Текст книги "Империя Леванта. Древняя земля тлеющего конфликта между Востоком и Западом"

Мы видели, что в 1127 и особенно в 1159 г. княжество Антиохийское вынуждено было признать над собой византийский сюзеренитет, который еще более упрочился, когда Боэмунд III, взятый в плен Нур ад-Дином, был отпущен на свободу благодаря дипломатическому вмешательству императора Мануила Комнина (1165). Боэмунд III нанес в Константинополь визит благодарности (1165). В ходе встреч с василевсом он согласился принять в Антиохии греческого патриарха, каковым стал Афанасий II (1165–1170). После прибытия Афанасия латинский патриарх Эймери де Лимож удалился в замок Кюрса (Кусайр), наложив на Антиохию интердикт. В борьбе с победившим греческим духовенством он заключил союз с яковитской, то есть с Сирийской монофизитской, церковью, патриархом которой тогда был знаменитый хронист Михаил Сириец. В 1170 г., после смерти Афанасия II, Боэмунд вновь интронизировал Эймери де Лиможа.

Едва миновала греческая опасность для латинской церкви Антиохии, как навалилась армянская угроза. Армянский правитель Левон II, поймав Боэмунда III в западню в Баграсе, попытался принудить своего пленника сдать ему город Антиохию и вырвал у того соответствующие приказания. Но как мы видели, латинское и греческое население города объединилось в коммуну под руководством патриарха Эймери де Лиможа и отразило нападение армян (1194).

История получила продолжение в патриаршество Пьера д’Ангулема (1197–1208), когда за трон Антиохии, как мы уже знаем, боролись Боэмунд IV (1201–1233) и его племянник Раймон-Рубен. Последний, будучи также внучатым племянником короля Армении Левона II, пользовался поддержкой армян. Боэмунда IV, напротив, поддерживали сирийцы, по-прежнему остававшиеся в Антиохии влиятельной этнической общиной. Патриарх Пьер д’Ангулем, полагавший, что главная угроза латинской церкви исходит от греков, высказался в пользу Раймона-Рубена и зимой 1207/08 г. организовал заговор, чтобы сдать последнему Антиохию. Заговор провалился, и Боэмунд IV бросил Пьера д’Ангулема в тюрьму, где уморил жаждой (1208). В это же время он даровал свое расположение греческому патриарху Симеону II. Новый латинский патриарх Пьер II де Лочедио (1208–1217) стал душой заговора, который при поддержке армян наконец-то усадил на антиохийский трон Раймона-Рубена (1216). Но когда Боэмунд IV вернул престол себе (1219), армяно-латинская партия окончательно проиграла. Боэмунда IV за его поведение неоднократно отлучали от церкви (в очередной раз в 1230 г.). Окончательное примирение наступило лишь после его смерти (1233).

Внутренняя история графства Триполийского

В отличие от одновременно созданных в 1098–1099 гг. княжества Антиохийского и королевства Иерусалимского графство Триполийское возникло не сразу. Лишь в 1102 г., как мы видели, граф Тулузский Раймон де Сен-Жиль предпринял систематическое завоевание его, овладев Тартусом. И только в 1109 г. его сын Бертран, при помощи всех прочих франкских принцев, отберет у арабов Триполи.

Графство Триполийское было по преимуществу «государством Великого Ливана». Вначале оно, как и другие франкские государства, предприняло попытку расширения вглубь континента, выйдя на северо-востоке в долину верхнего Оронта, а на юго-востоке на Бекаа. Целью Раймона де Сен-Жиля на этом направлении был Хомс, который франки называли Шамель. Раймон едва не овладел им в 1103 г. Несмотря на его неудачу, его преемника Гийома Журдена (1105–1109) Альберт Ахенский[198]198
  Альберт Ахенский (первая половина XII в.) – немецкий священник, историк крестовых походов, автор труда «Иерусалимская история». (Примеч. пер.)


[Закрыть] будет называть князем де ла Шамель[199]199
  До сих пор традиционно признавалась тождественность этой крепости Шамель с Хомсом. Но в тот час, когда я пишу эти строки, ее поставил под вопрос Ришар, историк графства Триполийского, обративший внимание на Ла-Камель тулузцев, идентифицируемую с Аль-Акмой, завоеванной ими в 1109 г.


[Закрыть]. Не вызывает сомнений, что лишь завоевание Хомса обеспечило бы выживание графства Триполийского, как одно завоевание Дамаска могло бы обеспечить выживание королевства Иерусалимского, а завоевание Алеппо – выживание княжества Антиохийского. Не сумев взять Хомс, графство Триполийское обеспечило себе владение южными хребтами Ансарийских гор Кракде-Шевалье, завоеванными Танкредом в 1110 г. и уступленными им графу Понсу (1112), затем Рафанеей (Рафанийей) и Монферраном (Баарином), завоеванными тем же Понсом, первая крепость 31 марта 1126 г., вторая – ранее 1132 г. Со стороны Бекаа граф Бертран точно так же занял около 1109–1110 гг. Монестр (Мунайтиру, Мнейтри), господствующую над Баальбеком. Но это были лишь отдельные исключения. Графство оставалось ливанской Ривьерой, вытянувшейся между горами и морем. Графы из Тулузского дома допустили создание относительно крупных фьефов, таких как Нефен (Энфе), Бутрон (Батрун) и Жибле (Джебейль), что дополнительно уменьшило размер их собственных земель. В 1258 г. мы увидим сеньоров Жибле, Эмбриачи, оскорбляющих своего сюзерена прямо под стенами Триполи.

В отличие от королевства Иерусалимского и княжества Антиохийского графство Триполийское с самого начала едва не раскололось надвое, правда, в пользу членов правящего дома: в 1109 г. оно было разделено арбитражем короля Бодуэна I между двумя тулузскими претендентами, Гийомом Журденом и Бертраном. Лишь благодаря убийству – очень своевременному – Гийома Журдена единство было восстановлено (1110). Точно так же в 1148 г. граф Тулузский Альфонс Журден прибудет из Франции оспаривать графство Триполи у Раймона II, своего внучатого племянника. Но Альфонса Журдена тоже очень вовремя отравят[200]200
  В 1152 г. Раймон II тоже будет убит при весьма загадочных обстоятельствах после сцен ревности, устроенных им своей супруге Годиерне Иерусалимской.


[Закрыть].

Несмотря на это смертельное соперничество между членами тулузской династии, страна, похоже, была весьма привязана к этому дому. И кажется, сильно сожалела, когда его сменил Антиохийский дом. Мы увидим, как восемьдесят шесть лет спустя, в 1287 г., рыцари и горожане, «коммуна Триполи», станут протестовать против деспотического режима, установленного у них тремя последними Боэмундами, который, видимо, сравнивали с правлением Тулузского дома, и сравнения эти было в пользу последнего.

Латинские поселенцы графства Триполийского происходили либо из Южной Франции, либо из Италии. К первой группе принадлежали фамилии д’Агу, де Пюилоран, Порселе, Монтольё (или Монтолиф), де Роншероль, де Фонтенель, де Корнийон, де Фарабель. Исследования Ж. Ришара показывают, что общеупотребительным языком в графстве был не северофранцузский (ланг д’ойль), как на остальной территории Святой земли, а южнофранцузский (ланг д’ок). В этом была причина партикуляризма, который тулузское графство Ливана проявляло в XIII в., в период правления нормандско-пуатевенской династии князей Антиохийских.

Что же касается итальянского элемента, он с самого начала был представлен семейством Эмбриачо, генуэзского происхождения, которое в 1109 г. получило фьеф Жибле (Джебей) при сюзеренитете графа Триполийского и под контролем генуэзской Синьории. Эмбриачи достаточно быстро офранцузились и избавились от политической опеки Генуи, но тем не менее всякий раз, когда затрагивались интересы их исторической родины, демонстрировали преданность генуэзской партии. В этом качестве и в качестве главных вассалов графа они выдвинулись на роль лидеров латинской знати в ее оппозиции графской власти, по крайней мере, когда последняя, после пресечения тулузской династии, перешла к Антиохийскому дому.

Вторая волна итальянизации началась, когда в 1235 г. Боэмунд V женился на римской принцессе Лючии, дочери графа Сеньи, Паоло ди Конти. Лючия привлекла в страну многих выходцев из Рима, в том числе своего брата Паоло II ди Сеньи, которого сделала епископом Триполи. После смерти Боэмунда V (1251) Лючия, в качестве регентши при их сыне Боэмунде VI, правила страной вместе с римским кланом. Против этого клана поднялись триполийские феодалы, возглавляемые младшим отпрыском дома Эмбриачо, Бертраном де Жибле, который, как мы уже знаем, под стенами Триполи ранил Боэмунда VI в руку (1258), а потом был убит по наущению двора. Также мы видели, как в 1282 г. один из его родственников, Ги (или Гвидо) Эмбриачо, сеньор де Жибле, возглавивший восставшую знать, попытался свергнуть Боэмунда VII, но был захвачен тем и похоронен заживо. Наконец, мы видели, как один из его родственников, Бартелеми де Жибли отомстил после смерти Боэмунда VII, возглавив Триполийскую коммуну, объявившую династию Боэмундов низложенной за тиранию и провозгласил над страной генуэзский протекторат: поведение, соответствующее постоянной политике семейства Эмбриачи.

Какие юридические узы связывали графство Триполийское с королевством Иерусалимским? Вначале таковые просто не существовали. В Иерусалимских ассизах нет даже намека на них. Ни Раймон де Сен-Жиль (1102–1105), ни Гийом Журден (1105–1110) не были вассалами Бодуэна I. Но чтобы победить Гийома Журдена, Бертран (1109–1112) открыто признал сюзеренитет того же короля, а Гийом Тирский уверяет нас, что после принесения данной присяги на верность (1109) графы Триполийские юридически превратились в вассалов Иерусалимского королевства. Тем не менее если сын и наследник Бертрана, граф Понс (1112–1137) вел себя как верный вассал Бодуэна II (1118–1131), то после восшествия на престол короля Фулька (1131) он попытался разорвать эту зависимость. Он не только не помог Фульку вразумить вдовствующую княгиню Антиохийскую Аликс, но еще и обнажил оружие в ее поддержку. Фульк победил его при Шастель-Рюж возле Кашфахана и заставил вновь признать вассальную зависимость от королевства. Услуги, оказанные чуть позднее Фульком Понсу, осажденному мусульманами в Монферране (Баарине), укрепили эти узы. Еще больше скрепило их регентство, которое после убийства графа Раймона II (1152) король Бодуэн III взял на себя в качестве опекуна юного Раймона III, а затем регентство, которое король Амори I осуществлял в Триполи в то время, когда Раймон III находился в плену у атабека Нур ад-Дина (1164–1172).

Эти вассальные узы ослабли, когда тулузская династия угасла (1187) и графство Триполийское оказалось соединено личной унией с княжеством Антиохийским (1201). Как мы уже знаем, Боэмунды, в качестве князей Антиохийских, никогда не приносили оммаж королям Иерусалимским. И поскольку вскоре после этого (начиная с 1232 г.) королевская власть в старом королевстве практически прекратила существование, они оказались независимыми и в своем Ливанском графстве точно так же, как в их северном княжестве.

Внутренняя история графства Триполийского нам известна плохо, но лучом света для нас служит «манифест», опубликованный в 1287 г. местными баронами против правления Антиохийского дома, до самого конца воспринимавшегося как иностранный. Итак, в период с 1201 по 1287 г. потомки тулузцев и генуэзцев из Триполи или Жибле так и не смогли по-настоящему смириться с нормандско-пуатевенской Антиохийской династией. Причины этого кроются в культурных и, как предполагает Ж. Ришар, в языковых различиях.

Дом Ибелинов

После рассказа о правящих домах следует рассказать о доме Ибелинов, занимающем в истории франкской Сирии особое место.

Основатель этого дома, Балиан I, именуемый Балиан Француз (умер до 1155 г.), принадлежал к семейству виконтов Шартрских. Приехав в Святую землю, он, благодаря своему браку с дочерью местного сеньора, стал сеньором Ибелина (Ябны) и Рамы (Рамлы), к югу и юго-востоку от Яффы. Один из его сыновей, Бодуэн, сеньор де Мирабель (Медждель-Яба), проявил себя в 1186 г. как лидер баронской оппозиции против передачи престола Ги де Лузиньяну. Еще один его сын, Балиан II (умер после 1193 г.), женился на вдовствующей королеве Иерусалимской Марии Комнине (вдове Амори I) и в 1187 г., после хаттинской катастрофы, попытался спасти Иерусалим: как мы видели, ему удалось хотя бы добиться от Саладина свободного выхода христианского населения. В этих трагических обстоятельствах он действовал как регент королевства.

Старший сын Балиана II, Жан I д’Ибелин (ум. в 1236 г.), в 1197 г. получил от Анри Шампанского сеньорию Бейрут. «Старый сир де Барут», как его называют хроники, был бальи Иерусалимского королевства с 1205 по 1210 г., в период малолетства королевы Марии Иерусалимско-Монферратской, своей племянницы, а потом бальи Кипрского королевства с 1227 по 1229 г., во время малолетства короля Анри I де Лузиньяна, тоже доводившегося ему племянником[201]201
  Анри был сыном Аликс Шампанской – дочери Анри II Шампанского и Изабеллы Иерусалимской, единоутробной сестры Жана I д’Ибелина. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Он был лидером франкской знати Святой земли и Кипра в противостоянии Фридриху II и во время так называемой войны с ломбардцами (1229–1232), ему удалось изгнать имперцев с острова и с континента, за исключением Тира. Признанный лидер Акрской коммуны, то есть буржуазии франкской столицы и баронов Святой земли (1229), он был некоронованным королем страны. Опытный юрист, он отстаивал от императорского абсолютизма все конституционные свободы франкской знати и Высокого совета баронов, права юридически равные, если не превосходящие коронные. Его племянник, Жан Ибелин-Яффский (ум. в 1266 г.), получивший графство Яффу около 1250 г. и занимавший должность бальи Иерусалимского королевства с 1254 по 1256 г., кодифицировал конституционные теории дворянства Святой земли в первой книге Ассиз, подлинным автором которой он является. Что же касается сыновей «старого сира де Барута», они также продолжили его дело. Старший, Балиан III, сеньор Бейрута с 1236 по 1247 г., завершил изгнание имперцев (взятие Тира, 1243 г.). Один из младших братьев Балиана III, Жан д’Ибелин-Арсюр, называемый так, потому что был сеньором города Арсюр (Арсуф) к северу от Яффы (ум. 1268), был бальи Иерусалимского королевства с 1256 по 1258 г.

Различные ветви семьи Ибелинов сохраняли свои палестинские сеньории до самого мамелюкского завоевания (Арсуф пал в 1266 г., Яффа в 1268 г., а Бейрут в 1291 г.). Тогда Ибелины перебрались на Кипр, где продолжали играть роль первого плана. Находясь благодаря частым бракам в тесном родстве с королевской династией Лузиньянов, они, как и в Акре, жили на ступеньках трона. На Кипре, как и в Акре, Ибелины показали себя защитниками «прав баронов», то есть очень разработанной конституционной теории, по которой сюзеренитетом обладала не корона, а феодальный Высокий совет.

Ибелины – самые блестящие представители французской цивилизации в Святой земле XIII в. «Старый сир де Барут», повторим здесь еще раз, остался для средневекового общества образцом благодаря безупречности своего морального облика, абсолютной верности данному слову, своим юридическим познаниям, не менее выдающимся, чем рыцарские доблести, своей безупречной честности, полной одновременно достоинства, доброжелательности и лукавства, дальновидной верности, благородству сердца, проявлениями которых полна история его жизни в изложении Филиппа Новарского. Но не следует забывать, что результатом торжества конституционных теорий, проводимых им, духа Ассизов, победе благодаря ему феодального права стало разрушение во франкской Сирии власти и понятия государства, замененных анархией баронов и, в конце концов, парализовавших франкское сопротивление мусульманской реконкисте.

Сирийские общины: яковиты и несториане

Изучение четырех франкских государств по отдельности показало нам значительную роль, сыгранную различными местными христианскими общинами. Настал момент рассмотреть их внимательно. Эти восточные христианские общины, состоявшие из сирийцев, принадлежали к трем церквям: яковитской, несторианской и греческой, а также к армянской григорианской церкви.

Яковиты, арабоязычные монофизиты сирийского обряда, составляли самый многочисленный элемент везде, кроме графства Эдесского, где доминировали армяне, и города Антиохии, в котором доминировали греки. Их количество (как и число сирийцев греческого обряда) в Иерусалимском королевстве, должно быть, увеличилось с 1115 г. Действительно, в том году король Бодуэн I, желавший заново населить свое государство, в котором вследствие мусульманской эмиграции образовались значительные пустоты, позвал в Палестину из Трансиордании всех сирийских христиан, хотевших получить землю[202]202
  В 1167 г. армянский князь Торос II предложил королю Амори I принять в Палестине 30 тысяч армянских переселенцев, «дабы населить христианами Вашу землю».


[Закрыть]. Резиденцией яковитского епископа Иерусалима был монастырь Мадлен, яковитского антиохийского патриарха в монастыре Мар-Бар-Сайма возле Малатьи. Эта община, естественно, была отделена от римской церкви конфессиональной бездной по деликатному вопросу христологии. Тем не менее, пока продолжалось франкское владычество, лидеры яковитов старались поддерживать добрые отношения с властями. В яковитской церкви было несколько выдающихся прелатов. Назовем трех из них: Михаил Сириец, патриарх в 1166–1199 гг., оставил нам ценную хронику; он поддерживал дружбу с латинскими патриархами Амори де Нелем и Эймери де Лиможем. Игнатий II, патриарх 1222–1253 гг., в 1237–1247 гг. вел переговоры с папством на предмет примирения яковитов с римской церковью. Наконец, Абуль Фарадж Бар-Эбрей (1226–1286), яковитский примас восточной провинции в 1261 г. и тоже автор ценной хроники.

Тонкий вопрос, каковы были истинные чувства яковитских общин к франкской власти. Если верить некоторым местам трудов Михаила Сирийца и особенно Сирийского Анонима, чувства эти были не слишком лоялистскими, и, столкнувшись с жестокостями правления франков, эти «арабы-христиане» скорее испытывали тайную симпатию к своим соплеменникам-мусульманам. Со своей стороны франкские хронисты демонстрируют недоверчивость латинских баронов, которую во времена неудач и поражений порождало у них поведение местных христиан. Но, очевидно, всякий раз речь шла о конкретных случаях, обобщать которые было бы несправедливо.

Особое место следует отвести ливанским маронитам, которые, по свидетельству Гийома Тирского, поставляли прекрасных лучников во вспомогательные части франкских армий, а в 1181 г. присоединились к римской церкви в лице патриарха Эймери де Лиможа.

Несториане, восточные христиане сирийского обряда, монофизиты, но, с точки зрения христологии, исповедовавшие противоположные догмы (две природы в Христе), были менее многочисленны в Сирии, их основные центры находились в Ассирии и Ираке. В Иерусалиме у них был архиепископ, подчиняющийся их католикосу Селевкийско-Багдадскому. Они проживали в основном в Триполи, где имели свои школы, в частности медицинские (они были известны как врачи со времен школ в Эдессе и Нисибине), а также в Джебейле, Бейруте и Акре.

Местные христиане греческого обряда

Сирийцы греческого обряда, очевидно, были настроены по отношению к франкским властям наименее благожелательно. Их провизантийские симпатии заставляли сомневаться в их лояльности. Во время взятия Иерусалима Саладином в 1187 г. их обвиняли в сговоре с врагом. «Большинство населения Иерусалима, – говорится в «Истории патриархов Александрийских», – состояло из греческих христиан, или мелькитов, питавших смертельную ненависть к латинянам». Один из них, Иосиф Батит, стал доверенным человеком Саладина, который использовал его, чтобы ускорить капитуляцию Святого города. Франки, по сугубо политическим мотивам, более симпатизировали сирийским церквям, которые, монофизитская или несторианская, считались равно еретическими, чем греческой, бывшей «схизматической». Тем не менее в Антиохии, где греки составляли основной местный элемент (так же как армяне в Эдессе), в 1194 г. они были допущены франкскими горожанами в «Антиохийскую коммуну». Впрочем, мы уже убедились в том, что антиохийские латиняне и в первую очередь сам Боэмунд IV вполне могли положиться на греков при отражении попыток армян захватить город (1207 и последующие годы).

Несмотря на религиозные раздоры между христианами различных течений и подозрения, предметом которых со стороны латинян могли стать яковиты в Эдессе, армяне в Антиохии и греки в Иерусалиме, франкское правление проявило замечательный либерализм в отношении этих отделившихся братьев; перед лицом угрозы со стороны ислама франки вынуждены были опираться на всех христиан без исключения, невзирая на расхождения относительно природы Христа или исхождения Святого Духа. Все сирийские христиане, вне зависимости от их исповедания, допускались в ряды сословия горожан. Нам известно, что в Суде горожан, или Суде виконта, они могли приносить присягу, даже против латинянина. Данная правовая норма иллюстрирует признание их значения в крестоносном обществе. Так же как горожане-латиняне, они имели право владеть землями и казалем (казаль – деревня или село, населенное крепостными земледельцами). Ими управляли в соответствии с их особенными обычаями их собственные чиновники, раисы, чьи функции были идентичны функциям латинских виконтов.

В целом, несмотря на неизбежные трения, отношения между латинянами и местными христианами были достаточно хорошими, чтобы эпоха франков оставила у последних приятные воспоминания.

Латинские поселенцы в Сирии

Сирийско-палестинские латинские княжества часто обозначают термином «франкские колонии», допускающим неоднозначное толкование. В действительности франкская Сирия никогда не была колонией в смысле населения. Причиной первоначального дефицита переселенцев стал крах «арьергардных походов», уничтоженных в 1101 г. в пустынях Анатолии. Но следует отметить, что иммиграция никогда не была достаточно многочисленной, чтобы создать класс латинских деревенских жителей: сельское население, как мы видели, в королевстве Иерусалимском, графстве Триполийском и княжестве Антиохийском по-прежнему состояло из сирийских христиан (сирийского и греческого обряда) или мусульман, в графстве Эдесском – из сирийцев-христиан и армян. Иммиграция ограничивалась дворянством и горожанами. Как это бывает в колониях, иммигранты нередко повышали свой общественный статус, и мелкий дворянчик становился большим сеньором, а то и владетельным князем (Рено де Шатийон), бедный простолюдин превращался в богатого буржуа, владельца ферм и обширных полей (пример, приводимый Фульхерием Шартрским[203]203
  Фульхерий Шартрский (Фуше де Шартр; ок. 1058 – ок. 1127) – французский священник и хронист, автор сочинения «Иерусалимская история», ценного и достоверного труда, описывающего события Первого крестового похода и раннюю историю Иерусалимского королевства. (Примеч. пер.)


[Закрыть]). Но после осуществления этого социального возвышения, ставшего результатом колонизации, рамки между сословиями сохранились очень четко. С одной стороны – рыцарство, наделенное фьефами или собранное в крепостях вокруг баронов, составлявшее каркас франкского режима, каковой был и в целом оставался режимом военной оккупации. С другой стороны – быстро достигшее процветания и умеющее, в случае необходимости, обращаться с оружием, а потому имеющее возможность получить дворянство сословие горожан: в 1152 г. именно иерусалимские горожане в отсутствие королевской армии блистательно отразили нападение туркоманов Яруки; в 1187 г. Балиан II д’Ибелин в своей попытке защитить Иерусалим от Саладина посвятил в рыцари богатейших буржуа города.

Этими рамками и ограничивалась реальная колонизация: франкская Сирия была (как и современные европейские колонии) колонией руководящих кадров, но кадров, обосновавшихся в ней насовсем, адаптировавшихся к окружающей обстановке и не желающих возвращаться обратно.

Главный источник, к которому приходится постоянно обращаться, – это труд Фульхерия Шартрского. Приблизительно в 1125 г. (он писал между 1101 и 1127 гг.) этот бывший капеллан Бодуэна I оставил нам весьма интересную картину этой колонизации: «И вот мы, жители Запада, превратились в жителей Востока. Вчерашний итальянец или француз стал, переехав сюда, галилеянином или палестинцем. Уроженец Реймса или Шартра преобразился в сирийца или жителя Антиохии. Мы уже забыли наши родные места. Здесь один имеет дом и прислугу с такой уверенностью, будто это его наследство с незапамятных времен. Другой уже взял в жены сирийку или армянку, а возможно даже, крещеную сарацинку. Тот живет в семье жены. Мы поочередно пользуемся различными языками, употребляемыми здесь. Переселенец стал местным, иммигрант ассимилируется с коренным жителем. Каждый день с Запада приезжают родные и друзья, чтобы присоединиться к нам. Они без колебаний оставляют там все, чем владели. Действительно, тот, у кого было всего несколько денье, здесь оказывается обладателем огромного состояния. Тот, у кого в Европе не было даже одной деревни, здесь, на Востоке, становится сеньором целого города. Зачем нам возвращаться на Запад, если Восток осуществил наши мечты?»

Метисация. Пулены

Фульхерий Шартрский очень конкретен в этом отношении. То, что он нам показывает с первого поколения переселенцев, это не просто колониальная адаптация и рождение креольского общества, но и, используя специальную терминологию, метисация. Метисы франков и сириек и (наверняка намного более редкие) сирийцев и франкских женщин назывались пуленами, и именно этим термином западноевропейцы в конце концов стали обозначать всех франков-креолов со второго поколения.

Было ли это наименование, точнее, его расширительное толкование, оправданным? Действительно ли происходило смешение рас? Чтобы ответить на этот вопрос, прежде всего следует оговорить различия между разными классами общества. Франко-сирийские браки, упомянутые Фульхерием Шартрским и подтверждаемые существованием пуленов (в узком смысле слова), должно быть, оставались характерными для городской среды. Среди высшей знати были распространены франко-армянские брачные союзы.

В первую очередь мы имеем в виду графство Эдесское и Киликию.

В графстве Эдесском доминирующим христианским элементом к моменту прихода крестоносцев были армяне, чьи воинские доблести предводители франков смогли очень быстро оценить. Франки вступили с ними в тесный союз, и мы видели, что графство Эдесское за недолгое свое существование (1098–1146) было франко-армянским графством. Чуть дальше, в Киликии, у армян было собственное государство, возглавляемое блистательными династиями, которое практически непрерывно было союзником франков. Различные франкские владетели вступали в отношения с армянскими правителями, как совершенно равные с равными. В то время, когда франкские бароны безуспешно искали среди сирийских христиан дворянство, с которым можно было бы вступать в брачные отношения, не роняя собственного достоинства, они нашли это сословие в совершенно сложившемся виде в лице нахараров киликийских гор. Итак, оставив франко-сирийскую метисацию латинскому простонародью и купцам, высшая знать постоянно искала брачных союзов с армянами. Бодуэн I, Бодуэн II, граф Эдесский Жослен I де Куртене женились, как мы видели, на армянских принцессах. Королева Мелизанда, регентша Иерусалима с 1143 по 1152 г., была наполовину армянкой, и иерусалимская династия начиная с Бодуэна III (1143), таким образом, имела в своих жилах армянскую кровь. В XIII в. семейство Ибелинов, Антиохийский княжеский дом, королевский дом Лузиньянов (Кипрско-Иерусалимский) не переставали заключать браки с царской династией Армении. Так что в этом смысле можно сказать, что высшая франкская знать действительно состояла из пуленов.

Добавим к этим франко-армянским и франко-сирийским союзам все возрастающее с каждым поколением влияние восточного окружения, климата и местных обычаев. Креольские нравы развивались в том же направлении, что и браки. По этому поводу отсылаем к картине (несмотря на некоторую ее утрированность и напыщенность), нарисованной Жаком де Витри в связи с проповедью Пятого крестового похода (1216–1217).

Франкское владычество и мусульманское население

Гораздо более деликатной проблемой были франко-мусульманские отношения. Проблемой всегда острой для христианского завоевателя на земле ислама. Проблемой особенно щекотливой, когда этот завоеватель был крестоносцем, видевшим в последователях Магомета «язычников» из «Песни о Роланде», тогда как для мусульман христианин, по факту его веры в Троицу, оставался «многобожником».

Несмотря на столь малоблагоприятное начало, необходимость сосуществования сделала свое дело. Даже вопреки практически непрерывному состоянию войны, наступившему вслед за собственно крестовым походом, жизнь в крестоносных государствах содержала франко-мусульманский симбиоз, основанный на хотя бы минимальной взаимной терпимости. Враждебность проявлялась разве что в вопросах, затрагивающих экономические интересы. А потом, как это ни парадоксально, случилось так, что сирийские франки и мусульмане стали помогать друг другу против третьих лиц (которые были мусульманами) в этой самой Сирии, их общей родине. Мы уже наблюдали союзы, порой мимолетные, порой довольно прочные, заключавшиеся между франкскими принцами и принцами мусульманскими, например между Бодуэном I и Рожером Антиохийским, с одной стороны, и атабеком Дамаска Тугтекином – с другой, в 1115 г. или – в данном случае речь шла не о разовом военном соглашении, а о стабильной дипломатической системе – между королем Фульком Анжуйским и регентом Дамаска Муин ад-Дином Унуром в 1137–1144 гг. Автобиография эмира Усамы показывает нам настоящую дружбу, установившуюся между двумя дворами во время визитов, которые его господин Унур наносил Фульку. Многие франки изучили арабский язык, как, например, историк Гийом, архиепископ Тирский с 1175 по 1183 г., который даже написал Historia Saracenorum[204]204
  «История сарацинов» (лат.). (Примеч. пер.)


[Закрыть], к сожалению утраченную; или Онфруа IV де Торон (1179–1198) и граф Рено де Сидон (1171–1187), знавшие арабский настолько хорошо, что выступали переводчиками на дипломатических переговорах.

Но пока речь шла о дипломатических соглашениях, которые могут заключать даже самые враждебные друг другу государства. Нас же больше интересует (поскольку это суть вопроса) положение мусульман во франкских государствах. Нам известно, что они могли достигать высоких постов, поскольку, например, князь Антиохийский Боэмунд III ранее 1188 г. поручил мусульманские дела региона Джабала – Латакия арабскому кади Джабалы Мансуру ибн-Набилю. И не важно, что тот так дурно отблагодарил Боэмунда III за его доверие в момент вторжения Саладина. Сам факт существования этого высокопоставленного чиновника из местных наверняка не был единичным. Кстати, под 1184 г. путешественник Ибн-Джубайр, которого трудно заподозрить в симпатиях к христианам, отмечает в знаменитом фрагменте: «Мы покинули Тибнин по дороге, постоянно шедшей мимо ферм, населенных мусульманами, живущими под франками в большом достатке. Условия, которые им поставлены: уступка половины урожая в момент жатвы и уплата подати в один динар и пять киратов, плюс легкий налог на фруктовые деревья. Мусульмане являются хозяевами своих домов и управляют собой, как о том сами договорятся. Таковы условия жизни мусульман во всех растаках, то есть фермах и городках, в которых они живут на франкской территории. Несчастье мусульман в том, что в странах, управляемых их единоверцами, у них всегда есть основания жаловаться на несправедливости своих правителей, тогда как они не нахвалятся на поведение фрагов (франков), на справедливость которых всегда могут положиться». И чуть дальше: «Мы остановились в городке близ Акры. Чиновник, поставленный надзирать за ним, был мусульманином. Он был назначен франками управлять жителями-земледельцами».

В связи с этим можно вспомнить ситуацию, созданную в Сирии в VII в. арабскими завоевателями для местных христиан, определенных в класс зимми, или опекаемых людей, но, за исключением этого, не подвергавшихся дурному обращению. С установлением власти франков ситуация перевернулась. Положение мусульман и евреев напоминало положение христиан на исламских землях, с той лишь разницей, что они облагались менее тяжелыми налогами.