Текст книги "Политическая философия австрийской школы: К. Менгер, Л. Мизес, Ф. Хайек"

Из этого последовало множество ошибочных выводов, в частности, вывод о невозможности рационального выбора из конкурирующих ценностей. Это мнение исходило из ложного представления о неограниченной доступности благ и, казалось, предполагало, что возможно достижение любой цели. Вебер хорошо понимал, что издержки и нежелательные последствия, связанные с той или иной целью, могут указывать на вполне определенные выводы относительно выбора ценностей, однако утверждал, что это не является дополнительным аргументом для критики ценностей, чей «субъективный» характер будет сохраняться. По мнению Мизеса, Вебер не осознавал, что экономический принцип представляет собой фундаментальный закон деятельности и что этот закон носит теоретический, а не исторический характер. Его ошибка состояла в том, что он не понял, что в контексте теории субъективной ценности все ценности, даже самые странные, могут быть выражены в экономических терминах. Поэтому его классификация человеческих действий и сформулированное на ее основании различение действий как рациональных либо иррациональных по отношению к данной цели неверны. Мизес полагал, что Вебер работал в контексте классической политэкономии, а не в рамках теории предельной полезности[223]223
  См.: Mises, 1933, pp. 71–95. (Мизес Л. фон. Эпистемологические проблемы экономической науки. Челябинск: Социум, 2009.)


[Закрыть].

Разумеется, он был не единственным. По мнению Мизеса, Менгер и Бём-Баверк тоже не смогли полностью осознать последствий того перехода от объективной к субъективной теории ценности, который сами совершили[224]224
  Ibid., pp. 91ff. Мизес писал, что «даже Менгер и Бём-Баверк не полностью осознали эту фундаментальную логику созданной ими теории и… значение перехода от объективной к субъективной теории ценности было оценено лишь впоследствии». Эти критические замечания по адресу Менгера и Бём-Баверка, которые Мизес повторил и развил в главе «Замечания к фундаментальной проблеме субъективной теории ценности» (pp. 167–182), были смягчены в заключительной главе, где он признал, что Менгер и Бём-Баверк объяснили «определение цен в терминах субъективной теории ценности». В начале этой главы Мизес пишет, что он «не претендует на оригинальность», а лишь стремится «положить конец серьезным недоразумениям, на которые постоянно наталкивается современная экономическая теория». Тем не менее в основном в связи с интерпретацией некоторых оборотов, которые использовали Менгер и Бём-Баверк, эта глава имеет важное значение, как и раздел «Замечания к учению Бём-Баверка о более высокой ценности настоящих благ» («Bemerkungen zu Bohm-Bawerks Lehre von der Hoherwertung gegenwartiger Güter», Mises, 1940, pp. 439–443), не вошедший в издание 1949 г.; эти тексты представляют интерес и для понимания интерпретации Мизесом «субъективизма» Менгера и Бём-Баверка, и прежде всего для осознания того, что Мизес занял особую позицию внутри австрийской школы. Объектом его критики была остаточная «естественность в удовлетворении потребностей», которая сохранялась в концепциях Менгера и Бём-Баверка. Дальнейшие замечания о теории субъективной ценности см.: Mises, 1953, pp. 38–45. (Мизес Л. фон. Теория денег и фидуциарных средств обращения. Челябинск: Социум, 2008.) Об отношении Мизеса к Менгеру и Бём-Баверку см. замечания Лахманна: Lachmann, 1982, pp. 36, 39.


[Закрыть]. Или, выражаясь несколько иначе, ошибка Вебера состояла в том, что он рассматривал «теорию предельной полезности» как теоретическую схему текущего состояния капитализма, т. е. как исторический факт, а не как теоретический прорыв.

Открытие субъективистской теории ценности, которая «возводит обменные соотношения рынка к субъективным оценкам экономических благ потребителями», было «коперниканской революцией» в социальных науках[225]225
  Mises, 1933, p. 156. (Мизес Л. фон. Эпистемологические проблемы экономической науки. Челябинск: Социум, 2009.)


[Закрыть]. Ведь «действует [на рынке] не человечество, не государство и не корпорация, а отдельные люди и группы людей; и определяющую роль играют их оценки и их действия, а не оценки и действия абстрактных коллективных сущностей». Так стало возникать понимание того, что соотношение между оценкой и потребительской ценностью устанавливает не обмен между «классами благ», а обмен между «конкретными единицами благ»[226]226
  Ibid., pp. 143ff.


[Закрыть].

Исходя из этих посылок, Мизес разработал не только собственную теорию человеческой деятельности и собственную философию социальных наук, но и свою собственную политическую философию. В «Grundprobleme der Nationalökonomie» различия между Мизесом и Менгером выступают на первый план. Даже те философские основания, на которые опирается Мизес в этой работе, не включают авторов, цитируемых Менгером и Хайеком, а связаны с традицией утилитаристского рационализма и неокантианства. В качестве источников фигурируют в основном представители шотландской традиции, которую Мизес трактует рационалистически и утилитарно, в то время как Хайек видит в ней предвестницу теории стихийного порядка – и это вовсе не является мелким различием. То, что эти упоминания неслучайны, подтверждает и систематический анализ взглядов Мизеса, и тот факт, что они присутствуют и в его зрелых работах, например, в «Человеческой деятельности» и «Теории и истории»[227]227
  Это, на мой взгляд, противоречит утверждению Смита (Smith, 1990a, pp. 272ff.) о близости Мизеса к аристотелианству Менгера.


[Закрыть].

С учетом всего сказанного следует отдать Мизесу должное: он сумел привлечь внимание к значению «маржиналистской революции» для социальных наук. Более того, он не просто предложил решение – пусть и гениальное – «парадокса ценности»: он осознал, что человеческая деятельность, подобно экономической деятельности, «всегда согласована исключительно с той значимостью, которую действующий человек приписывает ограниченным количествам [благ], из которых он непосредственно делает выбор», и что для нее практически не имеют значения общие определения блага и полезности. «Признание этого составляет суть современной теории», и это означает также, что теоретическая социальная наука, подобно экономической теории, «не зависит от психологических и моральных обстоятельств»[228]228
  Mises, 1933, pp. 157–158. (Мизес Л. фон. Эпистемологические проблемы экономической науки. Челябинск: Социум, 2009.)


[Закрыть].

Размышления о природе теоретических социальных наук, которые Мизес развивает в статье «Эпистемологический релятивизм», можно рассматривать как философское выражение проблем, которые неизбежно характеризуют связь между политикой и экономической наукой и относятся к роли экономической науки в обществе. Главной задачей Мизеса в данном случае было подчеркнуть, что позицию экономической науки, заявляющей о своей нейтральности по отношению к конечным целям, не следует отождествлять с историцистским рационализмом. Однако, если рассматривать его позицию с несколько иной точки зрения, оказывается, что ему было не менее важно показать, что в сфере социальных наук возможно делать выбор между ценностями, не обращаясь к этическим критериям, и что, более того, соблюдение моральных норм не является достаточным условием для достижения человеческих целей. Иначе говоря, исключение этической сферы при изучении социальных явлений не приводит автоматически к релятивизму. Это означало, что анализ соотношения этики и экономической теории должен начинаться с признания того, что «благих намерений» недостаточно для создания «хорошего общества»[229]229
  Mises, 1961, pp. 119–123. (Мизес Л. фон. Эпистемологический релятивизм в науках о человеческой деятельности // Мизес Л. фон. Философские основания экономической науки. Челябинск: Социум, 2009.)


[Закрыть].

Из этого вытекает, что соотношение познания и деятельности относится к компетенции праксеологии, которая понимается как «общая теория человеческой деятельности» или как «общая теория выбора и предпочтения». Превосходство праксеологии есть следствие двух поражений: с одной стороны, поражения метафизических систем, стремившихся «продемонстрировать и утвердить те цели, которые Бог и Природа пытаются воплотить в ходе человеческой истории» и выявить связанные с этим законы; с другой – поражения систем социальной философии, которые «полагали, что человек в состоянии организовать общество так, как он этого желает». Вера в то, что социальные проблемы возникают в результате недостатка добродетели у граждан (успешно трансформировавшая экономические, социальные и политические проблемы в вопросы морали) столкнулась с открытой праксеологией взаимной зависимостью явлений рынка. Тем самым субъективистская экономическая теория обеспечила развитие общей теории выбора и предпочтения, основной тезис которой состоит в том, что «в основе всех человеческих решений лежит выбор»[230]230
  См.: Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 14–16. Такие утверждения не встречаются в более поздних работах Мизеса, однако их можно найти в его ранних работах, в частности, в сборнике 1933 г. и в расширенном переиздании «Социализма» 1981 г. Отсылка к «Человеческой деятельности» (1949) дается только потому, что это наиболее фундаментальный труд Мизеса.


[Закрыть].

Праксеологию следует рассматривать не как инструмент политической борьбы, а как общую теорию человеческой деятельности, которая воздерживается от ценностных суждений. Она не определяет конкретных целей, а исходит из подтвержденного факта, что «человеческая деятельность есть целеустремленное поведение», выбранное из нескольких вариантов на основании наличного знания[231]231
  Мизес Л. фон. Человеческая деятельность. Челябинск: Социум, 2005. С. 14–16. О критике австрийцами (и особенно Мизесом) концепции Wertfreiheit (ценностной нейтральности) см.: Kirzner, 1976b, pp. 75–84.


[Закрыть]. С учетом этой посылки, в силу того что целью деятельности является удовлетворение желаний, «суждение о которых не имеет смысла», «человеческая деятельность всегда необходимо рациональна». Также это значит, что было бы «ошибочно полагать, что удовлетворение первичных жизненных потребностей более рационально, естественно или оправданно, чем стремление к другим вещам и удовольствиям». Ведь одной из самых ярких особенностей человека является то, что «он может управлять и своими сексуальными желаниями, и своей тягой к жизни». В силу этого Мизес считал, что неверно считать удовлетворение физиологических потребностей «естественным», или «рациональным», а все остальные потребности «искусственными», или «иррациональными». Апелляция к рациональности применительно к выбору целей недопустима, о рациональности можно говорить только применительно к выбору средств. Именно этой сферой деятельности занимается праксеология, наука о способах и средствах достижения целей. По мнению Мизеса, «субъективистская» революция состояла в том, что конечные цели рассматривались как «данность» и от их оценки следовало отказаться; вместо этого нужно было заниматься определением «соответствия избранных средств преследуемым целям». Именно в этом состоит различие между современной «теорией субъективной ценности» и «теорией объективной ценности» классической политэкономии, с одной стороны, а также гарантия объективности теории субъективной ценности – с другой[232]232
  См.: Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум, 2005. С. 22–24.


[Закрыть].

Если человеческой деятельности присуща способность «открывать причинные связи, определяющие процессы изменений и становления во Вселенной», то познание этих связей составляет предварительное условие для достижения человеческих целей[233]233
  Там же. С. 25.


[Закрыть]. Задача праксеологии состоит в том, чтобы достичь понимания «смысла и значения человеческой деятельности». Праксеологическое знание относится к тому, что всеобще и необходимо, по контрасту с историческим знанием, которое имеет дело с тем, что уникально и индивидуально[234]234
  Там же. С. 52.


[Закрыть]. Соответственно, историческое знание неспособно открыть всеобщие законы человеческой деятельности, для которых оно может предоставить лишь статистику. Кроме того, в отсутствие теории человеческой деятельности оно обречено блуждать между событиями и их проявлениями безо всякой уверенности в том, в чем состоит предмет его поисков, либо давать описание фактов, зависящее от культурных и исторических обстоятельств.

По указанным причинам любое описание человеческой деятельности должно исходить из того, что целью человеческой деятельности «всегда является устранение ощущаемого беспокойства». Праксеология занимается поведением человека по отношению к внешнему миру и изучает то, каким образом человек превращает те элементы, которые, по его мнению, полезны для достижения его целей, в практическое средство достижения этих целей. Поэтому проблема человеческой деятельности может по праву рассматриваться как предмет рационального познания и рационального суждения. Как и экономическая наука, праксеология не занимается намерениями и действиями, которые могли или должны были бы произойти при условии, что действующие субъекты всеведущи и руководствуются общезначимыми принципами; она сосредоточена на том, что на самом деле делают действующие субъекты, и на тех ошибках, которые они совершают, сталкиваясь с известными им возможностями. В этом смысле предпочтения формируются в соответствии со шкалой ценностей и желаний и на основании тех ценностей и потребностей, которые, по мнению субъекта, будут удовлетворены в результате данного конкретного выбора. Эти шкалы ценностей, которые очевидным образом столь же субъективны, как и конечные цели, различны у разных людей, меняются со временем и не являются предметом суждения. Индивидуальное действие представляет собой результат рационального расчета, который основан на том, каким образом все релевантные факторы воспринимаются в момент выбора. С точки зрения Мизеса, задачей теоретической науки является понимание субъективной связи между целями и средствами[235]235
  Там же. С. 89–94.


[Закрыть].

Те же темы возникают и у Хайека, хотя и в несколько ином философском и методологическом контексте; в его текстах они составляют сущность того «перехода к субъективизму в социальных науках», приверженцем которого он был[236]236
  О субъективистском характере социальных наук у Хайека см.: Хайек Ф. фон. Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ, 2003. С. 42–54 и примечания на с. 49–50. Хайек писал, что «…по крайней мере в экономической науке [а также, насколько мне известно, в работах по физиологии] термин „субъективный“ уже давно используется именно в том смысле, в каком мы применяем его здесь… что знания и убеждения разных людей, хотя и имеют общую структуру, позволяющую им общаться, во многих отношениях все же неодинаковы, а часто и противоположны. Если бы мы могли допустить, что все знания и убеждения разных людей совпадают, или если бы предметом нашего изучения был некий единый разум, не имело бы никакого значения, как мы называли бы это: „объективным“ фактом или же субъективным явлением» (с. 47).


[Закрыть].

Эти идеи уже предугадываются в «Экономической теории и знании», где ясно видно, что методология Хайека опирается на совершенно иные, чем у Мизеса, представления о роли познания в человеческой деятельности. В упомянутой работе представлен набросок теории познания человеческой деятельности, в центре которой находится доказательство того, что общество строится и существует за счет распространения бесконечного множества практических знаний, которое невозможно централизовать. Соответственно, критика разных типов коллективистского планирования основана не столько на политических и экономических аргументах, сколько на отсылках к природе человеческого знания.

Ошибка теорий экономического планирования состояла в представлении, будто бы те «факты», на которые люди опираются, принимая решения, являются «объективными» и воспринимаются одним и тем же образом всеми. Этой гипотезе противоречит тот факт, что «к так называемым „данным“, которые служат нам отправным пунктом в этом виде анализа, относятся… все факты, которые ему даны, т. е. вещи, как они существуют в его знаниях… о них, а не объективные факты в строгом смысле». Следовательно, новые данные, побуждающие действующего человека изменить свои планы, разрушают равновесие, установившееся до этого между его предыдущими действиями и теми его действиями, которые происходят после изменения в его знаниях[237]237
  См.: Хайек Ф. фон. Экономическая теория и знание // Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф; Начала-фонд, 2000. С. 53–54. Об этом см.: Nadeau, 1988, pp. 47–67.


[Закрыть].

Хайека особенно занимала связь между субъективными данными, известными разным индивидам, и объективными фактами[238]238
  Хайек Ф. фон. Экономическая теория и знание // Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф; Начала-фонд, 2000. С. 66–67.


[Закрыть]. Он писал по этому поводу: «…я все же считаю, что экономическая теория благодаря тому, что неявно содержится в ее положениях, подошла ближе любой другой социальной дисциплины к ответу на центральный вопрос всех общественных наук: как может соединение фрагментов знания, существующего в разных головах, приводить к результатам, которые при сознательном стремлении к ним потребовали бы от управляющего разума таких знаний, которыми не может обладать никакой отдельный человек?»[239]239
  Там же. С. 69.


[Закрыть]

Итак, задача теоретических социальных наук состоит не в определении наилучшего способа использования имеющихся средств в случае, когда у нас случайно имеется «вся релевантная информация» и когда нам дана исходная «система предпочтений». Так или иначе, в реальности этой идеальной ситуации не существует; ученый, занимающийся социальными науками, имеет дело с «данными», которые являются данными только для отдельных людей или для отдельных групп людей. Знание не только не существует «в концентрированной или интегрированной форме»: оно фрагментарно распределено между отдельными индивидами, которые обладают им лишь отчасти и иногда не вполне его осознают[240]240
  См.: Хайек Ф. фон. Использование знания в обществе // Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф; Начала-фонд, 2000. С. 89–90. Об этом см.: Butler, 1983, pp. 20–24, 47–48, 71–72; Gray, 1984a, p. 36.


[Закрыть]. Отметив, что если бы «стихийный механизм» рынка был бы результатом человеческого планирования, то он «был бы провозглашен одним из величайших триумфов человеческого разума», Хайек подчеркнул, что этот механизм представляет собой не свойство экономических явлений, а особенность любых социальных явлений[241]241
  См.: Хайек Ф. фон. Использование знания в обществе // Хайек Ф. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф; Начала-фонд, 2000. С. 98.


[Закрыть].

В результате таких наблюдений социальные науки обнаружили, что им нужно найти не способ формулировать планы, а «наилучший способ использования знания, изначально рассеянного среди всего множества людей»[242]242
  Там же. С. 90–91.


[Закрыть]. Была поставлена задача найти такую институциональную структуру, которая обеспечила бы наилучшую координацию знаний, рассеянных среди членов общества. Это означало, что следует попытаться постичь тот процесс, посредством которого человеческое знание передается и обменивается, тем самым приводя к возникновению новых и непредвиденных ситуаций. Эта задача носила исключительно практический характер, иными словами, ее нельзя было решить с помощью гипотезы о существовании хранилища для всех компонентов общего знания. Для ее решения требовалось «двунаправленное» исследование: нужно было попытаться распутать сложную сеть взаимодействий индивидов, каждый из которых обладает лишь частичным знанием, и при этом не забыть об описании той стихийной координации, которая происходит в пределах более обширной и более сложной структуры. Была надежда, что этот анализ прольет свет на то, как сочетание этих двух аспектов приводит к появлению порядка, который невозможно рассматривать как сознательный результат действия человеческой воли и знания.

То внимание, которое Хайек уделяет проблемам знания, демонстрирует, что его философия социальных наук представляет собой попытку извлечь как можно больше из единственного объективно данного факта: из факта непреодолимой ограниченности человеческого знания. Соответственно, пагубную самонадеянность рода человеческого можно рассматривать как иллюзию возможности преодоления не только «своего времени» но и человеческой природы как таковой. Неслучайно тоталитаризм, подобно древним тираниям[243]243
  См.: Strauss, 1948.


[Закрыть], по крайней мере отчасти произошел из желания достичь славы, осуществив то, что не удалось большей части человечества: либо потому, что большинство не могло понять, что именно такое поведение является правильным, либо потому, что оно было неспособно поступать соответствующим образом, несмотря на то что считало такое поведение правильным. В то же время в основе тирании, безусловно, лежало желание ускорить ход истории.

Философия социальных наук Хайека составляет единое целое с его теорией политического порядка и с его политической философией. Он поставил перед собой цель создания политической философии, осознающей неустранимость человеческого неведения, но при этом не соглашающейся отдать проблему наилучшего политического порядка на откуп случайной, хоть и стихийной, эволюции или борьбе между различными представлениями о мире. То, что он воспринимал эволюцию по преимуществу как культурную эволюцию, было попыткой избежать релятивизма, к которому привела бы теория субъективных ценностей, если исключить из нее концепцию естественности. Хайек имел в виду такую теоретическую и практическую систему, где субъективный характер ценностей – фундамент социальной жизни – мог бы рассматриваться в свете поддающихся универсализации правил поведения, которые обеспечивали бы возможность существования общества.

Из всего этого вытекают важные следствия. Во-первых, после того как установлено, что фундаментом гражданского сосуществования является не общность моральных ценностей (общественная мораль, понимаемая как смягченная версия общего блага), а естественное разнообразие и естественная редкость [благ], социальность теряет тот обязательный характер, который приписывался ей ранее. Во-вторых, существование государства и политики становится возможным оправдать только в том случае, если они представляют собой комплекс правил, способствующих достижению наибольшего количества абстрактных социальных преимуществ в условиях противостояния ограниченных ресурсов неограниченности потребностей и целей[244]244
  См.: Хайек Ф. фон. Право, законодательство и свобода. М.: ИРИСЭН, 2006. С. 395–397.


[Закрыть].

Государство, а также политика вообще являются результатом редкости. Более того, их власть и те задачи, которые им доверены, должны ограничиваться созданием правил, управляющих обстоятельствами, когда разнообразие знания, его доступность и ценности препятствуют возникновению стихийного решения. Менгеровская теория происхождения экономики и государства из прав собственности[245]245
  См.: Менгер К. Основания политической экономии // Менгер К. Избранное. М.: Территория будущего, 2005. С. 122–123.


[Закрыть] может означать лишь то, что государство возникло для защиты института, который не получил стихийного признания. Однако это также означает, что хотя этот институт не получил стихийного признания, он был лучше, чем другие, приспособлен к тому, чтобы решать проблему редкости посредством более эффективного использования ресурсов. Наконец, трудно понять, почему индивиды, разделяющие общие ценности (что означает наличие у них одинаковых физических и умственных способностей) и не испытывающие на себе действие законов редкости, должны создавать общество, за исключением случая, когда целью создания общества является «социализация» скуки.

С этой точки зрения политическая философия Хайека занималась решением задачи, аналогичной той, которую Менгер считал задачей экономической науки (обучение тому, как отличать реальные потребности от воображаемых). Хайек не исключал ценностные суждения из компетенции политической философии, однако он не желал превращать ее в нормативный идеал, что в итоге привело бы к уничтожению позитивных эффектов, возникающих в результате противопоставления и сравнения индивидуальных этических позиций. Его политическая философия не должна была предписывать или рекомендовать индивидам, что́ им выбирать; она вмешивалась бы лишь тогда, когда индивидуальные акты выбора приобретают социальную или политическую значимость.

По мнению Хайека, задача была не только в том, чтобы помешать распределению знания стать распылением знания, препятствующим гражданскому сосуществованию; он стремился предотвратить превращение политической философии из процесса поиска в организацию. Эта опасность чрезвычайно велика в тех обществах, где избавление от редкости зависит от более справедливого распределения ресурсов государством. В результате политическая философия трансформируется в инструмент, с помощью которого происходит легитимация субъективных требований, а политическая жизнь превращается в борьбу за власть, в которой самым главным становится желание завоевать привилегированное положение. Иными словами, Хайек отверг и представление о том, что задачей политической философии является придание формы социальному и государственному устройству на базе знания, превосходящего знания отдельных людей, и представление о государстве как об инструменте, намеренно созданном для поддержки любых индивидуальных и социальных требований без учета их совместимости и того, насколько универсальный характер они носят. Ведь при этом политическая жизнь либо превратилась бы в процесс принятия решений, основанный на численном превосходстве или на влиянии в обществе, либо наделила бы государство (созданное для того, чтобы гарантировать права собственности и обмена, которые представляют собой лучшее средство от редкости властью перераспределять блага на основании неэкономических факторов, что вряд ли позволило бы решить проблему редкости).

Однако прежде чем обратиться к этой теме, необходимо рассмотреть тот способ, которым индивидуальные воли складываются в более крупные единицы.