Текст книги "Последняя пуля"

Перекат застал врасплох низкорослого лысого качка. Я умею бить из любого положения. Резкий удар рукой в пах – качок согнулся. Я поднялся – он схлопотал под подбородок, в верхнюю часть горла. Удар пробивной. В легендах о гребаном кунг-фу и старых фильмах про восточные единоборства есть такая штука. Стальные пальцы. Но там нет ничего про то, как же убийственно-приятно бывает порой, когда такие вот стальные пальцы впиваются в плоть врага, впиваются, прорывая кожу, углубляясь в мышцы, упиваются горячей кровью и предсмертным хрипом. Получай, гнида!

Ярость, быстрота, боевой кураж. Машина-убийца.

В следующий миг на меня бросились еще трое – один пролетел мимо, второй врезался в стену, третий раскрыл рыбой рот и захрипел, судорожно зажимая горло – он так и не понял, откуда, как, зачем и почему фонтаном хлестанула кровь, откуда эта противная слабость, почему глубокий, безжалостный разрез никак нельзя закрыть, а насыщенно-алый фонтан заливает тело, грудь, пол…

Плевать!

Бросаюсь в тех, кто группировался справа. Один успевает уйти, другого достаю в кадык, следущему проламываю висок. И отшвыриваю, чтобы не дать сгруппироваться снова. И чтобы запутать остальных. Затылком чую, что что еще двое рыпнулись – один сзади, другой чуть левее. Разворот – лезвие впивается у основания шеи того, кто слева. Его напарник резко бьет в голову, норовя достать мой висок – а скорее всего, чтобы спровоцировать разрыв дистанции. Потому что удар – обманка. Блокирую удар ногой, который должен был вывести из равновесия, подскакиваю к нему почти вплотную, дезориентирующий удар в нос, тут же захват за шею, не останавливаясь, продавливаю и почти опрокидываю безжизненное тело. Чтобы в следующий миг уронить – под ноги тому, кто уже спешил налететь, прибить… Но напоролся на нож. Резанул его в плечо, потом, продолжая движение, полосанул по шее, как и положено, глубоко и кроваво.

Прыжок – удар на опережение, и костолом с кустистыми несуразными бровями и приплюснутым, явно не однажды ломаным носом, получил своей же дубинкой по башке, так, что та ухнула. Но не переломилась – оказалась крепче непробиваемой башки. И оказалась в моей правой руке. Вот сейчас понесутся танцы…

Размах с разворотом, быстрый, четкий, мощный – и челюсть следующего, кто хотел достать с тыла, съехала резко набок, с противным хрустом, кровавый ошметок вместе с зубами полетел на пол. Голова съехала вбок вместе с челюстью, тело завалилось. Пока падало, я уже оказался в другом месте. Главное – маневренность, скорость и сноровка. Не дать команде действовать слаженно, разломать их тактику, сбить с ритма. Чтобы стали толпой. Раскидать, разделить, добить…

Пинок поддых очередному, оказавшемуся поблизости. Крутанул дубину, размазал черепушку следующему. Прыжок, чтобы не дать отдышаться предыдущему. Тот как раз согнулся в три погибели. Подставил затылок. В основание которого и получил ножом. Нож застрял, выдернуть сразу не получилось. Я чуть присел и повалился, потому что получил-таки удар сзади по плечу, хотя мог бы схлопотать по голове и вырубиться. Выучка и рефлексы спасли. Снова.

Но не надолго – получаю пинок под колено. Почти сразу кастетом по роже. Грамотно сработали, поганцы. Ждут, что я сейчас рухну на пол. А там – можно покуражиться, попинать-побить от души…

И я упал – но не так, как им того хотелось, а с умыслом – под ноги одному из них, в движении саданул его по голени, выбросил дубину вверх – та заехала в основание челюсти. Резкий перекат, выбросил ногу, пробил ниже пояса следующего ближайшего, другому рубанул «ноги-ножницы». Вскочил, на лету ткнул дубиной в лицо какому-то хмырю. Подлетел к нему. Стальной кулак левой руки вмял нос внутрь, кровище, хруст…

Боль должна была быть жуткая, но я ее не чувствую. Чувствую только, что кто-то умудрился-таки достать меня ножом под бок, туда, где броник не защищает. Вроде не особо глубоко, но он меня достал. Получил тут же локтем в глаз. Не разворачиваясь, перехватываю его кисть, выворачиваю. Теперь нож мой. Тут же летит в горло поднявшемуся, отряхивающемуся парню, который до этого был в нокауте. Лучше бы там и оставался, дебил. Захваченному за кисть въебал затылком в переносицу, чтобы не расслаблялся. Прикрылся им как щитом от атаки сбоку.

Рванул вперед, почти достал того, кто хотел атаковать спереди. Отвлекает, гад. Громоотвод хренов. Увернулся, ушел, снова замахнулся. Я не стою на месте, двигаюсь, вот резко развернулся – и швырнул полубесчувственное, или даже уже мертвое, тело парня с вывернутой кистью, на очередного нападающего. Увернулся от удара по затылку. Тут же втетерил дубинкой по виску. Потом ударил наотмашь, чтобы расступились. Понимают, твари, что нарвались не на грушу для битья. Отвлекают, коварно нападают сзади и там, где не ждешь.

Оказавшегося рядом встретил достойно, тот даже пикнуть не успел. Я умею убивать одним ударом. И сейчас надо делать это чаще. Как можно чаще. Нехуй церемониться с этим сбродом.

Опять налетел «громоотвод», опять пытался уйти от удара. Однако, не вышло. Удар – смерть. Сзади внаглую напрыгнули двое, третий налетел исподтишка, лезвие ножа снова ударило, вонзилось… Но в этот раз я изогнулся, и удар пришелся в бронежилет. Вот ведь тупые ублюдки. Давно могли пристрелить, если бы постарались, но, видимо, приказ есть приказ. Или нет?

В ногу что-то горячо ударило. Выстрела я не услышал в суете. Однако, следующая пуля должна была стать роковой, потому как целился стрелок в голову. Я рухнул на пол, извернувшись, почти скинув тех, кто вцепился в меня мертвой хваткой и мешал быть подвижнее. Второй выстрел все-таки настиг цель, только не ту, которую планировал – стоявший позади меня чернявый выскочка получил пулю, нежданную пулю в лоб.

Стрелок грязно выругался. Замешкался. Ему б на секундочку быть побыстрее, на полсекунды… И тогда бы, нарушая все осточертевшие ебучие приказы и запреты, он бы остановил меня. Наверное. По крайней мере, шанс был. Как и у меня.

Мне нельзя умирать. Только не сейчас. Только не сейчас…

Последний из толпы-команды пытался привстать. Но безжалостно сломанная в колене нога кривым нелепым придатком мешалась. Мешалась и жутко болела. А потом подошел я. Пинком перевернул его на спину. Выждал, пока тот искусает до крови губы и обретет способность мыслить.

Посмотрел на него пристально. Коротко стриженный усатый тип, с ровным, обычным лицом и холодно-спокойным взглядом наемника, привыкшего убивать и ходить на грани жизни и смерти. Вот только это раньше взгляд его был холодным и спокойным. А сейчас в нем проскальзывает боль. И предчувствие, что все скоро закончится. Верное предчувствие.

Играть в гляделки долго не будем, это ясно как день. Замечаю, что предчувствие сменяется страхом. Безотчетным страхом перед чудовищем. Неубиваемым чудовищем. Которое победило.

Но и убивать этого типа я сразу не стану. Сейчас, именно сейчас он мне пригодится…

Прием, испробованный с Троллем, в этот раз сработал как положено.

– Мы… угрохали его, Билл. Угрохали эту сволочь…

– Точно? – спросили на том конце.

– Точнее некуда. Вот он, дохлый, валяется под ногами. Пристрелили…

– Жаль. Барни хотел его живым. Ну да ладно, к черту его.

– Пристрели еще раз, а потом перереж глотку, – вмешался вдруг другой голос, сиплый, истеричный и явно бухой. Эти нелюди тряслись в страхе, упрятавшись в своем логове. И чтобы унять страх, обдолбались и набухались.

– Сделай так, – снова заговорил первый собеседник, и голос его был властный и внятный.

– И притащите трупак, чтобы мы видели! – вопил второй.

– Никого не тащить. Сколько вас осталось?

– Немного, Билл.

– Избавься от него. И дуйте к нам, понял?

– Да, Билл, понял. Идем к вам.

Когда мы пришли, и тяжелая бронированная дверь отъехала в сторону, эти охламоны сидели за просторным низким столом, на мягких креслах, в роскошно обставленной комнате. Блядская комната отдыха и бункер одновременно. Там и полегли. Все пятеро. За бухлом. Среди дорожек белого порошка, рассыпанного на прозрачной столешнице.

Правда, одного среди них не было.

Того самого. Того, кого они звали Барни. Блондина.

– А вот и ты, дерьмоед. Ты все помнишь? Нравилось, когда мы трахали твою девку?

Блондин, отвратный и наглый, с хамской плотоядной ухмылкой, был прямо несказанно доволен. Видимо, был рад меня видеть. Прямо безумно рад.

– О, мы наслаждались ею. Долго наслаждались. Повеселились от души…

В руках он держал мини-автомат новой модели. Легкий, компактный, но мощный. Вблизи пробьет любой бронежилет. Даже такой, что на мне сейчас. Блондин это знает. И знает, что успеет выстрелить. Он был уверен в себе. И злорадствовал. Потому что видел, что я истекаю кровью. Хоть и держусь на ногах. Хоть и прорвался сквозь всех, кто пытался меня остановить. И разнес к чертовой матери всех, кто встретил меня в одном из предыдущих помещений, ту самую обученную атаковать группой толпу-команду. Последнюю серьезную преграду на пути к ним, выродкам-богатеям, гнусным маньякам-извращенцам, ублюдкам, убившим Мэри.

И к нему, затаившемуся в своем финальном, надежном, последнем укрытии. Раз я здесь – значит, остальные его соратники мертвы, он это прочухал.

Он был один. Уже один.

– А ты? Что делал в это время ты?

Блондин бьет по живому. По самому больному.

Я тогда был связан. Прикован. Валялся без сознания. А потом они привели меня в себя. И заставили смотреть, как они насилуют, мучают и убивают Мэри. А я ничего не мог поделать. Разумная часть понимала, что эта болтовня – отвлекаловка. Отчасти. Он хочет затормозить меня, заболтать, сбить с толку. А отчасти – ему просто надо выговориться. Вылить всю желчь и дерьмо, которое накопилось внутри. Иначе он бы стрелял сразу. Здесь и сейчас. Видимо, и он тоже немного съезжает с катушек. И, скорее всего, под кайфом.

– Ты угандошил их… всех. Они тебя не остановили. Да. Но я знаю, что ты сейчас сдохнешь. О да, ты быстрый, сильный, ловкий, и сейчас думаешь и просчитываешь, а как бы добраться до меня, даже если я начну стрелять. Но знай…

Он внезапно, крайне нелогично и необдуманно, опустил нацеленный ствол автомата.

– Знай, что умру победителем я. А ты сдохнешь, сдохнешь в позоре и с полным осознанием того, что ты ебаный опущенный козляра. Ты проебал свою девку. Ты не защитил ее от нас. Сучка горит в аду, и ты тоже отправишься в ад, придурок. Но, блядь, даже если это произойдет не сейчас, а после, ты какое-то время будешь жить. Жить с осознанием того, что это из-за тебя она умерла. Сдохла. Подыхала и визжала как свинья недорезанная! Скажи, как долго ты сможешь с этим жить, а?

Он прав. Не дольше необходимого. И мы бы сейчас тут не разговаривали, если бы не одно но. Тогда, в ту Ночь Правосудия, я все-таки сумел развязаться, распутать, разорвать верёвки. Что именно, не помню. Помню, что кипящая ярость дала сил. Я бросился на ублюдков. Но недостаточно быстро. Блондин успел выстрелить первым, потому что к тому времени ещё не приступил к грязном делу, только собирался. Куда вгрызлась та пуля, тоже не помню. Помню только, что я не остановился. И помню ещё выстрелы. Град выстрелов. Они стреляли почти в упор, по рукам, ногам. «Не убивать!» – орал, безумно хохоча, блондин. – «Не убивать, он сдохнет последним!»

Когда же, наконец, я рухнул, не в состоянии идти, я полз. Полз на них. Ярость держала меня в сознании, пока я истекал кровью и сто раз должен был умереть. Потом подошёл ублюдок. Отвесил пинок под ребра, пинок в лицо. Бил на совесть, со знанием дела, подошвой тяжёлой обуви. Бил, пока я не остановился. А они продолжили… и тьма. Из тьмы вырвал чёрный огонь ярости. И душераздирающий, полный боли и отчаяния, протяжный крик Мэри – тот самый, что до сих пор будил по ночам, лишал покоя и человечности, омертвлял. «Да когда же ты сдохнешь уже?» – вопросил кто-то из ублюдков. «Сейчас», – отозвался блондин. – «Ему уже пора. Вслед за ней». И выстрелил. После чего снова тьма.

Спустя время, после тяжелейшей реанимации и долгого лечения, док втирал мне, что я живуч, как сатана, что я сделал невозможное, что никакие операции и реабилитации не помогли бы, если бы не внутренний стержень, сила духа и воля к жизни. Я не стал его разубеждать. Я просто с самого начала держался за него. За чёрный огонь выжигающей ярости. Из этого огня родился зверь. Смерти не существует. Есть только возмездие. Добраться до ублюдков. И отомстить…

Автомат снова начал подниматься. Собрав остатки сил, я рванул вперед, потом вбок. В три шага-прыжка оказался рядом. Выстрелы очередью прогремели в пустоту. Потом автомат упал на пол, а блондин заорал – дико и истошно, потому что раздробленная кисть болит жутко и нестерпимо. И боль очень, очень хорошо, ярко ощущается даже под кайфом, какой бы дурью ты не обдолбался. Но это только начало.

Только начало…

Плюнув кровью мне на грудь, этот выродок закашливается. Крик застрял. Да, сейчас пока, временно, он не сможет кричать. Но это ненадолго…

Мэри тихо и застенчиво улыбается.

– Алекс… это что, и правда мне?

Я пришел домой грязный и усталый, но с подарком. Просто так. Без повода. Пришлось пропасть на весь день, но этот день прошел не напрасно. Я глава нашей маленькой семьи. Я забочусь о нас. И плевать, что в нашем неспокойном мире для простых людей возможностей мало, и я не сын богатого папаши.

Пусть слабаки ноют, что жизнь дерьмо и нормальной работы нет. Настоящий мужик всегда найдет, как раздобыть денег. И я нашел. Проделал хорошую работу. Вернулся домой с приличной суммой. И с подарком, который Мэри не ожидала. В тяжелые времена не до подарков, и она это сама мне говорила. Но я-то знаю. Знаю, что тяжелые и плохие времена прошли. Я добыл достаточно денег, чтобы начать свое дело.

И новую жизнь. Для меня и для Мэри…

Блондин мечется от боли. Вопит и кричит. Ползет, оставляя кровавый след. Я даю ему время отползти. Отползти, пока еще шевелится то, чем можно отталкиваться от пола, грязного, ставшего скользким и мерзким пола.

Потом иду следом. Чтобы продлить его боль. Внутри стервенеет зверюга.

Солнечный свет нагловато проникает сквозь приоткрытую занавеску. Кто догадался не закрыть ее до конца? Сегодня выходной. Мы с Мэри забили на все и наплевали на весь мир. Она лежит рядом со мной и сонно жмурится. Тихонько прижимаю ее к себе. Это счастливое утро не должно быть нарушено. Ничем. Есть только мы. Я и она. Мне не спится. Хотя эта счастливая ночь была бессонной для нас обоих. Я хочу жить. Я хочу наслаждаться каждым мгновением этого счастья. Нашего счастья.

Счастья, которое должно длиться вечно…

Руки в крови. В его поганой, вонючей крови выродка. Зверюга ликует. Он дорвался до того, чего ждал. Ждал все это время. Ждал терпеливо, упорно. Все эти долгие годы.

– А потом мы построим дом. Свой дом. Не купим, а именно построим. Дом нашей мечты. Он будет далеко-далеко. В глуши. И там будет все, как мы хотим. Он будет стоять на берегу светлого, чистого озера. Настоящего озера. С прозрачной, чистой водой. Заглянем вглубь – и видно дно. По утрам, на рассвете, там будет свежий, вольный, чистый ветерок – и на волнах, которые будут бегать по чистой поверхности нашего с тобой озера, будут играть солнечные лучи, как ранний, алый огонь… И мы будем встречать этот рассвет. Вместе… Ты ведь любишь рассветы, Мэри?

– Я… люблю тебя, Алекс.

Блондин хрипит. Каким-то чудом пытается подняться, встать. Пусть попытается.

– А еще там будет лужайка. Зеленая лужайка неподалеку от озера. Прямо зеленый ковер. И трава – густая, насыщенная, пахучая. Такой травы нигде нет, ни в одном паршивом городе, даже на самых-самых ухоженных газонах, у самых-самых богатых людей. Знаешь, почему? Потому что на самом деле они не богатые. Нет, у них просто куча денег. Они просто коллекционеры. Коллекционеры гадких бумажек, за которые рвут глотки и губят жизни. Они не знают настоящего богатства. И не познают никогда. Они могут скупить все сокровища мира, и будут думать, что богаче всех. Что счастливее всех. И будут сильно ошибаться. Потому что никаких сокровищ и никакого счастья на самом деле у них просто нет. Они не понимают, да и не поймут никогда, слышишь, никогда… что настоящее счастье оно вот тут, рядом. Что настоящее сокровище…

– Заткнись уже, мечтатель. И поцелуй свое сокровище.

Кровь ублюдка горячая.

Уже не капли – струйки, горячие струйки стекают на пол с моих рук.

Мэри заливисто смеется. Я подхватываю ее на руки и мы летим. Кружимся. А осенние листья, красно-золотые, сорванные быстрым коротким дыханием ветра, кружатся вместе с нами. Плавно приземляются на аллею. Воздух чистый и свежий. Небо – прозрачное, свеже-холодное. Как и полагается яркой, чистой золотой осенью. Когда холода еще только начинают грозить, а запах лета еще не улетучился. Кажется, что вот-вот, только оглянись назад – и увидишь, как, кокетливо подмигнув на прощание, мелькнет шаловливо еще не ушедшее до конца лето…

Вот и все. Все кончено.

Все ублюдки мертвы. Моя миссия завершена. Я вернулся. Я на месте.

Близится рассвет. Последний рассвет.

Ночь ужаса прошла – скоро будет сигнал об отбое. И снова все будет как прежде. Люди начнут делать вид, что все в порядке. Что мир не сошел с ума.

А гребаное правительство, придумавшее и одобряющее из года в год Ночь Правосудия, порождающую убийц, превращающую людей в нелюдей, монстров без совести, поганых мерзких чудовищ, которым место в пекле… Что ж. Оно, как и все люди в этой стране, будет делать вид, что мир стал лучше.

Но это уже не мое дело.

Я ухожу.

Неважно, куда. Надеюсь, что я увижу Мэри. Что останусь с ней.

Хотя стоп. Уже вижу. Глюки никуда не делись. Мне по-прежнему мерещится она. Призрак? Возможно. Я уже смирился. Свыкся с тем, что галлюцинации стали частью жизни. Да и, в общем-то, не жизни.

Я мертв. Умер тогда, когда умерла Мэри.

В эту ночь во мне снова на короткое время пробудилось нечто. Нечто человеческое. Живое. Слабое. Беззащитное.

Я даже на время позабыл о своей главной цели.

Мэри подходит ко мне. Она напугана. В глазах тревога. Она подходит медленно, осторожно. Ничего. Скоро страх пройдет. Мы снова будем вместе. Ну, а если нет, и ад существует… Что ж. Демонам и душегубам там самое место.

Я поднимаю пистолет. Проверяю обойму. Последняя пуля. Как и планировал. Припас для себя. Чтобы наконец-то поставить во всем этом жирную точку.

– Стой… что ты делаешь? – Она подавляет ужас, подавляет изо всех сил. Но получается плохо.

– Я иду к тебе, Мэри, – спокойно, отрешенно, как и полагается, отвечаю я. – Осталось немного.

И навожу ствол к горлу. Под самый подбородок. Надо наверняка. И быстро.

– Нет… Стой!

Палец на курке. Медленно надавливаю. Еще медленнее. Болван. Надо резко. Чтобы без тормозов. Пора. Ведь выхода нет. Нет и не было. С тех пор, как все потеряло смысл. И осталась только месть. Но теперь нет и мести тоже. Нечем оправдать все то, что я натворил. И жить тоже незачем. Остается только одно, только это. И надежда, слабая, дохлая, призрачная надежда, что после того, как нажму на курок, мы будем вместе. В других мирах. Если они существуют. Но ведь должны существовать?

Мэри застывает от ужаса. Замечаю это и хочу зажмуриться. Потому что не могу больше видеть, как она боится. Надо все заканчивать. Но закрыть глаза и оторваться от нее – тоже не могу.

Еще немного. Еще чуть-чуть.

Палец выжал слабину на курке. Сейчас все закончится… Я все-таки закрыл глаза.

Адским глухим громом прогремел выстрел, разорвав ставший стеклянным на миг воздух, разрушив вдребезги застывшее пространство.

Но чуть раньше, почти одновременно с выстрелом, моя рука вдруг дернулась и резко увернула в сторону… Что за хрень? Судорога? Или показалось?

Боли нет. А должна была быть… наверное.

Только посыпались какие-то каменно-пыльные осколки с потолка.

Я ничего не понимаю. Возможно, так и должно быть. Но я ясно ощущаю, как эти осколки падают. Я вижу их четко.

Прислушиваюсь к телу. Ничего. И, как бы это не было странно, страшно, нелепо – вроде дышу…

Где кровь? Должна быть кровь. Море крови. И ошметки мозгов, разбросанные по стенам.

Дышу. Дышу, значит… жив?

Следующая мысль обжигает пламенем. Черт! Трусливое, малодушное дерьмо! Тряпка! Не смог с первого раза. Что, кишка тонка оказалась? Пожалел себя? Рука дрогнула? Да, дрогнула. В самый последний миг дернулась в сторону. А выстрел ушел в потолок, оставив там черный след-дыру. Так не годится. Надо довести все до конца. Я так больше не могу…

Пытаюсь притянуть руку, снова навести ствол. Но не получается. Что-то удерживает руку. Прямо крепко так держит, железно. Изо всех сил.

Я вижу ее. Ту самую девчонку. Которую спас сегодня и чуть не погубил по своей тупой, крайне опрометчивой неосторожности. Девчонку, которая стала последней зацепкой в этом гиблом гадком мире. Которая помогла мне на время стать снова человеком, а не кровожадной зверюгой.

Девчонку, которая спасла меня тогда. И спасает сейчас.

Но зачем? Зачем ей беспощадный, взбесившийся зверь, который по уши в крови, загубивший только за эту ночь столько жизней, что считать противно? Зачем ей монстр, потонувший в бездонном, гадком мраке мести, в котором нет ничего человеческого? Убийца, для которого нет ничего святого, который не так давно устроил жуткое кровавое месиво, безжалостно и хладнокровно отнимал жизни, которому давно пора самому сгинуть?

И откуда она вообще тут взялась?

Я все еще пытаюсь подвести ствол к горлу. Но рука не двигается.

Она вцепилась обеими руками в мою. Своими нежными, но сильными руками ангела. В руку убийцы. И не отпускала. Лицо исказила боль, на глазах слезы. Она что-то кричит, умоляет.

Я не слышу. Я просто на миг снова вижу вместо нее Мэри. Вижу, как Мэри умоляет меня. Зовет. Но не в бездну, в которой мне самое место. Нет. Куда же тогда?

– Остановись! Не стреляй! Нет!!!

Голос внезапно прорывается, будто пробив невидимую заслонку, ударяет по ушам, срывается на истерический вопль. Слов я больше не разбирал.

Зато почувствовал, как вдруг ослабевает моя ладонь. Разжимаются пальцы. И пистолет падает на грязный пол.

Я вглядываюсь в нее. В эту хрупкую девушку. Которую знаю-то всего ночь. Одну проклятую, гнусную ночь. Наши пути должны разойтись. Раз и навсегда. У нее своя, другая жизнь. У нее теперь есть шанс на счастье. Тихое, светлое счастье. Да, пусть этот мир стал полнейшим дерьмом. Пусть он подл и грязен. Всех подонков и ублюдков не перемочишь. Но она, безымянный ангел, найдет, конечно же найдет свой тихий и светлый уголок, построит свой рай на этой грешной земле. Найдет человека, такого же доброго, достойного, надежного, как и она сама. Того, кто не даст ее в обиду, будет всегда защищать и оберегать. У них будет свой дом. Дом на берегу тихого, светлого озера, где утром, на рассвете играют и переливаются неспеша, мерцая розово-сверкающими бликами волны. На лужайке, недалеко от берега, колышется на ветру трава – густая-густая, пахучая, свежая, мягкая, насыщенно зеленая. И по ней бегают и резвятся беззаботно дети – счастливые, улыбчивые, полные жизни и мечтаний. Она будет улыбаться, радуясь каждому дню. Благодарить судьбу за каждый прожитый день. За каждый начатый день. А он – оберегать ее и заботиться о ней.

Так почему она сейчас тут, кричит, плачет? Что она тут забыла? Почему ее нежные руки бьют мне по лицу, по щекам, по плечам?

И почем она вдруг резко замолкает и прекращает бить, будто что-то внутри, напрягшееся до невозможного предела, лопнуло перетянутой струной… И струна эта больно бьет по беззащитному сердцу. Бьет так, что горькая, невыносимая, давящая боль становится вовсе нестерпимой. Такой, что даже слезы высыхают…

Наконец она крепко прижимается ко мне, обнимает. Дрожит. Она боится меня. Боится монстра во мне. Но не дает этому монстру погубить себя.

Я даже не понял, как обнял ее в ответ.

Зато понял, что уже никуда ее не отпущу. Что ни одна сволочь больше ее не обидит. Что пока жива она, живу и я тоже. Что теперь у меня вроде как появилось место в этом поганом мире. И пока жива она, не такой уж он и поганый.

А за окном уже вовсю занялся рассвет.