Текст книги "Рассказы о людях необычайных"

Послесловие рассказчика

Всякое богатство наживается прилежанием. Здесь же оно вдруг идет от лени. В первый раз слышу!

Да, но так рассуждать – значит не понимать, что раз человек, съеденный бедностью до костей, сохраняет свою душу на неизменной высоте, то, следовательно, небо, сначала от него отвернувшееся, потом над ним сжалится.

А то, конечно, как это богатству и почету выйти из лени?

Мышиные спектакли

Baн Цзысунь мне рассказывал, как один человек на улицах Чанъани давал за деньги мышиные спектакли.

У этого фокусника на спине был мешок, в котором он держал с десяток, а то и больше, маленьких мышей. Каждый раз, как собиралась густая толпа, он становился посреди нее и вынимал небольшую деревянную рамку. Устраивал ее на плечах – и выходило точь-в-точь похоже на театральную сцену[270]270
  В Китае сцена с трех сторон от зрителя совершенно открыта; закрыта только входная часть с дверями для актеров.


[Закрыть]. Тогда он ударял в барабан и кастаньеты, а сам напевал разные древние арии.

Только что звуки арий начинали раздаваться, как из мешка выползала мышь, надевала маску и платьице актера, потом со спины вскарабкивалась на сцену. Там она вставала в позу человека и начинала делать мимические движения.

Изображала то мужчину, то женщину, горе или радость – все решительно как следует по тексту пьесы.

Асю и ее двойник

Лю Цзыгу из Хайчжоу пятнадцати лет от роду приехал в Гай повидаться с дядей и в лавке разных товаров увидел девушку-красавицу, да такую, что второй подобной не найти. Влюбился и тайком пришел в лавку якобы для покупки веера. Девушка сейчас же позвала своего отца. Отец вышел, и намерения Лю приостановились. Поэтому он, «поломав цену»[271]271
  То есть поторговавшись; выражение идет от одного писателя, уверяющего, в стиле народной пословицы, что хороший купец, «не поломав цены», не покупает.


[Закрыть], ушел. Затем, подкараулив, когда ее отец куда-то отправился, он опять устремился в лавку. Девушка хотела идти за отцом, но Лю остановил ее.

– Нет надобности в нем, – сказал он, – скажите мне только цену, и я не поскуплюсь на плату.

Девушка сделала как было сказано и нарочно повысила цену. Лю не хотелось спорить, он отсчитал монеты со связки и сейчас же вышел.

На следующий день он снова отправился к ней. Повторилось то же самое. Но не прошел он и нескольких шагов, как вдогонку ему девушка закричала:

– Вернитесь! То, что я вам сказала, вовсе ненастоящее. Я взяла с вас цену выше той, что следует.

И с этими словами вернула ему половину взятых с него денег. Лю был особенно тронут ее искренностью и стал заходить в лавку, когда только было время. С этих пор они что ни день, то знакомились все ближе и ближе.

– Где вы живете, сударь? – спрашивала она. Лю отвечал точно, а затем и сам спросил ее о том же. Она назвалась Яо. Перед тем как ему уйти, девушка хорошенько завернула ему все покупки в бумагу и затем кончиком языка ее подклеила. Лю, бережно прижав покупки к груди, понес их домой. Так и не решился дотронуться: боялся спутать след ее язычка. Через полмесяца слуга все заметил и тайком призвал на помощь дядю, чтобы заставить Лю ехать домой. Лю, весь охваченный любовной привязанностью, не находил себе места. Он взял все купленные им душистые платочки, румяна, пудру, запер в секретный ящичек и каждый раз, когда никого вокруг не было, закрыв дверь, перебирал и рассматривал разок-другой, весь замирая в мечте от прикосновения к той или иной вещи.

На следующий год он снова приехал в Гай и только успел снять с себя узлы, как сейчас же кинулся туда, где была девушка. Прибежав туда, он обнаружил, что лавка со всех сторон была закрыта. Лю вернулся, потеряв всякую надежду. Потом, подумав, что, быть может, они, выехав на время, еще не успели вернуться, рано утром поднялся и опять побежал к лавке, но она по-прежнему была закрыта. Спросил у соседних жителей – и узнал наконец, что Яо, имеющий своим основным местожительством Гуаннин, находил, что его торговля не дает серьезных барышей, и поэтому на время уехал домой. Лю так и не мог хорошенько узнать, к какому времени он мог бы вернуться, и ходил вне себя, разочарованный, потерянный.

Прошло несколько дней, и, в горестном унынии, Лю уехал обратно.

А дома стали уже гадать о его браке[272]272
  То есть выбирать невесту, у которой знаки года, месяца, числа и часа рождения гармонируют с соответствующими знаками жениха.


[Закрыть], но он постоянно сопротивлялся тому, что предпринимала мать. Та не могла понять, дивилась и сердилась. Тогда слуга потихоньку шепнул ей о том, что было, и мать стала держать его еще строже и взаперти, так что дорога в Гай была ему отрезана. Лю стал ходить невеселый, с мрачным, тусклым видом. Он мало ел, забросил ученье. Все это сильно удручало его мать, она ничего не могла придумать и решила, что, пожалуй, лучше будет исполнить желание сына. Она назначила день, собрала его и послала в Гай, передав дяде, чтобы тот просватал и соединил их.

Дядя, приняв это поручение, пришел к Яо, но через небольшой промежуток времени вернулся и сказал Лю:

– Дело не выйдет! Асю уже просватана за одного человека из Гуаннина.

Лю поник головой, похоронил мечты, душа стала пеплом, и надежды пресеклись. Вернувшись к себе, он взял в руки свою шкатулочку и зарыдал. Блуждая без цели, тупо уставясь в свою мечту, он лелеял надежду, что в Поднебесной стране найдется еще подобная Асю.

В это время явилась сваха и стала расхваливать красоту дочери некоего Хуана из Фучжоу. Лю выразил свое сомнение, велел заложить повозку и прибыл в Фу. Въехав в город через западные ворота, он увидел к северу от них какой-то дом, у которого обе двери были полуоткрыты и в них стояла девушка, ужасно похожая на Асю. Посмотрел раз, посмотрел два, ходил и всматривался, наконец вошел в дом: она – ошибки нет! Лю был сильно взволнован, недоумевал, не понимал – и решил снять помещение по соседству с этим домом, с восточной стороны. Здесь он стал внимательно разузнавать о соседях и услышал, что это семья Ли. Лю прикидывал и так и этак, весь застыв в своей думе.

«Может ли быть, – спрашивал он сам себя, – в Поднебесной стране еще такое сходство?»

Прожив в этом месте несколько дней, он все-таки никак не мог отыскать кого-нибудь, с чьей помощью ему удалось бы проникнуть к Ли. Только и знал, что целыми днями с жадной напряженностью всматривался[273]273
  В том месте древнеклассической «Книги Перемен» («Ицзин»), откуда это выражение здесь заимствовано, речь идет о высматривающем добычу тигре.


[Закрыть] и поджидал у их ворот, рассчитывая, что девушка вновь из них появится.

Однажды – дело было уже к вечеру – девушка действительно вышла и вдруг увидела Лю. Она сейчас же отвернулась и закрыла дверь, причем рукой показала ему назад, от себя, и, кроме того, повернув ладонь, коснулась ею лба. Затем ушла в дом.

Лю был вне себя от радости. Одно только – что он не мог всего понять. Долго думал и затем пошел, машинально вверяясь своему шагу, к задней стороне дома. Там он увидел обширный, безлюдный, заброшенный сад, с западной стороны которого была невысокая стена, еле доходившая до плеч. Вдруг он как бы просветлел, сразу понял и тут же притаился в росистой траве.

Долго так он лежал, наконец кто-то высунул голову из-за стены и спросил шепотом:

– Пришел, да?

Лю ответил «да», вскочил, всмотрелся: она самая, Асю! Разволновался так, что слезы потекли сплошными нитями. Девушка перегнулась через стену, достала платок и стала вытирать Лю слезы, причем все время усердно его утешала и уговаривала перестать.

– Как же, – говорил он ей, – сотни моих планов все не удались, ведь я уже считал свою жизнь погибшей, конченой. Как я мог думать, что у меня будет этот сегодняшний вечер? Вот только как это ты сюда попала?

– Видишь ли, – отвечала она, – Ли – это мой дядя по матери.

Лю просил у нее разрешения перелезть через стену.

– Вот что, – сказала она ему на это, – ты иди сначала домой, отошли своего человека спать куда-нибудь в другое место, и я сама к тебе приду.

Лю сделал, как она велела, сел и стал ждать; девушка беззвучно вошла. Нарядилась и прикрасилась она не очень-то ладно, но одета была в халат и шаровары, напоминающие те самые, что Лю видел на ней в былое время. Он взял ее за руки, посадил и стал подробно рассказывать о своих огорчениях и препятствиях.

– Я слышал, – сказал он, – между прочим, что ты уже просватана. Почему же еще не было свадьбы?

– Это вздор, – сказала она, – что я будто бы приняла предложение. Просто мой отец из-за дальности расстояния не хотел отдавать меня тебе в жены. А это тебе дядя сказал нарочно, чтобы прервать твои надежды.

Вслед за тем они прильнули к подушке и постели.

Радость их нежных объятий словами не выразишь. К четвертой страже Асю быстро поднялась, перелезла через стену и скрылась.

С этого дня Лю совершенно забыл о том, зачем, собственно, повлекло его к Фу, и, прожив в чужом городе полмесяца, никогда не упоминал о возвращении домой. Однажды ночью слуга встал, чтобы дать корма лошадям, и заметил, что в комнате все еще горит свеча. Посмотрел и увидел Асю. Сильно перепугавшись, он все-таки не посмел пристать к своему господину с расспросами, но пошел навести справки по лавкам и улицам и, только вернувшись домой, обратился к Лю с вопро– сом:

– Что за женщина ходит к вам по ночам?

Лю сначала не говорил.

– Видите ли, – продолжал слуга, – в этом доме мертвая тишина и запустение: там притон бесовщины и лисиц. Вам бы, барин, себя пожалеть! Зачем, скажите, вдруг сюда бы явиться той самой девушке, Яо?

Наконец Лю покраснел и сказал:

– Сосед с западной стороны – ее дядя по матери, какие тут могут быть подозрения и препятствия?

– Я уже повсюду и очень подробно здесь расспросил, – сказал слуга. – Нашей соседкой с восточной стороны является какая-то одинокая старуха, а у соседей с запада есть один сын, еще совсем молодой. У них никаких других близких родственников нет, так что та, с которой вы встречаетесь, должно быть, бес-оборотень. Иначе как может быть, чтобы, после того как прошло уже несколько лет, ее платье все еще не сменилось другим? Кроме того, ее лицо слишком уж бело, ее щеки слегка впалы и на месте улыбки нет маленьких ямочек, не то что у Асю: та красивее!

Лю стал вспоминать, обдумывать и наконец сказал в сильном потрясении:

– Да, но что же теперь делать, как быть?

Слуга дал совет Лю ждать ее появления, а затем он-де сам возьмет что-нибудь острое в руки, войдет и уда– рит ее.

С наступлением вечера дева появилась и сказала Лю:

– Я знаю, что у тебя я уже на подозрении. Должна тебе сказать, что, между прочим, у меня никаких иных целей нет, кроме той единственной, чтобы закончить нашу с тобой предопределенную судьбу…

Не успела она еще проговорить эти слова, как слуга распахнул дверь и ринулся в комнату. Дева крикнула на него:

– Брось нож! И поскорее приготовь вино: я с твоим барином буду прощаться!

У слуги сам собой выпал нож, словно кто его отнял. На Лю напал все увеличивавшийся ужас. Сделав над собой усилие, он поставил на стол вино и угощение, а дева болтала и смеялась, как всегда.

– Я знала, – сказала она ему, – твои сердечные дела и только что хотела для тебя постараться, насколько то было в моих слабых, скромных силах… К чему было утруждать себя, держа наготове против меня оружие? Я хотя и не Асю, но, скажу о себе сама, совсем не хуже ее – посмотри-ка сам так или, может быть, нет?

У Лю поднялись на теле все волосы. Он молчал, не будучи в состоянии ничего произнести.

Услыхав, что часы дали три торопливых звука, она взяла чарку, отхлебнула и поднялась.

– Ну, я пока что уйду, – сказала она на прощанье. – Подожду твоей, как говорится, цветочной свечи[274]274
  То есть женитьбы. Витиеватое выражение «цветочная свеча» происходит от обычая ставить в комнате новобрачных причудливо вылитую, в красных с золотом цветах, свечу.


[Закрыть] и тогда снова явлюсь, чтобы поравняться с вашей красавицей: кто из нас лучше, кто хуже?

Повернулась и исчезла.

Лю, поверив словам лисицы, сейчас же поехал в Гай, но, между прочим, питая злобу к дяде за то, что тот его обманул, не поселился в его доме, а снял помещение близ Яо. Затем он пригласил сваху и велел сообщить о себе, причем в виде приманки дал ей порядочную сумму денег. Жена Яо сказала ей следующее:

– Мой «младший сударь»[275]275
  То есть деверь.


[Закрыть] ищет моей дочери жениха в Гуаннине, и мой почтеннейший супруг уехал туда по этому самому делу. Выйдет у них или нет – я совершенно ничего знать не могу. Придется подождать, пока он вернется, и тогда только можно будет поразмыслить и посравнить.

Когда Лю были переданы эти слова, он пришел в состояние крайней нерешительности, не зная, что с собой делать. Однако стал упорно ждать и караулить возвращение старика Яо. Через десять дней вдруг до него донеслись тревожные слухи о войне, но на это предостережение он посмотрел как на вздорные разговоры и успокоился. Тем не менее, пожив еще подольше, сложил свои вещи и уехал. Среди пути его застиг бунт. Господин и слуга друг друга потеряли. Лю был схвачен дозорными, которые, видя, какой он тонкий и нежный, ослабили за ним надзор. А он выкрал свою лошадь и убежал.

Приехав к границе своей Хайчжоу, он увидел какую-то девушку, которая, с всклокоченными вихрами и грязным лицом, кое-как ковыляла по дороге. Лю проскакал мимо. Дева крикнула:

– На коне – господин Лю или нет?

Лю удержал плеть и внимательно поглядел на нее – Асю!

Пугаясь и думая по-прежнему, что это лиса, он спросил:

– Ты разве настоящая Асю?

– К чему у тебя вырвались подобные слова? – спросила девушка.

Лю рассказал о своих приключениях.

– Да, я настоящая Асю, – утверждала девушка, – неподдельная и ничьим обликом не пользующаяся. Отец приехал со мной из Гуаннина, и при наступлении беспорядков я была захвачена. Дали мне лошадь, но я все время падала. Вдруг появилась передо мной какая-то девушка, взяла меня за руку и побежала со мной. Мы стали как попало пробираться среди войск, но никто нас ни о чем не спрашивал. У той девушки шаг был сильный; она словно неслась, а я, к горю моему, не могла за ней поспевать. Едва я сделала сотню шагов, как башмаки мои уже слезли с ног. Бежали мы довольно долго; наконец слышим, как крики людей и ржание коней остаются все дальше и дальше. Тогда она освободила мою руку и сказала: «Ну, прощай! Впереди, перед тобой, – сплошь ровная дорога. Можешь идти не торопясь. Тот, кто тебя любит, уже подходит, тебе с ним вместе и следует вернуться».

Лю понял, что это была лиса, был очень тронут и рассказал по этому поводу всю историю, задержавшую его в Гае. Девушка же сказала, что дядя выбрал ей жениха в доме Фанов. Не успел он, как говорится, «положить гуся»[276]276
  Так требовал древний обычай при сватанье.


[Закрыть], как разыгрались беспорядки. Лю узнал наконец, что слова его дяди не вздор, взял девушку к себе на коня и, скача так, вдвоем, приехали домой.

Въехав в ворота, Лю узнал, что мать здорова, и очень обрадовался. Привязал коня и вошел в комнаты. Затем рассказал, откуда девушка. Мать тоже была ей рада, дала ей помыться, и когда она кончила свой туалет, блеск ее красоты засиял повсюду. Мать обрадовалась еще больше.

– Ничего нет странного, – приговаривала она, – что мой глупыш не забывал ее даже во сне.

Вслед за тем мать приготовила тюфяк и матрац, положила ее с собой спать, а сама отправила в Гай человека с письмом к Яо. Не прошло и нескольких дней, как прибыли Яо с женой, выбрали счастливый день, устроили обряд и уехали.

Лю все еще берег шкатулку, в которой старые пакеты так и лежали запечатанными. Там была коробочка пудры. Открыл ее – а она превратилась в красную землю. Лю был страшно удивлен, а дева, прикрывая от смеха рот, проговорила ему:

– Вот наконец, когда раскрываются проделки, учиненные мною столько лет тому назад! В те дни я видела, что ты предоставляешь мне завертывать что угодно, не особенно-то смотря и вникая, настоящее это или нет. Вот я с тобой и пошутила!

Только что она пошутила и посмеялась, как вдруг кто-то поднял занавес и вошел.

– Вот как вам весело! Поблагодарите же «выпрямителя хромоногих»!

Лю взглянул – еще одна Асю! Позвал мать. Пришли мать и домашние, но никто не умел отличить одну от другой. Лю отвернул голову и тоже потерялся. Напряженно и довольно долго всматриваясь, он наконец сделал жест приветствия и поблагодарил. Дева потребовала зеркало, посмотрела и, вся раскрасневшись, выбежала. Бросились ее искать – она уже исчезла.

Муж с женой, тронутые ее достойным поведением, устроили ей место у себя в комнате и стали приносить ей жертвы[277]277
  Это священное место занималось дощечкой, на которой золотом по красному лаку писали во всей подробности титул, имя, фамилию и прочие обозначения покойника, чтимого, как дух, или же, как в данном случае, просто наименование духа. Убегать «в туты» – иносказание встречи любовников. Выражение, употребленное здесь, берет начало из очень древнего языка. Так, у историка Сыма Цяня встречаем его в применении к плохому знатоку ученых людей, судящему их исключительно по внешности. Другой рассказ говорит о плохом физиогномисте, не распознавшем в пастухе укрывшегося от людей блаженного мудреца – все из-за той же поверхностности в суждениях.


[Закрыть].

Однажды Лю вернулся домой пьяный. В комнатах было темно и ни души. Только что он зажег лампу, как Асю уже появилась. Лю схватил ее за руку и спросил, куда она ходила.

– Послушай, – смеялась она, – винная вонь от тебя меня прямо коптит; просто нестерпимо становится, а ты задаешь такие кривые вопросы… Кому это, скажи, здесь убегать «в туты»?

Лю засмеялся и схватил ее за щеки.

– Как ты думаешь, сударь, – спросила она, – кто из нас лучше – я или сестричка-лисичка?

– Ты, милая, конечно, лучше, – сказал Лю. – Однако тот, кто может узнавать людей не дальше как по их коже – гадатель глупый и банальный, – различить вас не сумеет.

С этими словами он закрыл дверь и стал с ней интимничать. Вдруг кто-то постучал в ворота. Женщина вскочила и засмеялась.

– Ты тоже, знаешь, из таких гадателей по коже, – сказала она.

Лю не понял. Побежал открыть ворота – и в них вошла Асю. Совершенно перепуганный, Лю теперь только понял, что та, с которой он только что вел разговор, – лисица.

А там, в темноте, все еще раздавался смех.

Муж с женой обратились в пространство и стали читать молитву, прося ее проявиться.

– Я не хочу видеть Асю, – говорила лиса.

– Почему же вы не превратитесь в кого-нибудь другого?

– Не могу.

– Почему не можете?

– Да видите ли, Асю – моя младшая сестра, которая в предыдущей своей жизни, к несчастью, рано умерла. Когда она еще была жива, то вместе со мной и с матерью ходила в Небесные Чертоги, где и представлялась Сиванму. Богиня внушила нам к себе любовь и обожание, так что, вернувшись домой, мы сейчас же стали усерднейшим образом подражать ей. Сестренка – способнее меня, и в один месяц у нее стало выходить божественно похоже. А я достигла этого, только промучившись три года, да и то в конце-то концов ее не нагнала. Прошел целый век. Я думала уже, что ее превзошла, – ан нет: оказывается, все как было прежде. Я тронута, знаете, искренним расположением со стороны обоих вас, так что по временам буду к вам заходить, а теперь пока что – исчезаю!

И замолчала. С этих пор проходило от трех до пяти дней, и она появлялась. Все недоумения и трудности она решала сама.

Когда Асю уходила проведать родителей, лиса появлялась и не уходила в течение нескольких дней. Домашние со страхом от нее убегали.

Когда случалась какая-нибудь пропажа, она сейчас же, принарядившись, чинно усаживалась, втыкала себе агатовую булавку[278]278
  В подражание головному убору древнего чиновника – судьи. Божества в Китае часто изображались также в образе чиновников.


[Закрыть] в несколько дюймов длиной, принимала, как на аудиенции, домашних слуг и говорила им с важ– ностью:

– Украденную вещь ночью изволь принести на такое-то место. Иначе, если голова сильно заболит, – не кайся!

На рассвете действительно вещь находили на данном месте. Прошло три года – она больше не появлялась, и когда случалось, что пропадало золото или шелк, то Асю, подражая ей, одевалась, наряжалась и важно кричала на слуг. Тоже часто помогало.

Зеркало Фэнсянь

Лю Чишуй из Пинлэ смолоду отличался талантливостью и оригинальностью. Пятнадцати лет он уже поступил в уездное высшее училище. Отец с матерью у него умерли рано, и он вслед за их смертью стал вести рассеянную и непутевую жизнь, чем подорвал дело настолько, что дома уже на расходы не хватало. Тем не менее у него в характере была любовь к прихорашиванию и нарядам. Одеяло и постель были всегда отменно хороши.

Однажды вечером его кто-то позвал пить, и он пошел, забыв погасить свечу. Вино уже обошло по нескольку раз, прежде чем он наконец вспомнил об этом – и быстро побежал домой. Здесь он услышал, что в его комнате идет какой-то разговор. Он припал к окну, подсмотрел – видит: молодой человек обнял красавицу и спит с ней на постели.

Его дом примыкал к разрушенным зданиям одной знатной семьи, в которых постоянно происходило много непонятных и необыкновенных явлений. Лю догадался, что это – лисицы, но даже если бы это было и так, он не трусил. Войдя в комнату, он закричал им:

– Разве я предоставил вам свою постель тут для храпенья?

Оба спавших заторопились, схватили впопыхах свои одежды и, голые, выбежали, оставив на месте штаны из лилового атласа, к поясу которых был привязан мешочек с иголками. Лю штаны страшно понравились. Боясь, что их украдут, он спрятал их под одеяло и прижал к сердцу.

Вдруг в дверную щель вошла какая-то лохматая служанка и обратилась к Лю с просьбой отдать ей вещь. Лю засмеялся и потребовал выкупа. Служанка предложила оставить ему вина. Лю не согласился. Давала ему денег – он опять не принимал. Засмеялась и ушла, потом вернулась.

– Старшая барышня говорит, что, если вы соблаговолите вернуть штаны, она отблагодарит вас красивой женой.

– А кто она такая? – полюбопытствовал Лю.

– Нашей семьи, – отвечала она, – фамилия Пи. Старшую барышню зовут именем Басянь, а тот, кто лежал с ней вместе, был господин Ху. Вторая наша барышня, Шуйсянь, вышла за господина Дина. Третья, Фэнсянь, еще красивее обеих этих барышень, и, само собой разумеется, в ней нет ничего, что бы не пришлось вам по вкусу.

Лю, боясь, как бы его не обманули, предложил, что он посидит и подождет приятных вестей. Служанка ушла и, после долгого времени, снова вернулась.

– Старшая барышня поручает передать господину, что это дело радости вряд ли может быть заключено второпях. Я только что с нею говорила и сейчас же нарвалась на брань и резкости. Вы только обождите некоторое время, повремените. Наш дом не из тех, что легко дает согласие и мало внушает доверия!

Лю вручил ей вещь. Прошло несколько дней, а ничего, как есть, – никаких вестей не сообщалось. Как-то к вечеру он откуда-то вернулся домой, запер двери и уселся, вдруг обе двери сами собой распахнулись, и два человека, подняв на одеяле девушку, внесли ее, держа одеяло за четыре угла.

– Вот пришла свита с молодою! – сказали они, положив ее со смехом на постель, и удалились.

Лю подошел, посмотрел. Она еще не очнулась от пьяного сна, и от нее шел чудесный запах винных паров. С раскрасневшимся лицом, вся в опьянении, она повергала ниц, она исключала собой весь прочий человеческий мир! Придя в крайний восторг, Лю схватил ее ножки и стал снимать чулочки, потом, прижимая к себе ее тело, стал развязывать пояс. А девушка уже чуть-чуть очнулась, открыла глаза и увидала Лю. Конечности не могли уже быть у ней себе хозяевами…

– Этакая бесстыжая холопка Басянь! – только и могла она промолвить в досаде. – Продала-таки меня!

Лю страстно ее обнял. Она выразила отвращение к его холодной коже, улыбнулась и сказала:

 
Этот вечер – что за вечер? —
Вижу этого холодного мужчину!
 

Лю отвечал:

 
О ты! О ты!
Человек холодный этот…
Кто тебе он, кто тебе он?[279]279
  Пародия на классические стихи.


[Закрыть]
 

И радостно стал с ней любовничать.

– Эта холопка лишена всякого стыда, – говорила она ему. – Изгадила человеку постель, да еще штаны на меня обменяла! Не угодно ли! Погоди ж ты, я тебе за это как-нибудь задам!

С этих пор не было вечера, чтобы она не приходила и они не предавались самой задушевной любви.

Она достала из рукава золотой браслет.

– Вот, – сказала она при этом, – вещь моей Басянь.

Еще через несколько дней она принесла пару вышитых башмаков с жемчужной прокладкой и парчовым шитьем. Работа была совершенно исключительная. Она велела Лю открыто их показывать. И Лю доставал башмачки, показывал родным и знакомым, хвастаясь и расхваливая. Все, кто приходил смотреть, приносили ему за показ деньги и вино. С этих пор Лю хранил у себя башмачки как диковинку. Придя к нему как-то ночью, дева вдруг заговорила о прощанье. Лю, удивленный до крайности, спросил, что это значит.

– Сестра моя, видишь ли ты, ненавидит меня за историю с башмачками и хочет увести семью подальше, чтобы прекратить нашу любовь и разлучить нас.

Лю перепугался и выразил желание вернуть башмачки.

– Не к чему, – сказала она на это. – Ими она меня держит в своих руках. Если ты их вернешь, то сам попадешь в ее козни.

– Почему же ты не можешь оставаться здесь одна?

– Отец с матерью, видишь ли, ушли далеко, и вся наша семья, в добрый десяток ртов, целиком зависит от господина Ху и живет на его средства. Если я с ними вместе не пойду, то, боюсь, как бы эта женщина с длинным языком не сделала белого черным.

С этих пор она более не появлялась.

Прошло два года. Лю думал о ней неотступно. Как-то ему случилось быть в дороге. На пути ему встретилась какая-то женщина, сидевшая верхом на небольшой лошади. Лошадь вел под уздцы старый слуга, прошедший мимо Лю и задевший его плечом. Дева обернулась, подняла вуаль, посмотрела на него. Красоты она была совершенно исключительной. Тут же, кряду, подошел к нему сзади какой-то молодой человек.

– Что это за женщина? – спросил он. – Кажется, она очень хороша собой.

Лю принялся ревностно ее расхваливать. Юноша сложил руки в жест приветствия и сказал с улыбкой:

– Вы уж, знаете, расхвалили ее чересчур. Это моя, как говорится, горная поросль.

Лю, сконфузившись, заторопился попросить прощения в своей вине.

– Ну, что за беда! – возразил молодой человек. – Одно только скажу вам: из трех Гэ, как говорится в Наньяне, вы, сударь, приобрели себе Дракона[280]280
  В эпоху троецарствия (III в.) трое братьев Чжугэ (или Гэ) служили трем разным претендентам на всекитайский престол. Но говорили, что с Чжугэ Ляном царство Шу приобрело себе дракона, а с его братьями У и Вэй – одно тигра, другое же… пса. Чжугэ Лян действительно считался самым выдающимся полководцем, подвиги которого составляют содержание популярного романа «Троецарствие».


[Закрыть], а об этом мелком ничтожестве[281]281
  То есть о моей жене.


[Закрыть] стоит ли говорить?

Лю недоумевал, что значат эти слова.

– Что ж, сударь, не узнаете вы, что ли, того, кто без вашего разрешения спал на вашей постели? – сказал молодой человек, и Лю наконец догадался, что это – Ху. Они исполнили теперь друг перед другом то, что полагается между сватьями, шутили над собой, острили – все это в полном взаимном удовольствии. Молодой человек сказал:

– Тесть, знаете ли, только что вернулся домой, и я собираюсь разок его навестить. Не пойдем ли мы вместе?

Лю выразил радостную готовность и вошел с ним в крутящиеся извивы горы. В этих горах давно уже стоял дом одного из земляков Лю, который в свое время спасался здесь от опасности. Женщина слезла там с коня и вошла в дом.

Вскоре вышло из дому несколько человек, которые, вглядевшись в проезжих, сказали:

– Барин Лю тоже приехал.

Лю вошел в дом и представился старику и старухе. Там находился еще юноша, пришедший раньше. Платье и обувь у него были красивы ослепительно.

– Это наш зять Дин, – представил его старик, – из Фучуаня.

Обменялись поклонами, уселись. Вскоре наставили сложными рядами вина и лучших закусок. Веселый разговор шел с самым сердечным оживлением.

– Сегодня, – сказал старик, – у нас в доме все трое зятьев – премилое, можно сказать, общество! Да и посторонних людей нет, так что можно позвать сюда детей и устроить, таким образом, сбор всей родни.

Сейчас же вышли сестры, которым старик велел поставить кресла, каждой возле своего мужа. Басянь, увидя Лю, только и могла, что, зажав рот, фыркнуть, а Фэнсянь сейчас же принялась насмехаться над мужем и острить. Шуйсянь наружностью своей ей уступала, но была серьезнее и важнее, приветливее и выдержан– нее.

Когда сидевшие вели общую непринужденную беседу, она сидела с чаркой вина в руках и незаметно улыбалась. В это время туфли и башмаки, что называется, перемешались[282]282
  У китайцев принято во время фамильярной беседы залезать на диваны и кресла с ногами, причем туфли легко сбрасываются под мебель. Чулки у китайцев делаются из белейшего холста, крахмалятся и по чистоте своей (у состоятельных людей, конечно) напоминают наши крахмальные воротнички и манжеты. Здесь: выражение из исторического рассказа Сыма Цяня о фривольных фестивалях мужчин с женщинами, заканчивавшихся оргией.


[Закрыть], всех охватывал сильный запах орхидей и мускуса[283]283
  То есть запах женских духов.


[Закрыть], пили вино, наслаждались вовсю. Лю заметил, что на диване разложен полный набор музыкальных инструментов; взял яшмовую флейту и сыграл в честь старика арию, испрашивавшую ему у богов долговечность. Старику это было очень приятно; он велел каждому играющему взяться за свой инструмент. Все тотчас же устремились к инструментам – только Дин и Фэнсянь не прикоснулись ни к чему.

– Господин Дин не умеет играть, ну и пусть его, – сказала Басянь. – А у тебя-то что – пальцы, что ли, не разгибаются?

И с этими словами бросила на грудь Фэнсянь кастаньеты, которые сейчас же врезались в общий сложный гул.

Старик был доволен.

– Ну, – сказал он, – семейное наше веселье удалось как нельзя лучше. Но вы, дети, ведь умеете петь и танцевать. Почему бы каждой из вас не представить нам, что каждая умеет?

Басянь поднялась и схватила Шуйсянь.

– У нашей Фэнсянь, – сказала она, – как говорится: золото, яшма – голос ее. Ее не смею беспокоить. А мы с тобой давай споем о фее Ло[284]284
  Поэт-царевич Цао Чжи (III в.) домогался девушки из рода Чжэнь, но не получил ее, ибо она вошла в гарем его отца. Там она была оклеветана царицей и утопилась в реке Ло. Узнав об этом, царевич прямо из дворца пошел на берег этой реки, сел, заплакал и сочинил оду фее реки Ло. Этот рассказ является излюбленной темой у многих поэтов и послужил сюжетом для многих драматических произведений и песен.


[Закрыть].

Обе запели и стали танцевать. Когда они кончили, служанки внесли на золотых подносах фрукты – и все такие, названий которых Лю не знал.

– Это, видите ли, – пояснял старик, – все привезено мною из Чжэньла[285]285
  Камбоджа.


[Закрыть]. Там они растут на дереве, называемом тяньполо[286]286
  Сорт финика или жужуба.


[Закрыть].

С этими словами он взял несколько плодов и велел передать их Дину.

Фэнсянь это было неприятно.

– Разве принято, – сказала она, – любить или презирать своих зятьев, судя только по тому, что они богаты или бедны?

Старик усмехнулся. Не успел он ответить, как Басянь сказала сестре:

– Папа считает, что господин Дин живет не в нашем уезде, и поэтому чтит его как гостя. Если разбирать, кто старше и кто моложе, то разве у одной только сестрицы Фэн имеется муж – горсть какой-то кислятины?[287]287
  «Кислый» на китайском языке означает множество неприятных вещей и качеств, в том числе и жалкого, бедного неудачника – ученого.


[Закрыть]

Фэнсянь все-таки оставалась недовольна, сняла с себя свой роскошный наряд, передала служанке кастаньеты и спела отрывок из арии «Разрушенная пещера»[288]288
  Ария эта написана на следующий сюжет: отец выгнал из дома своего ученого сына; монах, распознав в нем достойного человека, принял его в свой монастырь, вырубил ему в горе пещеру и велел там жить. Через девять лет его братья устроили ему здесь храм, было составлено его житие, и слава «инициатора» прошла повсюду. Причина, заставившая Фэнсянь выбрать эту арию, вероятно, кроется в описанном несколько ниже ее участии в судьбе мужа.


[Закрыть]. Слезы падали в такт звукам. Кончив арию, она взмахнула рукавом и решительным шагом вышла. Всем сидевшим это не понравилось.

– У этой холопки, – сказала Басянь, – все тот же заносчивый характер.

И побежала за ней вслед. Но Фэн ушла неизвестно куда. У Лю, что называется, не было лица[289]289
  От конфуза; обычное выражение в разговорном языке: «Где у тебя лицо, скажи?»


[Закрыть]. Он тоже откланялся и пошел домой.

Пройдя половину пути, он увидел, что Фэнсянь сидит у дороги. Она крикнула ему, чтобы он сел с нею ря– дом.

– Послушай, сударь, – сказала она, – ты ведь мужчина, неужели же ты не мог ради человека со своей постели проявить как следует свой дух? Твоя «золотая комната», очевидно, находится среди книг. Я хочу, чтобы ты хорошенько ими занялся.

Потом она подняла ногу и продолжала:

– Я вышла из дому второпях и чем-то проколола насквозь башмак с подкладкой. У тебя с собой ведь эти, помнишь, башмаки, что я тебе подарила?

Лю вынул. Она взяла башмачок и переобулась. Лю попросил у нее хоть порванный. Она так и покатилась со смеху.

– Ты, знаешь, порядочный шалопай! Где видано, чтобы человек прятал вещь, идущую вместе с его собственным одеялом или подушкой? Нет, уж если ты меня любишь, то у меня есть одна вещь, которую я могу тебе подарить.

Она достала зеркало и передала его Лю.

– Если захочешь меня видеть, то ты должен искать меня в книгах. Иначе – нет тебе срока для свиданья со мной.

Сказала – и стала невидимой.

Лю побрел домой один, в горе и тоске. Посмотрел в зеркало. Видит – Фэнсянь стоит там, повернувшись к нему спиной, и вид имеет человека, ушедшего шагов за сто. Лю вспомнил, что было ему велено, стал отказывать всем приходящим и опустил, как говорится, занавес[290]290
  Как великий конфуцианский учитель II в. до н. э. Дун Чжуншу, который, завесив себя полотном, не глядел на мир. Ученики подходили к нему на урок по очереди; иным так и не удавалось увидеть его лицо.


[Закрыть]. И вот однажды он заметил, как в зеркале ему вдруг показались прямо лицом; полная-полная грации, она готова была уже улыбнуться. Лю еще больше стал ее любить и ценить. Как только вокруг никого не было, он сейчас же ставил зеркало перед собой.

Через месяц его бодрое решение стало заметно слабеть. Он загуливался, постоянно забывая о возвращении домой. Вернувшись как-то раз, он взглянул на фигуру в зеркале: она была грустна, словно плакала. Через день взглянул еще раз – и увидел, что она стоит к нему спиной, как в первое время. Теперь лишь Лю понял, что это оттого, что он забросил свои занятия. И он заперся у себя дома, основательно принялся за учение – с утра до ночи, без перерыва. Через месяц с чем-то тень в зеркале снова повернулась лицом наружу.