так, чтобы он казался принадлежащим У, и с ним направился к женщине. «Удастся, – рассуждал он при этом, – назовусь. Не удастся – я, как говорится, отдам свое имя замуж за У»[222]222
  ... отдам свое имя замуж за У. – Переводчик пытается дословно передать литературное китайское выражение для понятия «действовать под чужим именем».


[Закрыть]
. В сущности говоря, он не рассчитывал, что дело дойдет до убийства.

И вот он перелез через стену, вошел в комнату и начал к женщине приставать. Та, оставаясь одна на ночь, всегда держала для самообороны нож. Она проснулась, ухватилась за одежду Чжан Чэна и встала, держа в руке нож. Чжан Чэн струсил и вырвал нож у нее из рук, но женщина изо всех сил тащила его, не позволяя ему вырваться, и все время кричала.

Чжан Чэн, теряясь все более и более, убил ее, а сам убежал, бросив веер на землю.

Таким образом, несправедливая кара, тяготевшая над человеком три года, была в одно прекрасное утро смыта до снежной белизны. Не было человека, который не превозносил бы эту сверхчеловеческую прозорливость начальника, и теперь только У понял, что слова «внутри будет счастье» – не более как знак «чжоу»[223]223
  ... слова «внутри будет счастье» – не более как знак «чжоу». – Знак «чжоу», которым пишется фамилия действующего здесь начальника, состоит из обхвата, внутри которого действительно знак «цзи» – «удача». Конечно, подобное рассечение знака ничего общего с научным его представлением не имеет и употребляется китайскими гадателями для своих целей.


[Закрыть]
. Однако, как это произошло, разгадать не мог.

Некоторое время спустя кто-то из местной знати, улучив удобную минуту, просил Чжоу объяснить это дело.

Чжоу улыбался.

– Понять это, – сказал он в ответ, – было в высшей степени просто. Я, видите ли, внимательно просмотрев все производство по этому делу, обратил внимание на то, что Хэ была убита в первых числах четвертой луны, что эта ночь была темна, шел дождь и было все еще холодно. Значит, веер для этой ночи не являлся необходимой принадлежностью. Неужели ж, когда человек спешит и дорожит временем, ему придет в голову, вопреки всяким требованиям рассудка, брать этот предмет для того только, чтобы он еще более связывал ему руки?

Сообразив все это, я догадался, что тут кому-то сватается беда.

Далее, как-то давно уже я проезжал по южному предместью и, зайдя в лавку от дождя, увидал на стене стихи. Их, так сказать, «углы рта»[224]224
  «Углы рта» – общий характер иероглифов, их концовки и проч., оставшиеся в памяти наблюдательного человека.


[Закрыть]
напоминали те самые, что были на веере. Я воспользовался этим сходством, чтобы наудачу допросить студента Ли. И что ж? Оказалось, что этим самым я накрыл настоящего злодея. Удачно, значит, попал – счастье мое…

Слушавший эти речи вздохнул и выразил Чжоу свое почтение.

Синьчжэнское дело

В бытность доктора литературы Ши Цзуньюя синьчжэнским губернатором случилось следующее. Некий Чжан, приезжий откуда-то издалека, где он был по торговым делам, захворал и захотел вернуться домой. Так как он не мог ни сесть верхом, ни идти пешком, то нанял тачку. При нем было тысяч пять лан. Двое возчиков тащили его.

Добравшись до Синьчжэна, возчики ушли на рынок ужинать, а Чжан остался сторожить свои деньги и лежал в тачке один-одинешенек. Один из местных жителей, скажем А, проходя мимо него, оглядел его и, заметив, что вокруг не было ни души, отнял деньги и убежал.

Чжан сопротивляться не мог, но, переборов болезнь, вскочил и побежал за ним следом. Грабитель бросился в деревню, Чжан за ним, – тот вбежал в какой-то дом. Чжан не осмелился туда проникнуть, но лишь подсматривал за А через низкий забор.

А сложил с плеч ношу, оглянулся и, увидев, что за ним наблюдают, рассвирепел и задержал Чжана как вора, затем, связав его, явился к господину Ши и рассказал об обстоятельствах задержания. Начальник спросил Чжана. Тот изложил всю свою обиду. Начальник, видя, что никаких серьезных улик во всем этом нет, крикнул им, чтоб убирались.

Оба человека вышли из зала, говоря и тот и другой, что этот судья не знает ни черного, ни белого. Но начальник пренебрег их словами, словно не слыхал их. Потом он ясно вспомнил, что за А давно уже были дела по недоимкам. Он ограничился тем, что отправил служителя с поручением взыскать с него строжайшим образом.

Через день он, оказывается, внес три ланы серебром. Господин Ши вызвал его к себе и спросил, откуда появились эти деньги. А отвечал, что он заложил одежду и кое-что продал, и в подтверждение своих слов перечислил все это и переименовал. Начальник послал служителя канцелярии посмотреть, нет ли среди вносящих подати людей какого-либо односельчанина А. Оказалось, что среди них был как раз сосед А. Начальник велел сейчас же его ввести.

– Ты, как близкий сосед А, – обратился к нему начальник, – должен, конечно, знать, откуда у него деньги.

– Не знаю, – отвечал сосед.

– Ну, раз сосед не знает, – сказал Ши, – то происхождение денег темновато.

А испугался и, поглядев на соседа, сказал:

– Я заложил (он сказал какие) вещи, я продал (он назвал какие) предметы – разве ты не слыхал об этом?

– Да, да, – поспешил заговорить сосед, – конечно, я об этом слыхал!

Господин Ши рассердился.

– Ну ты, наверное, такой же грабитель, как А. Не иначе как надо основательно тебя проучить.

И велел дать ему хомут. Сосед сильно испугался.

– Я, видите, – заявил он, – по-соседски не смел вызвать в нем неудовольствия. Но раз меня теперь самого настигает кара, то чего мне тут скрывать? Скажу прямо и по всей справедливости: все, что он говорит, куплено на деньги, отнятые грабежом у Чжана!

После этого он был отпущен. Чжан, потерявший свои деньги, все не мог ехать домой. Начальник обязал А все ему вернуть. Таких историй у Ши было очень много. У него, видно, душа лежала к правлению людьми по-настоящему.

Пророчество о четвертой Ху

Чэн Сяосы, родом из Цзяньнани[225]225
  То есть из местности на границе провинций Сычуань и Ганьсу.


[Закрыть]
, с ранних лет отличался сообразительностью и литературными способностями. Отец с матерью умерли рано, оставив семью бедною «накрасно»[226]226
  То есть бедною, как только что родившийся ребенок.


[Закрыть]
. Дома не было ни одежды, ни еды, да и достать их не стало возможности. Чэн попросился на службу в домашние писцы к господину Ху с Серебряных Террас[227]227
  То есть принадлежащий к высшим чиновникам; заведовал всем делопроизводством по поступающим из провинции докладам. «Серебряные Террасы» было названием дворца, потом ворот внутри дворца и, наконец, как то принято в изысканном литературном китайском слоге, – высшей чиновничьей инстанции, пребывающей в пределах дворца – города.


[Закрыть]
.

Ху попробовал как-то задать ему сочинение на литературную тему, чтобы испытать молодого человека, и пришел от него в большой восторг.

– Ну, – воскликнул он, – этот юноша недолго будет беден. Можно, как говорится в классиках, его женить![228]228
  Имеются в виду слова Конфуция («Изречения») об одном достойном юноше – ученике.


[Закрыть]

У магната Серебряных Террас было трое сыновей и четыре дочери. Все они еще с пеленок были просватаны в видные семьи. Оставалась лишь младшая, четвертая, дочь, от наложницы, к тому же рано умершей. Девушка уже закалывала прическу, но просватана еще не была, и Ху посадил себе на шею Чэна.

Над ним смеялись, его порицали, считали, что это не более как сумасбродство слабоумного и дряхлого старца, но Ху не обращал на эти слова внимания. Наоборот, он велел отделать для Чэна особое помещение, поселил его туда и очень щедро снабдил всем необходимым.

Сыновья Ху считали ниже своего достоинства есть с ним вместе. Прислуга, и мужская и женская, его поддразнивала, студент – молчок молчком и не думал равняться с ними или оспаривать их достоинства, а весь сосредоточился на своих занятиях, трудясь над книгой с самым полным усердием… Над ним глумились, издевались, но Чэн сидел за книгой, не отрываясь от нее. Тогда эта публика хватала колокольчики и старалась его оглушить. Чэн забирал книгу и уходил к жене в спальню, садился там и продолжал занятия.

Когда Четвертая еще не была просватана, какая-то духовидящая колдунья, которой было дано знать будущую судьбу человека – будет ли он знатен или ничтожен, – осмотрела всех в доме Ху, никому не сказав ничего лестного, и только когда подошла к ней Четвертая, она промолвила следующее:

– Вот это настоящий большой человек! С тех пор как приютили Чэна, сестры Четвертой так и называли ее «большим человеком», дразня ее и высмеивая. А она держалась чинно и степенно, делая вид, что ничего не слышит и ничего не понимает. Мало-помалу дело дошло до того, что и прислуга вслед за господами стала ее звать так же. Надо сказать, что у Четвертой была служанка, которую звали Гуйэр (созвучно с «большим человеком»). Ей от всего этого было сильно не по себе, и вот она как-то раз громко ска– зала:

– Кто знает, скажите, почему бы моему барину и не стать вскоре знатным властителем?

Вторая сестра, услыхав это, зло ухмыльнулась.

– Знай, – сказала она, – если Чэн будет, как ты говоришь, знатным чиновным лицом, я выковыряю себе зрачки!

Гуйэр гневно обрушилась на нее.

– Ну, знаете, – сказала она в ответ, – я боюсь, что, когда это время настанет, вы не очень-то расстанетесь со своими зрачками!

Тогда служанка Второй, по имени Чуньсян, подхватила:

– Если, – сказала она, – Вторая барышня, как говорится, «слово свое съест»[229]229
  То есть не сдержит обещания.


[Закрыть]
, я замещу ее зрачки своими!

Гуйэр все больше и больше выходила из себя. Она хлопнула Чуньсян по руке и произнесла заклятие:

– Ну и пусть же оба твои зрачка ослепнут!

Вторая сестра, рассердясь на эти оскорбительные слова, тут же ее ударила. Гуйэр закричала, подняла шум… Старая госпожа, узнав, в чем дело, но ничего между ними не решив, тихонько посмеивалась. Гуйэр бросилась с жалобой к Четвертой. Та в это время сидела за ткацким станком. Не рассердилась и ничего не сказала, а продолжала ткать по-прежнему.

Подошел день рождения старика Ху. Явились все зятья с подношениями, приличествующими празднику долговечности, которые наполнили собой весь двор. Старшая сноха высмеивала Четвертую.

– Ну, а от вас, господа, – говорила она, – какое будет подношение?

– Как же, – отвечала Вторая сноха, – они тащат на своих двух плечах каждый по рту!

Четвертая отнеслась к этому совершенно спокойно, не выказав ни малейшего смущения и стыда. Семейные, видя, что она ведет себя словно какая-то идиотка, стали к ней относиться еще хуже, приставая к ней с глумлениями. И только одна Ли, любимая наложница старика Ху и мать Третьей, относилась к ней с неизменным вниманием, сочувствовала ей и жалела ее.

– Вот что, доченька, – говорила она Третьей, – Четвертая наша снаружи-то простовата, а внутри умна. Свой ум она сама затемняет, нам не открывает, а эти девчонки, сами того не замечая, у нее в руках, у нее в сетях. Да и то сказать: наш Чэн, смотри, с утра до ночи с таким ревностным усердием сидит над своими занятиями… Неужели же он долго еще будет ниже людей? Ты не подражай их ошибкам, а будь с Четвертой дружна, так-то будет правильнее. Когда-нибудь приятно будет глядеть ей в глаза!

После этого разговора каждый раз, как Третья приезжала проведать родных, она оказывала Четвертой исключительное внимание и спешила к ней с радостью.

В этом году Чэн, по протекции старика Ху, прошел в уездное училище[230]230
  То есть на первых, так называемых отроческих, экзаменах.


[Закрыть]
. На следующий год приезжал инспектор по учебной части для проверки экзаменовавшихся, но старик Ху вдруг умер. Тогда Чэн облекся в грубый траур[231]231
  То есть в одежду из некрашеного и небеленого холста.


[Закрыть]
, словно он был родной сын умершего, – и, конечно, не мог принять участия в экзаменах.

Когда наконец он отрешил себя, что называется, от «рогожи и булыжника»[232]232
  То есть через три года прекратил свой суровый траур.


[Закрыть]
, то Четвертая подарила ему денег и велела ему спешить, чтобы попасть в «Списки недобранных талантов»[233]233
  Добавочный список кандидатов, отправляемых на дальнейшие экзамены.


[Закрыть]
.

– Слушай, – сказала она ему при этом внушительным тоном, – ты долго здесь жил и если не был оскорблен и прогнан, то только потому, что был жив старик отец. Ну, а теперь все десять тысяч шансов говорят за то, что это больше не удастся. Вот если сможешь «извергнуть и явить в слове свой дух»[234]234
  Показать на экзамене все свое искусство литературного мастера.


[Закрыть]
, то вернешься – и, может быть, найдешь здесь свой дом.

На прощанье и госпожа Ли, и ее дочь, Третья, одарили Чэна самым щедрым образом, и он отправился в «ограды»[235]235
  То есть на экзамен для получения второй степени – цзюйжэня.


[Закрыть]
. Теперь он довел до остроты мечту непременно добиться своей, так сказать, «продажи»[236]236
  Этот странный образ заимствован из «Шицзина», где жена жалуется мужу на него же самого:
  Ты не можешь меня кормить; Наоборот, меня считаешь своим врагом. Даже отвергаешь мою добродетель: Товару моему не даешь идти в продажу.
  Таким образом, «продать» – значит дать практическое применение своим способностям.


[Закрыть]
– и весь ушел в думы. Через некоторое время вывесили списки, и Чэн увидел, что он вычеркнут окончательно. Все его упования, таким образом, повернули в сторону, дух сжался, сселся. Ехать обратно к себе было неприятно. К счастью, в мошне у него было сравнительно еще обильно, он забрал все, что в ней осталось, и поехал в столицу.

В это время большинство его родственников по жене занимало в столице разные посты. Чэн, боясь их издевательств и злословия, изменил свое прежнее имя, принял вымышленное место рождения и стал искать способа укрыться куда-нибудь в знатный дом. Его заметил и оценил по достоинству магнат Орхидеевых Террас[237]237
  Цензор. Точно так же как Серебряная Терраса, Орхидеева Терраса означала первоначально дворцовую башню с воротами, около которой помещался приказ цензорского контроля. Затем это стало литературным обозначением цензора.


[Закрыть]
, Ли из Дунхая. Он взял его к себе в домашнюю канцелярию, дал ему, как говорится, «на масло и огонь»[238]238
  То есть на расходы по содержанию кабинета и учителей.


[Закрыть]
, внес за него что полагалось и заставил держать Шуньтяньские экзамены[239]239
  Шуньтяньские экзамены – пекинские. Пекин (Бэйцзин) означает «северная столица»; собственное же имя области – Шуньтяньфу («область, где царствует в послушании небу госу– дарь»).


[Закрыть]
на цзюйжэня. Чэн победил на всех испытаниях, на одном за другим, и получил звание и должность кандидата Академии[240]240
  То есть одного из тех наиболее успешно прошедших на экзамене, с которыми занимались отдельно академики литературы для подготовки из них ближайших своих сотрудников.


[Закрыть]
. Тогда он рассказал о себе все по-настоящему. Ли дал ему в долг тысячу лан и немеделенно отправил одного из своих служащих в Цзяньнань[241]241
  То есть на родину Чана.


[Закрыть]
с поручением оборудовать дела по устройству его дома.

В это время старший Ху, обеднев по смерти отца, продавал свои лучшие дома, и посланный от Ли их купил. Когда все было сделано, он послал за Четвертой экипаж, запряженный лошадьми.

А надо сказать, что перед этим произошло следующее.

Когда Чэн выдержал экзамены, об этом сообщил в дом Ху почтовый курьер. Семье Ху это было противно слышать. Затем они рассмотрели внимательно имя и прозвание выдержавшего. Оказалось – не подходят[242]242
  Как известно, Чэн шел на экзамены под вымышленным именем.


[Закрыть]
. Тогда закричали на гонца и выгнали его вон.

Как-то затем заканчивали свадебные сговоры Третьего Ху, и в гостиную явилась вся родня праздновать прибытие невесты. Были здесь все тетки и сестры, кроме лишь одной Четвертой, которая не удостоилась от старшей снохи приглашения. Вдруг в это время влетает какой-то человек и подает для Четвертой письмо от Чэна. Братья вскрыли, взглянули, посмотрели друг на друга и, что называется, потеряли цвет лица. Все бывшие на пиру гости попросили разрешения представиться Четвертой, но сестры ее мялись в нерешительности, боясь, что она из злости к ним не придет. Однако через короткое время она впорхнула в зал, который сейчас же наполнился шумом голосов, поздравлявших ее, ухаживавших, спрашивавших о здоровье, самочувствии… Если уши и слушали кого-нибудь, то только Четвертую; если глаза глядели на кого, то только на Четвертую, если рот что-либо о ком говорил, то только о Четвертой. А она оставалась по-прежнему сосредоточенно-серьезной. Тогда публика, видя, что в ней нет укоров одним и похвалы другим, понемногу начала успокаиваться. Выхватывали друг у друга чарки и наливали Четвертой… Пировали, смеялись…

Вдруг за дверями раздались отчаянные стоны и рыданья. В недоуменье бросились спрашивать, в чем дело. И тут же увидели Чуньсян, которая опрометью вбежала в зал, с лицом в сплошной крови. Ей задавали вопросы. Она не отвечала и только плакала. Вторая прикрикнула на нее, и наконец она сказала сквозь рыдания:

– Гуйэр пристает ко мне, требует моих глаз. Если б я не вырвалась от нее, она бы их мне, наверное, выковыряла!

Вторую охватил великий стыд. Выступил пот и с белилами тек по щекам.

Четвертая приняла вид полного безразличия. Все в зале сидели в оцепенении, не проронив ни слова… Наконец гости стали прощаться.

Четвертая нарядилась, сделала поклон только одной госпоже Ли и Третьей, вышла за ворота, села в экипаж и удалилась.

Теперь только всем стало ясно, что покупатель только что проданных угодий и домов не кто иной, как Чэн.

Когда Четвертая прибыла в имение, то обнаружила там большие недохватки в разных вещах. Старуха вдова и братья старались одарить ее служанками, слугами, вещами, посудой, но Четвертая не приняла ничего. Только когда госпожа Ли ей подарила служанку, то от нее она приняла.

Не прошло и нескольких дней, как вернулся домой Чэн. Поехал взглянуть на могилу. Кони, экипажи, свита следовали за ним тучей.

Чэн явился в дом тестя, сделал церемонное поклонение перед гробом и сразу же пришел с визитом к госпоже Ли. Только что сыновья покойного нарядились в парадные шапки и парадное платье, как он уже сел в экипаж и уехал.

Дело в том, что, когда умер старик Ху, наследники целыми днями спорили из-за денег и именья, на гроб они внимания не обращали. И вот прошло несколько лет, а место упокоения души усопшего протекло, разрушилось[243]243
  Китайский гроб в зажиточной семье делался с особой заботливостью и в конце концов заливался знаменитым китайским лаком, который не пропускал никаких газов. Конечно, и это состояние гроба требовало постоянной заботливости.


[Закрыть]
, превратив мало-помалу, как говорит поэт, «парадную комнату в дикий горный пустырь». Чэн, посмотрев на это, опечалился. Советоваться с этими господами он не стал, а сам назначил твердый срок и устроил похороны, исполнив все, что требовалось обрядом и уставом. Таким образом, в день выноса гроба за ним ехали непрерывною лентой парадные шапки[244]244
  То есть ехали верхом.


[Закрыть]
и экипажные пологи[245]245
  Китайская старомодная телега, кузов которой накрывался синим холстом.


[Закрыть]
. В селении все восхищенно вздыхали.

Прошло десять с чем-то лет. Чэн продвигался вперед в беспорочной службе, блистая карьерой. Когда у его односельчан случалась беда и трудное положение, он не оставлял их без того, чтобы приложить все усилия и помочь им.

Случилось, что Ху Второй был схвачен и заключен по обвинению в человекоубийстве. Как раз в это время областным прокурором был товарищ Чэна по экзаменам. Это был человек принципов и необыкновенно суровой дисциплины. Старший брат Ху просил у тестя, цензора Вана, письма в защиту арестованного, но никакого ответа на это письмо не последовало. Ху серьезно испугался и решил было идти к младшей сестре просить, но, конечно, сам чувствовал, что на это у него нет лица.

Тогда он поехал к ней с письмом от госпожи Ли. Приехав в столицу, он не решился пойти к сестре прямо в дом, а явился к ней, улучив момент, когда Чэн поехал во дворец; он рассчитывал на то, что Четвертая вспомнит свой долг перед «ногами и руками»[246]246
  Руки-ноги – символ братского единения с одним телом семьи.


[Закрыть]
одного тела и забудет о своей обиде от неприязненных взглядов былого.

Привратник пропустил, доложил. Вышла старая знакомая нянька, проводила в зал, накрыла стол, поставила вина и закусок – все, однако, кое-как, наспех и небрежно. Когда он поел, вышла к нему Четвертая, с приветливым, ясным лицом.

– Старший братец, – сказала она, – вы ли это, у которого дома столько спешных дел? Как это вы удосужились подарить нас своим взглядом, завернуть к нам за десятки тысяч ли?

Старший повалился всеми пятью конечностями[247]247
  То есть руками, ногами, головой.


[Закрыть]
ей о ноги и с плачем рассказал, зачем приехал.

Четвертая подняла его, засмеялась.

– Старший брат, – сказала она, – вы ведь настоящий мужчина! Что же, в самом деле, заставляет вас пускаться на такие вещи? Я – женщина, так и то – где видано, чтобы я перед кем-либо распускала нюни?

Тогда Старший вынул письмо госпожи Ли.

– Послушайте, – продолжала Четвертая, – у всех моих старших братьев жены, ну, прямо феи-небожительницы… Пусть попросят каждая своего отца там или брата, вот дело и сладится. К чему было вам таскаться сюда, в этакую даль?

Старшему нечего было сказать. Он только упрашивал и умолял. Четвертая нахмурилась.

– Ах, вот как, – сказала она… – Я-то думала, что ты притащились сюда, чтобы проведать сестру!.. А оказывается, не к ней, а к знатной даме за помощью в большом уголовном деле!

Взмахнула рукавом и быстро прошла в свои покои.

Старший Ху вышел в большом смущении, весь объятый стыдом и гневом. Приехал домой и все рассказал, как было. Тогда и старшие и младшие стали поносить Четвертую на все лады. Даже госпожа Ли и та сказала, что она жестокая.

Через несколько дней Второй был отпущен домой с миром. Все были страшно рады и принялись смеяться над Четвертой, которая, будучи здесь ни при чем, совершенно-де напрасно снискала себе от них злость и хулу. И как раз в это время доложили, что Четвертая прислала гонца, который хочет видеть госпожу Ли. Ввели гонца. Он выложил золото, серебро и другие деньги, сказав при этом так:

– Моя госпожа отправила меня второпях – всё из-за дела Второго господина – и не успела даже ничего черкнуть в ответ на ваше к ней письмо. Вместо письма она позволяет себе прислать вам эти скромные подношения.

Тогда только все присутствовавшие поняли, что своим возвращением в дом Второй был обязан именно силе и влиянию Чэна.

Впоследствии дом Третьей стал беднеть. Чэн одарил ее с редкой щедростью. У нее не было сына – он принял ее к себе и чтил, как родную мать.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 3 Оценок: 2

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации