Текст книги "Джироламо Кардано"

Инквизиция и Рим

В конце 1560-х годов истекал срок договора Кардано с Болонским университетом, тогда вновь активизировались его противники. Они стремились помешать подписанию нового договора и даже добились кратковременного успеха: «Были распущены слухи, главным образом у кардинала Мороне, будто я преподаю при почти пустой аудитории. И хотя это было совершенно неверно, а наоборот, с начала академического года и самого поста у меня было множество слушателей, но так велико было число моих противников и столько было направлено против меня козней, что под конец, как говорится, судьба одолела добродетель. Поэтому, когда кардиналы под предлогом охранения моей чести, убедили меня добровольно отказаться от моей должности, враги мои добились того, что ее занял мой противник».

Отставка Кардано по времени почти совпала с другим горестным событием в его жизни – окончательным разрывом с младшим сыном. Альдо опускался все ниже, он стал бродягой и вором. Все попытки Джироламо вернуть сына на путь добродетели оказались бесполезными, и однажды во время ссоры с сыном Миланец отрубил ему ухо – он, столь много писавший о методах гуманного воспитания! В конце концов, Альдо с приятелем ограбил отца, которому теперь ничего не оставалось, как обратиться к властям города за помощью. Это было в июле 1569 года, а через неделю он вновь заявил в магистрате, что сын грозится поджечь дом и убить его. Альдо арестовали, судили и приговорили к пожизненному заключению, однако 22 мая 1570 года по просьбе Джироламо приговор смягчили, и сын был осужден лишь на изгнание из Болоньи.

«Безработным» Кардано оставался недолго. 28 июня 1570 года сенат продлил договор с ним еще на два года. Но в начале октября того же года Джироламо постигло новое несчастье: его арестовали и заключили в тюрьму, а все его имущество было конфисковано. Правда, 22 декабря 1571 года престарелого доктора освободили под залог в 1800 крон, однако еще в течение 86 дней он находился под домашним арестом. Власти лишили его права публиковать свои сочинения и преподавать в университете. Влиятельные друзья выхлопотали для Миланца скромную папскую пенсию, и в сентябре 1571 года он, навсегда покинув Северную Италию, отправился в Рим.

Что послужило поводом для ареста Кардано? Столь словоохотливый во всем, что касается его личности, он практически нигде об этом не упоминал. Лишь однажды он заметил: «После того, как я сохранил жизнь вопреки всякой надежде, мне дано было понять, что мне следует укрепиться в вере и уразуметь, что я исхожу от Бога, что он для меня – все; что я не должен позволять себе ничего такого, что не было бы достойно великих его милостей». Большинство биографов Джироламо сходятся на том, что причиной ареста были его неосторожные высказывания о религии. Вероятно, его обвинили если не в безбожии, то, во всяком случае, в недостаточной прочности веры в христианские догматы.

Вторая половина XVI века характеризовалась усилением католической реакции в Италии. Перед угрозой падения авторитета Римской церкви ее «отцы» предприняли ряд энергичных мер, в результате которых некоторый религиозный либерализм итальянского Возрождения сменился жестокой ортодоксией, присущей испанскому католицизму. В 1542 году папа Павел III учредил в Риме центральный инквизиционный трибунал. Несколько раньше, в 1540 году, он же утвердил устав «Компании Иисуса», или иезуитского ордена, основанного Игнатием Лойолой для борьбы с «христовыми врагами». Чтобы еще больше укрепить папскую власть и упрочить католицизм на «вечные времена», Павел III созвал в 1545 году в Триенто – городке в Южном Тироле – Вселенский собор, вошедший в историю под названием Триентского. Деньгами и войсками он помогал императору Карлу подавлять протестантское движение в Германии.

Политику Павла III продолжали его преемники – Юлий III (1550–1555) и бывший глава верховного инквизиционного трибунала в Риме Джампьетро Карафа, принявший имя Павел IV (1555–1559) – ограниченный, жестокий и упрямый человек. В 1559 году он издал «Индекс запрещенных книг», согласно которому категорически возбранялось «переписывать, издавать, печатать, давать под предлогом обмена или под иным каким видом, принимать открыто или тайно, держать у себя или отдавать на хранение книги или писания из тех, что означены в этом индексе святой службы».

Когда в 1562 году Пий IV (1559–1565) возобновил работу Триентского собора, был издан новый список, который потом (вплоть до наших дней) регулярно переиздавался и дополнялся. Пия IV, в большей степени политика, чем церковника, сменил кардинал Александрии Антонио Микеле Гислиери – Пий V (1566–1572). Это одна из самых мрачных фигур на папском престоле. Миланец по происхождению, он рано вступил в доминиканский орден, проникнувшись фанатичной ненавистью к еретикам. Возглавив инквизицию в Бергамо, он своей жестокостью превзошел даже страшного кардинала Джампьетро Карафу. Аскетом и инквизитором остался Гислиери и на престоле Св. Петра. В Риме запрещены были праздничные увеселения, инквизиция карала за преступления, совершенные двадцать лет назад. Даже незначительное отклонение от католической догмы было чревато самыми суровыми преследованиями. «Христианское человеколюбие» не мешало Пию V в одной из булл писать: «Мы запрещаем любому врачу, вызванному к постели больного, оказывать ему помощь более чем в течение трех дней, если он не получит подтверждения, что пациент исповедался в грехах». Чтобы усилить церковную цензуру, в 1571 году папа организовал и самолично возглавил специальную конгрегацию «Индекса» – организацию, которая следила как за составлением и пополнением, так и за строжайшим соблюдением списка запрещенных книг.

Папа Павел III

Папа Павел IV

В Болонье, где жил и работал Кардано, антипапские настроения были довольно сильны. Недаром местный инквизитор доносил в Рим: «Здесь положение особо опасно, так как еретики в этом городе многочисленны». Но ведь Кардано, как мы уже говорили, всегда старался держаться подальше от религиозной борьбы, и среди его покровителей было много выдающихся деятелей католической церкви. Кроме того, в 1562 году он предпринял следующий шаг: «Я припомнил все свои сочинения и, учитывая, что в них много темных мест, которым мои враги могут придать нежелательный смысл, обратился к Совету, предоставив мои труды его суду. Этим действием я спас себя от большой опасности и бесчестья в будущем».[26]26
  Вероятно, речь идет о Цензурном совете, назначенном Триентским собором.


[Закрыть] Вряд ли нашелся бы официальный цензор, который смог бы осилить все, что написал Кардано, и разобраться в его теолого-философских построениях, зачастую, действительно, запутанных и двусмысленных. Поэтому церковники хотя и занесли в «Индекс» книги «О тонких материях» и «О бессмертии души», но до 1570 года, очевидно, не ставили под сомнение правоверность Миланца.

Однако понтификат Пия V открывал широкие возможности не только для официальной цензуры, но и для, так сказать, инквизиторов-любителей. Для тех, кто задался целью погубить Кардано, не надо было опускаться в темные глубины его философии. Достаточно было указать на то, что лежало на поверхности. Чего стоили, например, гороскоп Христа, или книга, в которой воздавалась хвала Нерону – одному из самых жестоких гонителей христиан, или частые ссылки на сочинения «язычников» – Платона и Аверроэса. Самого серьезного порицания заслужил, должно быть, и абзац, вставленный в книгу «О разнообразии вещей» ее издателем, протестантом Генрихом Петрусом. В нем говорилось о том, что доминиканцы подобны прожорливым волкам, которые охотятся за предполагаемыми ведьмами и еретиками не из-за их преступлений, а из-за того, что эти несчастные владеют некоторым добром. Хотя Кардано и протестовал против такой вольности издателя, но делал это, видимо, не очень энергично, поскольку крамольный пассаж сохранился в переизданиях книги 1556 и 1557 годов.

Миланец осознавал, что в любой момент может быть «востребован» инквизицией: «Как неверие, так и умопомешательство являются серьезными обвинениями, но неверие более опасное обвинение, особенно в наши дни». Так как сам папа в молодые годы был доминиканцем,[27]27
  Члены ордена были непримиримыми борцами с ересью, «псами господними»: на их гербе изображалась собачья пасть с горящим факелом внутри (dominus – господь, canis – собака).


[Закрыть] Кардано счел необходимым впоследствии публично откреститься от обвинений в адрес ордена Св. Доминика. В третьем варианте книги «О собственных сочинениях», законченном уже в Риме, он писал: «Поскольку даже в труды самого св. Иеронима делались вставки теми, кто был не согласен с его мнением, то для того, чтобы никто не мог ввести других в заблуждение моими сочинениями, я заявляю, что нигде не выступал как теолог и никогда не имел намерения портить обедню другим. Что же касается моего образа жизни и моей религии, то я желаю следовать тому, что безопасно, и подчиняться установленному закону, его обрядам, церемониям и обычаям, при которых я рожден и которым в течение многих веков следовали мои предки: я не имею намерения сеять разлад, придумывать собственного Бога и знать больше необходимого».

Как вел себя Кардано в инквизиционном трибунале? Может быть, так, как советовал другим: «Если клевета касается религии (а в наше время это наиболее опасный вид клеветы), никогда не признавай своих ошибок и старайся вообще не касаться этого предмета». Но, может быть, он и на этот раз не воспользовался своими же рекомендациями… Мы никогда не узнаем об этом, так как, видимо, с него взяли слово не разглашать содержания допросов. Остается невыясненной также причина довольно гуманного наказания Миланца (гуманного, конечно, с точки зрения судей инквизиции, ибо на самом деле, запрещая Кардано преподавать и публиковать книги, они лишили его всего, что составляло главное содержание его жизни). Вероятно, во внимание были приняты почтенный возраст ученого, его эксцентричный характер, душевное потрясение, вызванное смертью сына, и заступничество таких людей, как Мороне и Борромео. Церковники не были заинтересованы в том, чтобы виднейший ученый и писатель Италии, не имея явных и значительных прегрешений перед верой, умер по их воле в тюрьме. Можно полагать, что арест Кардано был скорее профилактической мерой болонских инквизиторов, так как, если бы их обвинения были весомы, вряд ли Пий V даровал бы ему пенсию.

Кардано прибыл в Рим 7 октября 1571 года, в день морского сражения при Лепанто между объединенными силами ряда христианских стран и флотом Османской империи, битвы, положившей конец турецкому могуществу в Средиземноморье. Сначала он поселился в доме на площади Сан-Джироламо, затем переехал на улицу Джулия, в дом около церкви Санта-Мария-ди-Монте-Серрато. Здесь Миланец жил до конца своих дней с внуком Фацио, учеником Пиццио и слугой. Эпизоды его «римской жизни», рассказанные им самим, малозначительны: несколько «чудесных» событий, пара-тройка мелких происшествий и «заговор» (один-единственный!).

Историк Жак-Огюст де Ту (1553–1617), познакомившийся в те же годы с Миланцем, вспоминал: «Во время моего пребывания в Риме – это было за несколько лет до его смерти – я часто говорил с ним и с удивлением наблюдал за ним, идущим по городу, одетым в странные одежды. Я познакомился со многими трудами этого известного человека, но после бесед с ним не нашел в нем ничего, что подтверждало бы его славу… Он впал в безумие и ужасное неверие, когда вознамерился по химерическим знакам звезд составить гороскоп истинного владыки звезд, нашего Спасителя Иисуса Христа». Другой посетитель скромного жилища Кардано – француз Франсуа д'Амбуаз – писал: «В комнате, где он живет, нет ни одной картины,[28]28
  Для француза подобная ситуация в Италии времен Ренессанса была удивительной.


[Закрыть] но все стены увешаны листами с изречениями вроде «Tempus possessio mea» («Время – это единственное, чем я владею»).

Не имея возможности преподавать, Кардано занимался в Риме врачебной практикой и сочинительством. Обстоятельства отставки в Болонье, видимо, не пошатнули его врачебный авторитет, и римские врачи охотно приняли его в свою коллегию. Практиковал Джироламо, если верить его словам, очень успешно: «Я восстановил здоровье более чем ста больным в Милане, Болонье и Риме, признанным неизлечимыми». Среди его пациентов были кардиналы, епископы, князья. Некоторые биографы утверждают даже, что он лечил папу Григория XIII (в миру Уго Бонкомпаньи), известного введением так называемого григорианского календаря. Покидая Болонью, Кардано взял с собой свой архив – рукописи неопубликованных книг, черновики, наброски (церковники не конфисковали их, и это еще одно доказательство того, что арест ученого носил «профилактический» характер). В Риме он попытался их упорядочить и отредактировать. Это было нелегкой задачей: даже после того как в 1573 году он сжег 120 рукописей, очевидно, опасаясь дальнейших преследований, у него осталось еще 111 сочинений.[29]29
  Впоследствии увидело свет не более двадцати из них.


[Закрыть]

В Вечном городе он добавил к ним еще двенадцать. Почти все они написаны на философские или морально-этические темы. Старая боль слышна в этих книгах. «Что с твоим сыном? Не из-за своей ли беспечности и распущенности ты потерял его?» – восклицал дух отца в одном из последних сочинений Миланца. И он сам, а не «дух», глядя на ворох незавершенных рукописей, горестно замечал: «Я надеялся, что после моей смерти сын приведет их в порядок, но был лишен этой радости. Они пожелали уничтожить не его, а меня». Раскаяние и боль мучили его, «одинокого старика, подавленного несчастиями и поверженного во прах». И это порой отвращало его даже от любимых занятий: «Посмотри, что со мной случилось вчера и упорно продолжается до сегодняшнего дня. Я пообедал в достаточно хорошем расположении духа, но после обеда почувствовал вдруг такое отвращение ко всем изданным книгам, как к чужим, так и к своим, что не в состоянии был даже думать, а не то чтобы взяться за чтение. Я считаю, что причиной такого состояния является нечто, похожее на меланхолию.»

Исповедь в конце жизни

В 1575 году Кардано оставил врачебную практику и тогда же начал работать над одним из последних своих сочинений – автобиографией «О моей жизни». «Написать книгу. меня побудили и досуг, и необходимость сделать это, и многое другое.» Это замечательное сочинение, законченное автором за четыре-пять месяцев до смерти, представляет собой выдающийся литературный памятник Ренессанса. Кардано описал свою жизнь, мысли и чувства с откровенностью, совершенно не характерной для сочинений подобного жанра того времени. Пожалуй, в XVI веке с ней рядом можно поставить лишь автобиографию выдающегося итальянского скульптора, живописца, ювелира и музыканта – «Жизнь Бенвенуто,[30]30
  Бенвенуто Челлини (1500–1571) начал писать автобиографию в 1558, но после разнообразных приключений рукопись пропала, и первое печатное издание появилось лишь в 1728 году.


[Закрыть] сына маэстро Джованни Челлини, Флорентийца, написанная им самим во Флоренции». Книга Кардано увидела свет в 1643 году в Париже (ее издал Габриэль Нодэ[31]31
  Известный гуманист, библиотекарь кардинала Джулио Мазарини.


[Закрыть]) и впоследствии многократно переиздавалась. В 1821 году ее перевели на итальянский язык, в 1914 она вышла на немецком, в 1930 – на английском, в 1936 – на французском и в 1938 – на русском.

Когда-то в юности Кардано попытался перенести на бумагу свои рассуждения о тщетности человеческого бытия и вечной славе – так родилось его первое сочинение. Теперь ему, «идущему к смерти», захотелось осмыслить и понять основные этапы своего жизненного пути: «Имея в виду, что из всего того, что может быть достигнуто человеческим умом, нет ничего отраднее и достойнее познания истины, и что ни одно из созданий смертных людей не может быть завершено, не подвергнувшись хотя бы в малой степени клевете, – мы, по примеру мудрейшего и, без сомнения, совершеннейшего мужа Антонина Философа,[32]32
  Кардано имеет в виду Марка Аврелия Антонина (121–180), римского императора, последователя стоиков и автора «Размышлений» («К самому себе»). Это философское сочинение, написанное по-гречески, было найдено в походном шатре после смерти Марка Аврелия. Впервые оно было издано в 1558 с параллельным латинским переводом. Мысли автора очень близки «позднему» Кардано: «Время человеческой жизни – миг; ее сущность – вечное течение; ощущение смутно, строение всего тела бренно; душа неустойчива, судьба загадочна; слава – недостоверна. Все относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе – сновидению и дыму. Жизнь – борьба и странствие на чужбине».


[Закрыть] решили написать книгу о собственной жизни. Мы заверяем, что ничего не внесли в нее ради хвастовства или из желания что-нибудь приукрасить.» – так начинается книга Кардано.

Он не собирался восстанавливать минувшее последовательно, год за годом. Действуя по своей обычной методе, он припомнил и записал огромное количество фактов, характеризовавших его как личность, привычки, поведение и т. д. и попытался разделить их на главы так, чтобы каждая из них освещала одну из сторон его жизни. Если «О тонких материях» и «О разнообразии вещей» – энциклопедии о Вселенной, то сочинение «О моей жизни» – энциклопедия, целиком посвященная личности автора. Даже шире – личности, определенным образом выражающей эпоху. Как врач и астролог, он занимался углубленным самоанализом и, разбирая себя с разных сторон, рассказывал о своем «росте и наружности», своих «полезных упражнениях» (благодаря которым, будучи трусливым от природы, приобрел мужество), «о питании» (предпочитал рыбу мясу, перечислял излюбленные сорта рыбы, причем советовал у крупных экземпляров «есть голову и брюхо, а у мелких – спину и хвост»), «о болезнях» (всего у него их десять, десятая – бессонница, от которой он лечится воздержанием от пищи), о том, «как он лелеял мысль увековечить свое имя», «о друзьях и покровителях», «о врачах и соперниках», «об учителях», «о воспитанниках и учениках», «о некоторых присущих ему от природы свойствах».

Обычно авторы собственных жизнеописаний тщательно отбирают материал, желая предстать перед будущим читателем в наиболее благоприятном виде. Кардано не таков. Он вовсе не желает возводить себя на пьедестал и с безжалостной откровенностью пишет о своих «грехах, пороках и заблуждениях» («самое крупное из моих заблуждений заключалось в дурном воспитании моих сыновей»), «о недостатках, которые он в себе сознавал» (их перечисление занимает добрый десяток страниц); сообщает подробности, о которых умолчали бы и его современники, и более поздние авторы (например, о том, что у него осталось всего четырнадцать зубов, об импотенции, которая мучила его несколько лет, и о том, как он вылечился), и т. д., и т. п.

Собственная жизнь напоминала Кардано корабли во время бури: «они то возносятся из глубины на самый гребень волны, то вновь низвергаются в бездну с вершины». «Сколько раз, – вспоминал Миланец, – я горько оплакивал свое несчастное положение, не только когда все шло как нельзя хуже и всякая надежда на спасение, казалось, исчезла, но и когда я сам не мог найти никакого выхода, как бы я ни напрягал свои умственные силы, чтобы направить обстоятельства в желательную для меня сторону. Слишком достаточно было того, что мне столь недоставало.» Подробно перечислив все, что ему недоставало и что ему мешало, он с изумлением вопрошал: «.кто не удивится тому, что я выжил доныне?»

Сам он находил объяснение этому «удивительному обстоятельству» в особом попечении о нем Господа. В юные годы он искренне верил рассказам Фацио о том, что у каждого человека есть собственный демон или гений-покровитель – некая промежуточная субстанция, через посредство которой Бог осуществляет заботу о нем. В зрелом же возрасте он думал иначе. «Не верьте, что вы слышали, как демоны говорят с вами. Не пытайтесь узнать правду об этих вещах, ибо они скрыты от нас», – писал Миланец в «Наставлениях детям». Однако в ужасные дни, когда Джамбаттиста был казнен как преступник, а сам Кардано был близок к помешательству, старый предрассудок вновь нашел место в его воспаленном мозгу. Он писал о своем добром демоне-покровителе и вскоре после казни сына (диалог «Тетим»), и тринадцать лет спустя в Риме: «Я уже давно убедился, что меня охраняет некий дух; но каким путем он предупреждал меня о грозивших мне бедах, этого я не мог понять, пока мне не миновал семьдесят четвертый год и пока я не приступил к описанию собственной моей жизни. Ибо множество угрожавших мне событий, предвиденных с полной точностью, на самом, что называется, их пороге, могут быть признаны чудесными, как совершавшиеся пусть и без божественной помощи, но никак не без содействия духа. Из всего испытанного я убеждаюсь, что этот дух, приставленный ко мне, обладает большим могуществом». Кардано приписывал своему сверхъестественному покровителю все те события и происшествия, которые он не мог объяснить, но которые, по его мнению, служили предзнаменованием для него самого и для его близких.

Но почему же он, руководимый и оберегаемый могущественным духом, оказался в конце жизни в полном одиночестве, полузабытым стариком в чужом городе? На этот вопрос Кардано не мог, естественно, дать ответа. Он пытался утешить себя: «.У меня есть знание множества предметов, беспорочное, хотя и оскорбленное потомство, изданные книги и столько еще подлежащих изданию; имя, звание, честно заработанные средства, могущественные друзья, знание разных тайн и, что самое главное, страх Божий. Что касается. серьезных несчастий, то я полагаю, что они случились со мной по заслугам, и не считаю за большую беду то, что может быть уничтожено временем, понимая вместе с тем, что все наши испытания происходят от Бога, и хотя бы даже казалось, что они причиняют мне вред, я не сомневаюсь, что в общем порядке мирозданья они являются высшим благом».

Собор Св. Марка в Милане, где захоронены останки Джироламо Кардано

Смог ли он убедить себя в том, что, несмотря на все беды и злоключения, жизнь его «удалась»? Ничтожность, тщетность всех человеческих стремлений и деяний – с этим убеждением он вступал в сознательную жизнь и с ним же он заканчивал ее. Он ждал смерти и боялся ее: «Всякая смерть тяжка, но почти так же тяжело и долгое ожидание неминуемого ее наступления».

Так думал и писал великий математик, знаменитый врач, философ, инженер. Он умер в Риме 21 сентября 1576 года.[33]33
  Некоторые историки (в частности И. МакЛин и Э. Бортолотти) считают, что Кардано скончался позднее (незадолго до 25 октября 1576 года).


[Закрыть] Родилась легенда, будто Миланец, предсказавший свою смерть на известный день, уморил себя голодом, чтобы поддержать свою славу астролога. Большинство биографов Миланца не верят в это, но стоит, пожалуй, вспомнить, что Фацио Кардано умер «на девятый день после начала полного воздержания от пищи». Тело Джироламо предали земле в римской церкви Св. Андрея; затем останки ученого были перевезены в Милан и перезахоронены в семейном склепе, рядом с могилой отца в миланском соборе Св. Марка. Все свое состояние и рукописи Кардано завещал внуку.