Текст книги "Раскол"

Ближайших родственников у Ари уже не было на свете, так что Сандра со своим теплым к нему отношением в некотором смысле заполнила эту лакуну. Их беседы были сродни путешествию во времени – Ари будто переносился в прошлое, когда жизнь еще не была такой запутанной.

– Ее положили в больницу, – сказал Томас.

– В больницу? – встревожился Ари. – Она что, заразилась?.. – Он запнулся. Разумеется, Ари понимал, что Сандра не вечная, но был совершенно не готов снова переживать горечь утраты близкого человека. По крайней мере, сейчас.

– Ну, это вряд ли, – ответил Томас. – Вероятно, обычный грипп.

– А я вчера позвонил той журналистке, – сказал Ари, чтобы сменить тему: ему совсем не хотелось обсуждать болезнь пожилой женщины. – Она попросила дать ей интервью о ситуации в городе. Что думаешь?

– Решай сам, профессор.

Ответ Томаса Ари не удивил: тот не любил быть в центре внимания и сторонился прессы.

Между тем Ари задавался вопросом, почему Исрун до сих пор не перезвонила. Может, решила вообще не брать у него интервью? А он-то, честно говоря, был бы рад пообщаться с журналисткой. А потом позвонил бы Кристине и рассказал, что у него взяли интервью для телевидения.

Кристина звонила ему утром.

– Я слышала, что медсестра скончалась. Это просто ужасно, – произнесла она, когда Ари взял трубку.

– Да уж.

– А ты сам… не боишься, Ари?

– Да нет, – солгал он. – Это все пресса раздувает. Нужно просто соблюдать меры предосторожности.

– Но все же старайся поменьше выходить из дому.

– Да какая разница, дома я или где-то еще? – отмахнулся Ари. – Город будто вымер.

Ари расположился за своим столом, чтобы почитать старые полицейские отчеты, однако полезных сведений из них не почерпнул – написаны они были скупым канцелярским языком. Йоурюнн скончалась мартовским вечером 1957 года, отравившись крысиным ядом, который был подмешан в кофе. Погода тогда стояла отвратительная, так что сразу добраться до фермы врачу было просто невозможно. Все домочадцы утверждали, что яд хранился в банке, которая находилась в кухне, и на вид ее можно было перепутать с той, в которой был сахар. К моменту приезда полиции и врача Йоурюнн уже скончалась, однако она успела сообщить своим родственникам, что насыпала в кофе яд по ошибке. По крайней мере, так они в один голос заявили.

Закончив чтение, Ари едва ли не отшвырнул папку – он не верил ни одному слову из этих отчетов. Разумеется, он понимал, что это те объяснения, которые удалось получить полиции, но ставил под большое сомнение их достоверность. Они представлялись ему слишком банальными для такого неоднозначного происшествия. Видимо, в тех суровых условиях никому не хотелось раскачивать лодку и докапываться до правды, раз уж все три свидетеля были единодушны в своих показаниях.

Самым любопытным в этих отчетах было, по оценке Ари, то, что в них отсутствовало. Выходило, что в тот вечер в доме находились лишь супруги Йоурюнн и Мариус и еще одна пара – Гвюдмюндюр и Гвюдфинна, родители Хьединна. Сам Хьединн, разумеется, тоже присутствовал, но ему было всего около десяти месяцев от роду. А вот запечатленный на фотографии подросток будто испарился.

У Ари не заняло много времени отыскать номер телефона Общества уроженцев Сиглуфьордюра в Рейкьявике, и его следующий звонок был человеку, который отвечал за организацию того самого вечера фотографий. Не представляясь полицейским, Ари просто сказал, что его интересует определенный снимок. Человек на другом конце провода не выказал удивления, а лишь спросил, о каком снимке идет речь.

– Групповая фотография из Хьединсфьордюра, – ответил Ари. – Две женщины, один…

Закончить предложение ему не дали.

– Да-да, помню такую. Нечасто к нам попадают фотографии из Хьединсфьордюра. На том снимке были Гвюдмюндюр и Гвюдфинна, они из Сиглуфьордюра. Когда у них ничего не вышло с фермой, они вернулись обратно. Насколько я помню, это произошло сразу после несчастного случая. – На последних словах он немного понизил голос.

Нарушать возникшую паузу Ари не спешил.

– Вы тоже их родственник? – спросил его собеседник.

– Нет, но я немного знаком с их сыном. Я просто хотел выяснить, как к вам попала эта фотография.

– Ах вот оно что! Значит, вы знакомы с Хьединном? – спросил мужчина и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Замечательный человек.

– Они ведь были уважаемыми людьми? – уточнил Ари. – Я имею в виду Гвюдфинну и Гвюдмюндюра.

– Ну да… Гвюдмюндюр был человеком замкнутым и решительным. Ссориться с ним охотников не было. Свои интересы он знал прекрасно, оборотистый такой… Начинал молодым парнем в рыболовстве, а потом и свои фирмы открывал – состояние сколотил приличное, так что на одну неудачу, я имею в виду Хьединсфьордюр, вполне имел право. Хотя, думаю, та авантюра дорого ему обошлась. Видимо, вдохновился романтикой заброшенного фьорда. С тех пор там так никто и не живет.

– А его жена?

– Она родом из Рейкьявика. И ее сестра тоже – та самая, что умерла. Даже не вспомню, как ее звали.

– Йоурюнн, – подсказал Ари.

– Да-да, Йоурюнн. А вот мужа ее, помню, звали Мариус. Фотография, кстати, к нам от него и попала. Сестры были вроде как одного поля ягоды – совсем не приспособлены к жизни в той глуши. Такое существование не каждому по плечу. Вот Йоурюнн яд и выпила.

– А это точно? – спросил Ари.

– Ну… я не помню, какая там была официальная версия, но сомневаться в ней особо не приходилось. Представьте только, какая там суровая зима – ни тебе электричества, ни телефона. Да и в Сиглуфьордюре жизнь была не сахар. Я вот тоже давно в Рейкьявик переехал – поближе к родным, – сообщил мужчина с ноткой грусти в голосе.

– Так вы говорите, что фото попало к вам от Мариуса? А он разве еще жив?

– Нет, конечно. Уже два года как умер. Все унаследовал его брат, и пока он разобрался со всем имуществом, прошло время. И как-то зимой он позвонил нам в Общество. Вернее, не он, а медсестра из дома престарелых, где он сейчас живет. Она сказала, что после Мариуса осталось две коробки фотографий, а его брат хочет их передать нам. Мы поместили их в наш музей, а часть показали на вечере фотографий. Даже не представляете, сколько людей мы узнаём на снимках, когда устраиваем такие вечера! – воодушевленно заключил мужчина.

– А у вас нет номера телефона брата Мариуса? – поинтересовался Ари.

– Увы, но я знаю, что это за дом престарелых. Думаю, номер вам удастся раздобыть. – Дав Ари более подробные объяснения, он добавил: – Ему уже лет за девяносто, дай бог ему здоровья. А зовут его Никюлаус Кнутссон.

Ари поблагодарил мужчину за помощь и повесил трубку.

13

Психолог старался ему помочь.

– Эмиль, расскажите, как вы себя чувствуете?

Никакой реакции.

– Тогда напишите, Эмиль, если вам так легче, – говорил он отеческим тоном.

И снова тишина.

Эмиля будто выключили, как лампочку. Говорить у него не было ни желания, ни сил – а уж тем более о ней.

Эмилю было двадцать семь лет. Он покинул родительский дом, когда одобрили его заявку на студенческую квартиру. С цифрами он был на «ты», и, чтобы принять решение изучать экономику и управление, много времени ему не потребовалось. Успешно завершив трехгодичный курс обучения, он подумал, что степень бакалавра может подождать, и взял паузу. Ему предложили хорошую должность в одном из крупных банков, где он до сих пор и числился. Однако на данный момент Эмиль находился в отпуске по болезни, конца которому пока не предвиделось.

Некоторые из его товарищей пошли своим путем и, пользуясь полученными знаниями в области управления бизнесом, основали собственные фирмы, но Эмиль для себя такой вариант не рассматривал – ему не хватало энергии и новаторского духа.

По окончании учебы он приобрел небольшую квартиру в городке Вогар, что по соседству с Рейкьявиком. Родители добавили Эмилю денег на предоплату, а банк одобрил ему ипотеку для выплаты оставшейся суммы. Год спустя Эмиль познакомился с Бильгьей, которая работала в том же банке и была на курс младше его в университете. Эмиль обратил на нее внимание уже во время учебы, но лично они не общались. Отношения молодых людей завязались на одном из корпоративов, устроенных банком. Не успела Бильгья и глазом моргнуть, как уже жила в квартире у Эмиля. Они стали не просто любовниками, а закадычными друзьями, которые проводили все время вместе и строили грандиозные планы на будущее.

И вот Бильгьи не стало.

Она будто растворилась в сумерках.

Это случилось в промежутке между наскоро приготовленным ужином и сном, который так и не пришел.

Они еще собирались избавиться от допотопного «икеевского» дивана и приобрести новый.

На полпути между его предложением и несостоявшейся свадьбой.

В тот вечер Эмиль остался на работе сверхурочно. Оглядываясь назад – а возможностей для этого у него было хоть отбавляй, поскольку, видит бог, он размышлял о случившемся день и ночь, – он сознавал, что работа могла и подождать. Ему казалось само собой разумеющимся время от времени работать допоздна и уходить из банка последним – все-таки это важно для продвижения по служебной лестнице. В честолюбии Бильгья Эмилю не уступала, но именно в тот вечер она была дома. Она подумывала о том, чтобы осенью продолжить обучение, и уже начала штудировать учебники – за много месяцев до начала занятий.

Теперь Эмиль снова жил у родителей.

У него пропал всякий интерес выплачивать ипотеку, хотя он знал, что родители возьмут это на себя. Они были полны решимости вернуть сына к жизни, пусть даже он не вернется обратно в свою квартиру. Но ведь ее можно продать, чтобы уберечь Эмиля от полного разорения, – он и без того хлебнул горя с лишком.

К психологу Эмиль решил не ходить – какой в этом толк? Он поставил того в известность, что больше в его помощи не нуждается, хотя это наверняка было излишне самоуверенно.

С другими людьми, включая родителей, он почти не разговаривал.

Когда-то он был гораздо общительнее.

Но теперь все изменилось, и единственное, что заботило Эмиля, была месть.

14

Исрун вместе со своими коллегами смотрела вечернюю сводку новостей на большом экране; она чувствовала себя усталой.

Так повторялось из раза в раз: они смотрели на мелькавшие на экране кадры и отвечали на звонки всех, кому было на что пожаловаться, и таких звонков было не один и не два за вечер. Завершалось все коротким брифингом по итогам дня.

Репортаж Исрун шел первым в выпуске. Согласно ее осведомителю в полиции, наезд на Снорри Этлертссона был совершен намеренно. Оставить имя потерпевшего за скобками не представлялось возможным; Мария посчитала, что его имя само по себе уже новостной повод, поскольку речь, вероятно, шла об убийстве, а жертвой стал сын известного на всю страну политика и друг, пусть уже не ближайший, нынешнего премьер-министра. Кроме того, нельзя исключить, что за этим преступлением стоит какой-нибудь политический оппонент, решивший нанести удар по правительству или даже лично по Этлерту. Исрун, однако, не зашла так далеко, чтобы выдвигать подобную гипотезу в своем репортаже.

С другой стороны, она не получила от своего осведомителя никаких объяснений насчет того, почему полиция не рассматривает это происшествие как несчастный случай. В тот день Исрун ограничилась тем, что связалась с полицией и съездила на место происшествия с телеоператором. Смотреть там было нечего, но для репортажа все-таки требовался видеоряд. Она решила проявить тактичность и не стала звонить ни родителям Снорри, ни его сестре. Также ей пока не хотелось беспокоить и премьер-министра. Исрун была шапочно знакома с Мартейнном, как и большинство корреспондентов страны, и планировала переговорить с ним на следующий день, до или после заседания правительства.

Внезапно она вспомнила, что так и не позвонила полицейскому из Сиглуфьордюра по поводу интервью. Она так закрутилась, что вся эта история с вирусом совершенно вылетела у нее из головы. Возможно, там все оставалось без изменений и новость уже не была настолько актуальной, однако такие события неизменно привлекают немалый интерес, и хороший репортер обязан преподносить их в каком-нибудь неожиданном ракурсе каждый день, забывать о них – верх небрежности.

Метнувшись в комнату для совещаний, она позвонила в полицейский участок Сиглуфьордюра по своему мобильнику, прошедшему огонь и воду, – у отдела новостей не было лишних средств, чтобы обеспечивать репортеров новейшими моделями телефонов.

После нескольких гудков в трубке раздался энергичный голос:

– Полиция.

Исрун этот голос узнала.

– Здравствуйте, Ари. Это Исрун. – После неловкой паузы она добавила: – Из отдела новостей.

– Да, я понял, – резко сказал Ари. – Так что насчет интервью? Мне разрешили его дать.

– Спасибо, рада это слышать. Сегодня… – Она заколебалась, а потом решила (и не впервые), что безобидная ложь лучше правды. – Сегодня не получилось. – «Не получилось» звучало лучше, чем «я забыла».

– Значит, все отменяется? – спросил Ари.

– Нет, я, с вашего позволения, позвоню вам завтра. Моя смена уже, к сожалению, заканчивается.

– Звоните, конечно, – сказал Ари уже более мягко.

– Как у вас там дела? Не заболели? – спросила Исрун, доставая из кармана ручку и беря со стола чистый лист бумаги. Если у Ари есть какие-то новости, она сможет передать их своим коллегам из следующей смены.

– Нет-нет, я веду себя осмотрительно, – ответил он. – В эти дни только со своим начальником и вижусь.

– Отлично. Надеюсь, до завтрашнего утра вы продержитесь.

– А как иначе?

Исрун не теряла надежды, что Ари не будет таким же лаконичным во время интервью, и хотела растянуть беседу, чтобы уже сейчас определить достойные внимания детали. Ей, однако, следовало действовать осторожно – уже не раз бывало, что интервьюируемый заливался соловьем до того, как включалась телекамера, а во время записи начинал через слово запинаться, и интервью получалось скомканным. Порой складывалось впечатление, что люди просто не в состоянии элементарно повторить то, что говорили буквально несколько минут назад, пока камера не работала.

– Кстати, чем приходится заниматься полиции в таком маленьком городке, как ваш? – спросила она.

– Да особо ничем.

– Например, сейчас какие у вас задачи?

Немного помолчав, Ари ответил:

– Сейчас я просто убиваю время, роясь в старых полицейских отчетах.

– Вот как? – сымитировала заинтересованность Исрун. – Что-то увлекательное?

– Пытаюсь расследовать дело пятидесятилетней давности… Смерть молодой женщины в Хьединсфьордюре, – сообщил он, а потом более серьезным тоном добавил: – Это ведь останется между нами? То дело никакого отношения к новостям не имеет.

– Если только вы его не распутаете. – Исрун почувствовала, как ее охватывает любопытство. – Тогда поставьте уж меня в известность раньше других репортеров, а до тех пор я буду молчать как рыба.

– Ага… я, вообще-то, и не надеюсь. Ни на то, что мне удастся его распутать, ни на то, что оно вызовет хоть малейший интерес у прессы, – тихо добавил Ари.

– Такие дела всегда вызывают интерес. Людям нравится, когда справедливость наконец торжествует, если вы понимаете, о чем я.

– Да-да, понимаю, – пробормотал Ари.

– Мы могли бы сделать об этом передачу, если вы раскроете дело. – Исрун попыталась сыграть на честолюбии полицейского, не рассчитывая, впрочем, на то, что выполнит свое обещание.

– А вот это было бы любопытно, – отреагировал Ари.

Ну вот он и заглотил наживку. Теперь нужно только, чтобы рыба не сорвалась.

– О чем вообще идет речь? – спросила Исрун с наигранным безразличием, а для пущего эффекта добавила: – Хотя мне уже пора закругляться – у нас вот-вот вечерний брифинг.

– Это в наших краях произошло. Молодая женщина выпила яд в Хьединсфьордюре в пятьдесят седьмом году – ну, или яд ей подсыпали.

– В Хьединсфьордюре? А там разве кто-то живет?

– Сейчас нет. Та женщина была одной из последних, кто там жил. Их было пятеро – две супружеские пары, у одной из которых был сын. Он там и родился, в Хьединсфьордюре. Единственный, кто еще жив, – остальных уже нет.

– А почему вы снова подняли это дело?

– На днях всплыла одна фотография, которая была сделана там зимой, вероятно незадолго до смерти женщины. Помимо прочих, на снимке есть и какой-то подросток, которого, как оказалось, никто не знает. А это наводит на размышления, учитывая, что там случилось.

– Занимательно, – проговорила Исрун. – И вы считаете, что в этом деле еще можно разобраться? Вряд ли остались те, кто мог бы дать вам какие-то зацепки, – все-таки полвека минуло.

– В том-то и дело… Ну а вдруг? Например, в Рейкьявике есть человек… брат одного из тех, кто жил тогда на ферме. Вот с ним было бы интересно пообщаться. Именно у него оказалась та фотография, да и другие тоже. Но этот разговор придется отложить…

Глядя через стекло, Исрун поняла, что брифинг действительно вот-вот начнется. Обычно эти брифинги длились не дольше нескольких минут – выпускающий редактор просто переходил от одного сотрудника к другому, а те сидели за своими столами или даже стояли на ногах, поэтому лучше не опаздывать, иначе все пропустишь. Но любопытство взяло верх, и Исрун спросила:

– И почему же?

– Тому дедуле сто лет в обед – так плохо слышит, что звонить бесполезно. Однако, как мне говорили, голова у него по-прежнему ясная. Я загляну к нему в следующий раз, когда буду в Рейкьявике. Если, конечно, этот чертов карантин когда-нибудь закончится, – объяснил Ари тоном, в котором смешались решимость и ирония.

Исрун уже собралась попрощаться, когда он вдруг спросил:

– А можно вас попросить с ним встретиться? Это вряд ли займет у вас больше четверти часа. Он живет в доме престарелых в районе Брейдхольт. Сам я, разумеется, сейчас приехать в Рейкьявик не могу, учитывая обстоятельства.

– Ну, у меня, вообще-то… – начала Исрун, но одернула себя. Совсем не повредит, если этот полицейский окажется ей чем-то обязанным. – Я попробую заскочить туда завтра, если будет такая возможность.

Записав на бумажке имя и адрес пожилого мужчины, она попросила Ари продиктовать ей также номер своего мобильного телефона, чтобы она уж точно смогла дозвониться до него по поводу интервью; затем Исрун нажала на отбой. Когда она вышла из комнаты для совещаний, брифинг уже закончился. Она сняла с вешалки пальто, отметила время ухода и, ни с кем не прощаясь, вышла в промозглую тьму.

15

В последние дни беспрерывно шел дождь, а тут на небе не было ни облачка. Исрун выехала из Вестюрбайра[6]6
  Вестюрбайр – район Рейкьявика.


[Закрыть] в Брейдхольт с утра пораньше, и, на ее удачу, основной поток машин двигался в противоположном направлении.

После телефонного разговора с Ари прошлым вечером она получила от него имейл, в котором подробно описывались обстоятельства происшествия в Хьединсфьордюре. Кроме того, Ари набросал примерные вопросы, которые можно было задать Никюлаусу, и приложил скан фотографии.

Исрун уже успела пообщаться по телефону с директором дома престарелых, в котором жил Никюлаус, и та сообщила ей, что старичок по-прежнему бодр, хотя ему уже исполнилось девяносто три года, – правда, слух стал его подводить. Он согласился встретиться с Исрун, когда ей будет удобно.

Обнаружить дом престарелых оказалось не так просто, как предполагала Исрун, но в конце концов ей это удалось. Времени, чтобы побеседовать с пожилым мужчиной и успеть на утреннюю летучку в редакции, у нее было еще предостаточно. Дом престарелых оказался большим и безликим зданием постройки восьмидесятых годов, окруженным ухоженным парком. Была ранняя весна, и деревья в парке пока выглядели немного сиротливо. Можно только представить, как этот парк преобразится летом.

В ожидании Исрун Никюлаус сидел в вестибюле у большого окна, из которого открывался вид на парк, и потягивал кофе. Широкоплечий, абсолютно лысый, с четкими чертами лица. Для своего возраста Никюлаус выглядел хорошо. На нем был темно-серый костюм, белая рубашка и галстук в полоску.

Исрун объяснила ему суть дела, хотя ей пришлось постараться, чтобы громко и отчетливо артикулировать каждое слово. О том, что Ари является полицейским, она не упомянула, но во всем остальном придерживалась правды, сообщив, что они изучают подробности этого старого дела в связи с возникшей из небытия таинственной фотографией. Никюлаус лишь кивал головой. На просьбу Исрун позволить записать их беседу на диктофон он тоже кивнул.

– Как я говорила, мне хотелось бы расспросить вас об этом снимке и о вашем брате, – сказала Исрун и положила распечатанную копию фотографии на стол перед пожилым мужчиной. – Вы видели этого парня раньше? – Она указала на молодого человека с ребенком на руках в центре снимка.

– Нет, я его никогда не видел. Полагаю, фотографировал мой брат. Простодушный он у меня был, – произнес Никюлаус, а потом немного откашлялся.

– Значит, этот снимок был в коробке вместе с другими фотографиями тех времен? – спросила Исрун.

– Да. Они с Йоурюнн жили в Сиглуфьордюре около года: ее старшая сестра вышла замуж за местного, как вам, должно быть, известно. – Он вздохнул. – Мариус увлекся фотографией, находясь в городе, – было это в пятьдесят четвертом году, если я не ошибаюсь. Большинство снимков в коробке были из Сиглуфьордюра, за исключением этого – его сделали в Хьединсфьордюре. Ну и еще там было несколько пейзажей оттуда же. Я ума не мог приложить, что мне делать со всеми этими фотографиями, – места-то у меня в комнате не очень много. И вот один знакомый посоветовал передать их Обществу уроженцев Сиглуфьордюра: мол, там интересуются подобными вещами. Вот и весь сказ. – Никюлаус отхлебнул кофе и слегка наклонился к сидевшей напротив Исрун. – А я вас видел по телевизору. Вы прекрасно работаете.

– Благодарю, – ответила она, сдержанно принимая комплимент. Исрун старалась не реагировать ни на похвалу, ни на критику. – Значит, вы являетесь наследником брата?

– Да. Других у него не имелось – ну, вы понимаете.

– А он был состоятельным?

– Вряд ли так можно сказать. У него была квартира, не обремененная никакими долгами, что по нынешним временам, как я понимаю, большая редкость, да кое-какая подержанная мебель. Книг не много – читать он был не большой любитель. Ну и эти вот фотографии у него были, царство ему небесное. К сбережениям, что лежали у него на банковском счете, он годами не прикасался, ну а теперь их почти все инфляция съела, – улыбнулся Никюлаус.

– Вы когда-нибудь ездили в гости к брату в Хьединсфьордюр?

– Да какое там, ни разу. Не было у меня ни интереса, ни времени туда ездить. Что там делать, в этой глуши? Этот дрянной переезд моему брату только жизнь разбил, скажу я вам. Он уже никогда не был прежним, с тех пор как Йоурюнн покончила с собой. А все дело в изоляции от внешнего мира, – нахмурился Никюлаус.

– А разве это был не несчастный случай? – спросила Исрун.

– Она лишила себя жизни. Думаю, всем это прекрасно известно, – отрезал он.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Да и Мариус не раз на это намекал: мол, это тамошняя мгла так на людей влияет.

Исрун немного удивило это признание – так, может, это все-таки было самоубийство? Однако она как ни в чем не бывало продолжила:

– А поконкретнее?

– Ну, в подробности он не вдавался. Говорил только, что Йоурюнн не следовало идти тем путем. Да и об их пребывании в Хьединсфьордюре ему рассказывать не очень хотелось. Они ведь поехали жить в Сиглуфьордюр, потому что сестра Йоурюнн, Гвюдфинна, там уже поселилась. А Мариус так своего места в жизни и не нашел, бедняга. Сильным характером он не отличался. Простой души человек, как я вам и говорил. Поддавался чужому влиянию. Щупленький такой – серьезный труд был ему не под силу. Гвюдмюндюр, муж Гвюдфинны, пообещал ему работу в Сиглуфьордюре, и некоторое время Мариус занимался промыслом сельди – я был у них в гостях в Сиглуфьордюре летом, после того как они туда переехали. Несладко ему приходилось – слишком тяжелой была для него эта работа. Наверняка впоследствии нагрузку ему снизили. Я подозреваю, что это Гвюдмюндюр их поддерживал, сам-то он на рыбном промысле денег прилично заработал. Он обращался с моим братом по-человечески, тут уж ничего не скажешь, помогал Мариусу найти крышу над головой в Рейкьявике, после того как тот потерял жену. Брата жизнь не баловала – пусть хоть теперь отдохнет.

После небольшой паузы Исрун спросила:

– Вы оба родились в Рейкьявике?

– О да, слава богу. Мы с Мариусом родились здесь. И угораздило же его податься на север! Самому мне отсюда уезжать никогда не хотелось. – Никюлаус удобнее устроился на стуле и выпрямил спину. – Не будете ли вы так любезны и не принесете ли старику еще кофе?

Исрун улыбнулась:

– Ну конечно.

Взяв чашку, она налила в нее кофе из стоявшего на соседнем столе термоса.

Отхлебнув, Никюлаус продолжал как ни в чем не бывало:

– Работать ему всегда было нелегко, как я уже говорил. Сам я молодым парнем начинал в угледобыче и Мариусу там же работу подыскал – в качестве моего помощника, но толку от него было маловато. Какое-то время я делал вид, будто он вносит посильный вклад, но долго так продолжаться не могло, и его попросили на выход. Помню, его это очень задело. А потом я устроился в торговлю – много лет работал в магазине мужской одежды на Лойгавегюр[7]7
  Лойгавегюр – улица в Рейкьявике.


[Закрыть]. Вы еще молоды и вряд ли помните тот магазин. Его закрыли в середине восьмидесятых, почти сразу после моего выхода на пенсию. Денег у меня много никогда не водилось – хватало на себя и на семью, так что Мариусу приходилось самому заботиться о себе.

– Значит, он ради заработка отправился в Сиглуфьордюр? – спросила Исрун с любопытством.

– Можно и так сказать. Здесь, в Рейкьявике, у них была не жизнь, а выживание. Они поэтому и отказались… – Пожилой мужчина осекся и перевел взгляд в сторону, будто пытался уйти от неудобной темы.

Исрун почувствовала журналистский азарт и решила спуску Никюлаусу не давать.

– Отказались?.. – переспросила она.

Вопрос повис в воздухе, и тогда Исрун закончила его, озвучив самую первую догадку, которая пришла ей на ум:

– Они отказались от своего ребенка?

Перед ее мысленным взором возник призрачный образ паренька с фотографии.

Некоторое время Никюлаус хранил молчание, а потом, не глядя в глаза Исрун, произнес:

– Ну что ж, почему бы мне вам этого и не сказать? Давно это было, но тот человек, может, еще в живых. Откуда мне знать? – Он снова замолчал, и Исрун понимала, что лучше не прерывать ход его мыслей. – Со смертью Йоурюнн это никак не связано.

– У них родился ребенок? – спросила Исрун мягко.

– Да. Йоурюнн едва двадцать исполнилось, и Мариус был не намного старше. Никакой возможности воспитывать ребенка они не имели и почти сразу решили отдать его на усыновление. Я… я и сам их к этому подталкивал. Я знал Мариуса лучше кого-либо другого и понимал, что это для него непосильная ноша – по крайней мере, тогда. Постоянной работы у него не было, да и не созрел он еще для отцовства. – Никюлаус вздохнул и потер глаза – может, чтобы спрятать слезы, а может, просто от усталости.

Исрун не собиралась заставлять его говорить слишком долго, да и времени у нее было в обрез, но эту историю ей хотелось дослушать до конца.

– Для Йоурюнн это оказалось трудным решением, – продолжил пожилой мужчина, – но менять его она не стала, посчитав, что так будет лучше для малыша.

Нарушив секундную паузу, Исрун нетерпеливо спросила:

– И что же стало с ребенком?

– Ну… его – этого мальчика – усыновили, как я и говорил. Но мне неизвестно, в какую семью он попал. И родители тоже не хотели этого знать. Йоурюнн настояла на том, чтобы младенца усыновили чужие люди, какие-нибудь достойные сельчане, – так, я помню, она говорила. Ей хотелось избежать риска столкнуться с собственным сыном где-нибудь на улицах Рейкьявика. – Никюлаус снова умолк – по его глазам было видно, что он силится воскресить в памяти события давно минувших дней. – Она говорила, что непременно узнает сына, когда бы и где бы они ни встретились.

– И связей с ним… с мальчиком они никогда не поддерживали?

– Насколько мне известно, нет. Его усыновили официально, все было по закону. Думаю, они так больше никогда его и не видели, – проговорил Никюлаус почти шепотом.

Исрун бросила взгляд на часы.

– К сожалению, мне пора идти, а то опоздаю на планерку, – после короткой паузы сообщила она, поднимаясь со стула. – Принести вам еще кофе, пока я здесь?

– Нет, не нужно, – ответил Никюлаус. – Благодарю вас за заботу.

– Я могла бы к вам еще раз обратиться, если потребуется? – спросила Исрун.

– Разумеется, но вам придется снова сюда прийти. Разговаривать со мной по телефону – только время терять. Ничего не слышу, – улыбнулся Никюлаус. – Кое-кому – а тут есть люди и постарше меня – даже… – он сдвинул брови, – Интернет в комнату провели. Они сообщения со своих компьютеров посылают. Вот ведь как! Но я со всей этой техникой не в ладу. Так что и писать мне смысла нет, разве что обычное письмо отправить, которое почтальон приносит.

Улыбнувшись, Исрун снова поблагодарила его за беседу.

Теперь все ее мысли занимал молодой человек с фотографии – большеглазый подросток с младенцем на руках.

Никюлаус рассказал, что Йоурюнн родила сына в двадцатилетнем возрасте, а по информации Ари, снимок был сделан, когда ей было лет двадцать пять. Значит, таинственный подросток никак не мог быть ее сыном.

Исрун села в машину и завела мотор. По дороге в редакцию в ее голове крутился вопрос без ответа: кто же этот парень на фотографии? А кроме того, ее мысли занимало и другое: что стало с сыном Йоурюнн и Мариуса?

16

Опоздав на утреннюю планерку, Исрун попыталась потихоньку пробраться в комнату для совещаний, но, усаживаясь, умудрилась опрокинуть чашку с кофе своего коллеги, чем привлекла к себе всеобщее внимание. Все, кто сидел рядом, подхватили лежавшие перед ними бумаги и блокноты, чтобы спасти их от растекавшейся по столу лужи кофе, вытереть которую, однако, никто не пытался. Извинившись, Исрун сходила за бумажным полотенцем, и пока она удаляла со стола последствия своей оплошности, в комнате висела неловкая тишина, которую в конце концов нарушил Ивар, выполнявший в тот день (как, впрочем, почти всегда) функции выпускающего редактора:

– Рады видеть тебя, Исрун.

Заняв свое место, она ответила:

– Взаимно. Простите за опоздание – я проверяла новую информацию по делу о Снорри.

Стыдно за свою ложь ей не было – Ивар того заслуживал.

– И что же это за информация? – поинтересовался Ивар, сдвинув брови и недовольно сощурив глаза.

– Я обещала пока этого не разглашать, – заявила Исрун с дружелюбной улыбкой. – Но надеюсь, что скоро смогу кое-что сообщить Марии… и тебе. – Сделав паузу, она продолжила: – Посмотрю, как пройдет сегодня брифинг в правительстве, если ты не против, и попробую получить комментарий у Мартейнна по поводу его друга Снорри. – Ивар явно собирался возразить, но Исрун не давала ему и слова вставить. – Также я буду следить за развитием событий в Сиглуфьордюре. Возможно, и там что-то интересное получится.