Текст книги "Наука любви"

Письмо десятое. Ариадна – Тесею

Я поняла, что добрее тебя и дикие звери;

Вверь я себя хоть кому – хуже бы не было мне.

Эти строки, Тесей, я с тех берегов посылаю,

Где паруса твой корабль поднял, отплыв без меня;

⁵ С тех, где предал меня мой сон, где ты, вероломный,

Время сна подстерег, чтоб Ариадну предать.

Был тот час, когда вся земля росою стеклянной

Окроплена и в листве слышатся жалобы птиц.

В сонной истоме еще, до конца не сбросив дремоты,

¹⁰ Чуть приподнявшись, тяну руки – Тесея обнять.

Нету его! Но снова к нему протянула я руки,

Шарю по ложу, ищу ощупью – нету его!

Страх дремоту прогнал; с покрывал поднимаюсь в испуге

И покидаю, вскочив, ложе пустое мое.

¹⁵ Гулко ответила грудь кулакам, по ней ударявшим,

Кудри, как были со сна, сбитые рву на себе.

Светит луна; я смотрю: неужели увижу лишь берег?

Кроме пустых берегов, нечего видеть глазам!

Мчусь то туда, то сюда, мечусь над морем без цели,

²⁰ Ноги не могут бежать, вязнут в глубоком песке.

Громким криком «Тесей!» оглашаю я берег – и своды

Отзвуком имя твое мне возвращают тотчас;

Столько же раз, сколько я, тебя окликала окрестность,

Словно окрестность сама бедной хотела помочь.

²⁵ Есть там высокий холм, поросший кустарником редким,

Где над водою навис морем подмытый утес.

Я взобралась на него (придало мне силы смятенье),

Чтобы измерил мой взор дальше и шире простор.

Вижу оттуда (и мне послужили жестокие ветры):

³⁰ Парус летит вдалеке, Нотом проворным надут.

Чуть увидала его иль подумала, что увидала,

Чувств не лишилась едва, сделалась льда холодней.

Но в забытьи нам боль не дает оставаться; от боли

Сразу очнулась и я, громко Тесея зову:

³⁵ «Стой, куда ты бежишь? Воротись, Тесей вероломный!

Руль поверни! Недобор есть на твоем корабле!»

Так я кричу и бью себя в грудь, возмещая мой слабый

Голос, и с каждым моим словом сливался удар.

Если не мог ты меня услыхать, то мог бы увидеть:

⁴⁰ Знак подавали тебе взмахи широкие рук,

И, чтоб забывшим меня о себе хоть как-то напомнить,

Длинную жердь я нашла, белую ткань подняла.

Только когда ты скрылся из глаз, я заплакала горько;

Прежде от боли и мук было как камень лицо.

⁴⁵ После того как глаза перестали парус твой видеть,

Что им осталось еще, как не оплакать меня?

Словно вакханка, когда Огигийский бог ее гонит,

Я одиноко мечусь, не подобравши волос,

Или сижу на холодной скале, уставившись в море,

⁵⁰ Cловно на камне моем делаюсь камнем сама.

К нашему ложу иду – оно нас приняло вместе

Лишь для того, чтобы мы порознь с него поднялись,

Трогаю вместо тебя – хоть это можно мне! – ткани,

Что сохраняют еще тела тепло твоего.

⁵⁵ Ложу, от пролитых слез моих влажному, я повторяю:

«Смяли тебя мы вдвоем, – ложе, двоих возврати!

Вместе к тебе мы пришли; почему же встали не вместе?

Где, вероломное, часть лучшая нашей четы?»

Что же мне делать? Как быть мне одной? Земля здесь пустынна,

⁶⁰ Труд людей иль быков здесь не оставил следа.

Море со всех сторон окружает ее; мореходы

Тут ненадежным путем не поведут кораблей.

Но, если даже пошлют мне корабль и попутчиков ветры,

Деться куда мне, скажи? Доступ в отчизну закрыт.

⁶⁵ Пусть на счастливых помчусь парусах по глади безбурной,

Пусть успокоит Эол ветры, – в изгнанье мой путь!

Мне не увидеть тебя, на сто городов разделенный

Остров Юпитера, Крит, с детства знакомый ему.

Ведь и отца, и страну, где отец справедливый мой правит,

⁷⁰ Милые я имена предала ради тебя,

Дав путеводную нить, чтоб она твой шаг направляла,

Чтобы в извивах дворца ты, победив, не погиб.

Ты говорил мне тогда: «Клянусь опасностью этой,

Будешь моей ты, пока оба мы живы с тобой».

⁷⁵ Оба мы живы, но я – не твоя; и жива ли я вправду,

Если меня схоронил мужа коварный обман?

Палицей тою же ты меня сокрушил, что и брата,

Клятвы, что ты мне давал, смерть отменила моя.

Помню не только о тех, которые ждут меня, муках —

⁸⁰ Всех покинутых мне мука понятна теперь.

Близкая гибель душе представляется в тысяче видов:

Смерти отсрочка сейчас тягостней смерти самой.

Жду, что вот-вот подойдут оттуда или отсюда

Волки, чтоб жадными мне тело зубами терзать.

⁸⁵ Может быть, рыжие львы на острове водятся этом,

Может быть, тигры живут лютые в этом краю,

Море порой, говорят, выносит огромных тюленей,

Да и от острых мечей кто защитит мою грудь?

Только бы в плен не попасть, не носить тяжелые цепи

⁹⁰ И меж рабынь не трудить пряжей урочною рук

Мне, чей отец – Минос, чья мать рождена Аполлоном;

Мне, кому женихом был – что же больше – Тесей.

На море брошу ли взгляд иль на сушу, на берег простертый,

Много опасностей мне суша и воды сулят.

⁹⁵ Небо осталось одно, но и образы страшны бессмертных.

Всеми покинута я здесь на съеденье зверям.

Людям, если живут здесь люди, я тоже не верю:

Ранили раз – и боюсь всех чужеземцев с тех пор.

О, когда б не погиб Андрогей и Кекроповым землям

¹⁰⁰ Гнусный свой грех не пришлось данью кровавой смывать,

И от твоей, о, Тесей, узловатой не пал бы дубины

Тот, кто частью был муж, частью – неистовый бык,

И не дала бы тебе я пути указующей нити,

Чтобы, руками ее перебирая, ты шел!

¹⁰⁵ Не удивляюсь тому, что ты победил полузверя,

Что, распростертый, поил кровью он критский песок:

Рогом не мог он пронзить твое железное сердце,

Не было нужды в щите, грудь защищала тебя.

В ней ты носишь кремень, адамант некрушимый ты носишь,

¹¹⁰ В ней твое сердце – оно тверже любого кремня.

Оцепененьем зачем ты сковал меня, сон беспощадный?

Или уж пусть бы сошла вечная ночь на меня!

Ветры, жестоки и вы, выше меры угодливость ваша:

Чтобы ему угодить, слезы вы мне принесли.

¹¹⁵ Всех беспощадней рука, что меня и брата убила,

И уверенья в любви – клятвы пустые слова.

Против меня вы одной в заговор все трое вступили:

Женщину предали вы, клятва, и ветер, и сон.

Значит, матери слез не увидеть мне перед смертью,

¹²⁰ И, чтоб глаза мне закрыть, близкой не будет руки,

Воздух чужбины мое дыханье несчастное примет,

Тела никто из друзей не умастит моего?

К непогребенным костям слетятся птицы морские?

Не заслужила других я у тебя похорон?

¹²⁵ Скоро ты в гавань войдешь родного Кекропова края

И, среди внемлющих толп на возвышение встав,

Будешь рассказывать им о быке-человеке сраженном

И о пробитых в скале путаных ходах дворца.

Так расскажи и о том, как меня ты на острове бросил,

¹³⁰ Выпасть из списка твоих подвигов я не должна.

Нет, не Эгея ты сын, не Питфеевой дочери Эфры:

Скалы и глуби морей – вот кто тебя породил.

Боги бы сделали так, чтоб меня с кормы ты увидел!

Может быть, грустный мой вид тронул бы взоры твои.

¹³⁵ Глаз твой не видит меня – так хоть в мыслях представь, если можешь,

Как я припала к скале, в брызги дробящей прибой,

Как мои пряди висят, будто я скорблю по умершем,

Как мое платье от слез стало тяжелым, как в дождь.

Тело трепещет мое, как под бурей трепещут колосья,

¹⁴⁰ Пальцы дрожащие букв ровных не могут чертить.

Я не во имя услуг злосчастных моих умоляю,

Пусть не будешь ничем ты мне обязан за них,

Для благодарности пусть нет причин – но их нет и для мести,

Пусть не спасла я тебя, – все же за что убивать?

¹⁴⁵ Руки, уставшие бить в истомленную грудь, протяну я,

Тяжко тоскуя, к тебе через бескрайний простор;

Волосы я тебе покажу – их уж мало осталось, —

Просьбы прибавлю к слезам, пролитым из-за тебя:

Руль поверни, Тесей, возвратись, чуть изменится ветер,

¹⁵⁰ Если ж я раньше умру – кости мои увези.

Письмо одиннадцатое. Канака – Макарею

Если тебе разобрать не удастся размытые строки,

Значит, кровью моей залито будет письмо.

В правой руке у меня – тростинка, меч обнаженный —

В левой; развернутый лист я на коленях держу.

⁵ Вот Эолиды портрет, когда брату письмо она пишет;

Был бы жестокий отец видом доволен моим.

Я бы хотела, чтоб он при моей присутствовал смерти,

Чтобы виновник ее сам ее зрителем был,

Чтобы на раны мои смотрел сухими глазами

¹⁰ Тот, кто свирепей и злей Эвров свирепых своих.

С ветрами жизнь проводить – не проходит даром такое.

Нравом владыка под стать подданным грозным своим.

Нот ему подчинен и Зефир с Аквилоном фракийским,

Буйный Эвр, и твои крылья покорны ему.

¹⁵ Ветры покорны, но гнев кипучий ему не покорен,

И над пороком своим власти Эол не простер.

Много ли пользы, что я возвеличена именем предков,

Что средь родни назову даже Юпитера я?

Разве я не должна неженское это оружье —

²⁰ Меч обнаженный – держать, дар смертоносный, в руке?

Если бы раньше настал мой смертный час, чем злосчастный

Час, что с тобою меня соединил, Макарей!

О, для чего меня, брат, любил ты не братской любовью?

О, для чего я тебе больше была, чем сестрой?

²⁵ Да, я пылала сама, и того, о ком лишь слыхала,

Бога в горячей моей я ощутила груди.

Краска сбежала с лица, исхудало слабое тело,

Еле отведать еду сжатые губы могли,

Хоть ничего у меня не болело, я часто стонала,

³⁰ Cон с трудом приходил, ночь мне казалась как год.

Этому я сама не могла постигнуть причины,

Любящей, мне невдомек было, что значит любить.

Первой мамка беду стариковским учуяла сердцем,

Первой сказала мне: «Ты любишь, Эолова дочь!»

³⁵ Я покраснела и взгляд от стыда потупила в землю,

Так и призналась во всем, слова не вымолвив, я.

Стал мой живот, между тем, от преступного бремени круглым,

Тайный груз отягчал тело больное мое.

О, каких только трав, каких только снадобий мамка

⁴⁰ Мне не давала тогда дрожи не знавшей рукой,

Чтоб выраставший во мне (от тебя я лишь это скрывала)

Плод из утробы моей вытравлен был поскорей.

Нет, был слишком живуч и противился в чреве младенец

Всем ухищреньям, – враги не одолели его.

⁴⁵ Девять всходила раз сестра прекрасная Феба

И уж в десятый гнала свет возносящих коней;

Я, не поняв, отчего начались внезапные боли

(Мне, новобранцу в любви, трудно ведь было родить),

Стона сдержать не могла, но сообщница старая тотчас

⁵⁰ Рот мне зажала рукой: «Тише! Ты выдашь себя!»

Что было делать? Стонать нестерпимая боль заставляла,

Но принуждали молчать страх, и старуха, и стыд.

Стала удерживать стон и слова, что срывались невольно,

Даже слезы, и те мне приходилось глотать.

⁵⁵ Рядом стояла смерть, не хотела помочь мне Луцина,

Но, если б я умерла, смерть бы уликой была.

Тут перестал ты волосы рвать и в разодранном платье,

Низко склонившись, к груди грудь мою нежно прижал

И произнес: «Живи, сестра, живи, дорогая,

⁶⁰ Не умирай и одной смертью двоих не губи!

Пусть тебе сил надежда придаст: ты будешь женою

Брату, и мужем твоим станет младенца отец».

Хоть и была я мертва, но от слов твоих ожила сразу,

И появился на свет плод мой – вины моей плод.

⁶⁵ С чем себя поздравлять? Средь дворца Эол восседает,

Нужно от глаз отца скрыть прегрешенья следы.

Хитрая мамка моя под листвою бледной оливы

В легких повязках дитя прячет в корзину на дно,

Правит обманный обряд, молитвы слова произносит,

⁷⁰ Cам отец и народ шествию дали пройти.

Вот уже близок порог – но тут до отцовского слуха

Тоненький плач долетел: выдал младенец себя.

Вырвал корзину Эол, обнажил подложную жертву,

Крик безумный его стены дворца огласил.

⁷⁵ Словно морская вода, ветерком задетая легким,

Словно лозняк, когда Нот теплый колышет его,

Так – ты видеть бы мог – всем телом я задрожала,

И затряслось подо мной шаткое ложе мое.

В спальню отец ворвался, перед всеми крича о позоре,

⁸⁰ Руку едва удержал перед моею щекой.

Я от стыда отвечала ему одними слезами,

Страх холодный сковал оцепененьем язык.

Тут отец приказал на съеденье псам и пернатым

Хищникам внука отдать, бросить в пустынной глуши;

⁸⁵ Бедный заплакал опять, как будто понял угрозу,

Словно, как мог, умолял деда о жалости он.

Что у меня на душе творилось в это мгновенье,

Брат мой, поймешь ты легко, вспомнив, что чувствовал сам

В миг, когда плоти моей частицу в нагорные дебри

⁹⁰ Враг на съеденье волкам нес у меня на глазах.

Вышел из спальни отец; тут ударила в грудь я рукою,

Тут и ногтями впилась в бледные щеки свои.

Вестником вскоре ко мне отцовский явился прислужник,

С грустным, унылым лицом, с гнусною речью в устах:

⁹⁵ «Этот меч, – он мне меч передал, – Эол посылает:

Пусть укажет вина, что ты с ним делать должна».

Знаю, что делать с мечом, и, что нужно, сделаю храбро:

Грозный родительский дар в собственной спрячу груди.

Лучше подарка, отец, не нашел ты дочери к свадьбе?

¹⁰⁰ Больших сокровищ не мог дать ты в приданое мне?

Прочь улетай, Гименей обманутый, с факелом брачным,

В страхе скорее покинь этот проклятый дворец,

Свой приблизьте ко мне, Эринии мрачные, факел,

Вспыхнет пусть от него мой погребальный костер.

¹⁰⁵ Сестры мои! Пусть Парки пошлют вам счастливее свадьбу,

Но о проступке моем не забывайте, молю!

В чем виновен мой сын, что на свет родился лишь сегодня?

Чем за эти часы деда обидеть он мог?

Если виновен он в чем, пусть сочтут его люди виновным,

¹¹⁰ Нет, за мою лишь вину смертью заплатит дитя.

Сын мой, горе мое, зверей проворных добыча,

В день, когда ты родился, будешь растерзан, увы!

Сын мой, несчастный залог любви, не ведавшей счастья,

Днем последним твоим был этот первый твой день!

¹¹⁵ Мне не позволят тебя окропить слезой материнской

И на могилу твою прядь с головы принести,

И не дадут мне припасть с поцелуем к холодному тельцу, —

Плоть мою разорвут жадные звери в горах.

И материнство мое, и сиротство продлятся недолго:

¹²⁰ Cкоро за тенью твоей, ранена в грудь, я пойду.

Ты же, мой брат, о ком сестра напрасно мечтала,

Ты по кускам собери тело младенца, молю,

К матери их принеси и в одной схорони нас могиле,

Урна, как ни тесна, примет пускай нас двоих.

¹²⁵ Помни о нас и живи, чтоб омыть мою рану слезами,

И не пугайся, любя, тела любимой своей.

Выполни все, что велит сестра, удрученная горем;

Выполню я, не страшась, то, что велел мне отец.

Письмо двенадцатое. Медея – Ясону

[Дай Медее ответ, на чужбине отвергнутой мужем:

Можешь ли мне уделить время меж царских забот?]

А ведь, я помню, тебе предалась я, колхов царица,

Чуть лишь искусством моим вам попросил ты помочь!

Если бы трое сестер, назначающих смертному участь,

С веретена мою нить сняли в те давние дни!

⁵ Было бы лучше всего умереть в ту пору Медее,

Вся ее жизнь с той поры – только мученье одно.

Горе! Зачем он отплыл – молодыми гонимый руками

Ствол пелионской сосны Фрикса овцу добывать?

Колхам зачем пришлось увидать Арго магнесийский,

¹⁰ Греков дружина зачем Фасиса воду пила?

Больше чем нужно зачем полюбились мне русые кудри,

И красота, и твоих лживая сладость речей?

Или, уж если к пескам колхидским невиданный прежде

Прибыл корабль и привез воинов дерзких отряд,

¹⁵ Пусть бы забывчивый сын Эсона пошел, не натертый

Зельем моим, на быков, жарким дышавших огнем;

Пусть бы бросал семена, чтобы враг из каждого вырос,

И от посевов своих сеятель пусть бы погиб!

Сколько коварства, злодей, тогда бы с тобою погибло,

²⁰ Cкольких не знала бы я в жизни несчастий и бед!

Неблагодарных корить, вспоминая заслуги, отрадно;

Радость хоть эту теперь я от тебя получу.

Ты по приказу царя корабль, не испытанный прежде,

В царство колхов привел, вторгся в счастливый мой край.

²⁵ Ровнею там Медея была жене твоей новой,

И, как родитель ее, мой был родитель богат.

Этот – на двух морях стоящей Эфирой владеет,

Мой – вплоть до скифских снегов всей Запонтийской землей.

Принял радушно Ээт пеласгийских юношей в доме,

³⁰ На расписных возлегли вы покрывалах за стол.

Тут я впервые тебя увидала и, кто ты, узнала,

И впервые в тот миг рушиться начал мой ум.

Чуть увидала – зажглась и в огне незнакомом сгорела,

Так в честь великих богов факел сосновый горит.

³⁵ Ты был красив, и меня необорно судьба увлекала,

Взглядом похитив мой взгляд, ты приковал его вмиг.

Все почувствовал ты: кто любовь скрывает удачно?

Ярко пылая, огонь сразу себя выдает.

Царь, между тем, приказал, чтобы ты непокорную шею

⁴⁰ Диких быков под ярмо силой впервые склонил;

Марсовы были быки не одними грозны рогами:

Был у них каждый вздох страшен палящим огнем,

Ноги из меди, и медь окружала раздутые ноздри,

И от дыханья быков сделалась черной она.

⁴⁵ Должен ты был семена разбросать послушной рукою,

Чтобы на ниве взошло воинов племя из них,

Чтобы метнули в тебя вместе с ними взошедшие копья:

Пашни такой урожай пахарю гибель несет.

Труд был последний – найти хоть какое-то средство, которым

⁵⁰ Зоркость не знавшего сна стража ты мог обмануть.

Так вам Ээт объявил; удрученные, вы поднялися,

Ложа пурпурные все в миг опустели один.

Как далеко от тебя в этот час и Креонт, и Креуса

Были, и царство, что ты скоро получишь за ней!

⁵⁵ Шел ты, грустный, а я вслед тебе глядела сквозь слезы,

И против воли язык тихо «прощай!» прошептал.

После, когда улеглась я в спальне на постланном ложе,

Ранена, ночь напролет горько проплакала я.

Перед глазами быки и страшные всходы вставали,

⁶⁰ Перед глазами стоял змей, не знакомый со сном.

Мучит и страх, и любовь; любовь вырастает от страха.

Брезжит рассвет – и ко мне милая входит сестра,

Видит, что кудри мои разметались, что я отвернулась,

Что покрывала вокруг мокры от пролитых слез.

⁶⁵ Просит минийцам помочь; к одному стремимся мы обе;

То, что просила она, я Эсониду даю.

Роща темная есть, где меж сосен и падубов черных

В полдень солнечный луч может проникнуть едва,

Храм Дианы стоит со времен незапамятньгх в роще,

⁷⁰ В нем – кумир золотой, варварской сделан рукой.

Помнишь эти места или их, как меня, позабыл ты?

Там сошлись мы, и ты начал коварную речь:

«Ныне на твой произвол отдана моя участь Фортуной,

Жизнь или гибель мою держишь, царевна, в руках.

⁷⁵ Радуйся праву губить, если право такое отрадно,

Но лишь спасенье мое славу умножит твою.

Я заклинаю бедой, от которой ты можешь избавить;

Дедом, которому все зримо, и светом его;

Тайной обрядов ночных и тройственным ликом Дианы;

⁸⁰ Cилой богов, если их здешние чтут племена.

Дева, меня пожалей, пожалей товарищей юных

И, помогая, меня сделай твоим навсегда!

Если же ты пренебречь не захочешь мужем-пеласгом

(Нет, не настолько уж мне благоприятствует бог!),

⁸⁵ Раньше дыханье мое пусть рассеется в воздухе легком,

Чем женою войдет в спальню другая ко мне!

Будет порукою в том вершащая браки Юнона

И богиня, чей храм служит убежищем нам!»

Тронули эти слова (да в словах ли все было дело?)

⁹⁰ Cердце простое мое; руку дала я тебе,

Слезы твои увидав. Неужели и слезы уловкой

Были? Быстро меня речи пленили твои!

Ты, невредим для огня, запряг быков медноногих,

Плугом вспахал целину, как приказали тебе,

⁹⁵ В борозды вместо семян ядовитые зубы бросаешь,

Воины всходят из них, каждый с мечом и щитом.

Я и сама, хоть тебе притиранье дала, побледнела,

Видя нежданный отряд, видя оружье в руках.

Между собой наконец землею рожденные братья

¹⁰⁰ В схватке злодейской сошлись, грозно мечи обнажив.

Вот и бессонный дракон, чешую ощетинив на шее,

Корчится, вьется, шипит, землю взметая хвостом.

Думал ли ты тогда о моря разделяющем Истме,

И о царевне-жене, и о приданом ее?

¹⁰⁵ Я, которую ты попрекаешь варварским родом,

Я, что преступной тебе и неимущей кажусь,

Зоркость огненных глаз погасила зельем снотворным

И безопасно руно с дуба похитить дала.

Я, предавши отца и отчизну и царство покинув,

¹¹⁰ Беды в скитаньях с тобой все принимала как дар,

Стало и девство мое добычею хищного гостя,

Милую бросила я мать и родную сестру.

Только тебя, мой брат, не оставила я, убегая, —

В этом месте письма пусть остается пробел.

¹¹⁵ Сделать могла, но писать рука об этом не может,

Быть бы растерзанной мне, брат мой, но вместе с тобой!

Я не боялась потом (что еще могло быть страшнее?),

Женщина, плыть по морям, груз преступлений неся.

Где она, сила богов? По заслугам кару в пучине

¹²⁰ Ты бы понес за обман и за доверчивость – я.

Если бы стиснули нас Симплегады единым ударом,

Чтобы смешались навек наших осколки костей,

Или бы пастями псов растерзала нас хищная Сцилла

(Неблагодарным мужам Сцилла не может не мстить),

¹²⁵ Иль в Тринакрийских волнах потопила нас та, что в утробу

Воды вбирает и вновь их изрыгает назад!

Но невредимо ты в край Гемонийский вернулся с победой,

В храме отчих богов шерсть золотую сложил.

О Пелиадах ли мне, из любви отца погубивших,

¹³⁰ О рассеченном рукой девичьей старце сказать?

Пусть другие винят, ты один хвалить меня должен,

Ради которого мне стольким пришлось повредить.

Ты мне посмел приказать: «Уходи из дома Эсона», —

Где найти мне слова, чтобы обиду излить?

¹³⁵ Дом покинула я; со мною были два сына

И к Ясону любовь (эта со мною всегда!).

Вдруг до моих ушей долетают брачные песни,

Вижу, мерцает вдали факелов трепетный свет,

Ваш прославляя союз, запела звонкая флейта,

¹⁴⁰ Был для меня ее звук горше трубы похорон,

Хоть и не думала я о таком злодеянье, но все же

Страшно мне стало, и грудь холод внезапный сковал.

Валит толпа, и – «Гимен, Гименей!» – учащаются крики,

Слышится ближе призыв – хуже становится мне.

¹⁴⁵ Слуги врозь разбрелись и плакали, слезы скрывая;

Горя такого кому вестником хочется быть?

Легче было и мне, пока я не знала, в чем дело,

Но тосковала душа, словно бы знала вперед…

Мальчик наш младший, меж тем, моему послушный приказу

¹⁵⁰ И любопытству, пришел, стал возле створок дверных:

«Мать, уходи! Это шествие наш отец возглавляет,

В золоте весь, Ясон гонит коней упряжных».

Платье вмиг разорвав, я ударила в грудь кулаками,

Не миновали лица кончики острых ногтей.

¹⁵⁵ Гнев меня гнал побежать, к тебе сквозь толпу протесниться,

Пестрый сорвать венок с убранных пышно волос,

Но, хоть сдержалась с трудом, волос терзать я не стала,

Не закричала: «Он мой!» – и не схватила тебя.

Колхи, ликуйте, и ты ликуй, отец оскорбленный!

¹⁶⁰ Жертву тени твоей, брат мой убитый, прими!

Родину, царство и дом потеряв, я покинута ныне

Мужем, который досель всем был один для меня.

Змей укротить я смогла и быков усмирила взбешенных,

Лишь одного не могла: мужа смирить моего.

¹⁶⁵ Снадобьем я свирепый огонь отвратила ученым,

А от огня своего мне не под силу уйти.

Что же, оставили нас колдовство, заклинанья и травы,

Сил у Гекаты уж нет, таинства тщетны ее?

День мне не мил, и всю горькую ночь я глаз не смыкаю,

¹⁷⁰ И на больную грудь ласковый сон не летит.

Змея заставила спать, а себя не могу я заставить;

Всем на пользу моя помощь, но только не мне.

Тело, спасенное мной, разлучница держит в объятьях,

Ей достались теперь наших стараний плоды.

¹⁷⁵ Может быть, ты сейчас, перед глупой женой выхваляясь,

К слуху пристрастному речь приспособляя свою,

Нрав и наружность мою чернишь, измышляя наветы?

Пусть посмеется она, рада порокам моим!

Пусть посмеется она, на пурпуре лежа тирийском,

¹⁸⁰ Cкоро заплачет в огне, злее огня моего.

Есть пока у меня железо, яды и пламя,

Мести моей ни один не избежит из врагов.

Если способна мольба твое сердце железное тронуть,

Выслушай слезную речь, низкую в гордых устах.

¹⁸⁵ Я умоляю тебя, как меня ты молил не однажды,

Даже в ноги тебе пасть я готова сейчас:

Если я ничего для тебя не стою, о детях

Вспомни, не дай им узнать мачехи лютую власть.

Как на тебя похожи они! Чуть только их вижу,

¹⁹⁰ От умиленья мои сразу влажнеют глаза.

Ради всевышних богов, ради светлого пламени деда,

Ради моих заслуг, ради обоих детей,

Ложе верни мне, ведь я за него от всего отказалась,

Слово, что дал мне, сдержи, помощь за помощь подай.

¹⁹⁵ Я не прошу меня защищать от быков и от копий,

Или чтоб змея своей силою ты усыпил.

Я добиваюсь тебя, кого ты мне сам в благодарность

Отдал, кто, ставши отцом, матерью сделал меня.

Спросишь: приданое где? Я его отсчитала на поле,

²⁰⁰ Что приказали тебе ради руна распахать.

Взял ты овчину за мной, золотой блестящую шерстью,

Это приданое мне ты ни за что не вернешь.

Жизнь и твою, и друзей в приданое взял ты за мною,

Все богатства сравни дома Сизифова с ним!

²⁰⁵ То, что ты жив, что добыл и жену, и могучего тестя,

То, что можешь ты быть неблагодарным, – мое!

Скоро все это я… Но зачем предварять мою кару?

Гнев мой, зрея во мне, страшной угрозой чреват.

Будь мне водителем, гнев, пусть хоть каяться после придется:

²¹⁰ Каюсь ведь в том, что спасла мужа неверного я.

Пусть решит божество, которое мучит мне сердце;

Что, я не знаю, но в нем грозное нечто растет.