Электронная библиотека » Разил Вәлиев » » онлайн чтение - страница 11


  • Текст добавлен: 4 октября 2022, 09:41


Автор книги: Разил Вәлиев


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:
- 100% +

«Две секунды!»

Он обернулся назад и опять всё мгновенно понял.

Неподалёку, окружённый офицерами, широким шагом к нему шёл генерал, чуть наклонившись, что-то на ходу говорил ему полковник.

Сердце, всё это время стучавшее в виски, пробило:

«Секунда!»

Успел он в последнее мгновение вспомнить, как хвалил его полковник перед солдатами: «Миргазизову и гранатомёт не нужен!» И горячая волна, поднявшаяся откуда-то снизу, из самого затаённого уголка души, прокатилась вверх, обдавая жаром. А он в это мгновение не только смог увидеть сразу всё вокруг: и наполненное десантниками поле, и клубящиеся в синем небе облака, и – где-то там – ждущих родных и друзей, но и успел понять, что этого быть не может, – того, что должно было сейчас случиться, не может быть, а сам в это время уже прижал руку с железным комком к груди и упал на неё ничком.

Он почувствовал огненный шар, полыхнувший над всем миром, и своё замедляющееся падение куда-то в бездонную пропасть…

17

– Рифкат, к тебе друзья пришли…

Всё осталось позади. Всё.

Он вдруг осознал, что к нему пришли проститься, но воспринял их так, как будто и это было уже позади.

Они стояли перед ним, и никто не знал, что сказать. Наконец Вагиз пересилил себя, изогнув чёрные брови дугой, густо покраснел и спросил:

– Как дела, Рифкат?

Рифкат понял, как Вагизу неловко от бессмысленного вопроса, и, чтобы успокоить друга, слабо улыбнулся глазами, пошевелил губами: «Ничего», – но слова не получилось.

Сил у него не было. Они исчезли куда-то незаметно, как тихая, осыпающаяся струйка в песочных часах. Скоро совсем ничего не останется… Эта засевшая в самом тёмном уголке его воспалённого мозга мысль всё настойчивее пробивалась на поверхность и переворачивала всю его душу.

Нет, он не сожалеет, что так поступил. И смерть не страшит его. Не умирает только тот, кто не родился, – так, кажется, говорят в народе. Просто хочется вернуться после армии, обрадовать отца с матерью, погулять с друзьями по родным улицам, устроиться на работу, поступить учиться, полюбить по-настоящему и завести семью, – ведь он ещё ничего не успел! Родился, вырос, вернее, вырастили: одевали, обували, провожали в школу. Вступил в пионеры– это помнит, спортом увлёкся, от музыки с ума сходил… Но это всё только начало, только подготовка к настоящему. Как в армии после карантина месяцами заставляли бесчисленное количество раз раскладывать и складывать парашют, прыгать с малой высоты, а потом уже– с самолёта.

«Жизнь человека, как гора, – говорил дед. – Человек у подножия рождается и полвека взбирается вверх. С вершины мир как на ладони, всё кажется ничтожным, мелким с такой высоты, и всё человеку подвластно… Но как нельзя остановить время, так и человек не может остановить свой безудержный бег. Упирается ногами, не хочет, но судьба неумолима, и нет на свете такой силы, которая могла бы вернуть его на вершину…»

18

И вдруг Рифкат вздрогнул: ведь он не дошёл до вершины. Он ещё только у подножия. Не сумел забраться и свалился на первых шагах. Завис над пропастью и вот-вот сорвётся в пустоту…

– А-а-а! – закричал он, ощущая бездну под ногами. Рука наткнулась на что-то тёплое, и он открыл глаза.

– Рифкат, мы здесь, Рифкат! – шептал Ильдус, склонившись над ним и сжав его запястье.

Из тумана медленно появился Вагиз, потом рядом возникли Тансык, Юра…

– Да. – Это всё, что он смог сказать, но все поняли: он их увидел.

В голове у Рифката жужжал пчелиный рой, все мысли перепутаны… Жужжание роя всё усиливалось и усиливалось, пчёлы обжигающе кусали, как будто рвались наружу…

Когда подошла врач и сделала укол, пчелиный рой угомонился, и Рифкат опять вспомнил, что рядом с ним ребята.

– А ты не очень изменился. – Тансык растянул в улыбке и без того большой рот, вместо глаз остались одни щёлочки.

И Рифкат вспомнил, что с тех пор как очнулся, хотел посмотреть на себя. Голова вся забинтована, но лицо-то – нет!

– Зеркало… – прошептал он. – Хочу себя увидеть.

Ильдус суетливо сунулся в грудной карман гимнастёрки, но, наткнувшись на взгляд Вагиза, медленно стал его застёгивать и потом не знал, куда девать руки.

Рифкат всё это видел и понял: все они знают какую-то ужасную тайну и только от него пытаются её скрыть.

В повисшем молчании в Рифкате всё ощутимее нарастала обида: почему они, его близкие друзья, не скажут ему обо всём, и одновременно всё сильнее поднимался страх.

Что они скрывают от него? Почему такое скорбное лицо у врача?

– Рифкат, мы хотели по очереди посидеть с тобой. Врач не разрешила, – произнёс до сих пор стоявший в сторонке Юра. Он не любит много говорить, никогда не вмешивается в чужой разговор, но в самый нужный и ответственный момент бросит два-три слова и опять потихоньку напевает себе под нос. Но обычный тон его слов, как ни странно, успокоил Рифката лучше любых утешений.

– На дво-ре… теп-ло? – тихо спросил Рифкат, разделяя слова на слоги, чтобы легче было произносить.

Парни оживились, радуясь тому, что в нём проснулся интерес и можно поговорить о чём-то, не имеющем отношения к болезни.

– Тепло!

– Так здорово!

– Уже подсохло, а воздух!..

– Везде продают ягоды и фрукты, наелись, пока к тебе шли!

Чем дольше Рифкат их слушал, тем больше освобождался от тяжёлых мыслей. Вагиз совсем вошёл в азарт: громко смеялся, перебивал парней. Рифкат особенно был благодарен ему: таким же весёлым и неугомонным тот был и в казарме, и Рифкат совсем забыл о том, что они в больнице и что он лежит израненный и неподвижный.

Вдруг Вагиз хлопнул себя по лбу:

– Эй, парни! Мы ведь совсем забыли! Мы же Рифкату гостинец принесли. Ну-ка, Ильдус!

Ильдус развернул свёрток, забытый на стуле возле кровати.

– Съешь эти персики, сразу исцелишься, – зачастил Вагиз. – Вот в наших краях, знаешь, какие персики – во! – показал он руками. – Как здешний арбуз!

– Ну почему ты не сказал, как колесо от «МАЗа»? – подражая его интонации, притворно возмутился Тансык, и все засмеялись, даже Рифкат слабо улыбнулся.

– Не веришь? – Вагиз переспросил с таким удивлением, как будто кто-то засомневался, что он из Азербайджана. – Приезжай ко мне, привози две самый большой корзин, в каждый только по один персик войдёт!

Все покатились от смеха.

– Давайте, парни, договоримся, – вступил в разговор Юра. – Через год после армии возьмём одновременно отпуск и встретимся у кого-нибудь. В первый раз можно у меня в Ярославле. Я вам город свой покажу, он очень древний. У нас каждый дом – музей, не то что нынешние спичечные коробки. А девушки у нас…

– Девушки везде есть, – перебил его Ильдус. – У нас город молодой, одни красавицы по улицам ходят. А улицы – широкие, зелёные, рядом Кама, а по берегу – сосновые леса, сады яблоневые… Нет, в первый раз надо у нас в Нижнекамске собираться.

– Если нет степи, что это за край! – горячо подхватил Тансык. – Скачешь на лошади, перед тобой степь без конца и без края. Как запоёшь… – забывшись, он потихоньку затянул песню, но, заметив, что все с чувством неловкости смотрят на него, оборвал её.

– Пой… пой, – прошептал ему Рифкат.

– Мы лучше нашу споём, – тихо сказал Ильдус, подошёл к самому изголовью кровати и запел:

 
И в огонь мы ещё войдём.
Мы поднимемся ещё в небеса.
Быть солдатами для нас нетрудно,
Если согласятся девушки ждать…
 

Все видели, как шевелятся губы Рифката, как застыл в одной точке его взгляд, и отвернулись, когда из глаз возле самого бинта медленно поползли две слезинки.

Лучи вечернего солнца несмело потянулись к кровати, от алого цвета заката слепило, резало глаза. Лица парней, потолок и стены палаты – всё охватило предзакатным пламенем. И тишина стала неподвижной.

Прошло много времени. Никто не шелохнулся. Только Ильдус закрыл ладонью глаза, и плечи его беззвучно подёргивались. Но Рифкат этого не видел. Он лежал, отрешённый от всего, не замечая даже алых солнечных лучей, упиравшихся в стены и потолок. Только слабое чувство вины, что из-за него перестали шутить и так приуныли ребята, теплилось где-то в самой глубине…

– Мы обязательно побываем у каждого. И у тебя, Вагиз, и у тебя, Тансык, и у вас, Рифкат и Ильдус. Но первым пригласил я, у меня через год после возвращения из армии и соберёмся, – тихо, но чётко сказал наконец Юра.

– После возвращения… А мне, ребята, с самолёта каждая большая вода кажется Каспием, – заговорил Вагиз совсем без акцента. – Ко мне на самолёте прилетите. Мой край надо сначала сверху увидеть, как коршуну. Это не гладкое поле, это горы, братцы, а что может быть лучше на свете? Горы и сады – везде, горы и сады. Виноград, арбузы, дыни, анары…

– А что такое анары? – спросил Ильдус.

– Анар? Как это по-русски? Внутри красные зёрнышки, сожмёшь – брызгает, зубы сводит, но ничего вкуснее нет! Как же у вас его называют? Вылетело из головы. – Вагиз нахмурил брови и вдруг вспомнил. – Гранат! Гранат называется! Я вас гранатами угощу!

В этот момент все вздрогнули, растерянно уставились на Рифката. На его лице выступила мучительная улыбка. Вагиз так и остался с раскрытым ртом.

– У-уже угостился, – прошептал Рифкат, думая, что получится шутка и парни рассмеются, но они потупили взгляды.

В этот момент Юра выступил вперёд и заговорил:

– Я был рядом с тобой и всё видел, Рифкат. Я думаю, ты сделал то же, что сделал Матросов.

До этих слов все боязливо обходили эту тему, но тут все наперебой начали рассказывать ему, как будто попрыгали в холодную воду за первым смельчаком.

– А я не видел, был впереди, – почему-то оправдывался Вагиз, как будто он мог тогда помочь чем-то и не помог.

– А я остался сзади… – тихо вставил Ильдус.

– Это Юра сыграл «отбой» – взял трубу в руки и сыграл «отбой». Мы сразу остановились и кинулись к тебе. А там тебя уже командир с врачом перевязывают. Потом тебя увезли, а мы снова в атаку пошли, – торопился сообщить Тансык.

Они наперебой стали рассказывать, как беспокоились за него, говорить, что имя Рифката не сходит с уст в части. И от того, что однополчане так просто говорят о случившемся, Рифкату стало легче, и всё вокруг посветлело.

19

Когда Рифкат открыл глаза и увидел чёрное небо за окном, ему показалось, что слабо освещённая ночником палата, как утлое судёнышко, рассекает бездонное тёмное море ночи. Весь день бушевало море, и он не сходил с капитанского мостика, разворачивая корабль навстречу огромным, как горы, волнам. И вот теперь, когда бушующая стихия улеглась в чёрную неподвижность за окном, не выдержал, свалился в своей каюте.

«Каюта», – сказал Рифкат вслух и усмехнулся. Несмотря на приглушённый свет ночника, он видел всё вокруг до мельчайших подробностей – и белый потолок с трещинками, похожий на морщинистый лоб старого человека, – как будто за многие годы насмотрелся страданий и боли пребывавших здесь людей. И застывшие стены, что привыкли к стонам и пропитались неистребимым запахом лекарств.

Почему-то только теперь он увидел на противоположной стене плакат, на котором были изображены два человека. Один, какой-то замызганный и неряшливый, с иссохшим телом, подносил ко рту немытое яблоко, другой мыл яблоко под краном и выглядел пышащим здоровьем, розовощёким Алып-батыром[12]12
  Алып-батыр – великан, сказочный богатырь.


[Закрыть]
. При всей упрощённости рисунка художнику удалось так чётко выразить нужную мысль, что подпись внизу была даже излишней.

Однако Рифкат не мог долго смотреть на плакат: почему-то здесь он был неуместен. Но больше задержать взгляд было не на чем, – ровная пустота белых стен. Только в окне, разделённом крестовиной белой рамы, немигающие глаза тёмной ночи. Он встретился с ними взглядом и отвёл его в сторону.

Неслышно шагая в мягких чувяках, в палату вошла врач. Её халат ослепил Рифката. Как будто светлая луна увидела, что ему одиноко и больно, и, скатившись с высокого неба, вошла к нему в палату.

По-видимому, боясь нарушить тишину ночи, врач подняла левый рукав Рифката, протёрла руку ватой и подняла кверху шприц, всматриваясь в деления. Потом сделала укол. Как-то больнее обычного, даже несколько грубовато на этот раз.

«Устала, наверное, замучил я её», – подумал Рифкат. Сколько беспокойства он доставил людям и сколько ещё доставит… Может, лучше было сразу же… Он не успел даже додумать свою мысль, как врач прикоснулась к его лицу пальцами, и столько в этом движении было доброты и ласки, что Рифкату стало стыдно за свои мысли.

– Твои друзья не хотели уходить, просили подежурить ночью… – тихо произнесла она, и ручеёк её голоса вновь напомнил ему маму.

«Мама», – вспомнил он её отчётливо и застонал.

– Что, что, сынок? – склонилась она к нему.

– Письмо написать надо бы… – выдавил он из себя.

Как много было ещё на свете того, что ему надо бы сделать. Написать письмо маме, всем родным и друзьям – каждому отдельно. Сотцом и матерью посидеть на диване в комнате, поговорить хоть раз вволю – за беготнёй и от мальчишеской стеснительности ни разу не обнял их, не сказал, что они для него значат. Платье Анфисе подарить… Деду сено накосить, он уже старый стал и зря хорохорится… С сельскими мальчишками досыта набегаться, с друзьями по душам поговорить, не обращая внимания на обиды и недомолвки, – какая ерунда все эти мелочи… И Галию хоть раз обнять – не шутливо, чувствуя, как витой змейкой ускользает из рук её гибкое тело, а крепко, чтобы их близость осталась навсегда, и поцеловать мягкие её губы… До боли, до рези в глазах любоваться, как плещется Кама, как шумят сосны на её высоком берегу и лоснится, прилегая от ветра, трава в степи… Надо бы, надо бы, надо бы…

По углам его губ скользнула горестная улыбка.

– Сейчас тебе сделают операцию, и потом мы с тобой напишем письмо, хорошо, сынок?

Он ответил ей ресницами: «Хорошо».

Тело стало медленно терять вес, огненные копья в голове стихли. Он хотел поднять руку и прикоснуться к ней, но мышцы не слушались, он не мог пошевельнуться. Голос тоже стал неподвластен ему. Но врач поняла, ободряюще улыбнулась ему, и он тогда поверил: всё будет хорошо…

Но всё равно надо было быть готовым, и он, собрав все свои силы, сжал кулаки, чтобы встретить всё, что его ждало. Кисть правой руки сразу обожгло. «Граната!» – вспомнил он и, несмотря на сжигающую боль, сжал, стиснул её изо всех сил, чтобы она не вырвалась из руки. «Четыре секунды».

Они все собрались рядом: ребята, Ильдус, Юра, мама, Анфиса, отец – все, кого он любил, а вместе с ними все остальные люди, которых он не успел узнать. Все стояли рядом, и все погибли бы, если бы он разжал руку, выпустил бы огненный смерч… И уже нечеловеческим усилием, переступая через боль и бессилие, он сжал пальцы так, что они намертво впились в металл гранаты – так, что она никогда не сможет у него вырваться – никогда.

20

– Везите в операционную! – произнёс кто-то.

Его бережно уложили на тележку и медленно вывезли из палаты.

21

Из-за горы показалась красная тюбетейка солнца. Дневное светило ещё не пришло в себя после сна, и утренняя дымка прикрывала его слепящий лик.

Наконец оно поднялось и осмотрело свои владения. Лучи солнца погладили степные ковыли, пробежали по скатам крыш, пересчитали выстроившиеся на краю полигона самолёты, перешагнули через казарму и остановились перед окном госпитальной палаты. Прислушавшись к тревожному от утреннего ветерка шелесту кустов жёлтой акации, солнце брызнуло через окно в комнату, сползло на пол и осторожно приблизилось к кровати.

Вот лучи, набирая силу, осветили тумбочку, заскользили по одеялу и, увидев Рифката, на мгновение успокоились, потом тихонько погладили его руки, лицо.

И вдруг как будто споткнулись, и всё в этом мире под вечным солнцем замерло и остановилось.

Его глаза не открывались, руки, лицо не согревались.

Пока солнце застыло в растерянности, всё вокруг под его лучами набирало звонкую силу: пели жаворонки, распускались цветы и листья, спешили на работу люди, разрезал утреннюю тишину гул машин. Только здесь, в палате, лучи неподвижно застыли. И тогда, собрав всю свою силу, солнце кинулось исступлённо гладить его руки, лицо – как мать, которая будила его по утрам.

Видя рождение над землёй лучезарного дня, весь мир не прекращал радоваться и жить, новый день после ночи и сна возрождал новую, светлую жизнь.

1978–1979

Күңелем елъязмасы / Летопись души

Иске сәгать дөрес йөри
(Повесть)
Юл азагы – юл башы

Стенадагы иске сәгать, ютәленнән буылган карт сыман, озак гыжылдап, иртәнге алтыны сукты. «Вакыт галиҗәнапларына суык тигән, – дип уйлады Искәндәр. – Суык тигән».

Шулчак аның тәне буйлап салкын тәпиле кырмыскалар йөгереп узгандай булды. Ул юрганын башына ук тартып китерде, җылы эзләп, аякларын арлы-бирле йөртте. Аннары шактый вакыт, кыймшанмыйча, күзләрен түшәмгә төбәп ятты. Нәрсә турындадыр уйлыйсы, хыялланасы – шулай итеп иртәнге авыр хисләрдән котыласы килә иде аның. Ләкин, үч иткәндәй, башына бер уй да килми. Әйтерсең ул белгән-күргән нәрсәләр барысы да кара төн пәрдәсе артында бүленеп калган, әйтерсең ул үткәнгә җилкәсе белән борылып утырган да киләчәкнең буп-буш чиксезлегенә күзләрен төбәп онытылган иде.

Тәрәзәдән агып кергән сүрән яктылык, ишәйгәннән-ишәя барып, озакламый бөтен бүлмәне тутырды. Караңгылык әкренләп почмакларга сыенды, пәрдә артларына үрмәләде, анда да сыеныр урын таба алмагач, идән ярыкларына саркып юкка чыкты. Идәндә, төн диңгезе ярга чыгарып ыргыткан ватык кораб калдыкларына охшап, бер пар чүәк, уч төбе хәтле келәм, урындык башыннан шуып төшкән чуар сөлге генә ятып калды.

Искәндәр кинәт кенә юрганын тибеп очырды да тезләрен кочаклап торып утырды. Бармаклары белән чәчен артка сыпырып куйды, күзләрен уды. Инде тагын нишлим дигәндәй як-ягына карангач, стенада асылынып торган җепне тартты, брадагы лампочка иртәнге яктылыкка куәт өсти алмады, Искәндәр, җепне янә тартып, утны сүндерде. Аннары ипләп кенә караваттан шуышып төште дә, аякларына чүәк элеп, лаштыр-лоштыр бүлмә буйлап атлап китте. Кухняга керде. Өcтәлдә инде атна буе юылмаган тәлинкәләр өелеп ята. Иренеп кенә кранны борды – тагын җылы су юк. Савыт-саба юмаска сәбәп чыгуына сөенгәндәй, теләр-теләмәс кенә сукранып, кранны ябып куйды.

«Элек тә җылы су сирәк килә иде бит. Ә савыт-саба гел чиста тора иде. Ничек юды икән ул аларны? Салкын су беләнме?»

Соңгы арада Искәндәрнең өйдә юньләп ашаганы да юк иде. Иртән бер чынаяк чәй эчә дә чыгып йөгерә, көндез кайда туры килсә шунда ашый, ә кич… кич кайтканда, күп чагында алар йоклаган була.

Кофе банкасы эзләп шкафта актарынганда, аның күзе стенадагы календарьга төште. Күкрәкләренә кадәр суга кергән озын кара чәчле кыз артка каерылып караган да, үзенә төбәлгән чит карашны күреп, бер мәлгә югалып калган. Менә ул, исенә килеп, алга ташланыр да, тар бүлмәне яңгыратып көлә-көлә, диңгез эченә йөзеп кереп китәр… «Ерак китә алмассың, – дип елмайды Искәндәр. – Гомерең аз калган». Ул, су кызының кызыктыргыч шәрәлегеннән котылырга теләгәндәй, календарьның соңгы битен әйләндереп куйды. Куйды да, арткы яктагы «Котлы булсын Яңа ел!» дигән сүзләрне күргәч, сәерсенеп озак карап торды. Бүген – утыз беренче декабрь, елның соңгы көне. Ә ул бернәрсә дә әзерләмәгән, аның бернәрсәсе дә юк. Өе ташландык абзар сыман, тәмле-томлы да, аракы-шәраб та алмаган, чыршы хәстәре дә күрелмәгән. Ул бит Яңа елны каршы алырга әзер түгел. Өе генә түгел, аның уйлары, хисләре, хыяллары – гомумән, ул үзе Яңа елга керергә әзер түгел.

Шулчак стенадагы иске сәгать, гыжылдап, озак итеп бер тапкыр ютәлләп куйды. «Вакытка суык тигән», – дип, ачу белән иреннәрен тешләп кабатлады ул. Инде ничә тапкыр шул сәгатьне антиквар кибетенә илтергә җыенды. Һаман вакыт тими. Бабайдан калган истәлек дип тота. Бабасы күптән дөнья куйды инде. Ә сәгать һаман йөри. Гүя ул әле һаман бабасы вакытын санап йөри, гүя ул әле һаман бабасы ютәле белән ютәлли, бабасы өчен ютәлли… «Вакытка суык тигән…»

* * *

…Ул көннән соң аның өчен дөньядагы бар нәрсәнең мәгънәсе үзгәргән кебек булды, җансыз әйберләргә җан керде, бүлмәсе көннән-көн зурая барган сыман тоелды, ә тирә-юньдәге түгәрәк дөнья күзгә күренеп кечерәйде. Ул көннәр буе шәһәр ыгы-зыгысына ияреп ихтыярсыз йөри-йөри дә, тын култыкка кайтып сыенган нәни каек сыман, аптырап-сәерсенеп бик озак бүлмәсе уртасында басып тора. Гасырлар артыннан килгән күкрәү авазына охшатып иске сәгать суга башлагач кына, яңадан аңына килгәндәй була. Ул инде ничә еллар буе шушы сәгать белән сөйләшеп, бәхәсләшеп яши. Кайвакытта, бигрәк тә ялгыз калган чакта, борынгы сәгать янында ул үзенең бик кечкенә, уйларының да бик вак икәненә төшенеп гарьләнеп тә куя. Тора-бара сәгатькә ул җанлы әйбергә караган сыман карарга гадәтләнде. Иртәнге алтыда радиодан гимн яңгырый башлагач, иң беренче эш итеп әле кулындагы бүләк сәгатькә, әле стенадагы борынгы сәгатькә карый. Үз кулындагы сәгатьнең дөрес йөргәнен күргәч, сабый бала кебек сөенә. Иреннәрен түгәрәкләп, стенадагы сәгатьне үчекли, ярый инде, миннән булсын яхшылык дигәндәй, диванга басып телләрен күчерә.

Искәндәр тәрәзә төбендә яткан сәгатен әйләндереп карый-карый кулына такты. Аннары кабалана-кабалана киенде дә идән себеркесе эзли башлады. Ләкин – һәй, гөнаһ шомлыгы – өйдә себерке юк иде. Соң, моңа кадәр булгандыр бит инде ул? Хатыны себеркене дә үзе белән алып китмәгәндер… Искәндәр аның идән себергән чагын хәтерләргә тырышты, ләкин исенә төшерә алмады. Зәңгәр джинсы чалбар киеп, тузгыган коңгырт чәчләрен артка ташлый-ташлый идән юганын хәтерли, ә менә идән себергән чагын – юк. Әллә идәнне ул бер дә себермәде микән? Көн саен югач, себереп торуның кирәге дә калмый. Мүкәли-мүкәли килеп, башы белән пианинога бәрелгәч кенә, үзенең гел кирәксез нәрсәләр турында уйлаганын аңлап, башын түбән иде.

Тезләрен юешли-юешли күпме тырышса да, идән чистармады, киресенчә, пычрагы буй-буй булып җәелеп кенә калды. Кул селтәп, юлбарыс тиресенә охшап калган идәнгә караңгы бүлмәдәге иске паласны чыгарып каплады. Шул арада кухняда кофе ташый башлады. Йөгереп барып газны сүндерде дә, кофега ике шакмак шикәр салгач, озак итеп аның ак күбекләре сүнгәнне карап торды.

Каядыр ашыккан, кабаланган кебек, тиз генә юынып алгач, яңадан кухняга чыгып, авызын пешерә-пешерә кофе эчте. Эчеп бетергәч, бөтен эше тәмам булган кебек, тагын туктап калды.

«Нишләргә? Бүген нишләргә? Нинди эшләр бар бүген? – дип, үз-үзенә сорау бирде ул. – Беренчедән, өйне тәртипкә китерергә. Аннары, кибеттән кирәк-ярак ташып, бәйрәм өстәле әзерләргә. Чыршы табарга. Уенчык элмәсәң дә ярый, бала-чага юк… – Ул, чыннан да бала-чага юклыгына ышанырга теләгәндәй, як-ягына каранды. – Чыршы кыяфәте булгач, исе аңкып торгач, шул җиткән. Тагын нишләргә? Ә-ә-ә… Ә кунаклар?! Күптән дәшеп куйган кунаклары бар бит аның. Бүген тагын бер тапкыр исләренә төшерергә кирәк булыр. Инде күптән берсен дә күргәне юк. Телефоны булганнарына шалтыратыр, Ислам белән Шәүкәтләрнең өйләренә кереп чыксаң да була».

Искәндәр почмактагы тумбочка өстендә торучы телефонга күз ташлады. Куе кызыл төстәге телефон иртәнге эңгердә менә-менә сүнеп килүче олы бер утлы күмергә охшап тора. Соңгы арада нигәдер берәү дә шалтыратмый әле аңа. Баштарак, алар киткән көннәрдә, берничә көн телефон тынып тормады. Аны сорап шалтыраттылар, кызының сыйныфташлары шалтыратты. Ул, нигә аны миннән сорыйсыз дигән сыман, өзек-өзек кенә җаваплар кайтарды: «Китте ул, китте. Белмим, белмим. Бөтенләйгә китте. Белмим, белмим… Кайтмаска китте… Нишләп шаяртыйм ди инде… Шулай килеп чыкты инде… Бер-беребезне аңламаганбыздыр. Үтсә үткән инде, нишлисең. Ун елны гына түгел, бөтен гомерен суга салган кешеләр дә бар бит. Хәерлегә булсын… Юк, юк, үкенмим… Үкенмәм. Сөенмим дә… Күптән шулай булырга тиеш иде. Шулай кирәк иде… Җае чыкмый торды. Менә, ниһаять, җепне өзәргә булдык… Аңа да яхшы…»

Искәндәр телефон трубкасын кулга алып бераз әйләндергәләп торды да беренче булып хәтергә килгән номерны җыя башлады. Озак җавап бирми тордылар. Искәндәрнең трубка тоткан кулы тирләп чыкты. Ниһаять, колакны кытыклап торган озын гүләү авазын бүлеп, телефоннан таныш тавыш ишетелде:

– Тыңлыйм сезне…

Искәндәр шатлыгыннан кычкырып җибәргәнен дә сизми калды:

– Ә-әй! Хәмит дус! Йоклап ятасыңмы әллә? Шалтыратам, шалтыратам – җавап бирмисең. Бәйрәм көнне йоклап яту килешми.

– Тс-с-с! Кычкырма шулкадәр. Балаларны уятасың. Сәгать ничә икәнне беләсеңме соң син?

Искәндәр, аптырап, әле кулындагы сәгатькә, әле стенадагы сәгатькә карады:

– Бе-ләм…

– Бу вакытта авылдагы карт әтәчләр белән шәһәрдәге карт буйдаклар гына тора…

– Бәйрәм бит…

– Бәйрәм нәрсә өчен? Бәйрәм ул, туган, халык йокласын өчен. Рәхәтләнеп, бөтен кайгыларыңны онытып йоклар өчен ул бәйрәм…

Искәндәр, Хәмитнең шулай акыл өйрәткән тон белән сөйләвенә сәерсенеп, телсез калды. «Нәрсә булган моңа? Иртәнге җиденче яртыда түгел, төн урталарында шалтыратканы булды – алай кырт кисеп сүз кайтармый иде».

– Йокыңны бүлгән булсам, гафу ит. Кичкә безгә киләсеңне тагын бер тапкыр исеңә төшермәкче генә идем…

Телефон тынып калды, бераздан кыштыр-кыштыр килде. Ерактан тонык кына булып хатын-кыз тавышы ишетелде: «Бармыйбыз да, килмибез дә». Телефон тагын шытырдап алды. Хәмит аны уалырдай итеп учына кыса иде, ахрысы. Ниһаять, ул телгә килде. Тавышы, әле генә бозлы судан чыккан сыман, салкын һәм калтыраулы иде:

– Искәндәр… малай… безнең планнар үзгәреп тора бит әле. Хатын бит… Яңа ел ул – гаилә бәйрәме, аны һәркем үз өендә йә туганнарында үткәрергә тиеш, ди. Үзең беләсең, хатын-кызга аңлатып буламыни? Үпкәләмә, малай, без әтиләргә барырга булган идек. Нигә эндәшмисең? Иртәгә үзең безгә килеп чык. Барыбер берьялгызың. Күңелсез дә булыр үзеңә. Сөйләшеп утырырбыз. Хатын син яраткан пәрәмәчен дә пешерер…

Телефон трубкасы Искәндәрнең кулын пешерә башлагандай тоелды. Ул аны шапылдатып куйды да ике кулы белән тәрәзә төбенә килеп таянды. «Әйе! – Тәрәзә пәрдәләрен җәһәт кенә ике якка аерып ташлады. – Әйе! Димәк, боҗра чыннан да кысыла башлады. Исемлектән бер кешене сызып ыргыттык. Дуслар исемлегеннән. Хәмит, Хәмит… Без синең белән биш ел буе бергәләп юкка гына студент шулпасын эчтек микәнни? Биш ел буе бер бүлмәдә яшәп, болай да кыска гына гомернең биш елын уртак кайгылар, уртак шатлыклар белән уздырдык…»

Сөмбелнең бер кичне әйткән сүзләре кылт итеп аның исенә төште… «Әллә син үзеңне берәр кешегә кирәкмен дип уйлыйсыңмы? Чыгарып ташла башыңнан ул беркатлы уйларыңны. Кеше үз-үзен яратса, шул бик җиткән. Әллә син үзеңне берәр кеше үлә-бетә ярата, синең өчен җанын бирергә әзер тора дип беләсеңме? Шулай булмый торсын. Әгәр дә берәрсе сиңа якты йөз күрсәтә икән, белеп тор, димәк, аңа синнән нидер кирәк, яисә, һич югында, аңа шулай яхшы, аның синең белән уйнап аласы, үзенең шатлыгын сиңа күрсәтеп бер ялтырыйсы килә. Шулай итмәсәң, шатлык шатлык булмый бит, җир астына күмелгән хәзинә була».

Искәндәр, гадәтенчә, аны бүлдермичә генә тыңлап утырды, кайтарып сүз әйтмәде. Шулай итсәң, сүзен тизрәк очлыйсын яхшы белә иде ул.

* * *

Төнге сәгать унберләрдә, көтмәгәндә, Хәмит килеп кергән иде. Йөзе әле генә мунча чыккан төсле алсуланып киткән, бүреге гадәттәгедән арткарак шуышып, тәбәнәк маңгаен биегәйтеп җибәргән. Түргә узып тормадылар, кухняга кереп утырдылар. Сүзне Хәмит башлады:

– Малай, хәлләр хөрти бит әле минем, – диде ул еламсырак тавыш белән. – Хөрт, малай, эшләр…

– Нәрсә булды тагын? Милиция-мазарга эләкмәгәнсеңдер бит. Шуннан да зур трагедия юк бүгенге көндә. – Сүзне уенга борырга, Хәмитнең көнаралаш табылып торган борчуларын бүгенге сүз үзәгенә алмаска иде аның исәбе.

– Анысы юк ла… баш ике түгел… Хатын әллә нишләде… Кичә бөтенләй өйгә дә кайтмады. Кайдадыр кунып калган. Кайтуына бугазына ябыштым. Күзгә караган да тик тора. Исерек кеше шикелле елмая. Бер кул белән якасыннан тотып, икенче йодрыкны йомарлап тордым-тордым да, үзем дә сизмәстән, елап җибәрдем. Суга алмадым. Балалар куркыр, дидем. Ә ул берни булмагандай чишенде дә малай белән кыз арасына кереп ятты. Шуннан соң гына теле ачылды.

– Кайда йөрдең, эттән туган нәрсә, – мин әйтәм. – Балаларың төне буе тәрәзә төбен саклап чыкты.

– Син төннәр буе кайтмыйсың бит әле, – ди. – Син кайда йөрсәң, шунда.

– И-их, шунда күлмәген күтәреп каеш белән ярасы килде! И-их! Соң мин… Минем белән чагыштыра бит үзен. Мин нәрсә, калсам, шул дуслар белән сөйләшеп калам. Әллә кайда эт типкесендә йөрмим бит. Дуслар очрый. «Әйдә, сөйләшеп утырыйк, күрешмәгәнгә биш-былтыр», – диләр. Шунда аларга: «Хәзер мин йөгереп кенә хатыннан рөхсәт сорап киләм. Җибәрсә, утырырбыз», – дип әйтә алмыйм бит инде. Үзең күреп торасың, Искәндәр, шулай каткан күңелне җебетеп, җанны бушатып утыра торгач, таң атканы сизелми дә кала. Бер сөйләшүе бер гомер бит ул андый чакларда. Ә өйдә нишлим мин? Фатирын алып биргән, мебелен тезеп куйган, зарплатасын тиенен тиенгә кайтарып җиткергән. Тагын ни кирәк аларга? Дуслар белән әллә нигә бер рәхәтләнеп күңел бушатып утырырга гына хакым бардыр бит инде минем, ә?

– Үзенә шулай дип әйттеңме соң?

– Әйттем, әйтмәгән кая…

– Нәрсә ди?

– Мин дә нәкъ синең сыман эшлим. Фатирны сиңа гына түгел, гаиләгә бирделәр, мебельгә минем дә өлешем керде. Телисең икән, претензиясез генә шушында яшә, теләмәсәң, дүрт ягың кыйбла, ди.

– Ә күңел турында, күңел турында аңлатып әйттеңме соң?

– Күңел нәрсә? Күңел ул миндә дә бар, ди.

– Дуслардан башка, кешеләрдән башка, җәмгыятьтән башка яшәп булмаганын, кешенең кешесез тормыш итә алмаганын төшендерергә иде аңа.

– Һәй, малай, бар сүзеңә дә җавабы әзер бит аның. Нәрсә, хатын сиңа дус түгелмени? Хатын сиңа дошманмыни, ди. Сиңа бәгыреннән өзеп балалар тапкан, егерме ел җыеп килгән иң яшерен хисләрен бүләк иткән хатының сиңа ятмыни? Син иң элек аны аңларга тиеш. Бер хатыныңны да аңламагач, аны юата, аның күңелен күрә белмәгәч, нинди дуслар, нинди җәмгыять турында авыз ачып сөйләшергә мөмкин, ди. Син башта хатыныңның күңелен күр, шуннан соң башкалар турында уйла, ди.

– Ә нигә, моңа кадәр әйбәт кенә тора идегез бит әле. Минем Сөмбел сезне гел мактап сөйли иде. Хәмит тырыш, Хәмит йорт җанлы. Хәмит юк-бар белән баш катырмый. Ә мин ялкау, мин булдыксыз, мин өй турында кайгыртмыйм, мин буш куык, мин юк нәрсә турында хыялланып гомеремне уздырам…

…Искәндәр, кызып китеп, тавышын чамасыз күтәрә төште бугай, сөйләнә-сөйләнә, кухняга Сөмбел килеп керде:

– Нәрсә мактанасың, нәрсә әтәчләнәсең тагын?

– Хәмит белән менә бар дөньяны сүгеп утыра идек әле.

– Дөньяны сүкмәгез сез, шул дөньяда яши белмәгән өчен, үзегезне сүгегез. Дөнья нәрсә? Дөньяның гаебе юк. Ул мең ел элек тә шулай булган, мең елдан соң да шулай булачак. Ә менә кеше үзгәрә, кешеләр үзгәрә, халык үзгәрә.

– Кеше белән бергә дөнья да үзгәрә инде… – Хәмит коңгырт күзләрен челт-челт йомып куйды, бумеранг сыман уртадан кырт бөгелеп төшкән мул кашлары турайды.

– О-о! Юк! Пәри башка, җен башка. Бутамагыз әле сез, егетләр. Табигатьнең – үз законы, кешенең – үз законы. Табигатькә кеше кирәк түгел, ә кеше табигатьсез яши алмый. Җәнлек-җанварларны гына карагыз сез: алар табигать законнары буенча яши, алардан табигатькә бер зыян да юк. Ә кеше? Кеше кыра, җимерә, елгаларны туктата, урманнарны кисә, һавага күпме агу очыра… Табигатьнең үз баласы булса, үзен тудырган дөньяга шулай карамас иде ул. Димәк, кеше – табигатьнең үги баласы…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации