Текст книги "Быть Джоном Ленноном"

18. «Не хотелось мне в двадцать один… Я думал: всё, поезд ушел. Это только для семнадцатилетних!..»

На той самой неделе, когда Beatles вернулись в Ливерпуль, в продажу вышел первый выпуск газеты Mersey Beat. На второй странице была история группы – за авторством Джона. Для писателя нет более волнительного мига, чем тот, когда он впервые видит свой труд напечатанным, и Леннон исключением не стал. Он собрал всевозможные стишки, рассказы и комиксы из ящика в спальне в Мендипсе и отнес их на Реншоу-стрит, в крошечную редакцию Mersey Beat. «Печатай все, что хочешь», – с такими словами он оставил все Биллу Хэрри и согласился вести колонку для каждого номера газеты.

Итак, одна часть его карьеры набирала обороты. Другая быстро возобновилась, когда Рэй Макфолл выразил желание видеть Beatles в клубе «Кэверн» – в обед и, как и прежде, один вечер в неделю, – а в другие вечера Мона Бест и несколько других промоутеров зазывали их в клубы и танцзалы по всему Мерсисайду.

Да, волнительное было время. За несколько месяцев у Beatles даже возник свой фан-клуб. Музыкой и концертами они наслаждались как никогда прежде. Но не обошлось и без ложки дегтя. За пределами Мерсисайда группа оставалась никому неведомой. Им нужен был менеджер, но их никто не брал – все знали, что с ними трудно. Могла бы помочь Мона Бест… но когда ее сын был в группе… Нет, точно нет. Да и в самой «Касбе» ситуация была щекотливая. Нил Эспинолл, недавно ставший гастрольным менеджером Beatles, номинально квартировал в доме Моны, но мама Пита была чрезвычайно привлекательна, жила отдельно от мужа… и вскоре Нил стал ее любовником. Ей было тридцать восемь. Ему – двадцать один.

Что до битлов, так они по-прежнему в обед играли в «Кэверн», а всю вторую половину дня слонялись по городу, иногда забегая в бар «Грейпс» или в кафе «Кардома» на Стэнли-стрит. Впрочем, чаще всего они сворачивали на Уайтчепел, шли в магазин грампластинок NEMS, забирались в будку, прослушивали обе стороны новых американских релизов – и спорили о том, кто что будет петь. Так Джон застолбил за собой «Stand By Me» Бена И. Кинга. Пройдет немногим больше десяти лет, и он запишет ее сам – на своем сольном альбоме «Rock’n’Roll».

Некоторые выступления удавались лучше других, а больше всего им, как и другим ливерпульским группам, полюбился ночной концерт «Riverboat Shuffle»[27]27
  Зд.: «Туса на пароме» (англ.).


[Закрыть] в конце августа на борту парома «Ройял Айрис», который выходил из устья реки Мерси в Ливерпульский залив. Джон наслаждался этими джем-сейшенами, соединявшими музыкантов из разных групп. «Иногда мы собирались целой толпой – пятнадцать, двадцать музыкантов, и играли, и создавали что-то такое, чего ни одна группа раньше не делала на сцене… – рассказывал он годы спустя, когда такие совместные выступления уже вошли в практику благотворительных рок-концертов.

Все рождалось из порыва души, дарило массу эмоций, но никуда не вело. Должно было случиться нечто новое.

В то лето овдовевшая мать Синтии поехала к родне в Канаду, их дом в Хойлейке сдали в аренду, и Синтия решила, что неплохо бы снять комнатку у Мими. Но то была ужасная идея. Когда Джон жил дома, Мими всегда ждала его возвращения, и она не очень-то по-доброму отнеслась к тому, что теперь его будет ждать и Синтия… прямо в ночнушке, которую Мими, словно напрочь забывшая собственную тайную связь с одним из прежних квартирантов, считала слишком соблазнительной.

По словам Синтии, Мими была требовательной хозяйкой, но эта непростая ситуация не менялась в течение нескольких месяцев. Синтия в перерывах между учебой работала в универмаге Woolworths, а по вечерам отправлялась на выступления Beatles. И конечно, в Мендипсе им не светило никаких любовных шалостей – по крайней мере, когда дома была Мими. То было трудное время.

9 октября 1961 года Джону исполнился двадцать один год. В те дни столь великовозрастный юноша считался достаточно взрослым, чтобы брать на себя серьезные обязательства, а не «собирать толпу на глупых танцульках за три фунта за ночь! Идиотство!» – как не переставала твердить ему Мими.

Вопреки своему обыкновению на этот раз он к ней прислушался. «Не хотелось мне в двадцать один, – позже рассказывал Джон. – Какой-то внутренний голос говорил: “Слушай, ты слишком старый”. Я думал: всё, поезд ушел. Это только для семнадцатилетних! Вон сколько звезд в Америке были просто мальчишками. Помню, кто-то из родни сказал мне: “Да, теперь только вниз”».

Кто предрекал ему эту злую судьбу? Сестра Мими, тетушка Матер? Или дядя Берт? Да нет, вряд ли. Они-то как раз проявили великую щедрость и подарили Джону на совершеннолетие сотню фунтов – две тысячи в сегодняшних деньгах.

С сотней фунтов Джон мог сделать немало. Положить их в банк под проценты. Оплатить рассрочку за гитару и усилитель. Свозить Синтию в романтическое путешествие. И что же он выбрал? Ничего из этого.

Он запланировал пеший поход по Испании вдвоем с Полом. На месяц. В реальности их хватило лишь на две недели в Париже, и поехали они туда на поезде. Синтия расстроилась, но была слишком робкой, чтобы жаловаться. Зато Джордж и Пит были в ярости, и не только потому, что их «кинули», – хотя Джордж должен был ощущать это очень сильно. У Beatles было запланировано несколько концертов как раз на то время, когда Джон и Пол уехали, и извиняться перед владельцами клубов за грехи коллег пришлось Джорджу и Питу.

Благодаря переписке со Стюартом, жившим в Гамбурге, Джон знал, что один из их немецких друзей, Юрген Фольмер, теперь живет в Париже и работает ассистентом фотографа. Сняв номер в небольшом отеле на Монмартре, Джон и Пол сразу связались с ним. Как они поняли еще в Гамбурге, Фольмер был ярым приверженцем французской моды, и они пошли смотреть на красоту – и, наверное, влюблялись в день раз по десять, пока шли в бесконечном потоке прелестных, искушенных, соблазнительных юных парижанок. В 1980 году в интервью журналу Playboy Джон будет вспоминать, что Париж дышал романтикой – о чем сотни лет непрестанно возглашали поэты. «Романтика… все эти поцелуи и объятья… Я видел пары, они стояли под деревьями и целовались. И никто никого не лапал, просто целовались. Быть там, смотреть на них… Я был в восторге».

Они приехали во Францию в черных кожаных куртках, черных джинсах, с набриолиненными волосами, точно парочка ливерпульских байкеров, но быстро поняли, что горделивые богемные девушки – с которыми они очень желали общаться – их просто в упор не замечают. Они осознали, в чем прокололись, увидев Юргена. Он, как и Астрид – а вместе с ней и Стюарт, – по французской моде зачесывал челку на лоб. Джон и Пол мигом возжелали такую же стрижку, и ассистент фотографа превратился в стилиста, а его тесная комната – в парикмахерскую. Нет, то была не его идея. Ему нравился рокерский стиль битлов. Но им казалось, с такими прическами «у них будет больше шансов с богемными красотками на Левом берегу», – рассказывал Юрген хронисту Beatles Марку Льюисону. Они никогда не говорили, оправдала ли новая идея надежды, – судя по их молчанию, возможно, план не сработал. Но через пару лет такие стрижки помогут миллионам других мальчишек.

Когда Джон и Пол вернулись в Ливерпуль, над ними поначалу хихикали, но Джордж быстро последовал их примеру и стал зачесывать челку вперед. Не получалось убедить только Пита. Он был самым красивым из всех, и ему нравилось, как он выглядит, – «наш ответ Джеффу Чандлеру», как писали о нем в Mersey Beat.

Бедный Пит, нелюдимый, скромный… он так и не смог стать в группе своим. Вскоре остальные, даже не заметив того, перестали общаться с ним вне сцены, да он и сам к ним не хотел. Он просто и так отличался от них во всем – а теперь еще и прической.

19. «Кем нам казался Брайан? Богатый, деловой такой. До него мы лишь мечтали…»

Джон никогда не сможет вспомнить, когда именно впервые увидел Брайана Эпстайна. Может, в магазине грампластинок NEMS? Брайан руководил этой отраслью семейного бизнеса, он всегда был за прилавком, и Джон мог видеть его, по крайней мере мельком, когда просматривал пластинки. Или в клубе «Кэверн», за толпой поклонников – в тот самый день, 9 ноября 1961 года? Да, если так, то Брайан в своем дорогом костюме явно выделялся среди молодежи, забежавшей пообедать. Скорее всего, Джон и другие битлы осознали интерес Брайана только тогда, когда Боб Вулер объявил о его присутствии по системе громкого оповещения и попросил у «пещерников», как называли себя фанаты, устроить ему овацию.

«И что же привело сюда мистера Эпстайна?» – по слухам, дерзко и с улыбкой, «почти как Леннон», спросил у молодого продавца грампластинок Джордж Харрисон.

Брайан ему не ответил. Он еще не решил. Он нервничал. Beatles его тревожили. Его пугал их облик. Ему нужно было задать ряд вопросов. Несколько дней назад один поклонник – по некоторым версиям, его звали Рэймонд Джонс – пришел к нему в магазин и попросил пластинку Beatles «My Bonnie». Битлов, возможно, и разочаровала их гамбургская сессия с Тони Шериданом, но Стюарт отправил им копию «My Bonnie», и промолчать о таком они не могли. В конце концов, то было их первое появление на настоящей пластинке. После этого непременно должны были пойти слухи.

В большинстве магазинов грампластинок Рэймонда Джонса послали бы куда подальше, заявив, что «My Bonnie» в Британии не выпускали, – так что, мол, если сильно надо, езжайте за ней в Германию. И на этом бы все кончилось. Но Брайан Эпстайн, или «мистер Брайан» – как, по его настоятельной просьбе, обращались к нему сотрудники, – славился тем, что аккуратно записывал просьбу каждого клиента и выполнял ее, и именно потому за последние несколько лет его бизнес достиг процветания. Спустя пару дней «My Bonnie» попросили еще двое, и он был заинтригован. Что там еще за Beatles? Он спросил об этом у Билла Хэрри – и тот направил Брайана в клуб «Кэверн».

В том маленьком мирке, каким был Ливерпуль в плане поп-музыки, Эпстайн и Хэрри повстречались, когда бывший ученик Художественного колледжа попросил его слегка подсобить Mersey Beat деньгами. Денег Эпстайн ему не дал, но согласился продавать газету в своем магазине, собирать «Ливерпульскую десятку» – хит-парад, основанный на продажах пластинок в NEMS, и вести колонку с обзором пластинок. Он воспитывался на классической музыке, но работа неизбежно приближала его к популярной.

Легенда гласит, что он никогда не слышал о Beatles до вопроса Рэймонда Джонса. Вот только… Главная городская газета, Liverpool Echo, регулярно сообщала в разделе объявлений и анонсов о выступлениях группы по всему Мерсисайду, а Mersey Beat часто публиковала колонку Джона и музыкальные обзоры Брайана на одном развороте. Мог ли он «совершенно» о них не знать? Хотя, конечно, мир, в котором жил Брайан, сильно отличался от мира битлов.

Что до Леннона, ему Эпстайн сперва казался заурядным богатеем-аристократом – водил первоклассный «форд-зодиак», носил классические костюмы, галстуки и лакированные туфли, ему было двадцать восемь лет, и в его внешности нельзя было усмотреть и намека на ту моду, к которой привык Джон. Но когда за несколько месяцев перед ним раскрылись другие стороны жизни Брайана, стало ясно, что слово «заурядный» даже близко к нему не подходит. Брайан Эпстайн был очень непростым человеком.

Он рос в Чилдуолле, богатом предместье, в еврейской семье, у четы Эпстайн, Гарри и Куини, и у него был младший брат Клайв. Учился он в частных школах, сменил семь, и в шестнадцать лет покончил с попытками получить хоть какой-то аттестат. Сперва он порывался стать дизайнером одежды, но отец считал, что не мужское это дело, и Брайана отправили на работу в один из мебельных магазинов семьи Эпстайн – продавцом и оформителем витрин. В восемнадцать его забрали в армию, но скоро выгнали – он попался на том, что выдавал себя за офицера, и коллегия психиатров сочла его негодным к воинской службе. Затем был год в лондонской Королевской академии драматического искусства, прежде чем он решил, что ему не по душе стиль жизни будущих актеров, вернулся в Ливерпуль, получил работу в семейном бизнесе и стал управлять магазином грампластинок NEMS на улице Уайтчепел. Жил он с родителями и никогда не пропускал выступления Королевского филармонического оркестра.

В культурном плане он и Beatles были на разных полюсах, но с первого же взгляда, когда Брайан сошел в духоту «Кэверн», их магия его околдовала. Иные даже шептались, что его интерес лежал в интимной сфере и что он видел в них, особенно в Джоне, «бедных мальчишек для грубых утех». Может, и так. Да, в эпоху, когда гомосексуализм считался преступлением и карался тюрьмой, он мог увлечься группой молодых бунтарей в черных кожаных куртках. Ему действительно нравились симпатичные юноши из рабочего класса, он порой искал с ними запретных наслаждений, и о том свидетельствовала его израненная душа. Ну и шрамы на теле.

Но скорее всего, его привлекли задор, юмор и дерзкий нрав Beatles. Казалось, им так хорошо вместе на сцене – петь, играть, подтрунивать над публикой… И, в отличие от него, они, казалось, были в высшей степени уверены в себе. Да, он был богат – но несчастен. Он пытался скрыть свою гомосексуальность за бесплодными романами с девушками. Продажи пластинок за последние пять лет были его единственной отрадой в жизни, и в то время, на волне расцвета поп-музыки, он действительно достиг успеха. Но в последнее время работа начала ему надоедать – Брайан снова заскучал. Ему срочно требовалось нечто большее.

И вот они – группа, которой никто не хочет управлять. А он – сможет? Думал ли об этом Эпстайн, когда привел друзей и коллег посмотреть на битлов? Сможет ли он быть менеджером? Он не был уверен. На решение ушел месяц. Он всех расспрашивал о том, что должен делать менеджер – и как именно он должен это делать. Спросил он и Аллана Уильямса. Тот за словом в карман не полез. «По мне, Брайан, не трогайте их даже чертовым багром! Beatles кинули меня, они и вас кинут!»

Брайан слушал, кивал, но все время возвращался в «Кэверн». Он не просто влюбился в Beatles. Он хотел обладать их безрассудством, их радостью, восторгом, с которым они играли, их наплевательским и дерзким общением с поклонниками и их высокомерной уверенностью в том, что они – очень особенная группа.

В конце месяца он решился и пригласил группу на встречу в свой кабинет над магазином. По какой-то причине Beatles, возможно пьяные после целого дня в баре «Грейпс», безнадежно тупили, и никто так ничего и не решил. Но Брайан упорствовал. Он назначил еще одну встречу, 3 декабря, и разгневался, когда Пол не появился. Где он пропал? Что? Ванну принимает?

– Это недостойное поведение. Он же придет очень поздно! – недовольно сказал он.

– Да, поздно, – кивнул невозмутимый Джордж. – Но он придет очень чистым.

Наконец Пол действительно пришел, и Брайан нервно сделал первый шаг, открыто признавшись, что он новичок в управлении, на что, по его словам, Beatles весело ответили: взаимно. Его поразило, что они делят заработок в пятнадцать фунтов за выступление на четверых, и он пообещал им больше. Их поразило, когда он сказал, что как менеджер хочет получать четверть дохода. Это было много – но он так настаивал, что они согласились. Их волновала только музыка. Будет ли он указывать им, что играть? Нет, ответил он, не будет. Но если хотят на телевидение, поведение на сцене придется подчистить. Иными словами, никакой еды, жевания резинки, курения, брани со сцены – и никаких шуточных перепалок с первыми рядами! Потому что на последних никто ничего не слышит, и люди чувствуют себя обделенными…

Позже Джон рассказывал так: «Брайан пытался обелить наш образ. Мы видели в нем эксперта… Черт! У нас был выбор: либо наконец чего-то добиться вместе с ним, либо продолжать жрать курицу на сцене. Мы уважали его взгляды».

Как и во всех важных решениях, битлы предоставили выбор Джону. И тот мгновенно все решил. «О’кей, Брайан, ты наш менеджер», – сказал он. И они все вместе отправились через дорогу в паб, чтобы отпраздновать новое партнерство. Позже, когда Брайан будет оценивать разницу между Ленноном и Маккартни, он проницательно напишет: «У Пола есть шарм. А Джон – это лидер».

В 1970 году, в интервью Rolling Stone, Джон вспоминал о той встрече: «Мы оценивали друг друга. Я часто ошибаюсь, такой уж у меня характер, но временами и хорошее делаю… вот Брайан, например». Нет, он, конечно, тревожился насчет того, что на сцене нужно будет носить костюм и галстук. Это невероятно забавляло Мими. «Джон как домой вернулся, так все шумел, дверями хлопал. Ну прямо как раньше, – вспоминала она. – А я подумала: ха-ха, Джон Леннон, отмоют тебя наконец».

Позже Джон будет размышлять, почти с горечью, о том, как их превратили, по его словам, «в блошиный цирк» и как они «прославились прогнувшись». Они «играли по правилам», чтобы идти вперед. Но в то время он принял игру и почти не бунтовал. Он хотел быть богатым. «Хорошо, – сказал он себе. – Я надену костюм. Я долбаный воздушный шар надену, если мне заплатят».

Достигнув соглашения с Beatles, Брайан начал работать над тем, чтобы заручиться поддержкой их родителей, что было необходимо, поскольку трое из них еще не достигли совершеннолетия и им требовался взрослый поручитель для заключения контрактов. Джим Маккартни был очень доволен: люди его поколения считали, что евреи лучше всех разбираются в бизнесе. Кроме того, у него в гостиной стояло пианино, когда-то купленное в магазине NEMS. Моне Бест хватило проницательности, чтобы увидеть, что Брайан сможет сделать для ее сына и Beatles больше, чем она. Как рассказывал гастрольный менеджер Нил Эспинолл, ангажементы для Beatles они с Питом добывали по-ливерпульски, то есть совершенно примитивным и случайным образом, черкая дату в дневнике или на обратной стороне конверта, и платили всем по окончании концерта, каждому порознь, наличкой из рук в руки. Скорее всего, Моне только легче стало, когда удалось сбросить эту роль на Брайана: тот оказался поистине демоном скрупулезности. Кроме того, у нее была еще одна причина отступить – и вскоре эта причина начнет играть в ее жизни роль гораздо большую, чем все остальное.

Родители Джорджа, как всегда, желали для своего мальчика самого лучшего. Брайану оставалось очаровать только Мими, и он быстро обнаружил, что она так же любит рубить сплеча, как и ее племянник. Как она позже призналась Хантеру Дэвису, биографу Beatles, сначала она беспокоилась, что Брайан «потешится ими пару месяцев да найдет новую игрушку, а Джон и ребята останутся с носом». Но Брайан пообещал, что «позаботится о Джоне».

Затем он сказал, что Джон очень талантлив и Beatles далеко пойдут. «Я была поражена, – вспоминала Мими. – Я думала, единственным местом, куда Джон пойдет, станет биржа труда».

Если бы усилия Эпстайна не увенчались успехом, эти слова могли бы стать горькой правдой, но, в отличие от любого другого потенциального менеджера в Ливерпуле, Брайан благодаря своему магазину имел связи с крупными звукозаписывающими компаниями Лондона. Он не просто думал о том, чтобы быть менеджером ливерпульской поп-группы. Он мечтал с поистине великим размахом.

По правде говоря, союз Брайана Эпстайна и Beatles в тот миг был браком на небесах. Джордж Харрисон прекрасно описал положение дел в «Антологии Beatles»: «Нам нужен был тот, кто вытащит нас из подвала, а ему – тот, кто спасет его из черной дыры. Такая вот взаимовыгодная сделка».

О том, как воспринял это соглашение Брайан, он сам, почти что с благодарностью, рассказывал через два года в интервью Кеннету Харрису, репортеру Observer: «Мое чувство собственной неполноценности испарилось, когда появились Beatles, ибо я знал, что смогу им помочь, знал, что они хотят моей помощи, что доверяют мне, рассчитывают на меня…»

Он обратился к HMV и Columbia Records, двум крупным лейблам EMI, но те не проявили никакого интереса. А вот Decca резво отправила представителя, Майка Смита, в Ливерпуль – посмотреть на Beatles в клубе «Кэверн». Смиту понравилось то, что он увидел и услышал, и в середине декабря пришло подтверждение: группу приглашали на прослушивание в Лондон, в студию Decca, 1 января 1962 года.

После стольких лет уверенности в том, что они невидимы для лондонских музыкальных воротил, Beatles были на седьмом небе от счастья. В конце года они покорили и другую вершину. Билл Хэрри лично рассказал Джону, что по результатам опроса среди читателей Mersey Beat Beatles превзошли в популярности своих друзей-соперников Gerry & The Pacemakers – и в следующем выпуске газеты их прямо на первой полосе назовут лучшей группой всего графства Мерсисайд.

Да, битлы скупили десятки экземпляров Mersey Beat, чтобы проголосовать за самих себя. Ну так и что? Так делали все, и Gerry & The Pacemakers тоже не были исключением.