Текст книги "Джироламо Кардано"

Трагедия

В Милане же тем временем происходили следующие события. Хотя Брандония собиралась во второй раз стать матерью, ссоры между супругами не прекращались. Не примирило их и рождение сына, которого в честь прадеда назвали Фацио. Однажды – это было через несколько дней после родов – Брандония в пылу гнева заявила, что Джамбаттиста не является отцом ее детей и даже назвала имена настоящих отцов. Этого молодой человек не мог перенести: он замыслил убийство. У знакомого аптекаря раздобыл яд и уговорил своего слугу подсыпать его в праздничный торт, пообещав денег и одежду. За день до этого Джамбаттиста попытался помириться с семейством Серони, выкупив все векселя Еванжелисты.

Торт был испечен, и слуга сделал свое дело. Родственники со стороны жены и сам отравитель, отведав торта, отделались желудочными болями. Но для Брандонии, организм которой был ослаблен недавними родами, праздничный обед окончился трагически. Врач, «человек незапятнанной репутации», установил, что причиной смерти была лихорадка. Но поскольку о ссорах супругов было хорошо известно в Милане, власти заподозрили недоброе, и на следующий день после смерти Брандонии, 17 февраля 1560 года, Джамбаттисту и его слугу взяли под стражу. Был арестован также и Альдо.

Джироламо поспешил в Милан, испуганный и подавленный: его любимому мальчику, его надежде и гордости грозит смертельная опасность! Да и сможет ли он сам рассчитывать на уважение и почет, если окажется, что его сын – убийца? Кардано использует все свое влияние и связи, чтобы помочь Джамбаттисте. Правда, Фернандо Гонзага умер еще в 1557 году, но в Милане живут его дети, с которыми Джироламо дружен. Кроме того, новый правитель – Гонсало Фернандес де Кордова (15851635) – также благоволит к Кардано, которого сделал своим личным врачом. Большим влиянием в Милане пользуются и духовные покровители Джироламо – кардиналы Джованни Мороне и Карло Борромео, будущий архиепископ города. Но высокие друзья и покровители не захотели помочь Кардано в этом, в общем-то, не очень ясном деле, и он продолжал сражаться за жизнь сына в одиночку. А тот, видимо, и не понимал, какая ему грозит опасность: через случайного человека он просит отца внести залог в десять тысяч крон для того, чтобы выйти из тюрьмы и наблюдать показательный бой у стен Миланского замка. Недаром Кардано писал, что сына погубила его простота.

Кардинал Карло Борромео

Некоторая надежда появилась у Джироламо, когда пять врачей, осматривавших тело Брандонии, подтвердили, что она умерла не от яда, а от лихорадки. На этом можно было и закрыть «дело», но сенатская комиссия, проводившая расследование, была настроена по отношению к Кардано довольно враждебно (так во всяком случае считал Джироламо). И допросы продолжались.

Первым не выдержал слуга. Он признался, что получил от хозяина порошок, но подумал, что это лекарство, чтобы у Брандонии было больше молока. Когда же нашли аптекаря, у которого был куплен яд, сознался и Джамбаттиста.

Следствие закончилось. С Альдо и со слуги обвинения были сняты, а главный виновник должен был предстать перед сенатским судом. Не доверяя профессиональным юристам, Кардано решил защищать сына сам. «Семь обстоятельств, – говорил он, – должны быть рассмотрены в этом деле: пример для общества, поступок, средства, причина поступка, характер действия, лицо, совершившее поступок, и внешние обстоятельства». Он построил защиту на следующих положениях:

1. Джамбаттиста – юноша простого и бесхитростного характера. Будь он половчее, разве дал бы он жене столь малую дозу яда, если бы действительно решился погубить ее? Или вовлек бы в свое преступление слугу? Или признался бы во всем?

2. Брандония, напротив, – женщина низкой нравственности и злобного характера. Даже ее отец не смог на дознании утверждать, что она досталась своему мужу девушкой.

3. Доказано, что Брандония умерла не от яда, а от лихорадки. Но разве столь уж был бы виноват несчастный, постоянно оскорбляемый юноша, если бы он и отравил ее? Известны случаи, когда суд оправдывал мужа, заколовшего неверную жену. А ведь эта распутница сама хвасталась своей неверностью!

4. Точно не установлено, что именно приказал Джамбаттиста слуге. Может быть, тот неверно его понял. Если подсудимый решил отравить жену, зачем было ему самому есть торт?

5. Но, допустим, подозреваемый действительно замыслил убийство. Можно ли его оправдать в этом случае? Да, можно. Ему необходимо было избавиться от унизительного положения, в которое поставила его жена, в противном случае он потерял бы право быть членом коллегии, был бы изгнан из общества и в конце концов погиб бы от руки одного из любовников Брандонии.

Исчерпав все доводы, Кардано пытался разжалобить членов суда, среди которых было немало его пациентов: «Разве не худшее из наказаний терзать отца казнью сына, а не казнить его самого? Если вы убьете меня, погибнет один человек, уже готовый умереть и не могущий принести плода; умерщвляя сына, вы отрезаете вместе с ним всякую надежду на продолжение рода. Представьте себе, что у ваших ног молит вас здесь род человеческий за сына того, кому вы все обязаны, за юношу, одержимого гневом, терзаемого столькими несчастьями, пораженного величайшим позором, обманутого в браке с женщиной, не принесшей ему приданого, с женщиной испорченной и бесстыдной, с которой он сочетался против воли и без ведома отца!»

Он умолял не посылать сына на эшафот или на галеры, а наказать изгнанием из города. Может быть, члены суда и сочувствовали Кардано, но вынести мягкий приговор человеку, давшему яд матери десятидневного ребенка, они не решились. Суд, правда, оставил несчастному отцу последнюю надежду: приговор будет смягчен, если Джироламо выплатит Еванжелисте денежную компенсацию. Но Еванжелиста, введенный в заблуждение хвастовством своего легкомысленного зятя, запросил такую сумму, какую Кардано никак не мог выплатить. Поэтому 13 апреля Джамбаттиста взошел на эшафот и распрощался с жизнью.

Естественно, этому трагическому событию не мог не сопутствовать «знак» свыше: «Перед смертью сына на своей правой руке у основания безымянного пальца я обнаружил кроваво-красное пятно в виде меча, которое подымалось вверх к кончику пальца, все больше краснея, в течение 53 дней. Сын был казнен отсечением головы, а знак стал бледнеть и через три дня исчез».

Смерть сына потрясла старого доктора, он был близок к состоянию невменяемости. Ему казалось, что весь мир смотрит на него, отца казненного преступника, с отвращением и негодованием. Что он только не делал, чтобы забыться! Как безумный, носился целыми днями на коне по полям, а ночи напролет играл в шахматы со своим учеником Эрколе Висконти; пытался заглушить душевные страдания физической болью и голодом: «…я бил себя самого розгами по ногам, кусал себе жестоко левое предплечье и постился; очень облегчали меня слезы в тех случаях, когда мне удавалось плакать, чего я, однако, часто не мог достигнуть». По примеру стоиков Кардано искал помощи в «оружии рассудка»: «…ничего нового не произошло, только изменилось и ушло вперед время; разве возможно, чтобы оно не переставало мне благоприятствовать при его вечном течении? Но у тебя выхвачено несколько лет жизни! А что значит эта часть времени в сравнении с вечностью? Наконец, если мне остается прожить лишь немного лет, тут нет большой потери, а если я могу рассчитывать на более долгую жизнь, то, может быть, наступят такие обстоятельства, которые облегчат мою скорбь, и я за нее заслужу вечную славу?»

Милан (Старинная гравюра)

Но все было напрасно. И тогда несчастный отец обратился с мольбой к Богу: «Чтоб он сжалился надо мной, ибо от постоянной бессонницы мне предстояло либо умереть, либо сойти с ума, либо, по крайней мере, отказаться от своей профессорской должности. Поэтому я просил Бога, чтобы он послал мне смерть, ибо это все равно общий жребий всех живых, после чего я немедленно лег на кровать… Сон тотчас же обуял меня». Во сне некий «голос из мрака» повелел Кардано взять в рот изумруд, который он носил на шее: «Пока будешь держать его там, ты не будешь вспоминать о сыне». Проснувшись, Джироламо выполнил приказание: «и тут произошло то, что выходит за пределы всякого вероятия: я немедленно позабыл все, что связано было с воспоминаниями о сыне. и впоследствии почти в течение полутора лет я не вспоминал о нем, прибегая к этому средству. С другой стороны, когда мне приходилось вкушать пищу или читать лекцию, так как нельзя было в этих случаях пользоваться благодетельным действием изумруда, я делался жертвой страшных терзаний, доводивших меня до предсмертного пота».

Исповедь Кардано о необычайном якобы избавлении от душевных мук относится к числу тех немногих его рассказов о чудесах вообще, в которых, собственно, ничего чудесного нет: в данном случае перед нами превосходный пример эффективного самовнушения. Сомнительно звучит в рассказе лишь утверждение о том, что Кардано вспоминал о сыне, «вкушая пищу или читая лекции». Книги, написанные им после казни Джамбаттисты, говорят об обратном: в большинстве своем это морально-этические сочинения, и в каждом из них слышны скорбь и стенания отца, оплакивающего сына. В одну из книг он поместил элегию на смерть Джамбаттисты и музыкальное сопровождение к ней, которое написал его друг, композитор Гуидо. Другую – «Об извлечении пользы из несчастий» – Миланец дополнил главой «О горе», где поведал печальную историю своего сына. Несчастной судьбе отца, потерявшего сына, невинно убиенного, посвящен обширный диалог «Тетим, или О состоянии человека». Морально-философские проблемы поднимаются в трактате «Теоностон», состоящем из книг: «О спокойствии», «О продолжении жизни», «О бессмертии души», «О созерцании», «О жизни души после смерти и о ее блаженстве». Лишь одно медицинское сочинение вышло из-под пера Кардано в это время – «Комментарии к «Анатомии» Мондино де Луцци».

Эти книги Джироламо писал в 1560–1562 годах – то в Милане, то в Павии. В Павийском университете он не появлялся, но сохранял место профессора, читая лекции на дому. Это, видимо, вызывало неудовольствие у некоторых его коллег и членов сената, и Джироламо, дабы не вызывать пересудов и интриг, решил уехать из города. Он обратился за помощью к высоким покровителям – кардиналам Джованни Мороне, Карло Борромео и Франческо Альчиато. Последний, племянник известного юриста и друга Кардано, был в то время секретарем папы Пия IV. Борромео тоже жил при папском дворе, но покровительствовал Болонскому университету, для которого добился разрешения и средств на строительство нового здания. Кардиналы договорились с властями университета о месте для Миланца. 23 марта 1562 года он был избран на должность профессора медицины Болонского университета, но к занятиям приступил лишь в конце года.

В Болонью, в Болонью, в Болонью…

Подробный рассказ Кардано о событиях, сопутствующих его переезду в Болонью, свидетельствует о том, что нервное потрясение не прошло для него бесследно. Везде ему чудились интриги и происки врагов. Конечно, недоброжелателей у Кардано всегда хватало, но все же кажется, что большинство «заговоров» рождено скорее его болезненным воображением. Впрочем, рассказ о том, как он добивался отставки в Павии и что он тогда пережил, кажется правдоподобным.

Сенат Павийского университета, в общем-то, очень неохотно расставался с Кардано, но конкурентам не терпелось поскорее от него избавиться. Сначала было решено осрамить престарелого профессора во время публичного диспута. По наущению ректора по фамилии Дельфино – главного и наиболее злобного врага Миланца – молодой коллега прославленного медика решил показать «миру и граду» беспочвенность его нападок на некоторые рекомендации Галена. На диспут было отведено три дня, но, как утверждал Кардано, ему хватило и дня, чтобы разгромить оппонента.

Далее события приняли криминальный оборот. «Не рассчитывая на то, что сенат сам уволит меня, хотя я и просил об увольнении, враги возымели намерение убить меня, но не оружием, опасаясь огласки и наказания со стороны сената, а хитростью, ибо мой конкурент видел, что он не сможет занять первое место, если я не уступлю его сам». В середине апреля Миланцу доставили письмо якобы от его зятя Сакко, в котором тот, ссылаясь на грязные слухи сексуального характера, объявлял родство с Кардано постыдным для себя и заявлял, что сенат и коллегия ожидают, что он будет признан недостойным выполнять обязанности преподавателя. Спустя несколько дней Джироламо получил письмо и от своего бывшего ученика Фиораванти: тот умолял Кардано принять меры против публичного шельмования его имени, ибо ему было стыдно считаться учеником миланского профессора. Джироламо догадался, что инициатором заговора был не зять, всегда относившийся к нему уважительно, а Фиораванти или тот, кто стоял за его спиной. Бывший ученик путался, врал и, наконец, сознался, что писал по настоянию Дельфино. Увидев, что дело может кончиться для него большими неприятностями, экс-ученик поспешил отказаться от своих слов.

В июне Джироламо получил долгожданную отставку. Он отправился в Милан, чтобы забрать некоторые свои вещи и рукописи, но вскоре вернулся в Павию в связи с тяжелой болезнью внука. В Милане, куда он приехал в начале августа, ему пришлось вновь крепко поволноваться. Некий врач, находившийся в фаворе у герцога Сессы, просил Кардано взять в ученики своего сына. Когда Джироламо отказался, злопамятный коллега нашептал правителю, что Миланец в своих книгах непочтительно отзывался о нем. Только вмешательство друзей – фламандца Андриана и испанца Антонио Пезано – спасло Джироламо от преследований. Он уже собрался отправиться в Болонью, когда прибыл делегат от сената Болонского университета и сообщил, что условия договора с ним изменены: «Размер жалования был уменьшен, помещение для преподавания не обеспечивалось и не давалось никаких подъемных денег». Джироламо решил повременить с отъездом и начал практиковать в Милане. Но вскоре к нему явились представители городских властей и заявили, что в сенате города слушалось дело по обвинению его в очень тяжелых оскорблениях, и лишь возраст и положение Кардано в обществе спасли его от тюрьмы. Ему запрещалось читать лекции и предписывалось покинуть город. Не без помощи влиятельных друзей обвинения были сняты, но имя Кардано так и не появилось в списке тех, кому разрешалось в Милане заниматься преподавательской деятельностью.

Наконец, 16 ноября вновь прибыл представитель Болонского университета и на этот раз подтвердил первоначальные условия договора. Кардано с сыном Альдо и внуком Фацио отправился в Болонью (внучка умерла в год казни старшего сына). Среди студентов Джироламо быстро приобрел популярность, благодаря импровизационной манере чтения лекций. Власти университета относились к нему доброжелательно, чего нельзя сказать о коллегах-профессорах. «…Когда я уже приступил к преподаванию, у меня отняли аудиторию, назначив мои лекции в самый час завтрака и предоставив другому профессору читать в тот же час или немного ранее. Сколько было у меня из-за этого огорчений и слез!» Не исключено, конечно, что Кардано зря обижался на своих коллег: новое здание университета только строилось, а старое находилось в плачевном состоянии, и распределение аудиторий, пригодных для занятий, вызывало очевидные трудности.

Болонья (Старинная гравюра)

Более серьезного внимания заслуживает следующий инцидент: «Когда я находился в Болонье. ко мне два или три раза ночью приходили некоторые лица от имени сенаторов и судей, чтобы я подписал заявление об освобождении от наказания женщины, уже осужденной за безбожие и отравление или колдовство как гражданской властью, так и именем папы; главным поводом для ее освобождения выставлялось соображение, что, по мнению философов, никаких демонов не существует. Впрочем, все эти лица, обратившиеся ко мне, не добились ничего иного, кроме бесполезной траты времени.»

Интересно, что Кардано, всегда подробно распространявшийся о коварстве и кознях врагов, в данном случае ограничивается простой констатацией факта. Можно предположить, что ходатаи не столько хотели спасти несчастную, сколько надеялись услышать из уст Миланца подтверждение мнения «некоторых философов» о том, что ведьм не существует. В условиях усиливающейся реакции, возглавляемой светскими и духовными феодалами, такое подтверждение было бы крайне неосторожным шагом, ибо оно свидетельствовало бы о недостаточном благочестии Кардано и позволило бы противникам осудить его за отступление от «веры христианской». Однако доктор был настороже.

Нельзя сказать, что в Болонье Джироламо был совершенно одинок. Здесь работал Лодовико Феррари, здесь он приобрел верных почитателей и учеников – Джулио Поццо, Камилло Данолио и Родольфо Сильвестри (последний был рядом с учителем в самые трудные годы его жизни). Университетские и городские власти также остались довольны Кардано, и 3 апреля 1563 года соглашение с ним было перезаключено, и даже повышен гонорар за лекции. Более того, 26 мая того же года он был избран почетным гражданином города. Джироламо очень гордился этим званием: на титуле книги «Краткое руководство по врачеванию», изданной в 1566 году в Базеле, рядом с уже привычным «Иероним Карданус, Миланец» появилось добавление: «Болонский гражданин».

Жизнь его постепенно вошла в более или менее спокойное русло. Он купил дом и поселился в нем с сыном, внуком, двумя слугами и мальчиком-чтецом. Всегда легко расстававшийся с деньгами, он стал скуповат и скромен в тратах. Годы брали свое: «Я беден, болен и стар. Неправдою я лишился моего лучшего сына, моей самой большой надежды, юноши, который более чем кто-либо был дорог мне; мой второй сын не оставляет мне ни малейшей надежды на счастье или на продолжение рода; моя дочь, которая вот уже девять лет как замужем, – бездетна. Я, некогда так процветавший, счастлив и сейчас, несмотря на перемены в моей судьбе. Я научился подчиняться долгу. и управляюсь со своими делами более мудро, чем прежде. Если кто-либо сравнит мои последние сочинения с более ранними трудами, он убедится, что ум мой стал разнообразнее, живее и чище, чем был до этого».

Так философствовал старый врач, убеждая себя в том, что судьба, несмотря ни на что, все-таки благосклонна к нему. Он продолжал увеличивать число своих рукописей: написал натурфилософский трактат «О природе», переработал книгу «О собственных сочинениях», добавил к числу математических трудов «Новое сочинение об отношениях чисел» и «Правило Ализа».[24]24
  В основе слова Ализа (Aliza) лежит, вероятно, арабское a'izz,a («трудноосуществимый»), и заглавие этой работы можно перевести как «Правило для трудных случаев».


[Закрыть]

«Что наша жизнь? – Игра!»

В Болонье Кардано, вероятно, объединил в единую рукопись свои заметки об азартных играх, которые начал делать еще в студенческие годы. Охваченный страстью к систематизации и компиляции знаний во всех областях человеческой деятельности, Кардано собрал в своей «Книге об игре в кости» множество сведений о настольных играх. В этом смысле она представляет собой ценнейший материал для изучения истории человеческой культуры. Азартные игры,[25]25
  Термин происходит от арабского al zahr («кости»).


[Закрыть] по мнению Джироламо, изобрел Галамед во время осады Трои: она длилась десять лет, и для спасения армии от скуки была выдумана игра в кости.

Кардано делил игры на три группы: шахматы – победа в них определяется искусством игрока; кости – здесь результат зависит от случая; карты и игры, в которых успех приносит и искусство, и случай (например, «триктрак» у французов, «тейбл» – у англичан и «фритиллус» – у итальянцев). Все они происходят от старинной персидской игры «нард», или «нерд». Любимой карточной игрой Миланца была «примеро» – игра, напоминающая современный покер и чрезвычайно популярная в XVI веке в Европе. В нее, например, играли герои Шекспира: в «Виндзорских проказницах» сэр Джон Фальстаф восклицает: «Я никогда бы не почил в богатстве, не будь я знатоком примеро», а в «Генрихе VIII» король играет с графом Сэффолком (в то время как Анна Болейн в муках рожает будущую королеву Елизавету). Книга Кардано была издана лишь в 1663 году, но он упоминал о ней в других своих сочинениях, откуда следует, что до нас дошла меньшая часть работы. В частности, исчезли главы, посвященные шахматам («.Я сделал много прекрасных открытий в своей книге о шахматной игре»).

Кардано не мог, конечно, не дать оценку своему пристрастию к азартным играм, которому он был подвержен, особенно в молодости. В книге он пытается обелить себя моралистическими пассажами, в которых признает, что игра – зло. Но тут же делает оговорку: «.Принимая во внимание количество людей, поддающихся ей, можно было бы сказать, что это необходимое зло. С медицинской точки зрения, страсть к игре можно назвать неизлечимой болезнью». Впрочем, по мнению Кардано, по крайней мере одну болезнь карты могут излечить: «они являются прекрасным средством против меланхолии».

Незадолго до смерти Кардано вновь вспомнил о своем увлечении играми: «Возможно, что я ни в какой области не заслуживаю похвалы, но менее всего достоин я ее за то, что с такой неумеренностью предавался игре в шахматы и кости, и вполне сознаю себя заслуживающим за это справедливого порицания. В ту и другую игру я играл много лет. и проводил за игрой, стыдно сказать, целые дни. Из-за этого, кроме потери времени и сил, я утрачивал уважение людей, и нет мне в этом малейшего оправдания; разве только тот, кто взялся бы меня оправдывать, укажет, что играл я не из пристрастия к самой игре, но из-за негодования на то, что заставляло меня ей предаваться, а это были клеветы, обиды, бедность, наглость некоторых людей, сословные предрассудки, презрение, болезненная натура и проистекавшая из всего этого недостойная праздность. Подтверждением этому служит то, что, как только я получил возможность заниматься достойным делом, я сейчас же бросил играть. Итак, это было не пристрастие к игре и не распущенность, а следствие негодования и стремление забыться». Можно соглашаться или не соглашаться с этой моральной самореабилитацией. Гораздо важнее другое: игра и попытки математически обосновать ее возможные результаты, которым Кардано посвятил последние главы книги, позволили ему сделать важный шаг в развитии вероятностных понятий и представлений.