Текст книги "Мы – дети войны (сборник)"

«Дорогая Клавушенька!

Сегодня 10-ое сентября 1941 года. Нам сказали, что есть надежда, что может попасть письмо в Ленинград, и все решили воспользоваться этим. Правда, надежда на то, что ты получишь письмо, очень слабая, но всё же пишу.

На сегодняшний день я жив, здоров и невредим. Что будет дальше, не знаю, однако по сегодняшний день со мной ничего не случилось, и настроение всё время бодрое и даже жизнерадостное. Не знаю, насколько это верно, но мне кажется, что и к концу войны я останусь живым и всех вас – тебя, дочурок, сына и стариков – ещё увижу здесь, на этом свете, живыми!

Правду надо сказать, что обстановка последнее время резко изменилась, но это даже интересней: по крайней мере теперь и я знаю, что такое война. Я живу там же, откуда ты получала от меня письма и раньше, но немцы теперь очень близко возле нас, будучи отделены от нас святой водичкой, к счастью холодной и не особо приветливой для них и не располагающей по сезону их к купанью. А в водичке есть много мин, и это не располагает немцев кататься на лодочках у нашего берега.

Будем отстаивать нашу Родину, нашу водичку и нашу землицу до последней капли крови и даже умрём здесь, но в плен не сдадимся: такова воля и такое решение нашей части. Будучи оторваны от своих и находясь по соседству с врагом, мы полны решимости биться и уничтожать врага! Мы уверены, что победа за нами, что уже недалёк час бегства от нас мерзавцев фашистов! Победим!

Последнее время работы мне прибавилось, и я с радостью ощущаю свою здесь полезность пребывания. Вот и всё о себе.

Посылаю фотографию, но предупреждаю, что усы опять снял, а если тебе нравлюсь с усами, то опять их заведу. В карточке отрезал край, где был написан адрес моего теперь пребывания, – могут не пропустить письмо. Но я не такой старый, как на карточке, и ты не забывай меня: люблю тебя ещё больше, чем прежде и только и живу мыслью, что наконец-то настанет прекрасный момент в моей жизни, и я увижу и крепко, крепко расцелую тебя, дочурок Ниночку и Леночку и сыночка Витеньку, и мать.

О, родная! Если бы вы знали только, как хочется вас всех скорей, скорей увидеть и крепко, крепко прижать к себе вас всех.

Аттестата на деньги не посылаю, – не уверен, что он дойдёт, да и рискованно его посылать почтой, – может кто-либо им воспользоваться и получить по нём деньги, а ты ничего и не получишь.

Купленное для тебя бережётся.

Напиши скорей о детях, о себе. Крепко, крепко целую. Валериан.

Адрес: Воен. – мор. почт. отд. № 1108. Почт. ящ. 137. Врачу О.

В случае безденежья напиши в Петергоф или сходи в экипаж, – там тебе дадут субсидию. Валериан».

Полковник в отставке Ф. С. Митрофанов в своей книге «Флаг над Осмуссааром» (Таллин, 1980, с.74) рассказывает

«Клещенко приказал мне подготовить для размещения раненых пустовавшие запасные снарядные погреба, а для операционной и медицинского персонала хирургического отделения отдать помещение фельдшерского пункта, хозяйственные помещения и два кубрика старшин. Клещенко особо подчеркнул, что всё это «хозяйство» надо немедленно передать начальнику хирургического отделения, выделить в его распоряжение плотника и четырёх маляров и все помещения лазарета отделать масляной краской.

Вскоре пришёл начальник хирургического отделения Валериан Иванович Ошкадеров.

Я вызвал к себе мастера на все руки старшего матроса Куприянова, тут же назначил его прорабом, и мы втроём прошлись по выделенным помещениям. Пользуясь тем, что Сошнев для лазарета не жалел материалов, мы заодно отделали масляной краской и все помещения личного состава башни». За этой, казалось бы, незначительной бытовой зарисовкой я вижу характер моего отца – врача-хозяина, демянского заведующего больницей, который не только умел оперировать и спасать людей, но и выхаживать их по возможности в комфортных, и уж во всяком случае – в стерильных условиях. Для этого надо покрасить бетонные стены и перекрытия масляной краской? Значит, надо покрасить. Можно заодно покрасить и помещения личного состава? Хорошо, поскольку бой позади, а краски хватит, отец согласен и на это. «ОшкАдеровская порода».

А отец писал нам в Поповку:

Открытка. Почтовый штамп: 21.09.41. Морская почта № 1108.

«Дорогая Клавушка, дорогие детки и мать!

Я жив и здоров, чего от всего сердца желаю и вам. Очень хочу всех вас видеть и крепко, крепко обнять и расцеловать. Настроение бодрое и боевое. Работы последнее время прибавилось.

Очень волнует и не даёт покоя то, что у вас нет моего аттестата, и вы сидите без денег. Как только получу от тебя, Клавушенька, письмо, сразу же вышлю тебе аттестат на деньги. Пиши по адресу: КБФ, Военно-морск. почт. отд. № 1108. п.я. № 137. Мне.

20.09.41 г. Крепко, крепко целую. Валя».

Ещё одна открытка. Почтовый штамп: 2.10.41. Морская почта № 1108.

Адрес тот же. Обратный адрес тот же.

«Дорогие деточки, Нина, Лена и Витенька! Дорогая бабушка! Всех вас крепко целую и желаю всем вам здоровья.

Я жив и здоров. Послал вам аттестат на деньги, и по нём получите деньги в военкомате, начиная с сентября. Пишите мне. Крепко всех вас целую. Папа. 28.09.41 г.».

Приписка:

«Ниночкино и бабушкино письма получил. Папа».

Итак, между 20 и 28 сентября отец узнал, что мать не сумела выехать к нам из осаждённого Ленинграда. Следующие письма отца относятся к середине октября 1941 года.

В альбоме моей мамы есть фотокарточка – отец с четырьмя моряками, трое из них держат в руках винтовки со штыками. Все они с усами, на рукаве отца три «просвета». Надпись: «Клавочке от усача-мужа. 15.10.41 г. Валериан. Фронт. Перед боем».

Октябрьские письма отца:

Письмо без конверта. Дата в конце письма:

«Дорогие Ниночка, Леночка, Витенька и Прасковья Федосеевна!

Очень рад, что получил от вас письма. Рад, что вы все живы и здоровы. Очень жаль, что Витенька заболел. Хотя бы скорей поправился.

Очень жаль, что Клавочка никак не может выехать к вам. Она уже уволилась с работы, а выехать никак не удаётся.

Наша воинская часть вышлет аттестат, и вы, если его получите, то можете по нём за сентябрь и октябрь по 1100 руб. в Большесельском райвоенкомате получить деньги.

Очень рад, что Ниночка будет продолжать учиться.

Я здоров. Очень хочу вас скорей увидеть всех.

Крепко, крепко всех вас целую.

Ваш папа. Пишите. 15.10.41 г.»

И в том же октябре он писал матери:

«17.10.41 г. Дорогая Клавуша!

Написал тебе письма позавчера, вчера и решил написать и сегодня, так как почта ещё не ушла.

За эти дни ничего особенного не случилось. Пока жив и здоров. Что нового у тебя? Удастся ли тебе уехать к детям? Лично я уже почти потерял веру, что тебе удастся уехать к ним. А как это печально: ведь наступает зима, и дети одни останутся с бабушкой: ведь это будет очень тяжело для Прасковьи Федосеевны и для самих детей.

Послал тебе в одном письме от 15.10.41 аттестат, и ты сразу же, как его получишь, пойди в Петроградский райвоенкомат и получи по 1000 р. за сентябрь и октябрь месяцы и вышли 1000 р. матери.

Пиши мне чаще. Очень хочу скорей увидеться с тобой и детьми. Крепко-крепко целую. Валя».

И ещё одно письмо:

«Дорогая Клавуша!

Числа 12 я написал тебе ответные письма в надежде, что они уйдут. Сегодня 28.10.41, и мне известно, что почта ещё не уходила из-за перерыва связи и возможно уйдёт только сегодня. Пользуюсь случаем и опять пишу тебе. Думаю, что тебе не удастся теперь проехать к детям. А как жаль! Ну как-то они там, птенчики, без матери, без отца, без денег. Бедная Прасковья Федосеевна наверное там измучилась, изболелась без тебя, без денег.

Отсылаю ей аттестат и по нём она будет получать деньги с сентября месяца. Я бы считал себя самым счастливым человеком, узнав, что мать получила аттестат, и по нём регулярно получает деньги! Мысли о тебе, о детях не дают покоя. То думается, что хорошо будет, если ты эшелоном поедешь к ним, то боюсь за тебя, что дорогою с тобою что-либо случится (насилие, обстрел и т. п.), и дети совершенно могут лишиться и тебя, и меня. Ну, кому они нужны будут в случае нашей с тобой гибели? А как хочется, чтобы ты, Клавушенька, была жива, и если я останусь жив, что мало вероятно, как хочется опять увидеть тебя и крепко, крепко прижать к себе, моя дорогая и любимая Клавушенька! Как хочется повидать Ниночку, Леночку, Витеньку и мать! Всех вас хочется скорей собрать вместе и глядеть, говорить, ласкать.

Уж теперь я от семьи не уеду, если только это будет в моих силах!

Острова Даго и Эзель после ожесточённых боёв заняты немцами. Теперь начались жестокие артиллерийские перестрелки между нашим островом и немцами. Ожидаем с часу на час встречи штыковой и довольно серьёзно подготовились встретить десант. А встреча будет. Умрём, но остров, единственный ключ в наших руках от Финского залива, будем удерживать до последней возможности. Мощное вооружение, электричество и неприступность гранитных берегов и начинающиеся штормы – дают нам уверенность в победе. Настроение у всех бодрое, но это не означает, что мы не учитываем серьёзность момента. И как ни серьёзна обстановка, как ни близка опасность, – мысль о детях, которым сейчас, может быть, придётся эвакуироваться дальше, – леденит кровь.

Не могу без ужаса думать о том, что с ними будет в дальнейшем, с наступлением холодов, без денег, без тебя. Проклятие Гитлеру, принёсшему нам столько ужасов и несчастий. Я уверен, что недалёк тот час, когда его гадину и его холопов-людоедов мы образумим, заставим восстановить все материальные убытки и уничтожим. Это будет и будет скоро!

Как жаль, что не могу послать тебе посылки: с продуктами у нас трудно, но я достал белого материалу детям и тебе на нижнее бельё, тебе и девочкам креп-де-шину на платье и тебе фасонные туфельки № 36. Буду жив – всё привезу, если предоставится возможность.

Пиши чаще, Клавуша! Авось какое-либо письмо да дойдёт. Передай привет и поцелуй Марии Петровне, Мусеньке, Яну. Тебя, деток наших и мать крепко целую. Валя.

Всё же я верю, что я вас всех ещё увижу.

Валя. 28.10.41 г.»

Немецкий адмирал Карлс предъявил гарнизону острова Осмуссаар ультиматум: сдаться и 5 ноября вывесить белый флаг. В ответ на ультиматум защитники острова в точно назначенное время подняли красный флаг; одновременно все артиллерийские батареи открыли огонь по заранее намеченным целям противника.

Об ультиматуме и о поднятии красного флага над Осмуссааром писал и мой отец 6 ноября 1941 г.:

«Дорогая Клавушенька!

Вчера написал одно письмо, но зная, что оно не ушло, – пишу опять.

Мысли о тебе, о детях. Находимся в ожидании боя: нам немец предложил сдаться в плен, а мы, НАШ ГАРНИЗОН – вывесили на дереве красный флаг.

Будем бороться до конца: я уверен, что и здесь, на небольшом островке, мы будем стойкими и удержимся. Ты, Клавушенька, береги себя и для себя, и для детей.

Более дорогих людей, чем ты, Ниночка, Леночка и Витенька, у меня никого нет.

Останусь жив, с радостью приеду домой, к вам, мои дорогие!

Всех вас – тебя, дочурок, сына – крепко целую. Твой Валериан. 06.11.41 г.

P. S. Аттестаты выслал – получили ли их ты и мать? Напиши».

Ещё один героический день в обороне острова – 14 ноября 1941 года.

Центральная «Правда» писала 20 ноября: «Береговые батареи Балтийского флота отразили попытки немцев высадить десант на острове «О». Метким огнём советские артиллеристы потопили 6 катеров с солдатами противника». Об этой победе говорилось и по радио, а отец писал матери 24 ноября за шесть дней до эвакуации Осмуссаара и за десять дней до своей гибели:

«Дорогая Клавуша!

Вчера отправил письмо и ещё хочу написать, авось какое-либо из них получишь.

Отослал матери аттестат на 1100 р.; если она его получит, то будет с деньгами, получая с сентября месяца.

Тебе отослал квитанцию на 1000 р., посланных из Таллина. Постарайся их получить через главн. почтамт.

Очень хочется скорей повидать тебя и деток, но до весны вряд ли удастся увидеться.

Пока жив и здоров. Работы сейчас мало. На днях по радио сообщали о нашем острове О, что нашей артиллерией разбито 6 немецких катеров. Это правда.

Кое-что закупил из белья и для тебя, и для детей и для матери, – очень бы хотелось всё это отправить тебе, но не представляется возможным. Очень бы хотелось всё это сохранить и довезти до вас: тебе купил замечательные туфельки № 36. А как наши вещи в Ленинграде целы? Бываешь ли ты в нашей квартире? Что там хорошего или плохого? А как дело с дровами – топишь ли?

Пиши почаще: очень рад, что хотя изредка получаю от тебя письма. Последние твои письма были от 15.Х. Получил письмо и от Ниночки: она пишет, что она ходит во 2-й класс. Я очень рад за неё. А как у них с одёжей зимней? Удастся ли всё же тебе до них добраться?

Крепко, крепко тебя целую.

Поцелуй за меня Мусеньку, Мар. Петровне и Васе привет. Твой Валериан. 24.11.41 г.

P. S. Как тебе работается в роли медсестры? Неужели не могут тебя восстановить в Институте переливания крови? Валериан».

Опять заботы о детях, об аттестате, полное непонимание условий жизни людей в осаждённом Ленинграде, желание порадовать жену и детей подарками, усмешка по поводу работы жены «в роли медсестры», гордость, что я хожу во второй класс, – это, действительно, было необычно, так как до войны и в войну дети шли в школу с восьми лет, а в эвакуации чаще всего пропускали год-два. То, что меня отдали в школу в шесть лет по моей настойчивой просьбе, родителям казалось забавным, мне же принесло в дальнейшем немало огорчений, ибо я всегда была младшей, недоразвитой, особенно физически и сексуально, и испытала немало насмешек своих одноклассников… Но это уже другая тема, а сейчас главное – великая патриотическая гордость отца за свой остров, за победу его гарнизона. Рассказ по радио о разбитых шести катерах противника отец подтверждает: «Это правда»…

Пройдёт совсем немного времени, и картина тонущих людей в ледяных волнах Балтийского моря повторится с точностью до наоборот: тонуть будут наши моряки и солдаты, и наши катера и тральщики будут уходить прочь, слыша крики о помощи и не имея возможности спасти тонущих людей… Но это будет позже. А пока – 16 ноября – наиболее отличившихся в боях матросов и командиров принимали в Коммунистическую партию. Возможно, мой отец вступил в партию именно в этот день: о том, что он стал коммунистом, он написал маме в одном из писем конца ноября или начала декабря 1941 года – в последнем полученном ею от него письме.

Что ещё можно рассказать о жизни отца на острове Осмуссаар?

8 сентября 1941 года на остров приехала бригада артистов. Они дали концерт после обеда, когда фашисты обычно прекращали обстрел – «отдыхали». «Концертный зал» оборудовали в лесочке около командного пункта батареи. Сцену устроили из четырёх автомашин ЗИС-5 с опущенными бортами. Первой выступала молодая певица Зинаида Константиновна Кобрина. Она начала песню «Парня молодого полюбила я…», когда немцы открыли бешеный огонь, нарушив свой обычный «распорядок дня». Раздалась команда «К бою!», наши ответным огнём подавили батарею врага, и концерт продолжился. «На чём мы остановились?» – спросила испуганная певица. «Вы пели “Парня молодого полюбила я”, – хором ответили матросы» (Митрофанов, с. 77). Не сомневаюсь, что отец был на этом концерте.

Раза два в неделю в подземных блоках и землянках-столовых показывали кинофильмы. Их было немного: «Чапаев» и «Валерий Чкалов». Устраивали самодеятельные концерты, – в гарнизоне были талантливые баянисты, гитаристы, балалаечники (и инструменты эти были на острове!). Бойцы-украинцы замечательно пели, и не только украинские песни: их репертуар был необычайно широк. Только вот громко петь им не разрешалось. Был свой юморист и сатирик – матрос Хамармер. Думаю, что отец общался с этими людьми.

На острове экономили снаряды, и не только. Предполагая держать оборону до июня 1942 года, комендант и высшие офицеры острова снизили свой рацион потребления жиров, мяса и сахара почти вдвое. «В то же время офицерский состав по инициативе медперсонала отказался от дополнительного пайка какао и сгущённого молока в пользу больных и раненых» (Митрофанов, с. 116). В этой «инициативе медперсонала» я узнаю твёрдую руку отца.

Несколько страниц книги Митрофанова непосредственно посвящены отцу.

«Не могу обойти молчанием и благородный труд нашего медицинского персонала. Правда, я уже упоминал о работе лазарета, но самоотверженность медиков заслуживает большего.

Наш лазарет имел два отделения: хирургическое и инфекционное. Были ещё врач-стоматолог и аптека. В хирургическом отделении трудились призванный из запаса ленинградский врач Валериан Иванович Ошкадеров и медицинская сестра – хирургическая и палатная – Надежда Ильинична Ивашёва. Ошкадеров являлся опытным хирургом и спас немало человеческих жизней, особенно в период, когда наши войска оставили Хийумаа и к нам на остров прибыли раненые и больные.

Случалось и мне, как начальнику маленького гарнизона башни, иногда «вмешиваться» в медицинские дела. Помню, в ночь на 5 ноября, когда ещё не истёк срок предъявленного генерал-адмиралом Карлсом ультиматума, только под утро я лёг отдохнуть, и вдруг будит меня взволнованная Надя: “Товарищ лейтенант, Валериан Иванович просит вас дать кусочек никелевой проволоки сшить челюсть раненому лейтенанту Загуляеву”. – “Передайте Валериану Ивановичу, что у меня нет никелевой проволоки”.

Буквально через пару минут прибежал Ошкадеров, обозвал меня по-товарищески “бесчувственным чурбаном” и категорически потребовал дать необходимую проволоку. “Не вздумай врать, что у тебя её нет”, – заявил он. – “Электрики мне уже сказали, что в приборах управления есть такая проволока” – “Что же, прикажете мне снять и передать вам приборы управления?” – ядовито спросил я своего друга, – “А может для управления огнём использовать ваши клистиры?” – “Федя, прошу тебя, не остри, дорога каждая минута”, – взмолился Валериан Иванович. – “Что хочешь делай, но проволоку найди мне сейчас же”.

И глядя в расстроенное лицо хирурга, я вспомнил, что в начале сентября у нас вышел из строя один прибор, и мы заменили его новым. “Ладно”, – сдался я. Через несколько минут Валериан Иванович получил проволоку и уже штопал своего пациента.

Валериан Иванович делал сложные и простые операции, совершал обходы, часами просиживал у тяжёлых больных, шутил с выздоравливающими. При необходимости он мог работать многие часы без отдыха. Из операционной только и слышались его короткие, как выстрел, команды: “Пинцет! Тампон!” Народ на блоке любил неунывающего хирурга и охотно выполнял его просьбы и приказания. С Надеждой Ильиничной он сработался быстро и хорошо. Он оперировал, она не только помогала при операциях, а буквально – выхаживала больных, и не только как медсестра, а скорее как любящая мать или сестра /…/ Отделение размещалось в наскоро приспособленных кольцевых снарядных погребах нашей первой башни» (Митрофанов, с. 118–119).

Пример одной из сложных операций, которые сделал на Осмуссааре мой отец – спасение тяжело раненного матроса-дальномерщика, единственного оставшегося в живых после разрыва немецкого снаряда на дальномерной площадке 314-й батареи. Врач О. В. Губанов, первым поднявшийся на вышку, только у одного бойца обнаружил слабые признаки жизни. Он оказал ему первую медицинскую помощь, на руках по узкому металлическому трапу спустил на землю и доставил в хирургическое отделение. «Все это он проделал под вражеским огнём, рискуя собственной жизнью. В теле героя, спасённого Губановым, оказалось семь тяжёлых осколочных ранений, и всё же он остался жив. После ранения он прожил ещё двадцать пять лет» (Митрофанов, с. 121). Жизнь герою подарили врач Губанов и оперировавший его мой отец.

Вот сведения о медперсонале острова, которые мне удалось собрать. Для гарнизона в 1008 человек он был немногочисленным. Начальником лазарета был военврач второго ранга Ефим Фёдорович Белозёров, заведующим хирургическим отделением – мой отец, зубным врачом – старший военфельдшер Макаревский, врачом-терапевтом – старший лейтенант медицинской службы Олег Викторович Губанов. Врачом была также его супруга, Клавдия Матвеевна Губанова, приехавшая накануне войны к мужу в декретный отпуск и оказавшаяся на острове в начале войны. Она дежурила во время артобстрелов и налётов на пункте первой помощи участка 314-й и 90-й батарей. Заведовал аптекой Александр Александрович Александров, в октябре 1941 года отметивший сорок первую годовщину своей непрерывной службы на флоте. Хирургической и палатной медсестрой была Надежда Ильинична Ивашёва, позже в замужестве Евсюкова, – мать, воспитавшая после войны пятерых детей – одного своего и четверых чужих, приёмных.

Не мирно, но организованно и размеренно протекала жизнь обороняющегося героического острова до 23 ноября 1941 года. К этому времени высшее начальство сочло задачу Осмуссаара и Ханко выполненной. Началась эвакуация личного состава.

На острове остались только боевые расчёты батарей, бойцы противодесантной обороны, командование гарнизона и подразделений. Отец оставался на острове. Его письма от 24 ноября написаны, когда он уже знал о приказе эвакуировать гарнизон Осмуссаара и взорвать укреплённые батареи. Последнее его письмо в Поповку написано крупными буквами, – видимо, чтобы могли прочесть дети. Дата в конце письма: 24.11.41 г.:

«Дорогие Ниночка, Леночка, Витенька и бабушка!

Я жив и здоров. Очень хочу всех вас скорей повидать и очень соскучился по всем вам. На Большесельский райвоенкомат я выслал аттестат на 1100 р., и вы их будете получать ежемесячно, начиная с сентября месяца. Я вам накупил всем на платья материалу, и как кончится война, то привезу. Скорей бы она окончилась – очень соскучился и по вас, и по Клавочке.

Молодец ты, Ниночка, что ходишь во 2-й класс школы. Учись, доченька, хорошо. Не обижай Леночку, Витеньку и бабушку. Пишите мне. Крепко вас целую. Папа. 24.11.41 г.»

Похоже на завещание, на предсмертные слова уходящего, не правда ли?

23 ноября на острове был получен приказ подготовить к уничтожению все артиллерийские батареи, башенные блоки, силовые и компрессорные станции, приборы управления и наблюдения. Воины должны были своими руками уничтожать своё детище – сверхмощную оборонную систему острова.

25, 29 и 30 ноября канонерская лодка «Лайне» забрала с острова ещё большую группу людей. Отец был в их числе. А в ночь с 1 на 2-е декабря «Лайне» и два тральщика забрали весь оставшийся гарнизон – 347 человек Эвакуировали их на Ханко.

Первые числа декабря – трагический конец эпопеи острова Осмуссаар, трагическое завершение судьбы моего отца. Официальная дата его гибели – 4 декабря 1941 года.

Вот как описаны действия врачей в эти дни и часы в книге А. В. Смольникова «Врач на войне» (Л., 1972, с. 52–53):

«Эвакуация гарнизона Ханко началась с октября 1941 года. С первым эшелоном кораблей из госпиталя были эвакуированы все раненые и часть медицинского персонала. Оставшиеся на Ханко медицинские учреждения возглавил доктор В. Я. Николаев. Невысокий, полный и всегда спокойный, он до войны был гинекологом в Ленинграде. На Ханко ему пришлось руководить базовой поликлиникой.

Последним транспортом, уходившим с Ханко, был огромный турбоэлектроход. Палубу занимали бойцы. Раненых (они уже накопились снова) и медицинских работников Николаев разместил в кормовых помещениях. Сразу же были развёрнуты операционная и две перевязочные.

Ведущим хирургом во время перехода морем был назначен В. И. Ошкадеров. Врач Васюк руководил транспортировкой и погрузкой раненых на судно.

Поздно вечером 1 декабря два буксира вывели транспорт на фарватер. Ночью транспорт сбился с курса и попал на минное поле. Две мины взорвались под днищем. Всю ночь хирурги оказывали помощь раненым. Без устали работали операционные сёстры Павлова, Поккер и санитарка Аня Соловьёва. В 6 часов утра противник обнаружил транспорт. Несмотря на это, несколько тральщиков и катеров прорвались к транспорту на помощь.

Эвакуировать с судна всех раненых не удалось. Наиболее тяжёлые из них были оставлены на транспорте. Вместе с ними остался хирург Ошкадеров».

Да, отец остался с ранеными. Мог ли он спастись? В какой-то момент – мог. С одной из партий раненых, которых забирал тральщик, должен был ехать врач. Отец приказал отправляться своему подчинённому, молодому врачу. Тот отказался: «Валериан Иванович, у вас же трое детей!» Отец послал его матом и прикрикнул: «Тебе приказывает старший по званию!» Молодой врач, Н. В. Чернов, спасённый таким приказом отца, сам рассказывал мне об этом.

В другой книге о врачах на войне подробно описывалась операционная в накренённой кают-компании, куда уже добралась вода. Отец (здесь он назван «хирург Ашкадаров») продолжал оперировать, звучали привычные команды: «Тампон! Скальпель! Игла!»… Кому спасли жизнь эти последние операции моего отца?

Воспоминания Н. В. Чернова, майора медицинской службы запаса, бывшего младшего врача 124-го отдельного инженерного батальона («Гангут 1941», с. 352–354): «Военный транспорт № 508 (турбоэлектроход «И. Сталин»), на который нас должны были принять, из-за большой осадки не мог подойти к пирсу. Решено было доставить к нему бойцов на буксирном пароходе. Но едва они появились на пристани, как противник начал очередной обстрел порта. Снаряды уже падали рядом с пирсом. Капитан Маслов приказал всем немедленно рассредоточиться. “Ничего, ничего!” – крикнул он, – “Сейчас наши пушки дадут фашистам прикурить!” Так и вышло. Гангутские артиллеристы включились в контрбатарейную борьбу, и вражеские орудия вскоре замолчали. Буксир взял нас на борт и отвёз на судно, стоявшее на рейде.

«ВТ-508» был переполнен людьми. По приказанию старшего начальника медперсонал собрался в кают-компании турбоэлектрохода. Врачи и фельдшера распределили между собой обязанности. Каждому было указано его место по боевому расписанию. В случае надобности мне надлежало явиться на запасной пункт медпомощи, во главе которого был поставлен военврач 2-го ранга В. И. Ошкадеров.

В ночь на 3 декабря, часов около восьми вечера, транспорт без опознавательных огней вышел в море. Корабль вела опытная капитанская рука. Турбоэлектроход двигался в кильватерной колонне за тральщиками, не выходя за пределы протраленной полосы. Среди пассажиров было много разговоров о минах. Находились и среди нас, медиков, сведущие товарищи. От них я узнал, что противник от берега к берегу залива понаставил минных полей и что поэтому нельзя ни на метр отклоняться в сторону от курса. Однако не все из нас в те минуты ясно представляли себе, что на нашем пути, в протраленном фарватере, могут оказаться мины, сорванные со своих минрепов во время шторма…

В середине ночи у борта транспорта произошёл взрыв. Погас свет, но тотчас было включено аварийное освещение. Я схватил санитарную сумку и поспешил в кают-компанию, где был развёрнут запасной медпункт. От взрыва пострадало много людей, находившихся в кормовых помещениях турбоэлектрохода. Потом последовали новые взрывы. Число раненых, нуждавшихся в срочной помощи, увеличилось.

Обстановка была поистине трагической. Но на транспорте не было паники. Врачи, фельдшеры, медсёстры проявили высокую выдержку и самообладание. Люди в белых халатах продолжали напряжённо трудиться в каютах, превращённых в операционные.

Мужественно переносили свои страдания раненые. Доныне видится мне раненный в голову мичман. Во время операции, несмотря на ужасную боль, он ни разу не застонал. Хотелось бы верить в то, что он не погиб в ту трудную ночь».

По-видимому, оперировал этого мичмана отец, поскольку именно ему в операционной ассистировал младший врач Чернов. Мне вспоминается рассказ 1950-х годов одной из отцовских демянских медсестёр о том, как однажды отцу пришлось делать срочную операцию без обезболивания, – в Демянской больнице кончились все обезболивающие средства. Кажется, это был аппендицит. Отец сделал эту операцию, как он шутил, «под крикаином», невероятно быстро, и спас больного.

Далее Н. В. Чернов пишет: «В медпункте вместе с сандружинницами помогал я врачам оперировать и перевязывать раненых. Всей этой работой руководил Валериан Иванович Ошкадеров. Он, казалось, не знал усталости, хотя ему приходилось тяжелее, чем кому бы то ни было из нас. Наконец поступило распоряжение командира транспорта всему медперсоналу переходить с тонущего судна на подошедший к нему тральщик. Однако Ошкадеров отказался идти на тральщик. Он заявил, что долг врача – быть до конца с ранеными, которые останутся на судне…».

Одна из легенд о последних минутах моего отца – что он покончил с собой, чтобы не сдаться в плен. «Коммунисты в плен не сдаются!». «Моряки-балтийцы в плен не сдаются!». Думаю, что это не так. Врач не мог покинуть корабль, но не мог и уйти из жизни, бросив раненых на произвол врага. И не ушёл. Но что такие настроения на корабле «Иосиф Сталин» были, подтверждает рассказ Войскунского: «Дудин затащил меня в нашу пустую каюту. Кивнул на винтовки, составленные в углу, и очень внятно сказал:

“Винтовки есть, патроны тоже. Давай… Лучше так, чем рыб кормить…”.

Оспины на его лице казались чёрными. Я схватил Мишу за руку и с силой вытащил из каюты. Будто его слова подстегнули нас обоих: мы вклинились в толпу у двери, ведущей на спардек, и наконец пробились наружу.

По лунному диску проносились гонимые ветром рваные тучи. Кто-то строчил из автомата – расстреливал эту проклятую ночь… этот “суп с клецками”…»

В конце своего рассказа Н. В. Чернов пишет: «Время от времени мне доводится встречать кого-либо из однополчан, с которыми я участвовал в обороне Ханко. От бывших сослуживцев по батальону мне стало известно, что хирург В. И. Ошкадеров погиб в фашистской неволе. Однажды я присутствовал на литературном вечере, на котором прочла стихи о своём отце дочь Ошкадерова – Нина Валериановна Королёва. Она работает научным сотрудником в Ленинградском институте театра, музыки и кинематографии».

Что было с моим отцом после 4 декабря, я не знаю. Погиб ли он сразу, умер ли в лагере смерти Клоога, или был убит при попытке бегства? А может быть, правда содержалась в том письме-треугольнике, написанном «карандашными кривулями» и без обратного адреса? То есть правда, что был ещё один лагерь – под Краковом, и был побег, и бой, и смерть в этом бою? «Мать моя не искала Гришу. Мать моя сожгла треугольник». Впрочем, несколько попыток узнать правду мать предпринимала. В её записной книжке времени войны и нашей жизни в Переборах в 1942–45 гг. есть адреса отца: «п/о КБФ 5613 затон 35552». «КБФ Военно-морское п/о № 1108 п/я 137 Ошкадерову Валериану Ив.». Что, она писала по этому адресу и в 1942–45 гг. и всё ещё надеялась получить ответ? И ещё есть одна бумага в документах моей матери – видимо, ответ на её запрос, от 7 июля 1950 года: «Извещение. Ваш муж, офицер без звания Ошкадеров Валериан Иванович, находясь на фронте, погиб 3 декабря 1941 г. Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии…». Этот небрежный документ-отписка был послан маме Петроградским райвоенкоматом и подписан полковником Рябинкиным. Как это «без звания»? Почему названа дата 3 декабря, а не 4-е? Где слова «смертью храбрых»? Почему «ходатайство о пенсии»? Мама получала её на троих детей с 1942 года. После этого запросов о судьбе отца она уже не посылала.