Текст книги "Великое заблуждение. Очерк о мнимых выгодах военной мощи наций"

Как глубоко чувствуется опасность даже теми, кого никоим образом нельзя назвать джингоистами, можно судить по следующим строкам, принадлежащим перу Фредерика Гаррисона. В письме в Times он говорит:

«Если кто-либо бросит вызов нашей Империи и нашему морскому величию, то произойдет вторжение, которое повторит замыслы Филиппа и Пармы или, впоследствии, Наполеона.

Уверенность в этом заставила меня изменить антимилитаристской политике, которую я поддерживал в течение сорока лет… Для меня теперь это не вопрос потери престижа или ограничения могущества империи; дело идет о существовании нашем как первой европейской державы и державы благоденствующей… Если когда-либо наша морская оборона будет сломлена, наш флот уничтожен или хотя бы на время рассеян, и будет произведена военная оккупация наших арсеналов, доков и нашей столицы, разорение будет такое, равного которому не знает современная история. Разрушена будет не Империя, но Британия… Занятие чужеземным нашествием наших арсеналов, доков, городов и столицы было бы для Империи тем же, что взрыв паровых котлов для «дредноута». Капиталы исчезли бы вместе с разрушением кредита… Такую ужасную катастрофу нельзя не принимать в расчет, хотя бы возможность ее осуществления стояла в отношении 1 к 50. Но отношения не таковы. Никакой авторитет не отважится утверждать, что успешное нашествие на нашу страну абсолютно невозможно даже при исключительных условиях. А успешное нашествие обозначало бы для нас полнейшую гибель нашего могущества, нашей торговли, а вместе с ней – и возможности прокормить на этих островах сорок миллионов обитателей. Если спросят, почему нашествие должно повлечь за собой более жестокие последствия для нас, чем для наших соседей, то должно ответить, что Британская держава является совершенно ненормальным организмом, не имеющим никакой параллели в современной истории, если не считать историю Португалии, Венеции и Голландии, а в древней истории – Афин и Карфагена. Наше государство предоставляет совершенно особенные возможности для нападения и разрушения, и разрушение его врагом, обосновавшимся на Темзе, будет иметь такие ужасные последствия, что не должна быть упущена ни одна возможность защиты, доступная в настоящий момент… В течение сорока лет я поднимал голос против всякой формы наступательной политики, расширения империи и континентального милитаризма. Немного людей протестовало более энергично, чем я, против подчинения социальных реформ и благосостояния народа империальным завоеваниям и азиатским и африканским авантюрам. Я не отступаюсь ни от одного слова, сказанного мною тогда. Но как ошибочны все разговоры о реорганизации промышленности, доколе мы не обеспечили стране защиту от катастрофы, которая повергла бы массы в несказанные бедствия и нищету – которая бы парализовала промышленность и подняла цены на пищевые продукты до необычайной высоты, так как закрыла бы наши заводы и источники питания».

Глава III
Великое заблуждение

Взгляды, основанные на опасном заблуждении? – Что могла бы дать немецкая победа и чего не могла бы? – Что дала бы победа англичан и чего не дола бы? – Оптический обман завоевания. – Не может быть передачи богатств. – Благосостояние маленьких стран Европы. – Германские трехпроцентные бумаги по 82, а бельгийские по 96. – Русские 3,5 % по 81, а норвежские по 102. – Что это обозначает в действительности? – Почему безопасность маленьких стран не зависит от договоров? – Финансовая бесплодность завоеваний. – Если Германия присоединит Голландию, то извлечет ли пользу отдельный гражданин этой страны?

Я думаю, что все согласятся с тем, что мало вероятия превратно понять общую идею, заключенную в строках, цитированных в конце предыдущей главы. Г. Гаррисон очень определенен. Рискуя даже быть обвиненным в излишнем повторении, я хотел бы указать еще раз на то, что он подтверждает одну из принятых европейскими политиками аксиому, а именно, что устойчивость промышленности и финансов нации, ее обеспеченность в коммерческой деятельности – короче, преуспеяние и благополучие зависят от ее способности обороняться от нападений других стран, которые, в случае возможности, будут пытаться произвести нападение, так как, поступая таким образом, они увеличат свое могущество, а следовательно, и благосостояние, за счет слабейшего и побежденного.

Правда, я цитировал главным образом авторитетов повременной печати, потому что я желал указать на действительное общественное мнение, а не на научные теории. Но г-н Гаррисон пользуется поддержкой и всякого рода ученых. Так, г-н Спенсер Вилкинсон, профессор военной истории в Оксфорде и весьма почитаемый авторитет в этом предмете, подтверждает почти во всех пунктах в своих многочисленных трудах процитированные мной мнения и восторженно присоединяется ко всему, сказанному Фредериком Гаррисоном. В своей книге «Britain at Bay» проф. Вилкинсон пишет: «Никто не думал, когда в 1888 г. американский публицист, капитан Мэгэн, издал свою книгу о влиянии морского владычества в истории, что другие нации, кроме британской, прочли в этой книге урок, что победа на море приносит с собой процветание, влияние и величие, которых нельзя добиться иными способами».

Задачей этих страниц будет показать, что эта общепринятая идея, особенно живым выражением которой является письмо г-н Гаррисона, – есть большое и крайне опасное недоразумение, происходящее отчасти из некоторого оптического обмана, отчасти из предрассудка – недоразумение не только большое и всеобщее, но и настолько глубоко гибельное, что оно выводит на ложный путь огромную часть энергии человеческого рода, и настолько ложное, что если мы не освободимся от этого предрассудка, самой цивилизации грозит опасность.

И одной из наиболее необычных черт всего этого вопроса является то, что абсолютное изобличение ложности этой идеи, полнейшее обнаружение заблуждения, которым она порождена, нисколько не трудно и не таинственно. Такое изобличение покоится не на какой-нибудь искусно построенной теореме, но на простом изложении политических фактов Европы, в том виде, в каком они существуют сейчас. Эти факты, которые неопровержимы и которые я здесь изложу, могут быть суммированы в немногих простых положениях, которые достаточно ясно изобличают заблуждение, с которым мы боремся.

Эти положения могут быть редактированы следующим образом:

1. Размер опустошений, хотя бы даже приближающийся к тому, который г-н Гаррисон предсказал, как результат завоевания Великой Британии другой нацией, есть физическая немыслимость. Никакая нация не может в наши дни при помощи военных завоеваний разрушить или в сильной мере повредить навсегда или на сколько-нибудь значительный период торговле другой нации до тех пор, пока торговля зависит от существования природных богатств и от населения, способного заниматься ей. Доколе остаются природные богатства страны и население, могущее обрабатывать их, покоритель не может совершенно разрушить их. Он мог бы разрушить торговлю, только истребив население, что неосуществимо, а если бы он и мог истребить население, он истребил бы свой собственный рынок, действительный и возможный, что было бы коммерческим самоубийством.

2. Если бы германское нашествие повлекло за собой, как утверждают г-н Гаррисон и его единомышленники, совершенное уничтожение империи, нашей торговли и средств к пропитанию сорока миллионов живущих на островах… разгром капитала и уничтожение «кредита», то германский капитал, вследствие интернационализации и тонких взаимоотношений наших, построенных на кредите, финансов и промышленности, тоже погиб бы в значительной части и так же рухнул бы германский кредит, и положить конец хаосу в Англии, прекратив действия, вызвавшие его, было бы для Германии единственным средством воссоздать свой кредит. Более того, по причине той же деликатной зависимости наших, основанных на кредите, финансов, конфискации завоевателем частной собственности, как-то: складов, акций, кораблей, копей и всего более ценного, чем ювелирные вещи и мебель, – короче, всего, что связано с экономической жизнью народа, – так бы отразилось на финансах страны-завоевателя, что убытки от этой конфискации значительно превысили бы ценность конфискованного имущества. Так что успех Германии в завоевании был бы демонстрацией полной экономической бесплодности завоеваний.

3. По родственным причинам в наши дни истребование дани с завоеванного народа стало экономической невозможностью; взыскание большой контрибуции – сомнительный доход для получающей ее стороны, если даже и возможно будет ее взыскание.

4. Разорение, даже в бесконечно меньшей степени, чем это изображено г-н Гаррисоном, могло бы быть только причинено завоевателем как карательная мера, дорого стоящая ему самому, или как результат бескорыстного желания сеять бедствия из-за одного только удовольствия причинять их. В этом своекорыстном мире невозможно предположить существование столь извращенного альтруизма такого рода.

5. По причинам, подобным вышеизложенным, физически и экономически невозможно захватить вывозную торговлю другой нации при помощи завоевания. Большие флоты не могут создать торговлю для наций, которые ими владеют, и ничего не могут сделать для ограничения «коммерческой конкуренции» других наций. Точно так же завоеватель не может уничтожить соревнование покоренной нации путем присоединения ее; его конкуренты продолжали бы конкурировать с ним – т. е., например, если Германия завоевала бы Голландию, немецким торговцам все же приходилось бы переносить конкуренцию голландских торговцев, и в более острых формах, чем раньше, потому что голландские купцы находились бы в пределах германских таможенных границ. Более того, Германия не смогла бы получить ни одного гроша с голландских граждан в возмещение стоимости завоевания, так как всякий специальный налог явился бы просто налогом на немцев, с тех пор, как Голландия стала бы частью Германии; представление о том, что торговая конкуренция может быть прекращена завоеванием конкурентов, является одной из иллюстраций того любопытного оптического обмана, который лежит в основании недоразумения, владеющего этим предметом.

6. Богатство, преуспеяние и благосостояние нации никаким образом не зависят от ее политического могущества; иначе мы должны были бы установить, что коммерческое преуспеяние и социальное благосостояние маленьких стран, которые не обладают политическим могуществом, ниже больших наций, правящих Европой, что на самом деле совсем не так. Население государств вроде Швейцарии, Голландии, Бельгии, Дании, Швеции во всех отношениях не менее состоятельно, чем жители стран вроде Германии, России, Австрии и Франции. Торговля на голову населения маленьких стран показывает большую цифру, чем в больших. Не только вопрос о безопасности маленьких стран, обеспеченных договором о нейтралитете, затрагивается здесь, но и вопрос о том, каким образом политическое могущество может быть превращено, в положительном смысле, в экономическое преимущество.

7. Никакая нация не могла бы приобрести выгоду путем захвата Британских колоний, и сама Великобритания не потерпела бы материального ущерба от потери их, хотя, конечно, такая потеря вызвала бы сожаление по мотивам чувства, а также потому, что затруднила бы определенное полезное социальное сотрудничество родственных народов. Само употребление слова «потеря» неправильно, Великобритания не «владеет» своими колониями. Они на самом деле независимые страны в союзе с метрополией, для которой они не являются источником налогов или экономического обогащения (если не считаться с тем, что каждое иностранное государство является источником дохода), так как их взаимные экономические отношения установлены не метрополией, но самими колониями. Экономически Англия выиграла бы от их формального отделения, так как она была бы освобождена от расходов на их защиту. Таким образом, утрата, не производя изменений в экономическом положении (за исключением освобождения метрополии от расходов на их защиту), не могла бы повлечь за собой разорение империи и экономический упадок метрополии, как обыкновенно уверяют те, которые допускают такую зависимость. Если Англия неспособна извлечь выгоду или экономическое преимущество, то непонятно, как какая-либо другая страна, неизбежно менее опытная в управлении колониями, могла бы иметь успех там, где Англия его не имела, в особенности же если вспомнить историю Испанской, Португальской, Французской и Британской колониальных монархий. История доказывает также, что положение коронных колоний в рассматриваемом нами отношении существенно не отличается от самоуправляющихся. Поэтому нельзя предполагать, что какая-нибудь европейская нация возьмется за безнадежное и убыточное дело завоевания Англии исключительно с целью сделать эксперимент, который примером всей колониальной истории осужден на неудачу.

Вышеуказанные положения достаточным образом охватывают материал, содержащийся в том ряде типических принципов политики, как английской, так и германской, которые я цитировал. Простое перечисление этих положений, основанных на очевидных фактах современной европейской политики, достаточно уясняет природу тех политических аксиом, о которых я говорил. Но ввиду того, что люди такой компетентности, как господин Гаррисон, обычно не усматривают этих очевидных фактов, необходимо разработать их с несколько большей подробностью.

С целью провести необходимую параллель к основам политики, изложенным в выдержках, сделанных мною из Times, Гаррисона и других, я разделил положения, которые я желаю доказать, на 7 отделов; но такое деление вполне произвольно и сделано исключительно для того, чтобы провести упомянутую параллель. Все семь отделов можно было бы объединить в одном следующим образом: так как в данное время единственной возможной политикой для завоевателя будет предоставить пользование территориальными богатствами в полную собственность обитателей территории, то со стороны Европы будет логической ошибкой и оптическим обманом предполагать, что нация может увеличить свое благосостояние, увеличивая свою территорию, ибо если провинция и государство присоединены, то население, которое является единственными собственниками их богатств, тоже присоединяется и победитель ничего не выигрывает; факты современной истории многократно подтверждают это.

Когда Германия присоединила Шлезвиг-Гольштейн и Эльзас, ни один обычный германский гражданин не обогатился ни на один пфенниг. Несмотря на то, что Англия «владеет» Канадой, английские купцы вытеснены с канадских рынков швейцарскими, которые не «владеют» Канадой. Даже когда территория не присоединена формально, завоеватель не может захватить богатств завоеванной территории ввиду тонких взаимоотношений, которыми связан финансовый мир (результат нашей кредитной и банковой системы) и которые ставят финансовую и промышленную обеспеченность победителя в зависимость от финансовой и промышленной обеспеченности всех других значительных цивилизованных центров. Поэтому конфискация или разрушение коммерции в больших размерах на завоеванной территории отразились бы разрушительно на завоевателе и завоеватель был бы приведен к экономическому бессилию, которое доказывает, что политическое и военное могущества в экономическом отношении бесплодны, т. е. не могут сделать ничего для торговли и благосостояния индивидуумов, обладающих этим могуществом. Наоборот, армии и флоты не могут разрушить торговлю конкурентов и даже не могут ее захватить. Большие нации Европы не разрушают торговлю маленьких наций в свою пользу, так как они не могут этого сделать, и голландские граждане, правительство которых не обладает военной мощью, так же хорошо себя чувствуют, как германские граждане, правительство которых владеет армией в 2 миллиона человек, и значительно лучше, чем русские, правительство которых владеет армией в 4 миллиона человек. Поэтому 3 %-ная рента лишенной власти Бельгии котируется по 96, а 3 %-ные бумаги Германии – по 82; 3 %-ные русские бумаги, несмотря на население в 120 млн душ и четырехмиллионную армию, котируются по 81, в то время как 3,5 %-ные бумаги Норвегии, которая вовсе не имеет армии, котируются по 102. Отсюда можно вывести парадокс, что чем более богатство страны защищается, тем менее оно обеспечено.

Этот-то именно факт, являющийся одним из наиболее замечательных экономико-социальных феноменов Европы, и представит собой содержание этой книги. Нас уверяют все авторитеты, что большой флот и большая армия необходимы для защиты нашего богатства против нападения мощного соседа, алчность и жадность которого могут быть сдерживаемы только силой; что договоры ничего не значат и что в интернациональной политике сила есть право. Тем не менее, когда финансовому гению Европы, изучающему вопрос в его чисто финансовом и материальном виде, приходится выбирать между большими государствами, со всеми их импонирующими атрибутами в виде колоссальных армий и безусловно дорогостоящих флотов, и маленькими государствами (которые, если правы наши политические предсказатели, могут в один прекрасный день быть проглочены своими большими и жадными соседями), относительно вовсе не владеющими какой-либо военной мощью, то этот гений решает в пользу маленьких и беспомощных государств, что в данном случае является очень характерным показателем, так как разница на 20 единиц биржевой котировки, которую мы видим между Норвегией и Россией, и на 14 – между Бельгией и Германией – есть как раз разница между прочными биржевыми ценностями и подверженными спекуляции – разница между американскими железнодорожными акциями в спокойное время и в период все охватившей паники. И то, что верно по отношению к государственным ценностям, можно отнести, в такой же почти мере, к промышленным ценностям при сравнении богатств отдельных народов.

Не объяснять же альтруистическими и благотворительными побуждениями капиталистов Европы, что фонды бессильной Голландии и Швейцарии (каждый день зависящих от своих больших соседей) на 10–20 % надежнее, чем бумаги величайших держав континентальной Европы? Этот ответ, конечно, нелеп. Единственно, что принимает в соображение финансист – это прибыль и обеспеченность, и он решает, что фонды незащищенной нации более надежны, чем ценности страны, защищенной колоссальными вооружениями. Мог ли бы он прийти к такому выводу иначе, как путем убеждения, что современное богатство не нуждается в защите, потому что оно не может быть конфисковано? Мне также не могут возразить, что я смешиваю две точки зрения: политико-военную и чисто коммерческую. Я целиком исхожу из положения, поддерживаемого Гаррисоном и его единомышленниками (т. е. государственными деятелями Европы вообще), утверждающими всегда, что коммерческая и военная мощь нации совпадают и что вооружения оправдываются их необходимостью для обеспечения торговли; что наш флот является лучшим «страхованием» и т. д.

Допустим, что господин Гаррисон прав, что наша торговля, даже самое существование нашей промышленности исчезнут, когда мы позволим нашим соседям, которые завидуют нашей торговле, стать более сильными, чем мы, в вооружениях; но как объяснит он тот факт, что великие державы континента отстали от маленьких, бесконечно более слабых стран, в которых средняя цифра торгового оборота «на человека», всегда приходится не меньшая, а часто даже и большая. Если бы эти общие доктрины были справедливы, то Ротшильды, Беринги, Морганы и Стерны не вложили бы ни одного фунта стерлинга и доллара в предприятия незащищенных наций, а между тем они считают, что швейцарские и голландские предприятия более надежны, чем германские; что финансирование предприятий в такой стране, как Швейцария, защищенной опереточной армией из немногих тысяч человек, предпочтительно ввиду большей обеспеченности, чем тех предприятий, которые защищены трехмиллионной, великолепно организованной армией. Отношение европейских финансов к этому предмету является безусловным осуждением того взгляда, который поддерживается государственными деятелями.

Если бы торговля государств была бы действительно в зависимости от первого успешного завоевателя; если бы армия и флот были бы действительно необходимы для защиты торговли, то маленькие страны были бы в безнадежно худшем положении и могли бы существовать только благодаря временной терпимости бессовестного завоевателя. Между тем экспортная торговля Норвегии по отношению к населению больше, чем торговля Великобритании и Голландии, а швейцарские и бельгийские купцы с успехом конкурируют на всех рынках мира с купцами Германии и Франции.

Преуспеяние маленьких государств является, таким образом, фактом, который еще более того доказывает, что богатства могут быть обеспечены помимо вооружения. Мы видели, что представители правоверной государственной политики – между прочим, такой авторитет, как адмирал Мэхэн, – уверяют, что вооружения являются необходимой частью промышленной борьбы, что они являются средством для увеличения экономических преимуществ нации, которые были бы недостижимы без них. Логическая последовательность, говорят нам, такова: рынки, преобладающее влияние флота, базы. Нас уверяют, что нации без политической и военной мощи беспомощны в отношении экономическом и промышленном.

Однако относительное экономическое положение маленьких государств опровергает эту глубокую философию. Она оказывается научно недопустимой, если мы примем во внимание, что все могущество России и Германии не может обеспечить отдельному гражданину лучших экономических условий, чем те, какие большей частью встречаются в маленьких государствах. Гражданин Швейцарии, Бельгии или Голландии, стран без «преобладания», без флота, без веса в европейском концерте, без престижа большой державы, чувствует себя так же хорошо, как немец, и значительно лучше, чем австриец и русский.

Таким образом, если даже мы будем утверждать, что безопасность маленьких государств есть следствие разнообразных договоров, гарантирующих их нейтралитет, то все же нельзя доказать, что эти договоры дают им политическое могущество, «преобладание» и вес в европейском концерте, которые, по мнению адмирала Мэхэна и других представителей государственной мудрости, являются необходимыми факторами национального преуспеяния.

И мы имеем право спросить, допустив, что безопасность этих государств есть следствие договоров, каким образом ценность кредита, основанного на гарантии, может быть выше кредита самих гарантирующих. Ведь нам известно, что ценность фондов маленьких государств выше, чем больших, которые гарантируют безопасность маленьких. Более того, такое заключение само по себе осудило бы защитников больших вооружений, потому что оно доказало бы, что международное доброе отношение есть лучшая защита, чем вооружение, а если дело обстоит так, то вооружение безусловно было бы осуждено. Один из защитников мнения об обеспечении безопасности путем договоров таким образом ставит этот вопрос:

«Было бы странным результатом нашего современного интернационального соревнования, если бы меньшие члены европейской семьи заняли более благоприятное положение, чем то, которое занимают их соседи. Но положение дел складывается, кажется, именно в этом направлении, ибо государства с ничтожной обороной более обеспечены от вторжения, меньше боятся его и меньше ему уделяют внимания, чем Англия, или Германия, или Франция, из которых каждая имеет гигантскую армию и флот. Почему это так? Только потому, что моральная сила договора является более прочной стеной, чем любое проявление физической силы.

Далее, если эти меньшие страны могут пользоваться безопасностью, основываясь исключительно на моральной гарантии, то почему большим странам не поступить точно так же? Кажется абсурдом, что они этого не делают. Если недавние соглашения между Англией, Германией, Данией, Францией и Голландией могут в той мере избавить Данию и Голландию от страха вторжения, что Дания может серьезно обсуждать вопрос об уничтожении армии и флота, то, кажется, ближайшим шагом могло бы быть для всех держав, больших и маленьких, – совместно гарантировать друг другу территориальную независимость каждого в отдельности.

Вы можете сказать, что это утопия, но мнение это далеко не так утопично, как бесплодная попытка последнего столетия основать территориальную независимость, преимущественно опираясь на физическую силу. Вы вряд ли станете отрицать, что страх Англии перед вторжением не только идет нога в ногу с ростом нашего флота и расходов на него, но значительно превысил их, и таково же положение дел и во всякой другой стране».

Но я боюсь, что если мы поставим себя в зависимость от ненарушаемости договоров и добрых международных отношений, то мы безусловно будем опираться на сломанную палку.

Еще недавно Австрия одним росчерком пера своего монарха, который считается одним из наиболее почтенных в Европе, цинично уничтожила священные обязательства, которые она взяла на себя перед европейскими державами, и без всяких разговоров бросила их в корзину – извлекая выгоду из борьбы за цивилизацию, в которую было вовлечено турецкое правительство, присоединила Боснию и Герцеговину, относительно неприкосновенности которых ею было дано торжественное обещание. И когда после такого двойного нарушения контракта, которое обесчестило бы каждого порядочного торговца, прошло всего несколько месяцев, Европа, кажется, забыла обо всем этом.

Ненарушимость договоров есть слишком слабая защита для маленьких государств. На чем же основана их обычная безопасность? Опять-таки на том простом факте, что завоевание их не принесло бы завоевателям никакой пользы. Постараемся обосновать это положение настолько конкретно и практически, насколько можно, и возьмем действительный пример. Вероятно, во всей Европе нет другой партии, так убежденной в безусловной истинности общепринятых аксиом, которыми управляется теперь интернациональная политика, как партия пангерманистов. Эта партия поставила себе целью объединить в одну великую державу все народы германского языка в Европе. Если бы эта цель была достигнута, Германия стала бы повелевающей державой на континенте и, может быть, даже повелевающей державой в мире, и, согласно общепринятым взглядам, такое достижение с точки зрения Германии стоило бы всякой жертвы, которую бы могли принести немцы. Это было бы такой великой целью, что германские граждане не колебались бы ни на мгновение отдать ради нее всё и даже жизнь. Прекрасно, допустим, что ценой жертвы, самой большой жертвы, какую можно вообразить со стороны современной цивилизованной нации, это было бы достигнуто, и Бельгия, Голландия, Германия, Швейцария и Австрия – все стали бы частью великой германской гегемонии: нашелся ли бы какой-нибудь германский гражданин, который мог бы сказать, что его благосостояние возросло от этой перемены? Германия тогда стала бы владеть Голландией, но стал бы отдельный германский гражданин богаче от такого владения? Голландцы от гражданства в маленьком и незначительном государстве перешли бы к положению граждан большого государства. Стало ли бы от этого отдельному голландцу лучше и стал бы ли он богаче? Мы знаем, что в действительности ни германцу, ни голландцу не стало бы ни на каплю лучше, и мы знаем с такой же точностью, что, скорее всего, им стало бы значительно хуже. Конечно, мы можем сказать, что всего хуже стало бы голландцу, который переменил бы относительно легкое обложение и легкую военную службу Голландии на куда более высокое налоговое бремя и более продолжительную воинскую повинность великой Германской империи.

Следующие строки, появившиеся в Daily Mail (ответ на другую статью в этой газете), бросают больше света на пункты, разработанные в этой главе. Их автор оценивает Эльзас-Лотарингию, как завоевание Германии, в 66 млн ф. ст. и добавляет: «если бы Эльзас-Лотарингия осталась во владении Франции, то она давала бы при теперешнем французском обложении доход в 80 млн ежегодно». Этот доход потерян для Франции и предоставлен в распоряжение Германии.

На это я отвечал:

«Если мы будем считать проценты со стоимости Эльзас-Лотарингии согласно с теперешним курсом Германии, то окажется, что это приобретение дает немцам около 3-х млн в год. Примем другой расчет – 8 млн. Возьмем разницу – скажем, примерно, 5. Если немцы обогащены на 5 млн ежегодно – если только Эльзас-Лотарингия действительно доставляет этот доход германскому народу, – сколько же должен извлечь английский народ из своих владений? Считаясь с количеством народонаселения – около тысячи миллионов фунтов стерлингов, считаясь с территорией, значительно больше – сумму, которая могла бы не только уплатить все наши налоги, погасить наш национальный долг, оплатить армию и флот, но и дать, кроме того, каждому семейству в стране порядочный наличный доход. Здесь, очевидно, кроется ошибка.

Ужели мой критик действительно не видит, что все это представление о выгодах для отдельного гражданина из национальных владений основывается на заблуждении, на мистификации. Германия покорила Францию и присоединила Эльзас-Лотарингию. Следовательно, германцы «владеют» ею и обогатились этим новым приобретением. Таков взгляд моего критика, как и большинства европейских государственных деятелей; и он ошибочен. Эльзас-Лотарингия находится во владении ее обитателей и никого другого, а Германия со всей своей жестокостью не смогла лишить их этого обладания, и лучшим доказательством этого факта является то, что взнос новоприобретенной провинции в казну империи (который равняется не 3 и 8 миллионам, а только ровно одному) исчислен соответственно масштабу, применяемому и для других провинций империи. Пруссия, завоеватель, платит ровно столько же с человека и нисколько не меньше, чем побежденная Лотарингия, которая если не платила бы Германии, то платила бы Франции эту сумму или значительно большую, если верить моему критику; но если бы Германия не владела Эльзас-Лотарингией, то она была бы освобождена от расходов на защиту, которые достигают не одного, а нескольких миллионов. Перемена господства, таким образом, сама по себе не меняет денежного положения ни владеющего, ни того, кем владеют.

Проверив подведенный моим противником баланс, я сказал, что если бы его вычисления и были настолько точны, насколько они до абсурда неточны и неверны, то все же это не произвело бы на меня никакого впечатления. Все мы знаем, что, оперируя с цифрами, можно прийти к самым неожиданным результатам, но обычно можно найти какой-нибудь простой факт, который является лучшей проверкой, чем всякая излишняя математика. Я не знаю, приходилось ли моему критику, как пришлось мне, гуляя в Монте-Карло, видеть финансового гения, который доказывал неопровержимо и логично при помощи целых столбцов цифр, что при помощи его системы можно сорвать банк и выиграть миллионы. Я никогда не проверял этих цифр и никогда не стану этого делать по следующей причине: этот гений был готов продать свой удивительный секрет за 20 франков. Считаясь с этим, я не мог интересоваться его вычислениями, так как если бы они стоили проверки, то они бы не продавались.