Текст книги "Раскол"

Ивар что-то промямлил с кислым выражением лица – Исрун все-таки удалось оставить последнее слово за собой.

В конце планерки Ивар из мести поручил ей поехать в центр города на Лойгавегюр, чтобы выяснить у прохожих их мнение о растущих ценах на бензин. Им обоим было хорошо известно, насколько это утомительно и затратно по времени упрашивать людей, которые спешат по своим делам, отвечать на вопросы – да еще и на камеру. Исрун лишь улыбнулась Ивару – она знала, что эти его маленькие победы никак не влияют на общую картину. Недалеки те времена, когда ее станут узнавать лучше, чем Ивара, и у нее появится реальная перспектива повышения, ну или ей начнут поступать заманчивые предложения от компаний-конкурентов.

А потом Исрун снова вспомнила о своей болезни. Вообще-то, она о ней никогда и не забывала, но в повседневной суете болезнь иногда отступала на второй план. Эти мысли приходили в самый неподходящий момент, и Исрун начинала опасаться, что все ее профессиональные амбиции так и не реализуются. А что, если она доживет до своего повышения или до того, как конкурирующие СМИ соизволят пригласить ее на работу, посулив высокий оклад?

В такие минуты Исрун старалась не думать о плохом и сосредоточиться на чем-то другом. Как правило, это помогало решать вопросы, которые ставила перед ней профессия.

Для начала она решила узнать, не появилось ли у ее осведомителя в полиции каких-либо новых подробностей. После нескольких неудачных попыток она наконец до него дозвонилась, и результат ее не разочаровал.

– В день своей смерти Снорри отправил сообщение сестре. Проверь, что там, – сообщил осведомитель, но деталей раскрывать не стал. У него была страсть к недомолвкам – он и помочь Исрун хотел, и осторожничал, чтобы не сболтнуть лишнего. Исрун не сомневалась, что таким образом он внушал себе, будто не нарушает требований конфиденциальности. Но жаловаться ей было не с руки – это все-таки лучше, чем ничего.

Исрун посчитала, что беспокоить сестру Снорри в такой день не стоит, лучше перенести это на завтра. А вообще, можно и подождать. Ей ведь предстояло выходить на смену всю неделю, так что было бы неплохо запастись материалом для работы. Главный риск состоял в том, что какой-нибудь другой репортер возьмет интервью у сестры Снорри первым.

Выполнение редакционного задания на Лойгавегюр оказалось, как и опасалась Исрун, нудным и утомительным, хуже того: когда она прибыла на место в половине одиннадцатого, зарядил дождь. Улица была почти пуста, а те немногие, к которым Исрун обращалась со своим вопросом, были в основном туристами, полными решимости с пользой провести время в столице, несмотря на непогоду. Узнавать их мнение по поводу повышения цен на бензин в Исландии было лишено какого-либо смысла, хотя и в их странах наверняка была та же проблема. Парочка местных жителей, которых Исрун все же удалось остановить, буквально преградив им путь, не располагали временем, чтобы отвечать на вопросы телерепортера под проливным дождем. Исрун мысленно проклинала Ивара. В конце концов ей надоело мокнуть на улице и она выбрала себе несколько невинных жертв в книжном магазине и на почте. Все ответы, разумеется, были в одном ключе. Ну кого может порадовать повышение цен на бензин? Исрун старалась выжать из интервьюируемых более подробные ответы посредством уточнений. Пользуетесь ли вы автомобилем реже, чем раньше? Как лучше всего решать эту проблему? Однако Исрун прекрасно понимала, что подобная тактика никоим образом не пробудит в людях большой интерес к теме.

Когда это мучение наконец завершилось, смысла ехать в отдел новостей уже не было: приближалось время брифинга в правительстве. Исрун с оператором укрылись от ветра и дождя в машине, которая стояла возле здания кабинета министров, перед которым выстроились в ряд сверкающие автомобили высокопоставленных чиновников.

Исрун решила воспользоваться возможностью, чтобы сделать телефонный звонок. После небольшого ожидания ее соединили со специалистом по вопросам усыновления в одной из госструктур. Специалист оказался любезным и, судя по голосу, молодым человеком.

– Добрый день, – начала Исрун, не представляясь. – Мне требуется информация об одном усыновлении, которое произошло много лет назад.

– Да, я понимаю. – Исрун расслышала в голосе на другом конце провода нотки подозрительности. – Это усыновление имеет отношение к вам лично?

– Ну… я так не сказала бы. Но дело это давнее – относится примерно к пятидесятому году. У одной супружеской пары – моих знакомых, которых уже нет на свете, – родился ребенок, и они отдали его на усыновление. Больше они его так и не видели. Мне нужна информация о его дальнейшей судьбе. Не могли бы вы мне как-то с этим помочь?

– Вы серьезно? – со смешком спросил молодой человек.

Неформальность его ответа несколько удивила Исрун. Смутившись, она все-таки решила представиться и сообщила, что работает над репортажем, связанным с тем усыновлением, но тут же осознала, что это лишь все усложнит.

Реакция молодого человека, однако, отошла на второй план, поскольку в тот момент оператор Рурик слегка подтолкнул Исрун локтем, указывая на членов кабинета, которые после брифинга начали один за другим выходить на улицу. Между тем из телефона продолжал доноситься голос специалиста по вопросам усыновления, который несколько оскорбленным тоном советовал ей подать официальный запрос, а также заметил, что ответ на него почти наверняка будет отрицательным. Наскоро с ним попрощавшись, Исрун второпях вышла из машины. За ней по пятам следовал Рурик. Он работал в отделе новостей не один десяток лет, и при этом ничто не могло вывести его из равновесия; казалось, он ничуть не сочувствует репортерам, которые, пребывая в состоянии перенапряжения, вели себя так, словно каждый день был для них последним. С Исрун он отлично сработался, и она давно перестала его подстегивать и подгонять: Рурик работал в своем темпе, всегда бывал в нужное время в нужном месте и выдавал замечательные видеоматериалы. Обычно он снимал на месте происшествия несколько дополнительных кадров, которые Исрун и в голову не пришло бы включить в репортаж, но которые оказывались как нельзя кстати, когда дело доходило до монтажа и требовалось заполнить две минуты экранного времени качественной картинкой.

Поскольку никаких животрепещущих политических вопросов на повестке не стояло и брифинг, судя по всему, прошел без эксцессов, репортеров перед зданием кабинета министров собралось не много. Премьер-министр Мартейнн уже вышел наружу и теперь отвечал на вопросы девушки-корреспондента одной из ежедневных газет. Исрун держалась на почтительном расстоянии, ожидая удобного случая, – ей хотелось переговорить с Мартейнном без того, чтобы их слышали другие журналисты.

Мартейнн излучал самоуверенность, без которой в политике вряд ли можно состояться. Его коротко стриженные волосы были слегка тронуты сединой, хотя он перешагнул сорокалетний рубеж не так давно. Он был красив лицом и подтянут. Роста, правда, был не очень высокого, что удивило Исрун, когда она впервые увидела его воочию, хотя кому как не ей было знать, что телевизионная картинка может быть обманчивой.

Кивнув Исрун, он решительным шагом направился к ней с улыбкой на губах. Она улыбнулась в ответ:

– Здравствуйте, не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Разумеется, Исрун.

Для нее не осталось незамеченным, что он делает особый акцент на том, чтобы называть ее по имени при каждой встрече; и хотя она осознавала, что это лишь профессиональный прием, противостоять шарму Мартейнна было непросто – ничего удивительного в том, что его партия получила на выборах абсолютное большинство голосов.

Исрун перевела взгляд на Рурика, чтобы дать ему знак начинать съемку, но тот, как всегда, оказался на шаг впереди. Тогда она снова повернулась к Мартейнну и задала свой вопрос:

– Я хотела бы узнать, как вы отреагировали на гибель Снорри Этлертссона.

Мартейнн стоял не двигаясь, и от Исрун не укрылось, что вопрос застал его врасплох, но он явно старался сохранить невозмутимость перед телекамерой. Исрун заметила и то, что он собирается с ответом непривычно долго; как правило, даже на самые неожиданные вопросы Мартейнн отвечал быстро и уверенно. Теперь же пауза затянулась, и это явилось достаточным доказательством того, что Исрун своим вопросом выбила его из равновесия.

– Сейчас семья Снорри переживает тяжелый момент, – заговорил наконец Мартейнн. – И я лично выразил глубокое соболезнование Этлерту и Кларе.

Он умолк, сохраняя на лице траурное выражение. Было очевидно, что он ожидает, пока Рурик выключит камеру. Исрун, однако, сдаваться не хотела и предприняла новую попытку вывести Мартейнна на откровенность:

– Полиция считает, что его, возможно, убили. С вами велись какие-либо разговоры о повышении мер безопасности в свете того, что это происшествие может иметь политическую подоплеку?

– Я не хотел бы обсуждать эту тему, – ответил Мартейнн и, судя по всему, тут же понял, что проговорился.

– Благодарю вас, – сказала Исрун и, повернувшись к Рурику, добавила: – Снято.

Потом она снова обратилась к Мартейнну.

– Я совсем не хотела ставить вас в неловкое положение этими вопросами, – на голубом глазу солгала она, дружелюбно улыбаясь.

– Ничего страшного. – Мартейнн тоже излучал дружелюбие, на лице у него играла его самая очаровательная улыбка, предназначенная для избирателей.

– Вы ведь дружили со Снорри? – спросила Исрун.

Мартейнн не терял бдительности: пусть камера и выключена, но он все еще беседует с репортером.

– Раньше мы хорошо знали друг друга, но потом наши пути разошлись. В последние годы никакой связи с ним я не поддерживал, но его смерть все же оказалась тяжелым ударом для меня.

Судя по всему, ему не потребовалось много времени, чтобы дистанцироваться от своего бывшего друга.

Мартейнн взглянул на часы:

– К сожалению, я спешу. Рад был пообщаться с вами, Исрун.

Он одарил ее очередной улыбкой и, не оглядываясь, направился к министерскому автомобилю.

17

– Привет, Ари, – сказала девушка на другом конце провода.

Он узнал ее по голосу.

– Привет. Пришел результат теста на установление отцовства? – спросил он без обиняков.

– Пока нет, – ответила она.

Тогда зачем она ему звонит?

Ари молчал.

– Но… мне просто захотелось узнать, как ты. Ты там не слег еще с этой лихорадкой? Что-то про нее в новостях больше ничего не слышно.

– Да, о ней перестали говорить в СМИ, как только страсти немного улеглись, – ответил Ари, интуитивно чувствуя, что на самом деле девушка звонит по другой причине, но не решается сразу заговорить об этом. – Ты не беспокойся, я соблюдаю осторожность. Новых случаев заболевания не выявлено, так что до конца недели город наверняка выйдет из карантина. – Ари старался говорить уверенно, хотя его страх перед коварной болезнью никуда не делся.

– У вас там какая-то медсестра умерла?

– Увы, да. За людьми, которые с ней общались, наблюдают, чтобы инфекция не распространилась дальше, – произнес Ари и сам удивился, насколько черство прозвучали его слова. – Но ее смерть, конечно, ужасная трагедия.

– Ты сейчас на дежурстве?

– Да, на вечернем. Мы с начальником выходим на работу по очереди.

– Может, встретимся, когда все это кончится? Поговорим? – предложила девушка едва слышно. – Тебе наверняка будет приятно познакомиться с мальчиком.

Ари не сразу нашелся, что на это ответить. Ему-то казалось, что он уже достаточно четко обозначил свою позицию, которая заключалась в том, что он не готов встречаться с ребенком, пока вопрос отцовства висит в воздухе.

– Посмотрим, – произнес он.

Грубить ей, конечно, не стоило, хотя такие разговоры действовали ему на нервы. А вдруг она все-таки мать его ребенка? Ари почувствовал, как его пробил пот, и попытался отогнать от себя мысль, что в Блёндюоусе, возможно, живет его маленький сын.

– Это, вообще-то, непросто, – произнесла она тихо. – Непросто быть одной.

– Я встречаюсь с другой девушкой, – ответил Ари. – Но если ребенок мой, я, безусловно, буду принимать участие в его воспитании. Ты должна понять… – Он старался говорить ровным тоном. – Ты должна понять, что лучше оставить эту тему, пока не получен результат. Мы ведь уже это обсуждали: я не стану встречаться с мальчиком, пока не будет точно установлено, что отец я.

– Да-да, я все понимаю, – отозвалась она.

В этот момент в трубке послышался детский плач, и Ари почувствовал легкий укол совести, – может, это плачет его сын.

– Прости, больше не могу разговаривать – ребенок проснулся. Созвонимся, – сказала она и отключилась.

Некоторое время Ари сидел неподвижно, будто к стулу прирос, представляя себе малыша, которого он так до сих пор и не видел.

Немного раньше ему звонила Исрун и вкратце рассказала о своей беседе с Никюлаусом, братом покойного Мариуса. Потом она послала ему запись их разговора по электронной почте. Новость об усыновлении оказалась для Ари совершенно неожиданной, – значит, у Хьединна где-то есть двоюродный брат, о котором он даже не подозревает, если тот, конечно, еще жив. Ари подумал, что нужно как можно скорее сообщить Хьединну об этом. У него тут же мелькнула мысль, не является ли подросток на фотографии тем самым усыновленным мальчиком, и он не замедлил поделиться этим соображением с Исрун, но почти сразу понял, что это невозможно.

– Я тоже об этом сначала подумала, – сказала Исрун. – Но парень на снимке гораздо старше.

И затем она выдвинула любопытную гипотезу:

– А тот ребенок на фотографии… Может, это и не Хьединн?

– Что вы имеете в виду? – удивился Ари.

– Мы приняли за аксиому, что тот младенец – Хьединн, и, разумеется, это самая правдоподобная версия. Но если в этом усомниться, то окажется, что снимок мог быть сделан и в другое время, даже до рождения Хьединна.

– Но ведь сомнений в том, что снимок сделан в Хьединсфьордюре, нет? – озадаченно проговорил Ари.

– Однако его могли сделать до того, как они туда перебрались. Может, даже несколькими годами раньше.

– Так вы полагаете…

Исрун его перебила:

– Да… я полагаю, что это ребенок Йоурюнн и Мариуса – тот самый, которого усыновили. Он родился примерно в пятидесятом году. Не исключено, что фотография относится как раз к тому времени. Ведь дом в Хьединсфьордюре тогда уже существовал, верно?

– Ну да, разумеется, – ответил Ари. – Однако с трудом верится, что они поехали на север, в Сиглуфьордюр, а оттуда еще и в Хьединсфьордюр, с грудным ребенком. Но это могло бы объяснить, почему подросток с фотографии не жил с ними, когда скончалась Йоурюнн, – может, он и вообще никогда не жил в Хьединсфьордюре и даже не знал о маленьком Хьединне. – Сомнения Ари не покинули, но он был рад тому, что появилась новая версия событий.

Перед тем как положить трубку, Исрун сообщила, что занимается изучением обстоятельств другого дела – убийства, нити которого, возможно, ведут к самым высшим эшелонам власти.

– Но об этом пока молчок, – сказала она шутливо. – Информация неофициальная, однако не пропустите сегодня вечерние новости.

И уже в самом конце разговора Исрун добавила, что им придется перенести интервью еще на один день.

Новости Ари посмотрел по старенькому телевизору в полицейском участке и впервые стал свидетелем того, как премьер-министр пришел в замешательство. Политика Ари особенно не интересовала, но он не раз видел интервью Мартейнна Хельгасона – прирожденного лидера, харизматичного и внушающего доверие, компетентного и всегда готового ответить на любой вопрос. А вот высказываться о гибели Снорри Этлертссона ему почему-то не хотелось, несмотря на то что они были друзьями с юношеских лет.

По окончании выпуска новостей Ари позвонил отцу Эггерту, пастору Сиглуфьордюра. Они немного знали друг друга: в маленьком городке полицейскому и пастору этого не избежать. К моменту их первой встречи Эггерт был наслышан о неудачной попытке Ари стать теологом, в связи с чем тому дали прозвище Преподобного Ари. Эггерт решил, что Ари – набожный человек, имеющий интерес к делам церкви. Однако это было совсем не так – набожностью Ари не отличался. Более того, можно даже сказать, что он питал враждебные чувства к высшим силам – если, конечно, допустить, что они существуют, – потому что в юном возрасте потерял родителей.

Как бы то ни было, разубеждать в чем-либо пастора Ари не собирался. А вот отец Эггерт не раз задавался вопросом, почему Ари не бывает в церкви. Ари появился там лишь однажды – два года тому назад, когда отпевали одного из славных сынов города Хрольвюра Кристьянссона, скоропостижную смерть которого Ари расследовал сразу после того, как перебрался в Сиглуфьордюр.

Отец Эггерт был явно рад звонку Ари, тем более что тот хотел порасспросить его о Хьединсфьордюре.

– Может, заглянете ко мне? – сказал пастор.

– Разумеется. А вы хорошо себя чувствуете?

Пастор добродушно рассмеялся:

– Превосходно. Неужели вы думаете, что какой-то вирус может сразить такого божьего человека, как я?

Ари решил воспользоваться предложением отца Эггерта, и, хотя на парковке перед участком стояла патрульная машина, он отправился к пастору пешком. Погода к тому располагала: было довольно прохладно, но безветренно. Ари шел вдоль моря, любуясь величественным в своей безмятежности фьордом.

Сиглуфьордюр часто бывал погружен в безмолвие, а уж сейчас и подавно. По дороге Ари не встретил ни одного человека – все сидели по домам. Ему казалось, что он, один-одинешенек на всем белом свете, бредет по городу-призраку. Вокруг все будто вымерло. Тишина была настолько всеобъемлющей, что Ари стало даже не по себе.

Пастору было за шестьдесят лет, тридцать пять из которых он прослужил в Сиглуфьордюре, где родился и вырос. Он ни разу не связывал себя узами брака и не имел детей. Его дом, окруженный устремленными к небу елями, располагался на невысоком холме вблизи городской больницы.

Постучавшись в дверь, Ари окинул взглядом погруженный во тьму фьорд, на фоне которого вырисовывался горделивый силуэт церкви в обрамлении небольшой кучки домов. Откуда ни возьмись прямо перед лицом Ари пронеслась стайка птиц, лишь на мгновение нарушив тишину и снова исчезнув в никуда.

Тут дверь открылась, и на пороге появился пастор.

– Входите в дом, мой друг.

Эггерт выглядел моложе своих лет. Черты его лица говорили о силе характера, а седые волосы священника отличались густотой. Высокий и худощавый, он был одет в брюки из фланели и клетчатую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей, на шее у Эггерта был шнурочек, на котором висели изящные старомодные очки.

Он провел гостя в свой кабинет и, усевшись за письменный стол, указал Ари на стул.

– Ну что, хватает у вас нынче работы? – спросил Эггерт лукаво.

– Это точно, – ответил Ари, присаживаясь.

– Вроде как эта напасть, к счастью, уже пошла на спад, – заметил пастор. – Розу очень жаль. Вы знали ее?

– Лично не знал, – отозвался Ари. – Она ведь работала здесь медсестрой много лет?

– Да-да, – подтвердил отец Эггерт. – Но с Сандрой-то вы знакомы, верно?

Ари кивнул – в этой маленькой общине на берегу фьорда ничего нельзя было утаить.

– Верно, иногда навещаю ее.

– А я вот сегодня у нее был – слегла с обычным гриппом, правда в тяжелой форме.

«Ну слава богу, – подумал Ари. – Значит, у нее все-таки не эта чертова лихорадка».

– Насколько мне известно, лучше вас о Хьединсфьордюре никто не осведомлен? – попытался сменить тему беседы Ари.

– О Хьединсфьордюре, говорите? А что бы вы хотели узнать? – по-стариковски прищурился Эггерт.

– Я тут изучаю обстоятельства одного старого дела – ну, когда удается выкроить немного времени, – смущенно пояснил Ари.

– А, тот несчастный случай? – спросил священник и прежде, чем Ари успел кивнуть, добавил: – Когда Йоурюнн отравилась?

– Да, – только и сказал Ари: Эггерт был словоохотлив, и заполнять паузы в разговоре не требовалось.

– Я, конечно, помню о том происшествии. Они ведь были последними жителями Хьединсфьордюра – Гвюдмюндюр и Гвюдфинна, я имею в виду. Сначала они жили в Сиглуфьордюре, а потом снова перебрались сюда после того, что там стряслось. Ну и Йоурюнн… – Он немного призадумался. – Йоурюнн и Мариус – если я правильно помню его имя – тоже там жили.

– Они были сестрами – Гвюдфинна и Йоурюнн, – перебил его Ари.

– Вам необязательно мне об этом напоминать, – довольно резко заметил Эггерт, а потом снова улыбнулся. – О Хьединсфьордюре мне многое известно. За все годы там проживало так мало людей, что я за короткое время основательно изучил не только его историю, но и историю его обитателей.

– А вам самому там жить не приходилось?

– Упаси боже! Слишком уж это уединенное место. Вот Сиглуфьордюр как раз по мне – вдали от цивилизации, но не настолько… – Он усмехнулся. – Думаю, там бы я давно уже умер от страха заплутать в темноте или от одиночества. Как Йоурюнн.

Ари решил было расспросить его об этом поподробнее, но пастор его опередил:

– До того, как построили туннель, я несколько раз посещал Хьединсфьордюр – как правило, добирался туда пешком. Серьезный такой поход. Однажды – много лет назад – я плавал туда на корабле, когда было решено провести во фьорде мессу. Будучи местным пастором, иного выбора я не имел. Можете только представить себе, что это была за месса, в такой глуши, но нам казалось правильным вспомнить тех, кто когда-то жил во фьорде, а также священников, что проводили там службы. Так что многие из обитателей Сиглуфьордюра поплыли туда со мной. – Эггерт сделал паузу, чтобы перевести дыхание.

Свисавшая с потолка люстра не горела, но по кабинету разливался мягкий свет настольной лампы, и царивший в комнате уют резко контрастировал с беспросветной тьмой за окном. На письменном столе Эггерта высились стопки книг, и, пока тот говорил, Ари успел пробежать глазами по названиям на их корешках: кое-какие произведения затрагивали религиозные темы, но предмет большинства из них был иным. На полках тоже теснились книги – многие в великолепных обложках. Ари почему-то подумал, что станет с книгами и другими вещами пастора, когда тот покинет этот мир, ведь – по своей воле, а может, и нет – священник был холост и бездетен. В этот момент перед глазами Ари вновь возник образ малыша из Блёндюоуса, у которого в Сиглуфьордюре, возможно, жил отец перекати-поле, и сердце Ари на мгновение замерло.

Эггерт поднялся со своего места, и, судя по тому, как скривилось его лицо, такие движения давались ему нелегко, хотя на вид он был в хорошей физической форме. Заметив это, Ари невольно вздрогнул.

– Молодой человек, – сказал Эггерт с улыбкой, – мы можем, конечно, сидеть здесь в тепле и уюте и рассуждать о Хьединсфьордюре. Но его нужно прочувствовать.

Ари вполне мог представить себе, как пастор в том же тоне обращается к своей пастве во время воскресной службы.

Эггерт подхватил свое пальто с крючка возле входной двери и распахнул ее в темноту:

– Поедем на моем джипе.

Тут он застыл на мгновение, оглядывая Ари с ног до головы.

– Ну да, одеты вы достаточно тепло. Да и не такая сейчас стужа.

Автомобиль у священника был почти новый, и даже впотьмах в глаза бросался его ярко-красный цвет.

Если доверять термометру на приборном щитке, температура была чуть выше точки замерзания, однако, по ощущениям Ари, было холоднее, – а может, он просто столичный мерзляк, который так и не свыкся с северным климатом. Больше всего ему хотелось оказаться под теплым одеялом в своей постели.

По небу были рассыпаны бледные звезды – их тусклый свет рассеивался в городских огнях. В окно автомобиля Ари попытался разглядеть горы, но ему это не удалось – он видел лишь мерцавшие в темноте звезды.

Они были уже на полпути к туннелю, когда Ари вдруг пронзила мысль.

– Послушайте… Мы не сможем попасть в Хьединсфьордюр – покидать город сейчас запрещено.

Отец Эггерт от души рассмеялся:

– Да ну что вы! Мы кто с вами? Один – представитель божьей власти, а второй – государственной. Так кто же нас остановит?

Возразить было нечего. В довершение всего, видимо руководствуясь той же логикой, пастор самозабвенно давил на газ, и автомобиль шел на скорости, которая сильно превышала положенную.

Ари оставалось лишь смириться и не растрачивать энергию на пустые разговоры. В глубине души он понимал, что отец Эггерт в чем-то прав.

Некоторое время они молчали, а когда въехали в туннель, Ари сказал:

– Там ведь сейчас наверняка темнота хоть глаз выколи. У вас фонарик с собой?

Священник усмехнулся:

– Нам вполне хватит света от фар, не волнуйтесь.

Ари оказался прав: единственным источником освещения в Хьединсфьордюре были новые туннели, один из которых выходил в сторону Сиглуфьордюра, а другой – Оулафсфьордюра. От въездов в туннели и шел свет.

Когда они оказались во фьорде, пастор свернул влево и повел джип в направлении лагуны. К водоему спускалась частная дорога, которая, однако, была перекрыта, поэтому Эггерт остановил машину возле калитки, не выключая фар.

Когда Ари довольно неуклюже вылез из автомобиля, пастор, у которого было больше сноровки выбираться из высокого джипа, уже стоял рядом и указывал на деревянные ступени, которые вели к другой стороне заграждения.

– Нам туда, – сказал Эггерт и в следующий момент был уже на ступенях.

Ари последовал за ним.

Автомобильные фары освещали довольно большой отрезок пути, но далеко не до самой лагуны и уж тем более не до маленького мыса, на западной стороне которого и находились развалины фермерского дома. Сам Ари к ним никогда не спускался, однако имел возможность лицезреть их издалека, когда с появлением новых туннелей проезжал через Хьединсфьордюр.

Они шли бок о бок, на шаг впереди следовали их собственные тени, длинные и грозные. Говорил в основном пастор, а Ари слушал.

– Представляете, – тихо произнес отец Эггерт, – тут даже глаза можно не закрывать – все равно не видно ни зги. Но у нас хоть туннели есть, а этим горемыкам – Йоурюнн и Мариусу, Гвюдфинне с Гвюдмюндюром – приходилось идти через горы пешком. – Он указал на скальную гряду на западной стороне фьорда. – Вон там, наверху, – перевал Хестскард. Это самый приемлемый маршрут, но даже в такой погожий вечер, как сегодня, нужно еще несколько раз подумать, прежде чем совершать такой переход.

Ари поднял глаза вверх, куда указывал пастор. Сначала он не различал ничего, кроме неясных очертаний, которые мало походили на горные склоны. Это выглядело, скорее, как силуэты каких-то фантастических существ. Вот почему народные сказания с их сказочными сюжетами оказывают такое сильное влияние на умы исландцев, подумал Ари. Вот он здесь, в компании священника, и фары, насколько хватает мощности, освещают им путь – выбраться из этого заброшенного фьорда не представляет никакой сложности, хоть в Сиглуфьордюр, хоть в Оулафсфьордюр. И все же Ари охватило беспокойство. Чувство покинутости тяжело давило на плечи, страх отзывался мурашками по коже, а всепоглощающая тьма вызывала у него желание лишь зажмуриться, не пытаясь рассмотреть хоть что-то в здешнем пейзаже. Знакомая чернота в глазах, стоило ему только опустить веки, была гораздо комфортнее, чем неизвестные и потому пугающие окрестности.

Пастор остановился, когда они оказались на том месте, дальше которого свет фар пробиться уже не мог.

Тропинка извивалась темной лентой, и ее следующий отрезок был полностью скрыт от глаз. Но Ари знал, что, если пройти вперед, окажешься у лагуны, за которой простирается открытое море.

Отец Эггерт между тем продолжал говорить:

– Вот здесь они и вели свое хозяйство – две эти супружеские пары. Люди сомневались, что у них выйдет хоть что-то толковое из этой затеи, – быть фермером не каждому дано. Но в лагуне водится рыба, а право на отлов они получили вместе с землей, поскольку она примыкает прямо к воде. Хотя в наши дни такая рыбалка, разумеется, не больше чем развлечение. А еще, насколько я знаю, у них имелась маленькая лодка, на которой они при необходимости могли добраться до Сиглуфьордюра.

– Электричества у них ведь не было? – спросил Ари, хотя ответ лежал на поверхности.

– Да бог с вами! – отозвался пастор. – Какое тут электричество? Да и телефона у них не было. Однако, я так понимаю, в доме имелся любительский радиопередатчик. Примитивный такой аппарат, даже по тем временам. Гвюдмюндюру это было по средствам – по тогдашним меркам он был богач.

Зрение Ари постепенно адаптировалось к темноте, и он начал различать покрытые снегом горные склоны. Над его головой простиралось небо с мириадами звезд – зрелище довольно непривычное для человека, который предыдущий отрезок своей жизни в основном проводил в городе с его густой застройкой.

Ари глядел на мерцающие звезды, свет которых пробивался через слои атмосферы, чтобы посиять сейчас и здесь – в покинутом фьорде на северном побережье Исландии.

Отвлекшись от своих мыслей, Ари снова обратился к пастору:

– Вы говорили, что Йоурюнн умерла от страха перед темнотой и одиночества, верно? Что вы имели в виду?

– Все считали, что она совершила самоубийство, – тихо проговорил Эггерт, стоя на самой границе света от автомобильных фар и тьмы, которая поглотила его тень.

Ари вспомнилось, о чем он прочитал в полицейских отчетах. Там утверждалось, что смерть Йоурюнн наступила в результате несчастного случая. Что ж, удобное объяснение. Местные жители думали по-другому – ходили слухи, что Йоурюнн наложила на себя руки. Такая версия была менее привлекательной, но более правдоподобной. А вот третья версия – убийство – казалась самой невероятной, но исключить ее Ари тоже не мог. Кроме того, он помнил, что сказал ему Хьединн: не обнаружилось никаких зацепок, чтобы установить, самоубийство это или все-таки убийство.

Пастор произнес:

– Боже упаси оправдывать самоубийство: жизнь – это святое, какими бы ни были обстоятельства, но, думаю, я… – Он на секунду замолчал, а потом не без колебания продолжил: – Думаю, я могу представить себе, каково ей приходилось. Отчасти именно поэтому я вас сюда и привез, молодой человек, – чтобы вы смогли поставить себя на место Йоурюнн. Вы такой же городской житель, как и она. Вам здесь нравится?

Ари не отвечал.

Нет. Конечно, ему тут не нравилось, но признавать этого не хотелось. Ну а что здесь может нравиться? Лютый холод и вечная мгла?

Однако какой бы глушью ни казался Хьединсфьордюр, тишина и тут не была полновластной: шум морских волн, приглушенный, но тем не менее различимый, заполнял собой пространство. У Ари возникло ощущение, что прибой зовет его и никого другого, ему захотелось двинуться дальше, в темноту, чтобы понять, как далеко он способен зайти.

Словно в трансе, он сделал шаг во мглу, и пастор двинулся за ним.

– Поосторожнее, – сказал Эггерт настолько тихо, что его слова почти утонули в шуме прибоя. – Не хватало вам еще упасть и пораниться.