Текст книги "Пак с Волшебных холмов"

Переправа «эльфантов»

Песенка младшего Хобдена по прозвищу Пчелка

 
Загудели пчелы, золотые пчелы:
«Отчего наш пасечник ходит невеселый?
Если не расскажет, что творится с ним, —
Меду для продажи больше не дадим!»
 
 
Не утаит невеста
От верных пчел своих,
Взошло ли к свадьбе тесто,
Доволен ли жених.
 
 
Все как есть, все подряд
Скажет без утайки —
А иначе улетят
Пчелы от хозяйки.
 
 
Крестины ли, поминки
Случаются в селе —
Старушка по-старинке
Шепнет о том пчеле:
 

 
Про детей, про гостей,
Где какие толки —
Ведь до всяких новостей
Любопытны пчелки.
 
 
Не стойте в поле голом,
Когда грохочет гром,
Не подходите к пчелам
Иначе как с добром.
 
 
Там, где врут, пчелы мрут,
Там, где злятся, – вянут.
Будь им рад, будь им брат,
Пчелы не обманут!
 

Едва стало смеркаться, как теплый сентябрьский дождик заморосил над сборщиками хмеля. Матери покатили из садов детские коляски, корзины были убраны, подсчеты закончены. Юные парочки раскрывали по одному зонтику на двоих, возвращаясь домой, и одинокие пешеходы посмеивались, глядя им вслед. Дан и Уна, собиравшие хмель после школы, отправились поесть печеной картошечки на хмелесушилку, где старый Хобден со своей охотничьей собакой Бетти жил и орудовал уже целый месяц.

Они устроились, как обычно, на застланной мешками койке перед печью и, едва Хобден поднял заслонку, уставились как завороженные на раскаленное ложе углей, мощным жаром без пламени дышавших в печные своды.

Старик не спеша подложил еще пару кусков угля, уверенно пристроив их на нужное место, не глядя протянул руку назад и, когда Дан вложил несколько картошин в его похожую на железный совок ладонь, тщательно рассовал их между углями, постоял еще несколько мгновений, вглядываясь в огонь, – и опустил заслонку. После яркого света топки сразу же показалось темно, и он зажег фонарь со свечой. Так бывало каждый раз, и дети любили этот заведенный порядок.

Пчелка, сын Хобдена, парень малость не в себе, но умевший лучше всякого обращаться с пчелами, бесшумно, как тень, проскользнул в дверь. Они заметили его появление лишь по тому, как Бетти оживленно замотала обрубком хвоста.

Снаружи кто-то громко запел под моросящим дождем:

 
Старушка миссис Лейдинвул уж год, как померла,
Но, услыхав, что хмель созрел, сдержаться не смогла:
 

– Только один человек на свете умел так горланить! – воскликнул старый Хобден, живо оборачиваясь.

 
«Ребята, с кем рвала я хмель, свежа и молода,
Все нынче на уборке, и я пойду туда!..»
 

Дверь распахнулась и…

– Ну и ну! Видно, не зря говорят, что уборка хмеля даже мертвого вытащит из могилы! Ты ли это, Том? Том Башмачник! – воскликнул старик Хобден, опуская фонарь.

– А то кто же! Иль ты глазам своим не веришь, Ральф? – Незнакомец перешагнул порог и вошел. Он был дюйма на три выше, чем Хобден, голубоглазый, загорелый гигант с седыми бакенбардами. Они пожали друг другу руки, и дети слышали, как мощно скрипнули их жесткие ладони.

– А хватка у тебя не ослабла, – заметил Хобден. – Помнишь, как тридцать или сорок лет назад ты проломил мне башку на ярмарке в Писмарше?

– Всего лишь тридцать; и не стоит считаться, кто кому что проломил. Ты тоже не худо отблагодарил меня жердиной. Как же мы в ту ночь добрались домой? Вплавь?

– Да так, как фазан попал Джеку в карман, – немножко везения, немножко волшебства. – Плечи Хобдена затряслись от смеха.

– Значит, ты не забыл свои невинные лесные прогулки? Немножко промышляешь этим? – Гость изобразил выстрел из ружья.

Хобден ответил быстрым жестом руки, как бы ставя заячий силок.

– Да нет. Вот все, что мне осталось. В старости что можется, то и хочется. А ты что поделывал столько лет?

 
– Был я в Дувре, был я в Лидде —
Всю я Землю перевидел!
 

– весело отвечал Том. – Думаю, что знаю старушку Англию не хуже других прочих. – Он повернулся к детям и заговорщицки им подмигнул.

– Держу пари, ты наслушался разных небылиц, – сказал Хобден. – Был я однажды на ярмарке в Уилтшире. Заговорили мне там зубы и обдурили на пару рукавиц.

– Поболтать везде любят. А ты здорово приклеился к своему краю, Ральф!

– Старое дерево сдвинуть – значит погубить, – усмехнулся Хобден. – А мне помирать хочется не больше, чем тебе размяться сегодня вечерком с лопатой и прессом для хмеля. Что, верно?

Верзила оперся спиной о круглый столб сушильной печи и развел руками:

– Могу пойти к тебе в работники, Ральф!

И они без лишних слов прогремели по лестнице наверх. Слышно было, как их лопаты скребли по дну сушилки, переворачивая сохнущий хмель, и скоро весь дом заполнился сладким, снотворным ароматом.

– Кто это? – шепотом спросила Уна у Пчелки.

– Знаю не больше вашего, – улыбнулся тот, оттопыривая губу.

Голоса наверху о чем-то говорили и смеялись наперебой, тяжелые шаги гремели туда и сюда. Потом сквозь дырку пресса в потолке просунулся «карман» – мешок для хмеля, который быстро стал пухнуть и толстеть, нагружаемый сверху лопатами. «Клак!» – сработал пресс и превратил рыхлый хмель в крепкий «пирог»…

– Полегче! – раздался голос Хобдена. – Мешок лопнет, если ты будешь так наваливать. Глисоновский бык и то ловчей тебя, Том. Шабаш! Пойдем посидим у огонька.

Они сошли вниз, и, пока Хобден открывал заслонку и проверял, испеклась ли картошка, Том Башмачник сказал, обращаясь к ребятам:

– Покруче ее солите. Тогда догадаетесь, из каковских я буду.

И он опять подмигнул, и опять Пчелка засмеялся, а Уна недоуменно взглянула на Дана.

– Я-то знаю, из каковских, – проворчал старик Хобден, нащупывая картошку в золе.

– Знаешь, и ладно, – одобрил Том и негромко добавил у него за спиной: – Некоторые из наших терпеть не могут лошадиных подков, или колокольного звона, или проточной воды… Кстати, о проточной воде, – он повернулся к Хобдену, который как раз кончил возиться в печи. – Помнишь большой разлив в Робертсбридже, когда подручный мельника утонул прямо посередь улицы?

– А как же! Помню… – Хобден присел прямо на кучу угля возле печи. – Я в том году ухаживал за девушкой из Ромни. Работал я возчиком у мистера Плама, получал десять шиллингов в неделю. А невесту себе нашел на Болотах.

– Удивительное это место – Болотный Край, – молвил Том Башмачник. – Говорят, что мир делится на Европу, Азию, Австралию, Америку и Ромнинские Болота.

– Да, тамошний народ так и говорит. Нелегко мне было уломать свою старуху покинуть родные места.

– А где она жила? Я что-то забыл, Ральф.

– Она родилась в Димчерче, возле Дамбы, – ответил Хобден, держа в руке испеченную картофелину.

– Из Петтов она была или из Уитгифтов?

– Из Уитгифтов. – Хобден разломил картошину и принялся за нее с особой сноровкой человека, привыкшего есть под открытым небом и обходиться без тарелки. – Она сделалась со временем вполне рассудительной, пожив у нас в Вильде, но первые лет двадцать уж такая была чудная, что и не рассказать. И удивительно умела ладить с пчелами. – Он отколупнул маленький кусочек картошки и бросил его на пол.

– То-то и оно! Я слыхал, что Уитгифты – люди непростые, на семь пядей в землю видят, – сказал Том Башмачник. – Не замечал?

– Ну нет! Никаким таким чернокнижьем моя старуха не занималась, – отвечал Хобден. – Правда, она умела узнавать, что сбудется, – по полету птиц, по падению звезд, по жужжанию пчел… И часто по ночам лежала с открытыми глазами – слушала зовы, как она говорила.

– Ну, это ничего не доказывает, – заметил Том. – Все ромнинские – потомственные контрабандисты. Это должно быть у нее в крови – прислушиваться по ночам.

– Понятное дело, – согласился Хобден, улыбаясь. – Правда, мне сдается, что за контрабандистами у нас не надо ходить аж в Болотный Край. Но с ней было другое. Она порой заводила всякую околесицу, – он понизил голос, – толковала об эльфантах.

– Ну конечно. Я слышал, на Болотах в них все верят. – И он кинул испытующий взгляд на ребят, слушавших с широко открытыми глазами рядом с Бетти.

– Эльфанты, – повторила Уна. – То есть эльфы! Понимаю…

– Народ С Холмов, – сказал Пчелка и бросил целых полкартошки в сторону двери.

– Точно! – подтвердил Хобден, подняв указательный палец. – У мальчишки глаза матери, ее слух и нюх. Именно так она их и называла!

– А что ты сам думаешь об этом?

– Да как сказать, – Хобден неопределенно гмыкнул. – Для человека вроде меня, который привык бродить ночью по полям и перелескам, нет никого опасней лесников.

– А если лесников побоку, – настаивал Том. – Я заметил, как ты давеча бросил Добрый Кусок на пол. Ты-то сам в них веришь?

– Картоха была с гнильцой, вот и все, – объяснил Хобден.

– Не похоже. А вроде того, как ты нарочно оставил кусок… для Тех, кому он может пригодиться. Нет, без отговорок, веришь ты в них или нет?

– Я ничего не скажу, потому что ничего такого не видел и ничего не слышал. Но если ты хочешь сказать, что в темноте среди кустов и перелесков прячется кто-то еще, кроме людей, зверей и птах, что ж! – я не знаю, захочется ли мне с тобой спорить. Так что тебе и карты в руки. Что ты скажешь?

– Я как ты. Ничего не скажу. Но послушайте-ка одну историю, а там судите сами, как вам вздумается.

– Опять небылицы, – проворчал Хобден и стал набивать трубку.

– На Болотах эту историю называют «Переправа в Димчерче», – не торопясь продолжал Том. – Может, слыхали?

– Моя старуха рассказывала ее столько раз, что я сам чуть во все не поверил.

Говоря это, Хобден привстал и прикурил трубку от желтого пламени фонаря. Том уселся поудобнее на груде угля, упершись своим великанским локтем в свое великанское колено.

– Вы когда-нибудь бывали в Болотном Краю? – спросил он Дана.

– Ездили однажды в порт Рай, – ответил Дан.

– Ну, там он только начинается. А дальше – церкви с островерхими колокольнями, похожими на старых колдуний, высунувшихся из своих лачуг; море, стоящее высоко над землей, и дикие утки в длинных канавах (ученые люди говорят: в «каналах»). Весь Болотный Край – сплошная путаница канав и шлюзов, впускных ворот и водоотводов. Когда начинается прилив, слышно, как все это начинает журчать и булькать, а потом доносится рев – это море бушует, ударяясь о Дамбу. Ромнинские Болота – плоский, низинный край, кажется, нет ничего проще, чем пройти его из конца в конец. Да не тут-то было! Из-за канав и шлюзов тамошние дороги запутаны и переплетены, как пряжа ведьмы. Среди бела дня можно заблудиться!

– Эти канавы вырыты для осушения, – вставил Хобден. – Когда я ухаживал за своей старухой, всюду зеленели камыши. Эхма! Камыши зеленели, и Болотный Командир разгуливал по округе без троп и дорог – свободно, как туман.

– Кто это – Болотный Командир? – спросил Дан.

– Тот, кто насылает лихорадку. Стоит ему разок хлопнуть тебя по плечу – и ты весь начинаешь трястись. Я это испытал. Но осушение покончило с лихорадкой. Оттого и говорят, что Болотный Командир сломал себе шею в канаве. А какое там раздолье для пчел и для уток!

– И для сказок, – подхватил Том. – Люди, то есть Те, Что Из Плоти И Крови, жили там с Незапамятных Времен. Но и эльфанты тоже испокон веков возлюбили эти места больше всех остальных в Старой Англии. Так говорят жители Болот, а им можно верить. Они там гуляют по ночам, что-нибудь маклача или пряча, с тех самых пор, как шерсть появилась на спинах овечьих. Так вот, они говорят, что эльфантов в их краях всегда было полным-полно. Что твоих кроликов. Они танцевали на пустынных дорогах среди бела дня; они мерцали своими зелеными фонариками вдоль канав, шныряя туда-сюда, как заправские контрабандисты. А порой они запирали церковь в воскресный день, чтобы пастор с дьячком не могли войти.

– Это могли быть и контрабандисты, спрятавшие там коньяк и кружева, чтобы со временем вывезти их подальше, – предположил Хобден.

– Держу пари, твоя жена не согласилась бы с таким объяснением. Ни за что – если она и впрямь была из Уитгифтов. В общем, недурно жилось эльфантам в Болотном Краю, пока папаша королевы Бет не ввел свою Реформацию.

– Это что-то вроде Парламентского Акта? – спросил Хобден.

– Вроде. В Англии ничего не делается без Акта, Иска и Ордера. Был издан Акт, и папаша королевы Бет что-то такое неподходящее сотворил с приходскими церквами. Выпотрошил их или что-то в этом духе. Некоторые в Англии приняли его сторону, другие заартачились; и все это кончилось великим раздрызгом и раздором, когда люди сжигали друг друга на кострах, попеременно – смотря по тому, чья брала верх. Это привело в ужас эльфантов: ведь согласие между людьми – их пища, а раздор – яд.

– То же самое с пчелами, – сказал Пчелка. – Пчелы улетят, если в доме разлад.

– Точно, – подтвердил Том. – Эта Реформация напутала эльфантов, как жнец, доканчивающий последний ряд пшеницы, спрятавшихся там кроликов. Они собрались отовсюду в Болотный Край и решили: «Так или этак, а надо убираться отсюда, ибо доброй Старой Англии конец, и с нами поступят так же, как с иконами».

– И они все так решили? – спросил Хобден.

– Почти все, кроме одного, которого звали Робином, если вы слыхали о таком. Чего тут смешного? – обернулся он к Дану. – Тревоги эльфантов не вразумили Робина – уж больно он прикипел к здешнему народу. Да и никогда не согласился бы он покинуть старушку Англию. Оттого и послали его к людям просить о помощи. Но Те, Что Из Плоти И Крови, были слишком поглощены своими заботами, и Робин не мог до них достучаться. Им казалось, что это шум прибоя гудит над болотом.

– Так чего вам – то есть эльфам – то есть эльфантам – чего им было нужно от людей?

– Лодки, конечно. Их крылышкам (хотя они и покрепче стрекозиных) не под силу перелететь через Пролив. Требовалась лодка с командой, чтобы переправить их во Францию, где пока еще никто не покушался на иконы. Они больше не могли выносить ни сурового звона Кентерберийских колоколов, возвещавших о сожжении все новых и новых несчастных жертв, ни королевских гонцов, развозивших по всей стране приказы срывать образа и иконы. Но и найти лодку с командой, чтобы покинуть страну, они тоже не могли без Воли и Согласия Тех, Что Из Плоти И Крови; а люди спешили по своим делам, не замечая, что Болотный Край просто кишит эльфантами со всей Англии, старающимися достучаться до них и поведать о своей нужде и печали… Не знаю, слыхали ль вы, что эльфанты – вроде как цыплята?

– Моя старуха не раз говорила об этом.

– И верно. Если чересчур много цыплят собрать в одном месте, земля становится нездоровой, и цыплята погибают. Точно так же, если много эльфантов собрать в одном месте – нет, они не погибают, но Те, Что Из Плоти И Крови, живущие рядом, вскоре начинают изнемогать и чахнуть. Малютки в том неповинны, и люди о том не подозревают, но так это выходит. Слишком много эльфантов собралось вместе, томимых страхом и желанием достучаться до людей, и Те, Что Из Плоти И Крови, не могли в конце концов не почувствовать тяжелой духоты и тревоги, носящейся в воздухе. Это было как перед грозой. Окна церквей неожиданно озарялись в ночи каким-то беглым пламенем; скотина пугалась без всякой видимой причины, овцы вдруг сами сбивались в кучу, лошади покрывались пеной без всадников; все больше маленьких зеленых огоньков мелькали в темноте по краям канав, и все чаще слышалось топотание множества маленьких ножек вокруг людских жилищ; днем и ночью им чудилось одно и то же: будто Кто-то подкрадывается, подбирается к ним и хочет Что-то передать, но не может… Ох и натерпелись они страху! Мужчины и женщины, дети и подростки, они были слишком Из Плоти И Крови, чтобы понять, что происходит. Им казалось, что эти знаки предвещают какую-то беду, надвигающуюся на Болота. Или море прорвет Димчерчскую Дамбу и потопит их, как это было в Винчелси, или нагрянет Чума. И они искали разгадки в облаках и в небе, хотя разгадка была рядом, под ногами, но им не дано было ее разглядеть.

А тем временем в Димчерче, возле Дамбы, жила бедная вдова. У ней не было ни мужа, ни состояния, зато было больше времени, чтоб думать и примечать, и она почуяла, как у ее порога сгущается какая-то огромная, невыносимая Тревога. Два сына было у вдовы – один слепой от рождения, другой онемел в детстве, свалившись с Дамбы. Они уже были взрослыми, но зарабатывать не могли, и ей приходилось работать за троих, разводя пчел и давая Советы.

– Какие советы? – спросил Дан.

– Вроде того, где найти потерянную вещь, или что делать с искривленной шейкой ребенка, или как соединиться влюбленным, которых разлучила судьба.

– Моя старуха здорово предсказывала погоду, – вставил Хобден. – А в грозу от ее волос летели искры, как из-под наковальни. Но она никогда не рисковала давать Советы.

– Эта женщина была вроде ведуньи, хотя и ведала не так уж много. Но однажды ночью, когда она лежала в постели, маясь от жара, ей почудилось, будто кто-то стучится к ней в окно и кличет: «Матушка Уитгифт! Матушка Уитгифт!»

Сперва, по трепыханию крылышек и по свисту, ей показалось, что это чибис. Она что-то накинула, вышла за дверь, и сразу почувствовала вокруг себя Стон и Тревогу, невыносимую, как приступ тошноты и лихорадки. «Что тут такое? Что тут такое?» – позвала она.

И вдруг что-то послышалось, вроде лягушечьего писка в канавах, что-то донеслось, вроде шелеста камыша на ветру; но тут мощная волна грянула о Дамбу, и ничего больше нельзя было расслышать.

«Один из них немой, другой – слепой, – отвечала вдова. – Но оттого они мне еще дороже. Они погибнут в открытом море».

Так она сказала, но жалостные стоны вокруг нее не смолкали: они пронзали ее сердце, и хуже всего, что среди них были детские голоски. Она держалась как могла, но это вынести ей было не под силу. И тогда она сказала:

«Если вы уговорите моих сыновей, я не стану им мешать. Нельзя требовать большего от Матери».

Тут маленькие зеленые огоньки заплясали и замелькали вокруг нее так, что голова пошла кругом; она слышала, как тысячи маленьких ножек притоптывают по земле, и как звонят вдали суровые Кентерберийские колокола, и как волны прибоя бушуют, разбиваясь о Дамбу. А тем временем эльфанты наслали такие Чары, что двое ее сыновей проснулись, но как бы оставаясь во сне; и, стиснув пальцы, она смотрела, как они вышли из дома и миновали ее, не проронив ни звука; и она побрела за ними к берегу, горестно рыдая, и там они сняли лодку с Дамбы, и спустили на воду, и поставили мачту с парусом. И тогда слепой сын обратился к матери:

«Матушка, будет ли твоя Воля и Согласие, чтобы мы переправили Их через море?»

Том Башмачник откинул голову назад и полуприкрыл глаза.

– Сильной она была женщиной, Матушка Уитгифт! Она стояла, комкая в руках конец платка, и пальцы ее дрожали. Эльфанты ждали молча, даже их детишки угомонились и не смели хныкать в эту минуту. Они были полностью в ее власти, ведь без Воли и Согласия матери им нельзя было уплыть. А она никак не могла решиться и только вздрагивала, как ясень. Наконец она с трудом разлепила губы.

«Плывите! – сказала она. – Плывите с моей Волей и Согласием».

И тут я увидел… и тут, говорят, ей пришлось напрячься, чтобы устоять на ногах, как под откатной волной. Ибо все эльфанты, сколько их там было, хлынули мимо нее к берегу – с женами, детишками и со всем скарбом. Слышно было, как звенели серебряные ложечки, как маленькие узелки шлепались на дно лодки, как стучали и лязгали маленькие мечи и щиты и как маленькие пальчики царапались о доски, спеша поскорее вскарабкаться на борт.

Лодка все больше и больше оседала в воде и наконец отчалила от берега. Бедная вдова видела, как размеренно работают руки ее сыновей, напрягая снасти и ставя парус. Лодка повернула в открытое море и, грузная, как баржа, исчезла в тумане, а Матушка Уитгифт все сидела и сидела на берегу одна-одинешенька со своим горем до самого рассвета.

– Так уж одна-одинешенька? – вмешался Хобден. – Мне рассказывали по-другому.

– А, я вспомнил. Говорят, что был с нею некто по имени Робин. Впрочем, она так убивалась, что ей было не до его обещаний.

– Ага! Значит, там не было заранее уговора! Я так всегда и думал! – воскликнул Хобден.

– Конечно. Она не рассчитывала ни на какой барыш, отпуская сыновей: она просто чуяла Тревогу, нависшую над округой, и хотела ее развеять. – Том улыбнулся. – И она это сделала. Да, она это сделала. От Хайта до Бульверхайта каждый задыхающийся старик, каждая больная женщина или хныкающий ребенок ощутили это. Будто что-то прочистилось в воздухе после ухода эльфантов. По всему Болотному Краю люди вылезали на свет свежие и сияющие, как улитки после дождя. А тем временем вдова все сидела на краю Дамбы и горевала. Она, может быть, и верила нам – верила, что ее сыновья вернутся. Но не было ей ни отдыха, ни покоя все эти три дня, пока лодка не приплыла назад.

– И конечно, оба ее сына исцелились? – спросила Уна.

– Нет… Это было бы слишком. Они вернулись такими же, как уплыли. Слепой никого и ничего не видел, а немой если что и видел, то не мог рассказать. Думаю, потому-то эльфанты и выбрали их для своей морской переправы.

– Ну а что же ты… что же Робин обещал вдове?

– Что же он обещал? – Том сделал вид, будто вспоминает. – Ральф, твоя старуха была из Уитгифтов. Разве она тебе не говорила?

– Она наговорила мне целый короб всякой чепухи, когда вот он народился. – Хобден кивнул на сына. – Всегда должен быть в роду тот, кто видит дальше остальных.

– Я! Я! – закричал вдруг Пчелка, да так впопад, что все засмеялись.

– Вспомнил! – воскликнул Том, ударяя себя по колену. – Пока кровь Уитгифтов не пресечется – обещал ей Робин, – всегда будет в их роду один, на кого никакая Беда не ляжет, никакая Девица не взглянет, и Мрак его не устрашит, и Страх ему не навредит, и Вред его не испортит, и Женщина не обманет.

– Ну что – разве не я? – ухмыльнулся Пчелка, и сентябрьская луна озарила его своим серебряным светом.

– Эти самые слова – точка в точку! – она мне и сказала, когда мы впервой заметили, что наш парень не такой, как другие. Погоди-ка! Откуда ты их знаешь?

– Да вот знаем. А ты что думал – у меня под шляпой тыква? – Том медленно, со вкусом потянулся и встал.

– Давай-ка я провожу этих молодых людей домой, а уж после, Ральф, мы устроим ночь воспоминаний о старых временах. Идет? Так где же вы живете? – серьезно обратился он к Дану. – Как вы думаете, не нальет ли мне ваш папаша стаканчик за то, что я доставлю вас до дому?

Едва сдерживая смех, ребята выскочили наружу. Том подхватил их, усадил на свои могучие плечи – Дана на правое плечо, Уну на левое – и зашагал через пастбище, где коровы позевывали в лунном свете и пахли парным молоком.

– Ах, Пак, Пак! Я тебя сразу узнала, как ты только сказал насчет посолить покрепче. Как тебе такое удалось? – весело кричала Уна, раскачиваясь на его плече.

– Какое такое? – переспросил тот, переходя по каменным ступенькам через овечью ограду возле старого дуба.

– Сделаться Томом Башмачником, – сказал Дан, и тут же им пришлось пригнуться, чтобы не въехать в два маленьких ясеня, росших возле моста через ручей. Том почти бежал.

– Да, так меня и кличут, с вашего позволения: Том Башмачник, – отвечал он, быстро пересекая тихую светлую лужайку, где под большим белым терном, возле крокетной площадки, сидел дикий кролик. – Вот и доехали! – Он вошел во дворик возле кухни и сгрузил ребят на землю. В тот же момент из дверей вышла Эллен и засыпала их вопросами.

– Я малость помогаю на хмелесушилке у мистера Спрея, – отвечал он на расспросы. – Да нет, я из местных. Знавал этот край, когда вы еще на свет не родились. Вот так-то!.. Простите, мисс, но от этой сушилки так в горле сохнет, прямо дерет!.. Благодарю.

Эллен вышла за кружкой пива, а ребята вбежали в дом – снова заколдованные Дубом, Ясенем и Терном!

Песня на три стороны

 
Леса, и холмы, и болотистый дол —
Из этих краев я бы век не ушел!
И сам я не ведаю, что мне милей:
Болота, холмы или сумрак ветвей.
 
 
Я сердце оставил в чащобе глухой
Меж юной рябиной и старой ольхой,
Зарыл под корнями, укрыл, точно клад —
И дикие стебли его сторожат.
 

 
Я мыслям позволил бродить без забот
По тропам и травам бескрайних болот,
Где зелен тростник и лепечут ручьи —
На волю я выпустил мысли свои.
 
 
А душу я отдал холмам вековым —
Их спинам зеленым, бокам меловым…
Где волны шумят и пасутся стада,
Осталась душа моя там навсегда!