Текст книги "Пак с Волшебных холмов"

Он сцепил ладони на коленях и откинул голову назад, опираясь на полукруглый щит, прислоненный к стволу.

– Однажды в конце лета, когда начинаются заморозки и пикты вымаривают своих пчел из ульев, мы отправились втроем на волчью охоту. Рутилиан, наш генерал, предоставил нам десятидневный отпуск, и мы забрались далеко – за второй Вал, где кончается провинция Валенсия и дикие холмы, среди которых не встретишь даже руин римских построек, вздымаются еще выше. Около полудня нам удалось убить волчицу, и, снимая с нее шкуру, Алло взглянул на меня и молвил:

«Когда ты станешь комендантом Стены, сынок, тебе уже не придется так славно поохотиться».

С тем же успехом я мог бы стать префектом Южной Галлии, так что я рассмеялся его словам и ответил:

«Подождем, пока я стану комендантом».

«Не стоит ждать, – сказал Алло. – Послушайтесь моего совета и отправляйтесь-ка оба домой».

«У нас нет дома, – возразил Пертинакс, – и ты знаешь это не хуже нас. Мы конченые люди – без будущего и без надежд. Оттого и скачем, рискуя свернуть себе шею, по этим буеракам».

Старик засмеялся по-своему, особым отрывистым смешком – так лисица тявкает морозной ночью.

«Вы мне нравитесь. И я вас кое-чему научил на охоте. Послушайтесь совета и отправляйтесь домой».

«Это невозможно, – отвечал я. – Во-первых, я и так на плохом счету у командующего. А во-вторых, у Пертинакса есть дядя…»

«Ничего не знаю про его дядю, – сказал Алло. – Но твоя беда, Парнезий, в том, что ты на слишком хорошем счету у командующего».

«Богиня Рома! – воскликнул пораженный Пертинакс. – Откуда ты можешь это знать, старый лошадиный барышник?»

Как раз в это время (вы знаете, как близко может подкрасться зверь к стоянке) из-за кустов выскочил большой волк-самец, и наши отдохнувшие собаки бросились за ним в погоню. Ну и мы, конечно, за собаками. Волк бежал прямо, как стрела, точно на закат – до самого заката – и завлек нас в такие места, о которых мы и не слыхивали. Перед нами возникло несколько скалистых гряд, вдававшихся в бурливое море, а внизу, у воды, мы увидели корабли, вытащенные на берег. Мы насчитали их сорок семь, но то были не римские галеры, а черные, как вороново крыло, ладьи из Северной Страны, куда не простирается власть Рима. На кораблях копошились люди, и солнце сверкало на их шлемах – крылатых шлемах рыжих норманнов. С великим удивлением мы смотрели на них сверху, ибо хотя и слышали много раз о Крылатых Шапках, как называли их пикты, но в первый раз видели их воочию.

«Скачем прочь! Скорей! – торопил Алло. – Они нас убьют! И не спасет ни болото, ни вереск!» Его голос дрожал и колени дрожали.

Мы понеслись назад – через холмы и кустарники под встающей луной – и скакали почти до утра, пока наши бедные лошадки не наткнулись на какие-то руины.

Когда мы проснулись на другой день, озябшие и закоченевшие, Алло сидел на камне, делая болтушку из овсяной муки с водой. В стране пиктов не разжигают костров без крайней нужды. Дымом они подают сигналы, и всякий странный дымок может привлечь жужжащий рой маленьких охотников. О, жалить они тоже умеют!

«То, что мы видели вчера, было торговой стоянкой, – сообщил Алло. – Всего лишь торговой стоянкой».

«Не люблю вранья на голодный желудок, – заметил Пертинакс. – А это что, – глаза у него были зоркие, как у орла, – тоже торговая стоянка?» Он показал на дым вдали над холмом, взлетавший прерывистыми толчками – пых! пых-пых! пых-пых! пых! Пикты подают такие сигналы, поднимая и опуская над костром мокрую бычью шкуру.

«Нет, – сказал Алло, засовывая деревянную тарелку обратно в мешок. – Это сигнал. Ваша судьба решена. Едем».

Мы снова поскакали. Пошел болотничать, так слушай своего проводника – таков закон. Но проклятый дым был милях в двадцати от нас, где-то на восточном побережье, а день выдался горячий, как в бане.

«Что бы ни случилось, – сказал Алло, пока наши лошадки, тяжело похрапывая, бежали вперед, – я хочу, чтобы вы меня не забывали».

«Уж я-то не забуду, – пообещал Пертинакс, – как ловко ты оставил меня без обеда».

«Пригоршня овсяной муки – разве это обед для римлянина? – отвечал Алло и рассмеялся своим отрывистым смехом, не похожим на смех. – А вот что бы ты делал на месте пригоршни овса, растираемой между верхним и нижним жерновами мельницы?»

«Я Пертинакс, а не разгадыватель загадок».

«Ты глупец! – сказал Алло. – Твоим богам и моим богам угрожают чуждые боги, а ты веселишься».

«Угроза еще не гроза», – заметил я.

«Я молю богов, чтоб это было так, – отозвался Алло. – Но снова прошу вас не забывать меня».

Мы въехали на последний, нагретый солнцем холм и увидели впереди, в трех или четырех милях, восточное море. Небольшая галера галльского типа стояла на якоре возле берега с полуопущенным парусом и выдвинутой причальной доской. А внизу под нами, в лощине, держа на привязи своего коня, сидел Мáксим, император Британии! Он был в одежде охотника и, сутулясь, опирался на трость, но я узнал его спину сразу, едва только увидел, и сказал Пертинаксу.

«Ты сошел с ума, как и Алло! – Он постучал пальцем по лбу. – Вам просто напекло головы».

Мaксим не пошевелился, пока мы не подошли и не встали перед ним. Тогда он смерил меня взглядом и промолвил:

«Снова голоден? Видно, такая моя судьба – кормить тебя при каждой нашей встрече. У меня есть еда. Пусть Алло приготовит».

«Нет, – возразил Алло. – Хозяин в своей стране не прислуживает странствующим императорам. Я накормлю двух своих сынков без твоего соизволения». И он стал раздувать угли.

«Я ошибся, – вскричал Пертинакс. – Мы все сошли с ума. Скажи же что-нибудь, о безумец, именуемый императором!»

Мáксим улыбнулся, не разжимая губ. Улыбка вышла жутковатой, но, проведя два года на границе, не станешь пугаться взгляда или улыбки. Я, по крайней мере, не испугался.

«Мне сперва показалось, Парнезий, что твоя судьба – жить и умереть центурионом в Приграничье. Но судя по этим письмам, ты умеешь думать не хуже, чем рисовать».

Он сунул руку за пазуху и вытащил свернутые в трубку мои письма к родичам, на которых я зарисовывал разные сцены из пограничной жизни, а также пиктов, медведей, своих знакомых и так далее. Матери и сестре всегда нравились мои рисунки. И вот теперь Мáксим протягивал мне один из них с подписью: «Солдаты Мáксима». Там была нарисована шеренга винных бурдюков вместе с нашим старым лекарем из Гунно, внимательно к ним принюхивающимся. Всякий раз, когда Мáксим забирал себе подкрепление из Британии – чтобы завоевать Галлию, – он обычно посылал в гарнизоны добавку вина. Так что мы у себя на Валу называли винные бурдюки «максимчиками». Да, кстати, я изобразил их в легионерских шлемах.

«В недавние времена, – продолжал Мáксим, – людей привлекали к ответу за куда более безобидные шутки».

«Так, цезарь, – заметил Пертинакс. – Но не забывай, что это было еще до того, как я, друг твоего друга, научился славно бросать копье».

И он выразительно поиграл своим охотничьим копьем, впрочем не направляя его ни на кого.

«Я говорил о прежних временах, – произнес Мáксим не моргнув глазом. – В наше время только приятно встретить юношей, умеющих соображать – и за себя, и за своих друзей. – Он кивнул в сторону Пертинакса. – Твой отец сам передал мне эти письма, Парнезий, так что с моей стороны тебе ничего не грозит».

«И ни с какой стороны», – добавил Пертинакс, обтирая об рукав острие копья.

«Я был вынужден уменьшить гарнизоны в Британии, чтобы усилить свои войска в Галлии. А теперь я приехал, чтобы снять часть отрядов с самого Вала».

«Много же радости тебе будет от нас, – сказал Пертинакс. – Здесь собраны последние отбросы Империи, люди без будущего. Я бы скорее доверился осужденным преступникам».

«Ты так думаешь? – серьезно спросил Мáксим. – Но ведь это лишь до тех пор, пока я не завоюю Галлию. Чем-то всегда приходится рисковать – жизнью, душой, покоем или еще чем-нибудь».

Алло обошел костер с тарелкой дымящегося оленьего мяса. Первым он подал еду нам с Пертинаксом.

«Ага! – молвил император, дожидаясь своей очереди. – Я вижу, вы тут как у себя дома. Говорят, что у тебя немало приверженцев среди пиктов, Парнезий».

«Я охотился с ними. Может быть, несколько друзей в этой стране у меня найдется».

«Он – единственный среди римлян, кто нас понимает», – сказал Алло и принялся длинно восхвалять мои добродетели, не забыв упомянуть и о том, как я спас его внучат от волка в прошлом году.

– Спас от волка? – ахнула Уна.

– Было дело… В общем, этот раскрашенный старичок был красноречив, как Цицерон. Он расписал нас так, что дальше некуда! Мáксим слушал, не сводя глаз с наших лиц.

«Достаточно, – произнес он наконец. – Я выслушал то, что говорил о вас Алло. Теперь я хочу послушать, что вы можете сказать о пиктах».

Я рассказал, что знал, и Пертинакс помогал мне. С пиктом можно жить без опаски, если только постараться понять, чего он хочет. Нас они ненавидели в основном из-за вересковых поджогов. Дважды в год весь гарнизон Вала выбирался из-за укреплений и торжественно сжигал весь вереск на десять миль к северу. Рутилиан, наш военачальник, называл это очисткой местности. Пикты, конечно, улепетывали подальше, и дело сводилось к тому, что мы уничтожали их пчелиные угодья и овечьи пастбища.

«Верно, очень верно, – подтвердил Алло. – Как же нам приготовить священное вересковое пиво, если вы сжигаете наши медоносные луга?»

Мы беседовали долго, и Мáксим задавал меткие вопросы, показывавшие, что он много думал о пиктах. Напоследок он мне сказал:

«А что, если бы я отдал под твое управление всю старую провинцию Валенсию? Сумел бы ты удержать пиктов в повиновении, пока я буду воевать в Галлии? Не смотри на Алло, отвечай, что сам думаешь».

«Нет, – ответил я. – Пиктов не переделаешь. Они слишком долго были свободными».

«Оставь им советы старейшин и право снаряжать своих воинов, – предложил он. – Ослабь немного узду».

«Не поможет, – повторил я. – По крайней мере, пока. Слишком многое они претерпели от нас, чтобы доверять хоть чему-нибудь, исходящему от Рима».

«Молодец парень», – негромко пробурчал Алло за моей спиной.

«Как же ты предлагаешь, – спросил Мáксим, – удерживать север в мире, пока я буду завоевывать галлов?»

«Оставить в покое пиктов. Немедленно прекратить поджоги вереска и время от времени – ибо они бедны и не запасливы – посылать им корабль-другой с зерном».

«И пусть они сами распределяют его, а не какие-нибудь мошенники греки», – добавил Пертинакс.

«Вот именно. И разрешить им приходить лечиться в наши больницы».

«Да они скорее умрут!» – возразил Мáксим.

«Нет, они придут, если их пригласит сам Парнезий, – сказал Алло. – Я могу показать вам человек двадцать в округе, искалеченных зубами волка или когтями медведя. Но Парнезий должен оставаться с ними в больнице во время лечения, иначе они сойдут с ума от страха».

«То-то и оно, – сказал Мáксим. – Как и в любом другом деле, все зависит от того, кто за это возьмется. Ты бы мог взяться за это, я уверен».

«Если вместе с Пертинаксом…» – начал было я.

«Как угодно. Была бы только польза. Теперь, Алло, ты знаешь, что я не замышляю зла против твоего народа. Оставь нас поговорить наедине».

«Нет! – отвечал Алло. – Я зерно между двумя мельничными жерновами. Я должен знать, что собирается делать нижний жернов. Эти юноши рассказали тебе все, что знали. Я, вождь, расскажу тебе остальное. Меня тревожит мысль о норманнах».

Он присел на корточки, как заяц в кустах, и оглянулся через плечо.

«Меня тоже, – сказал Мáксим. – Иначе бы меня здесь не было».

«Слушай, – продолжал Алло. – Много, много лет назад Крылатые Шапки приплыли к нашим берегам и сказали: „Рим готов рухнуть! Подтолкните его!“ Мы начали войну. Вы прислали солдат. Мы были разбиты. И тогда мы сказали Крылатым Шапкам: „Вы лжецы! Воскресите наших воинов, убитых Римом, и мы вам поверим“. Они уплыли пристыженные. И вот они вернулись опять и рассказывают старую байку, которой мы начинаем верить: что Рим вот-вот рухнет».

«Дай мне три спокойных года на этой границе, – воскликнул Мáксим, – и я покажу тебе и этому наглому воронью, что они лгут!»

«Я хочу того же. Я хочу спасти ту горстку зерна, что еще осталась между жерновами. Но вы стреляете в пиктов, приходящих раздобыть немного железа из Железного Рва; вы поджигаете наш вереск, в котором все наше богатство; вы швыряете камни из огромных катапульт и опаляете нас греческим огнем со стен. Как я могу принудить наших юношей не слушать того, что говорят Крылатые Шапки, – особенно зимой, когда у нас голод? Мои юноши скажут: „Рим уже не может ни сражаться, ни править. Он выводит своих солдат из Британии. Крылатые Шапки помогут нам разрушить Вал. Мы покажем им секретные тропки в обход топей“. Хочу ли я этого? Нет! – Он сплюнул по-змеиному, не разжимая губ. – Я не раскрою секретов своего народа, если даже меня сожгут живьем. Эти мои сынки сказали правду. Оставьте нас, пиктов, в покое. Умиротворяйте, заботьтесь, кормите нас, но издалека. Со спрятанной за спину рукой. Парнезий понимает нас. Пусть он командует на границе, и я удержу своих юношей от войны, – он стал загибать пальцы, – один год легко… на второй год не так легко… на третий год может быть! Гляди, я даю тебе три года. А там, если ты не сумеешь доказать, что воины Рима сильны и оружие его непобедимо, Крылатые Шапки нагрянут с обоих побережий и сойдутся посередине Вала, сметя всех его защитников до единого. Я не буду много скорбеть о том. Но я знаю, что когда племя помогает племени, цена этому всегда одинакова. Пикты будут стерты с лица земли, смолоты этими новыми избавителями вот так!» – Он швырнул в воздух горстку пыли.

«О богиня Рома! – вполголоса произнес Мáксим. – Все зависит от одного человека, от того, кто рискнет. Так было всегда и так будет».

«Рискнет своей жизнью, – добавил Алло. – Ты – император, но ты не бог. А люди смертны».

«Я задумывался об этом, – ответил он просто. – А теперь вот что. Если ветер не переменится, к утру я буду у восточного конца Вала. Завтра мы увидимся, и я назначу вас двоих комендантами границы. Полагаюсь на вас».

«Одну минуту, цезар, – сказал Пертинакс. – У каждого человека есть своя цена. Ты еще не назвал мне цену».

«Не рано ли ты начинаешь торговаться? Ну ладно, чего ты просишь, говори?»

«Справедливости. Из-за обид, причиненных мне моим дядей Иценом, дуумвиром города Дивиона в Галлии».

«Всего одну жизнь? Ты ее получишь. Я думал, ты потребуешь денег или должность. Напиши его имя на этой табличке – на красной стороне, ибо другая сторона – для живых». – И Мáксим протянул ему таблички.

«Мне не нужна его смерть, – сказал Пертинакс. – Моя мать вдова. А единственный ее сын далеко. Я не уверен, что он честно платит ей вдовью долю».

«Хорошо. Моя рука достаточно длинна, чтобы дотянуться до твоего дяди. Мы проверим его счетные книги, не беспокойся. До свидания, до завтра, коменданты!»

Мы смотрели, как он шел от нас к ожидавшей его галере сквозь заросли вереска, постепенно уменьшаясь и удаляясь. Множество пиктов таились в засаде между камнями, но он не глядел по сторонам. Вскоре его галера подняла парус и, подгоняемая вечерним бризом, вышла в открытое море. Мы стояли молча. Мы понимали, что земля не часто родит подобных людей.

Алло поймал наших лошадок и придержал их под уздцы, пока мы садились в седло, чего он раньше никогда не делал.

«Погодите», – молвил вдруг Пертинакс и, спрыгнув наземь, соорудил маленький алтарь из дерна. Он осыпал его цветами вереска и возложил на него письма от девушки из Галлии.

«Что ты делаешь?» – изумился я.

«Приношу жертву своей ушедшей юности», – ответил он, поджигая письмо, и когда оно догорело, загасил каблуком огонь. И мы поехали назад к Адрианову Валу, комендантами которого нам предстояло стать.

Парнезий замолчал. Ребята сидели тихо, не решаясь даже спросить, окончен ли рассказ. Пак сделал им знак рукой и поманил за собой из леса.

– Очень жаль, – прошептал он, – но вам пора уходить.

– Это не мы его огорчили? – спросила Уна. – Он не смотрит на нас, он так глубоко задумался…

– О нет, мои милые! Подождем до завтра. Это не долго. И не забудьте, что все это время вы играли в «Легенды Древнего Рима».

И впрямь, едва они пролезли сквозь свою лазейку в изгороди, где росли Дуб, Ясень и Терн, как позабыли все, что рассказывал им Парнезий. Им только помнилось, что они играли в древних римлян.

Гимн Митре

 
Митра, – запели трубы, —
яви свой рассветный лик!
Рим – владыка народов,
ты – владыка владык».
Кончилась перекличка,
и караул застыл…
Митра, солнечный воин,
дай нам для службы сил!
 
 
Митра, владыка полдня,
шлем обжигает лоб,
Вереск дрожит от зноя
вдоль раскаленных троп,
Дрема смыкает веки,
сандалии жгут ступни…
Митра, солнечный воин,
руку нам протяни!
 

 
Митра, владыка заката,
золотом в небе горя,
Ты уплываешь на запад,
за большие моря.
Вот и посты сменились,
фляги полны опять —
Митра, солнечный воин,
дай нам сил устоять!
 
 
Митра, владыка ночи,
Митра, убийца быка!
Все пути твои – к свету.
Ночь, как жизнь, коротка.
О, прими нашу жертву,
не оставляй нас впредь:
Дай, о бессмертный воин,
с честью нам умереть!
 

Крылатые шапки

Следующий день у ребят получился «беспризорным». Отец с матерью после обеда ушли в гости, мисс Блейк отправилась на велосипедную прогулку, и до восьми часов дети остались предоставлены самим себе. Вежливо проводив до крыльца своих дорогих родителей и драгоценную воспитательницу, они побежали к садовнику, который дал им большую J» горсть малины в капустном листе, а потом к Элен – забрать с собой полдник. Малину съели сразу, чтобы не раздавилась, а капустным листом они решили поделиться с тремя коровами на Театральном Лугу, но по дороге нашли мертвого ежика, которого срочно нужно было похоронить, и листом пришлось пожертвовать.

Потом они отправились к кузнице и застали там старого Хобдена-лесника с сыном по прозвищу Пчелка, который был немножко «не в себе», но зато мог держать целый рой пчел на голой ладони; и Пчелка рассказал им стишок про ящерку-слепозмейку:

 
Эх, если б мне глаза добыть,
Меня попробуй кто обидь!
 

Они пополдничали вместе возле ульев, и Хобден очень похвалил принесенный пирог («Почти как у моей женки!»), а потом показал, как ставить силки для зайцев и в чем их отличие от кроличьих силков.

По Длинному Оврагу они забрались в самую низинную часть Дальнего Леса. По сравнению с Волатеррами это было довольно мрачное место: старая мергельная яма, заполненная черной водой, в окружении сгнивших вётел – обломанных, обвешанных клоками мха. Но птицы летали среди мертвых веток и, как говорил Хобден, эта горькая, настоянная на иве вода была целебной для животных.

Они сидели на срубленном стволе дуба в тени молодой буковой поросли и делали петли из проволоки, которую дал им Хобден, когда вдруг увидели Парнезия.

– Как тихо вы подошли! – сказала Уна, подвигаясь, чтобы освободить ему место. – А где Пак?

– Мы с Фавном как раз обсуждали, стоит ли мне продолжать свой рассказ…

– Да я просто сомневался, поймете ли вы, – уточнил Пак, как белка выскакивая из-за бревна.

– Я, конечно, не все понимаю, – заметила Уна, – но мне нравится слушать про коротышек-пиктов.

– Чего я и впрямь не могу понять, – сказал Дан, – так это откуда Мáксим, будучи в Галлии, так хорошо знал, что делается у пиктов?

– Кто метит в императоры, должен знать обо всем. Мы слышали это из его собственных уст в последний день Игр.

– Игр? Каких игр? – удивилась Уна.

Парнезий выбросил вперед кулак с оттопыренным большим пальцем, повернутым вниз, к земле.

– Гладиаторских – вот каких! Были устроены двухдневные Игры в его честь, когда он неожиданно высадился в Сегедунуме, на восточной оконечности Адрианова Вала. Это было через день после нашей встречи с ним; и как бы ни рисковали несчастные гладиаторы на арене, больше всех рисковал сам Мáксим. Когда-то в старину легионеры трепетали перед своим императором. Как же все изменилось! Если бы только вы слышали рев, катившийся вдоль Вала, когда носилки Мáксима плыли среди неистовствующих толп! Солдаты орали, гримасничали, махали руками, требуя прибавки жалованья, смены гарнизона, вообще всего, что только могло им взбрести на ум. Императорское кресло казалось лодочкой среди бушующих волн, то взлетающей вверх, то падающей вниз – и вновь появляющейся, едва вы раскрывали зажмуренные от страха глаза.

– Они злились на него? – спросил Дан.

– Не больше, чем волки в клетке злятся на расхаживающего среди них укротителя. Стоило ему на миг повернуться спиной или чуть смутиться под их яростными взглядами – и готово, у нас был бы другой император. Что, разве не так, Фавн?

– Так было, и так будет всегда, – подтвердил Пак.

– Поздно вечером за нами пришел вестовой, и мы с Пертинаксом отправились в Храм Победы, где Мáксим расположился вместе с Рутилианом, командующим обороной Вала. Я редко видел генерала, но он всегда разрешал мне отпуск, когда я отправлялся «болотничать». Он с детства свято верил оракулам и, кроме того, был ужасным обжорой: пять искусных поваров из Азии готовило на него. Когда мы вошли, еще пахло ужином, но столы уже были пусты. Генерал лежал похрапывая на ложе, а Мaксим сидел поодаль перед грудой длинных свитков войскового учета.

«Вот они, твои люди», – сказал Мáксим генералу, когда двери за нами закрылись.

«Да, цезарь, я понял», – пробормотал Рутилиан, подпирая края век своими скрюченными пальцами и пялясь на нас, как большая рыба.

«Отлично, – похвалил его Мáксим. – А теперь слушай. Без разрешения этих парней ты не сдвинешь с места ни одного отряда, ни одного солдата. Вообще ничего не должно делаться без их команды. Они твои голова и руки. А ты только брюхо!»

«Как будет угодно цезарю, – ворчливо отвечал старик. – Если мое жалованье и доходы не пострадают, можешь поставить надо мной хоть глиняного божка. Слава Риму!» – И он снова захрапел, повернувшись на бок.

«С этим ясно, – заметил Мáксим. – Перейдем к спискам».

Он развернул гарнизонные списки, в которых учитывалось все: люди, оружие и припасы – вплоть до числа больных, лежащих в госпитале. Еле сдерживая стон, я следил, как его перо вычеркивает отряд за отрядом наших отборных – по крайней мере, наименее никчемных – солдат. Он забрал себе два отряда скифов, два из трех – наших британских вспомогательных войск, обе нумидийские когорты, всех даков и половину бельгийцев. Так орел в несколько минут оголяет падаль до скелета.

«А теперь – сколько у вас катапульт?» – Он развернул следующий свиток, но Пертинакс решительно прикрыл пергамент ладонью.

«Довольно, цезарь, – сказал он. – Не стоит искушать богов. Забирай или людей, или орудия, но не то и другое, иначе я откажусь».

– Орудия? – переспросила Уна.

– Ну да, оборонительные катапульты – огромные сооружения высотой в сорок футов, метавшие заряд из булыжников или железных ядер. Ничто не могло устоять перед ними. В конце концов он оставил нам катапульты, но зато безжалостно забрал львиную долю войск. Нам осталась одна шелуха, когда он свернул листы.

«Ура, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя! – воскликнул Пертинакс, рассмеявшись. – Теперь врагу не нужно даже штурмовать Стену – достаточно облокотиться, и она рухнет сама».

«Дайте мне три года, о которых говорил Алло, – отвечал Мáксим, – и у вас здесь будет двадцать тысяч самого отборного войска. А покамест идет игра – игра с богами, – и ставкой служат Британия, Галлия и, может быть, Рим. Согласны играть на моей стороне?»

«Согласны, цезарь!» – воскликнул я, ибо никогда не встречал подобного ему человека.

«Договорились. Завтра я объявлю вас комендантами Вала перед всем войском».

Мы вышли; земля, еще не убранная после Игр, и укрепления были залиты лунным светом. Великая богиня Рома в шлеме, поблескивающем изморозью, возвышалась на стене, ее копье острием указывало на Полярную звезду. Мы видели цепочку ночных костров вдоль сторожевых башен и линию катапульт, уходящих вдаль и уменьшавшихся с расстоянием. Все это было слишком знакомо и успело наскучить, но в эту ночь оно предстало нам в новом, необычном свете, ибо отныне мы отвечали за все.

Солдаты восприняли новости спокойно; но когда Мáксим покинул Вал, уведя с собой половину войск и нам пришлось перераспределять людей, чтобы занять опустевшие башни, когда горожане стали жаловаться на упадок торговли, когда задули стылые осенние ветра, – для нас с Пертинаксом наступили мрачные дни. Что бы я только делал без Пертинакса! Рожденный и выросший в Галлии, в центре оживленной провинции, он умел найти общий язык с каждым, начиная с центуриона-римлянина и кончая последним полудикарем– ливийцем. И с каждым он разговаривал, как с равным себе по благородству. Воистину каждое дело исполняется людьми, ошибкой было бы забыть это.

Я не опасался пиктов, по крайней мере в этом году; но Алло предупредил меня, что Крылатые Шапки не замедлят появиться вскоре у морских оконечностей Вала, чтобы показать пиктам нашу слабость. С лихорадочной поспешностью я готовился отразить эту опасность. Я перебросил на фланги свои лучшие отряды и установил замаскированные катапульты у побережья. Крылатые Шапки обычно появлялись перед штормом – по десять-двадцать ладей сразу, у Сегедунума или у Итуны, смотря по направлению ветра.

Подходя к берегу, корабль обычно убирает парус. Тут нужно дождаться момента, когда команда столпится у мачты, и точно выстрелить из катапульты связкой булыжников, чтобы она угодила прямо в мешок паруса (железные ядра не подходят, они прорывают полотно). Корабль переворачивается, и воины идут ко дну. Кое-кто из них может выплыть на берег, но это бывает редко. Работенка, как вы понимаете, простая. Самое тяжелое – это дожидаться их на берегу под порывами шквала, несущего песок и снег. Так мы управлялись с Крылатыми Шапками всю зиму.

Ранней весной, когда восточный ветер, как бритва, резал лицо, они вновь приплыли в Сегедунум на многочисленных кораблях. Алло сказал, что они не успокоятся, пока не возьмут штурмом хотя бы одну башню. Но уж как-то слишком в открытую они лезли. Целый день мы занимались ими вплотную, и вот, когда все было кончено, я увидел в море воина, спасшегося с одного из кораблей. Он барахтался, стараясь добраться до берега, пока сильная волна не подхватила его и не вышвырнула на песок.

Наклонившись над обессиленным пловцом, я заметил у него на шее медаль – точно такую же, как моя. – Парнезий поднял руку к груди. – Когда он отдышался, я задал ему некий Вопрос и услышал в ответ особое Слово, подтверждавшее его принадлежность к степени Грифонов в учении бога Митры. Я прикрыл его своим щитом и подождал, когда он сможет встать на ноги. Как видите, я далеко не карлик, однако мой пленник был на целую голову выше. «Что будет со мной дальше?» – спросил он. «Как захочешь, брат, – отвечал я. – Ты волен уйти или остаться».

Он бросил взгляд на море. Там еще оставалась одна ладья. Она дрейфовала далеко, вне досягаемости наших катапульт. Я сделал знак не стрелять, и тогда он помахал той ладье. Она тотчас поплыла к берегу, как собака на призыв хозяина. Когда до суши оставалось ярдов сто, он бросился в воду и поплыл навстречу. Его втащили на борт, и корабль уплыл. Я знал, что последователей Митры много среди разных народов, и особенно не задумывался об этом случае.

Месяц спустя у храма Пана я встретил Алло с его лошадьми, и тот передал мне большое золотое ожерелье, увешанное кораллами. Сперва я подумал, что это подношение от городских торговцев для Рутилиана. «Нет, – сказал Алло. – Это подарок Амаля, того самого воина, которого ты спас на берегу после атаки Крылатых Шапок. Он сказал, что ты – настоящий воин».

«Он тоже славный воин. Передай ему, что я буду носить его подарок».

«Амаль всего лишь глупый юнец, все дело в вашем императоре, который вершит в Галлии столь славные дела, что Крылатые Шапки не прочь сделаться его друзьями, точнее, друзьями его командиров. Они надеются, что ты и Пертинакс смогут привести их к победам». – Алло хитро прищурился и стал похож на одноглазого ворона.

«Алло, – напомнил я, – ты ведь только зерно между двумя жерновами. Будь доволен, что они мелют ровно, и не суй свою руку между ними».

«Это точно, – отвечал Алло, – и римляне, и их враги мне одинаково ненавистны; но если Крылатые Шапки решат, что ты и Пертинакс можете помочь им в борьбе против Мáксима, они на некоторое время оставят вас в покое. Главное – для тебя, для меня и для Мáксима – выгадать время. Давай я отнесу им от тебя какое-нибудь приятное известие – что-нибудь, над чем можно призадуматься. Мы, варвары, все одинаковы. Любим поломать голову над словами римлянина. Идет?»

«Бойцов у нас недостает. Будем сражаться словами, – сказал Пертинакс. – Предоставь это Алло и мне».

Итак, Алло передал Крылатым Шапкам, что мы не будем сражаться с ними, если они не будут сражаться с нами, и они (видимо, устав от предыдущих потерь) согласились на перемирие. Думаю, что Алло, который, как и всякий лошадник, любил приврать, намекнул им также, что в подходящий момент мы сами готовы восстать против Мáксима, как Мáксим восстал против Рима.

Как бы то ни было, никто в тот год не помешал судам с хлебом, посланным в Валенсию, пройти Северное Море, и пиктам не пришлось голодать в эту зиму, чему я был несказанно рад. Во всем гарнизоне оставалось лишь две тысячи человек. Я много раз писал Мáксиму и просил – умолял его – прислать обратно хотя бы одну когорту из старых британских войск. Но Мáксим не мог поделиться ни единым солдатом: они ему были нужны для будущих, еще более славных побед.

Наконец пришла весть, что он разбил и убил в бою императора Грациана; тогда, полагая, что случай подходящий, я вновь попросил его о подкреплении. В ответном письме было сказано: «Как вам известно, я расчелся в конце концов с этим щенком Грацианом. Ему совсем не обязательно было умирать, но он струсил и потерял голову, что никогда не подобает императору. Передай своему отцу, двух мулов я уже запряг, и если только сынок моего старого генерала не вздумает меня уничтожить, я удовольствуюсь тем, что останусь императором Галлии и Британии; и тогда-то, дети мои, вы сразу получите столько подкреплений, сколько вам будет угодно. А пока у меня нет ни одного лишнего солдата».

– Кого это он назвал сынком своего старого генерала? – спросил Дан.

– Он имел в виду римского императора Феодосия, сына полководца Феодосия, под началом которого Мáксим воевал во время Старопиктской войны. Они никогда не ладили друг с другом, и после того, как Грациан назначил Феодосия Младшего императором на Востоке, Мáксим перенес вражду на сына своего прежнего начальника. Такова была судьба, которая привела его к гибели. Но император Феодосий – хороший человек. Насколько я знаю.

Парнезий помолчал немного, прежде чем продолжить рассказ.