Текст книги "Апокриф. Давид из Назарета"

23

Иерусалим, Иудея

Над священным городом, на темно-синем, усеянном звездами небе сияла луна. Редкие тени, вырисовывающиеся под ее матовым светом, напоминали призраков, бродящих в поисках воплощения. Среди них были юноша, молодая женщина и всадник, двигавшиеся по узкой извилистой улочке. Всадник, судя по всему, был на грани изнеможения, вымотанный ездой.

У северного фасада башни Антония им пришлось срочно повернуть назад, чтобы их не увидели шедшие с факелами римские дозорные. Затаившись в тени арок, они не осмеливались даже дышать.

Им казалось, что время стоит на месте.

Наконец бряцание железных доспехов и размеренные шаги начали удаляться, и тут заржал конь Лонгина.

Дозорные остановились.

– Ты слышал? – спросил один из них.

– Да, – ответил его товарищ. – Я бы сказал, что ржание раздалось где-то за арками.

Фарах прикусила губу. Она осмотрелась в поисках пути отступления, но ничего подходящего не обнаружила. Тогда она обнажила плечо и грудь и вышла из-за арок.

– Привет, легионеры! – крикнула она дозорным на плохом латинском. – Кому из вас этой ночью повезет продемонстрировать мне свою мужскую силу?

– Ты не вовремя, девочка! – ответил старший дозора, отталкивая ее в сторону. – Мы сейчас на службе.

– Я тоже, центурион! И могу обслужить вас по групповым расценкам!

Послышались смешки.

– Спасибо, что подсказала, – улыбнулся ей старший, заметив при свете факелов вытатуированную букву «К» на лбу Фарах. – А где твой хозяин?

– У меня сегодня лишь один хозяин – тот, кто со мной хорошенько потрудится.

Снова раздались смешки.

– В другой раз, может быть… – прервал их центурион, приказывая своим людям следовать за ним.

Фарах поправила одежду, глядя вслед удаляющимся дозорным, потом с облегчением вздохнула и вернулась к своим спутникам.

– Не слишком ли опасно было то, что ты им предложила? – пробормотал Давид. – А если бы они согласились, что бы ты делала?

– Я спасла вас, разве нет? – ответила она, беря под уздцы лошадь.

Впечатленный смелостью юной египтянки, Давид улыбнулся и последовал за ней по очередной улочке, достаточно широкой лишь для того, чтобы двигаться по ней вдвоем.

Больше они не встретили ни одной живой души, за исключением диких котов, убегавших при их приближении. Наконец Фарах остановилась и осмотрелась, явно не решаясь идти дальше.

– Далеко еще? – шепотом спросил Давид, обеспокоенный тем, что она колеблется.

– Это должно быть здесь, на углу, я не понимаю…

– Нам нужен провожатый? – сыронизировал юноша. – А я думал, что ты знаешь город, как свою задницу.

– Заткнись, или я сейчас познакомлюсь с твоей. Ты сбиваешь меня с толку!

– Это большой дом… рыжевато-красный… – пробормотал Лонгин. – С… черной дверью.

Голос центуриона передавал страдания, которые он испытывал. Он из последних сил левой рукой прижимал кусок ткани к ране, а правой держался за переднюю луку седла. Черная кровь сочилась у него между пальцами.

Глубокой ночью, когда все домашние спали безмятежным сном, Иосиф Аримафейский проснулся от какого-то шума. Испуганный, он резко подхватился с кровати. Сердце чуть ли не выскакивало у него из груди.

Шум раздавался за входной дверью. Кто-то начал отчаянно стучать в нее. Он нащупал свой кинжал под матрасом и, взяв его, вышел на цыпочках из комнаты, чтобы не разбудить жену.

Опираясь на мебель, он дошел до лестницы, спустился, пересек просторный вытянутый двор, посреди которого бил фонтан, безуспешно пытавшийся освежить иссушенный воздух, и остановился перед массивной деревянной дверью сводчатого вестибюля.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, Иосиф, – ответил ему слабеющий от боли голос. – Лонгин…

Фарисей отодвинул засов, закрывавший большую створку двери, из-за которой показалось мертвенно-бледное лицо трибуна. Раненый спешился и с трудом держался на ногах.

– Всемогущий Боже! – воскликнул Иосиф. – Что с тобой произошло, брат мой?

– Я сожалею, но… нам больше не к кому было пойти.

Воин вошел во двор, за ним последовали Давид и Фарах. Иосиф опустил руку, в которой сжимал кинжал, и отошел на шаг, давая им дорогу. Как только он увидел Давида, о котором уже так много слышал, его охватило волнение. Сходство с Иешуа было настолько сильным, что это не могло не бросаться в глаза.

– Ты, как искусный лекарь, должен превзойти сам себя, Иосиф, – пробормотал Лонгин. – Рана все время открывается и…

В этот момент он потерял сознание.

24

Рим, Италия

Он всего лишь исполнил волю Учителя.

Ничего большего.

Кто-то должен был выдать Мессию, чтобы его могли схватить. Без его вмешательства не было бы распятия, следовательно, и воскресения. Должно было исполниться сказанное в Писании, а для этого нужен был тот, кому бы Иешуа доверял и кто бы согласился на роль предателя. Этим человеком и был он.

Иуда Искариот.

Он пользовался доверием у Иешуа. Учитель сделал его казначеем Двенадцати, человеком, который отвечал за те средства, которые апостолы вносили для общего пользования. Кроме того, когда он спросил, готов ли Иуда принять смерть за него, тот ответил, что ради своего Господина он готов на все.

– Ты предал бы меня из любви ко мне? – спросил его Учитель.

При этих словах Иуда побледнел. Как он мог предать того, кого любил?

– Ты поцелуешь меня, – произнес Иешуа.

И он стал рассказывать Искариоту, чего от него ожидает: как он уйдет с вечери на Пасху после того, как ему подадут кусок хлеба, как получит тридцать сребреников за его выдачу и как его арестуют в Гефсиманском саду. По мере того как Учитель посвящал его в подробности этого плана, слезы текли по щекам Иуды. И сегодня они снова текут по его лицу, на которое наложили отпечаток беспрерывно терзавшие его угрызения совести.

Рыдания, вырвавшиеся из груди, вернули его к действительности. Его стакан был пуст. Он снова налил себе вина, стараясь не пролить ни капли в раскачивающейся повозке, которую за ним прислал Калигула. Его специально повезли не через город, чтобы не попасть в сутолоку, которая всегда возникает в конце дня. Всякий раз, когда его повозка проезжала перекресток, два всадника из преторианской охраны освобождали проезд.

Глядя в окошко, Иуда вскоре увидел очертания императорского дворца, вырисовывавшиеся на ночном небе над Палатинским холмом, и помрачнел. Как бы ему избавиться от этого юноши, завоевавшего благосклонность Тиберия? Ходили слухи, что наступит день, когда тот сможет стать преемником императора.

Этот мальчишка был настоящим чудовищем, он заслужил репутацию испорченного человека. Во время своего долгого пребывания в особняке императора на острове Капри он принимал участие в оргиях, насильничал, совращал мальчиков и отличился различного рода издевательствами. Одному Богу известно, как он мог бы воспользоваться тайнами, которые, как ожидалось, ему должен был открыть Иуда, если, конечно, у него было что открыть. Ведь Искариот не был хранителем ни одной тайны Иешуа, за исключением его предательства!

Калигула желал, чтобы он посвятил его в эти секреты, но Учитель никогда не рассказывал апостолам, как лечить немощных и воскрешать мертвых! Что касается Духа Господнего, то, если он сошел на Одиннадцать на Троицын день, позволяя им творить чудеса, так двенадцатого апостола, считаемого предателем, там не было и он не мог этим воспользоваться.

Считалось, что он повесился.

Иуда машинально поднес руку к шее и потрогал рубец, оставшийся после веревки.

– Тебя все будут ненавидеть из-за того, что я прошу сделать, – продолжал посвящать его в свой план Иешуа. – Но твоя жертва даст мне возможность совершить мою.

Хотя проклятый ученик и сделал то, чего от него ожидал Учитель, угрызения совести, мучавшие его, были гораздо более опасными, чем ненависть окружающих. Сгорая от стыда, он попытался свести счеты с жизнью. Но веревка оборвалась в подтверждение того, что Всевышний не хочет его принять и не одобряет этот поступок.

Тем не менее каждую ночь Иуда просыпался от устрашающих звуков ударов молотка, прибивающего к кресту того, кого он согласился предать. И с тех пор он не знал покоя. Он переезжал с места на место бесчисленное количество раз, но, где бы он ни был, жуткое ощущение, что его узнали, не могли пересилить те отговорки, которые он находил, чтобы оправдывать пристальные взгляды людей.

Однажды утром, семь лет тому назад, когда он жил в Дамаске, какой-то мальчуган был сбит повозкой на улице. Сразу же собралась толпа любопытных, и Иуда подошел посмотреть, не сможет ли он чем-нибудь помочь. В этот момент прямо перед собой он увидел пристально смотревшего на него человека. Ему было лет тридцать. Его длинные волосы, бородка, хрупкое телосложение и прежде всего глаза напомнили ему Учителя.

Неужели это был он? Ходили слухи, что он являлся своим апостолам после смерти, так почему бы ему не появиться перед Иудой?

Он посмотрел по сторонам, стараясь прогнать это видение. Толпа становилась все больше и больше. Когда же, всего через несколько секунд, он решил проверить, смотрит ли на него этот человек, того уже и след простыл. Но стоявшие в том месте несколько человек пристально смотрели на Иуду, словно они тоже узнали его.

Мальчик оказался живым и невредимым.

Каким чудом?

Охваченный паникой, Искариот растолкал толпу и поспешил убраться подальше оттуда.

Вскоре он покинул Сирию, но, где бы он ни останавливался – в Антиохии, Эфесе или в Афинах, – везде находился кто-то, кто начинал пристально на него смотреть: то ли торговка за прилавком, то ли моряк на корабле. Иуда был убежден, что все это были ненавидящие его назаряне. Лишь в сердце империи ему удалось их забыть. Иуда сменил внешность, получил римское гражданство и обосновался в Субурре, будучи уверен, что никто не додумается искать его в этом квартале Рима, пользующемся самой дурной славой. Теперь он стал Ананией, кошмары больше не терзали его, и тут этот чертов мальчишка постучал в его дверь!

– Ну, наконец-то ты здесь! – воскликнул Калигула, лежа на мягком ложе внушительных размеров. – Как же долго мне пришлось тебя ждать!

Развалившись на подушках, он подбрасывал на своих чреслах худенького смазливого юношу. Увидев Иуду, он тут же прекратил соитие и небрежным жестом отпустил своего телохранителя, сопровождавшего Иуду до самых его покоев. Две еще не созревшие девушки, одна брюнетка, другая рыжеволосая, стоя на коленях за его спиной, беспрерывно облизывали его и при этом терлись своими еще не сформировавшимися грудями о его плечи.

– Присоединяйся к нам. Здесь хватит на двоих.

– Не возжелай жены ближнего твоего.

– Где ты здесь увидел жен? Это всего лишь дети, высокородные, едва достигшие половой зрелости. Научиться получать удовольствие от старших – вот наилучший способ поклонения богам.

– Не понимаю, как, сладострастничая, можно поклоняться богу.

– Совокупление является одной из форм молитвы, Иуда, гораздо менее варварской, чем жертвоприношение.

Казалось, девиц и еще одного юношу вовсе не смущало присутствие гостя Калигулы. Они продолжали делать втроем то, что начали еще вчетвером. Их тела были прекрасно видны под прозрачными шелковыми одеяниями.

– Как тебе моя берлога по сравнению с твоей?

Иуда обвел взглядом необычно оформленное помещение, с зеркалами на потолке и расписанными непристойными рисунками ширмами. Эти императорские покои скорее напоминали роскошный публичный дом, поэтому свое мнение он выразил одним простым эпитетом:

– Упадничество.

Хохот юного принца разошелся громким эхом по мраморному дворцу.

– Это иудейский юмор, я полагаю. Я много читал об удивительных особенностях вашего народа и о ваших верованиях. На самом деле Рим во многих отношениях гораздо толерантнее, чем ваше вероучение. А наши боги более… добрые. Ваши десять заповедей – не что иное, как десять запретов. Взять хотя бы первую: «Да не будет у тебя другого Бога кроме меня». Что за странная мысль! Что за велеречивость! В любом уголке империи каждый волен почитать те божества, в которых он верит, или не верить в них вообще. Если бы мы думали, как вы, нам пришлось бы стереть с лица земли ваш Храм.

– Ты заставил меня сюда приехать, чтобы хвастаться добродетелями Рима?

– А почему бы нет? Это может пойти тебе на пользу, а если и не тебе, то, по крайней мере, тому римскому гражданину, личность которого ты узурпировал, не правда ли, «Анания»?

Иуда молчал, опустив голову. Губы Калигулы изогнула насмешливая улыбка. Он явно был рад тому, что апостол находился в полной зависимости от него.

– Но вернемся к главному, – продолжил он. – Говорят, что ваш Иешуа открыл секрет вечной жизни, что он вернулся из царства мертвых? Есть ли в этом хоть немного правды?

– Назаряне в это верят, и по этой причине они больше не боятся смерти. Учитель обещал жизнь вечную тем, кто уверует в него.

– А ты – назарянин?

– И даже один из первых.

Калигула встал с ложа и вытащил из-под матраса кинжал с рукоятью в форме орла. С небрежным видом он направился к Иуде и угрожающе поднес лезвие к его горлу, к тому самому месту, где когда-то в плоть впивалась петля.

– А у тебя коленки не трясутся, – заметил он, чуть вдавливая острие в кожу Иуды, отчего потекла струйка крови. – Дыхание у тебя тоже не участилось. Значит, ты не боишься смерти?

– Я жаждал ее семь лет назад, – ответил Иуда, – когда набрасывал петлю себе на шею. Но Всевышний не дал мне покончить с собой, по всей видимости, у него на меня другие планы.

– Что за планы могут быть у твоего бога на изгнанника, живущего в самом жалком квартале Рима?

– Одному Яхве это ведомо.

– Нет, и мне тоже. Твой бог поставил тебя на моем пути, чтобы ты меня всему научил.

– Очень я в этом сомневаюсь.

– Разве ты не понимаешь, что это означает для его культа? – не унимался Калигула, кладя кинжал на сундук. – Как только я стану императором, у меня появится возможность сделать из учения его жалкой секты мировую религию. Но до этого ты должен меня всему научить. Чтобы стать вашим новым мессией, я должен уметь совершать те же чудеса, что и он.

Иуда вытер кровь, стекавшую по шее, и отвернулся. Как ему вырваться из этой западни?

Калигула схватил его за подбородок и заставил смотреть себе в глаза, требуя ответа на вопрос, не дававший ему покоя:

– Ты видел, как он воскрешал мертвых, да или нет?

Воцарилось неловкое молчание, во время которого Иуда спрашивал себя, не лучше ли ему солгать, чтобы не пришлось терпеть те мучения, которые этот душевнобольной уготовил ему. Но это означало бы отказаться от своего Учителя! И он утвердительно кивнул:

– Я видел своими собственными глазами, как он возвратил к жизни одного молодого человека по имени Лазарь, тело которого пролежало четыре дня в могиле и уже издавало зловоние.

– Как он это сделал? Расскажи мне!

– Он велел убрать надгробный камень и просто приказал: «Лазарь, выходи!» И мертвец вышел, укутанный в саван, с завернутым в полотно лицом.

– А чем он при этом пользовался? Жезл? Волшебная палочка?

– Нет. Ничего подобного.

– Что на нем была за одежда? – не унимался молодой патриций.

– Не припоминаю, но обычно он носил одну из своих туник без швов, которые изготавливают в Назарете. Ему их ткала мать.

– Наверняка у него было что-то, помогающее творить волшебство! – завопил принц, выходя из себя. – Ты чего-то недоговариваешь!

– Я передаю тебе на словах все то, что видел, мой мальчик! Но ты меня утомил! Он встал перед могилой, поднял правую руку, развел указательный и большой пальцы в жесте благословения и приказал покойнику подняться.

Улыбка промелькнула на губах Калигулы, он воспроизвел этот жест, глядя на свое отражение в зеркала на потолке, словно репетировал сценку из пьесы. Потом он повернулся к своему гостю и вручил ему что-то, завернутое в расшитую золотом материю и перевязанное ленточкой. Иуда взял сверток кончиками пальцев, словно это было что-то заразное.

– Что это? – спросил он, не выказывая никакой радости.

– Сюрприз. Я о-бо-жа-ю сюрпризы!

Калигула налил себе вина и вернулся к своим партнерам по плотским утехам, чьи страстные вздохи стали возбуждать его. Тут же обе девушки покинули молодого человека, чтобы броситься в объятия принца, который плеснул вина на их девичьи груди и стал жадно слизывать его. Через какое-то время он отвлекся от этого занятия и спросил:

– Что же ты не распаковываешь сверток? Тебе не интересно, что это за сюрприз?

Иуда развязал ленточку, потом развернул золоченую материю. На некоторое время он потерял дар речи от увиденного.

Это была туника. Туника пурпурного цвета без швов.

Он повернулся к Калигуле, вопросительно глядя на него.

– Это та, которая была на нем во время суда, – пояснил патриций, глуповато улыбнувшись. – Она стоила мне целое состояние. Но постой, это еще не все! Взгляни-ка, что под ней…

Иуда с трепетом взял тунику и не поверил своим глазам, обнаружив под ней терновый венец.

– И что же ты собираешься сделать с этими реликвиями, грязный маленький негодяй?

– Они были на твоем учителе, когда он принимал муки. Они пропитаны его кровью. Что же еще нужно, чтобы ты решился посвятить меня в его искусство?

Иуда провел дрожащей рукой по тунике с такой же нежностью, какую близкие расточают умершим, которых уже давно с ними нет.

– Ну, давай же! Чего ты ждешь, Искариот? Ты же горишь желанием надеть ее…

– Ты совсем утратил рассудок? – возмутился Иуда. – О том, чтобы я осквернил это одеяние, надев его на себя, не может быть и речи!

– Как знаешь.

Потрясенный апостол не верил своим глазам: Калигула взял терновый венец и возложил на свою голову, вдавливая шипы в кожу. Затем он набросил тунику себе на плечи и направился к сундуку, где его поджидал кинжал.

– «…прости им, ибо не знают, что делают»[23]23
  Евангелие от Луки, 23:34.


[Закрыть]. Вот слова, сказанные твоим учителем на кресте, как мне об этом сообщали. Так это? – спросил он.

Кровь из-под тернового венца начала стекать по лицу Калигулы. С кинжалом в руке он подошел к своему ложу и, угрожая клинком, приказал юноше:

– Удави менее искусную из двух. Посмотрим, есть ли у тебя вкус.

Эфеб[24]24
  Эфебы – в Древней Греции юноши, достигшие совершеннолетия и составлявшие особый общественный класс учащейся молодежи; в переносном смысле – привлекательный юноша для плотских утех.


[Закрыть] посмотрел на девушек, с которыми только что забавлялся, и те в ужасе стали отползать от него по ложу. Тогда он обратил свой взгляд на Калигулу, умоляя пощадить их, но тот приставил кинжал к его затылку и сказал:

– Делай то, что я тебе приказываю, или твоя голова пострадает.

Тогда юноша набросился на рыжеволосую девушку и попытался задушить ее. Иуда хотел вмешаться, но Калигула остановил его, направив кинжал в его сторону:

– То, что я мог бы с тобой сделать, ничто по сравнению с тем, что с тобой сотворили бы назаряне, если бы ты попался им в руки! Никогда не забывай об этом!

Пораженный безумием юного принца, Иуда попятился.

Калигулу вывела из себя неуклюжесть того, кого он выбрал в палачи. Тогда он, резанув кинжалом спину второй девушки, приказал ей:

– Чего ты ждешь? Помоги же этому увальню!

Произнеся это, он даже захихикал от удовольствия.

Превозмогая боль, черноволосая бросилась на помощь юноше. Вдвоем они добили свою несчастную подругу и разрыдались.

После этого Калигула, торжественно ступая, приблизился к трупу девушки. Держа левую руку на пурпурной тунике, он поднял правую, благословляя умершую, и приказал:

– Встань!

Но девушка не пошевелилась.

Под испуганными взглядами присутствующих он убедился, что его правая рука повторяет жест Иешуа, что указательный и большой пальцы разведены, и повторил попытку:

– Именем Иешуа из Назарета я приказываю тебе встать!

Но мертвая не ожила.

Тогда Калигулу охватила безудержная ярость.

– Суеверие! – завопил он.

После этого, выплескивая свой гнев на бывших партнеров по плотским утехам, он вспорол живот эфебу, отрубил голову черноволосой девушке, а потом с таким остервенением набросился на их трупы, словно надеялся извлечь из них саму смерть. Через некоторое время, задыхаясь, весь в крови убитых, он предстал перед Иудой в облике безжалостного кровавого мессии.

– Гай! – окликнул его ворвавшийся в комнату префект претория Макрон. – Весь Капри бурлит. Император Тиберий очень плох и призывает тебя.

Окровавленное лицо Калигулы засияло. Он стянул с себя бессильные атрибуты галилеянина и бросил их на искромсанные тела бывших любовниц. Макрон на некоторое время остолбенел при виде жертв резни. Его взгляд остановился на стоявшем в стороне и потрясенном не менее, чем он, Иуде.

– Гемелл[25]25
  Внук императора Тиберия, один из возможных его наследников.


[Закрыть] уже там? – торопливо задал вопрос Макрону Калигула, уводя его за собой.

– Боюсь, что да, поскольку Антония[26]26
  Дочь Марка Антония, бабушка Калигулы.


[Закрыть] уже на месте.

Они вышли из комнаты, оставив там Иуду. Их голоса постепенно затихали в коридоре, а проклятый апостол молча созерцал сцену только что совершенного кровавого преступления. Он подошел к ложу, чтобы забрать венец и тунику, которые были на Иешуа во время казни. И наконец-то он понял, почему Всевышний сохранил ему жизнь.