Текст книги "Корявое дерево"
Автор книги: Рейчел Бердж
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Зима несет с собой необходимость сделать тяжелый выбор
– Как ты думаешь, что это было? – спрашиваю я.
Стиг отстегивает от ошейника Гэндальфа поводок, затем скидывает ботинки.
– Волк – что же еще? – Голос у него сердитый, словно он зол на меня, а может быть, он досадует не на меня, а на себя за то, что считал, будто речь идет всего лишь об одичавшем псе. Но, как бы то ни было, мне не нравится его резкий тон.
Я хожу по комнате туда-сюда, охваченная смятением. Сейчас я не вижу вокруг ничего странного, но там, в темноте, определенно что-то двигалось. Я видела, как в дом влетали какие-то сущности – но как же это может быть? После того несчастного случая зрение в левом глазу у меня нулевое. Я закрываю свой правый глаз рукой, чтобы удостовериться, что ничего не вижу левым. И действительно – ничего. Разорванный зрительный нерв так и остается разорванным. Он не может срастись.
Я вдруг останавливаюсь как вкопанная и кладу руку на спинку дивана. До обеда на кухне, когда я увидела, как что-то мелькнуло за окном… И в ванной, когда я увидела жутковатое лицо на зеркале… И то, и другое – и окно, и зеркало – находилось от меня слева. Почему же я не заметила этого раньше? Затылок начинает покалывать. Я оглядываю комнату, и меня пробирает дрожь. Чем бы ни были те тени, теперь они здесь, в доме.
Стиг стоит, прислонившись к кухонному столу, и на лице его написана тревога. Я подхожу к нему, но что я могу ему сказать, чтобы не выглядеть сумасшедшей? Гостиная Мормор напоминает мне сейчас одну из тех фотографий времен войны, которые я видела на уроках истории: на них были изображены жилища, которые жившие в них семьи были вынуждены поспешно покинуть, оставив все-все: еду, стоящую на столе, детскую туфельку, валяющуюся на полу. Я складываю тарелки в стопку, радуясь тому, что можно чем-то себя занять.
Тук.
Стиг вскидывает голову.
Тук. Тук. Тук.
Медленный ритмичный глухой стук, равномерный, как биение сердца. Доносящийся откуда-то из дома.
Гэндальф виляет хвостом, как будто к нам зашел какой-то старый друг. Я оглядываю гостиную, потом перевожу взгляд на Стига. Он мотает головой, показывая мне знак не двигаться.
– Откуда идет этот звук? – шепчу я.
Тук. Тук. Тук.
Стиг делает шаг, затем останавливается, лицо его бледно. На фоне глухого стука слышится и другой, более тихий звук, похожий на далекое журчание текущей воды. Я слышала этот шум и раньше, и у меня такое чувство, будто он дому Мормор не чужой. Пальцы Стига легко касаются моих, и от его прикосновения кожу сразу же начинает покалывать. Я убираю руку и тут же жалею об этом.
Шум продолжается, мерный, ритмичный, глухой стук. Я иду на этот звук и вижу Гэндальфа, сидящего перед дверью спальни Мормор. Я сглатываю, во рту у меня пересохло.
Тук-шш. Тук-шш. Тук-шш.
Я тихонько толкаю дверь, и Стиг, просунув в комнату руку, включает свет. Мы заглядываем внутрь, потом переглядываемся. Мои ноги подгибаются, но я все-таки заставляю себя войти в комнату. Звуки доносятся из огромного дубового гардероба. Стиг, широко раскрыв глаза, смотрит, как я подхожу к нему и, затаив дыхание, открываю дверцу. Под висящей на вешалках одеждой стоит маленькая прялка Мормор. И ее части движутся.
Я дотрагиваюсь до нее, и она сразу же замирает. Воцаряется тишина, действующая на нервы.
За моей спиной Стиг бормочет:
– Fy faen, det var ekkelt.
– Что?
– Я сказал, что это было жутковато. – Стиг топчется в дверях, словно опасаясь, что из гардероба может что-то выскочить. – Что заставило ее двигаться?
Я осматриваю шкаф изнутри.
– Понятия не имею. Падать на колесо нечему, а даже если что-то бы и упало, оно все равно не должно было бы вот так двигаться. – Мой голос звучит спокойно, однако в желудке у меня разверзается пустота.
Гэндальф сидит у моих ног и поскуливает. Вид одежды Мормор вызывает печаль и у меня. От гардероба исходит ее запах: аромат духов с запахом роз, смешанный с благоуханием трав и летнего солнца. Я смотрю на бюнад. В детстве я, бывало, просила ее дать мне поносить его. Если я сейчас дотронусь до него, возможно, он даст мне почувствовать близость к ней.
Я протягиваю руку к национальному костюму, когда на пол вдруг падает клубок красной пряжи. У меня перехватывает дыхание, словно в легких не осталось воздуха. Я с изумлением смотрю, как он, разматываясь, подкатывается к моим ногам. Слишком испуганная, чтобы шевелиться, я жду, застыв. Когда ничего не происходит, я наклоняюсь, чтобы подобрать его. Противоположный конец нити зацепился за что-то, находящееся под прялкой – внутри деревянного сундука.
К счастью, прялка не тяжела. Стиг, широко раскрыв глаза, смотрит, как я ставлю ее на коврик и опять заглядываю в гардероб. На крышке сундука вырезано дерево, и его корни и ветви, касаясь друг друга и переплетаясь, образуют идеальный круг. Если бы не листья, это изображение можно было бы перевернуть вверх дном, и впечатление осталось бы таким же. Между корнями сидят три женщины. Их руки подняты, и они передают друг другу длинный шнур. Та, что сидит справа, держит на коленях пару больших ножниц.
По-моему, я не видела этого изображения раньше, однако оно кажется мне до странности знакомым. Я пытаюсь открыть крышку сундука, но она не сдвигается с места ни на дюйм. В гардеробе недостаточно места, чтобы она могла открыться – мне придется вытащить сундук на пол. Я обхватываю его руками и тяну на себя, но он почти не сдвигается с места.
– Стиг, не мог бы ты мне помочь?
Он медленно заходит в комнату.
Схватив сундук за угол, я пытаюсь выдвинуть его из гардероба, но он выскальзывает из моих рук и падает на пол.
– Nei, stoppe! Что ты делаешь? – Он показывает на прялку. – Поставь ее обратно!
– Все в порядке. Видимо, в гардеробе на нее что-то упало, и она пришла в движение. Мне просто-напросто нужно вытащить наружу этот сундук.
На лице Стига написано сомнение.
– Мы можем сделать это вместе, – предлагаю я.
Стиг качает головой:
– Для этого здесь недостаточно места. Я могу… – Он пытается поднять сундук, потом останавливается, повторяет попытку. Наконец это ему удается. – Helvete, det er tungt!
– Что?
– Я сказал – он тяжелый! – Стиг стонет, и сундук с грохотом падает на пол.
– Спасибо.
Он смотрит на меня выжидательно, как будто ждет, когда я открою его.
– Теперь все в порядке, спасибо. Думаю, я сейчас просто лягу спать.
Стиг с подозрением смотрит на сундук, потом с явной неохотой выходит из комнаты.
Крышка сундука тяжела и издает скрип, когда я поднимаю ее. Гэндальф, как и Стиг, явно желает узнать, что в нем лежит. Я легонько отталкиваю его голову, и он облизывает мне лицо.
– Я тебя понимаю, дружок. Я тоже хочу это увидеть.
Внутренность сундука пахнет старостью – от нее несет камфорными шариками от моли и плесенью. Внутри видны аккуратные пачки тетрадей, холщовые мешки и рулон ткани. На самом верху всего этого лежит конверт, на котором написано мое имя. Мое дыхание учащается, когда я провожу пальцем по строчкам, написанным знакомым почерком Мормор.
Моя дорогая Марта!
Если ты читаешь это письмо, значит, я уже умерла. Я знаю, ты будешь скорбеть, но не трать на меня свои слезы, моя малышка. Я прожила именно такую жизнь, которая была мне предназначена, и никто из нас не может просить о большем.
Я любила тебя с того самого дня, когда ты родилась, и для меня было честью наблюдать, как ты мало-помалу выросла в ту замечательную молодую женщину, которой ты стала теперь. Но жизнь не может состоять из одного только лета, повторяющегося опять и опять, зима же несет с собой необходимость сделать тяжелый выбор.
В этом сундуке хранится твое наследство. Твоя мать лишь едва пошевелилась в своем сне, когда оно ей досталось, но ты, дитя мое, пробудилась и бодрствуешь.
Ты написала мне, чтобы спросить, почему можешь узнавать что-то о других людях, касаясь их одежды. Я ответила тебе, но поскольку продолжала получать письма с этим вопросом опять и опять, то поняла, мое письмо до тебя не дошло. Этот дар присущ и мне, а также твоей матери – хотя она отказывается его принимать.
Это долгая история, и я надеюсь, что ты выучишь норвежский и сама прочтешь все дневники. Пока же тебе достаточно знать одно: наша прародительница, искусная ткачиха по имени Аслауг, дала священную клятву, что она и ее потомки будут заботиться о дереве, растущем в ее саду.
Это продолжается уже более тысячи лет. После моей смерти этот долг должен был лечь на плечи твоей матери, но боюсь, он ляжет на тебя. Каждое утро ты должна будешь брать воду из колодца и поливать ею корни дерева в самой большой из его пустот. Я умоляю тебя – ты должна будешь это делать. В нашем роду было много провидиц, и я молюсь о том, чтобы не произошло самое худшее.
Если ты решишь заглянуть в этот сундук, впереди тебя может ждать опасность, ибо наша стезя – это развитие, достигаемое через невзгоды и испытания. Но знай – до тебя этим путем прошли десятки женщин, женщин, кровь которых течет в твоих жилах. Помни, дерево – это начало пути и его конец. Ухаживай за ним каждый день и слушай с открытым сердцем!
Да хранят тебя боги и оградят они тебя от напастей.
До встречи.
Любящая тебя Мормор.
Внизу нацарапаны еще слова:
Дар считывания сведений с одежды спит в каждой из нас, пока мы не встретимся с Норнами[4]4
Норны – в германо-скандинавской мифологии три женщины-волшебницы, обладающие даром определять судьбы мира, людей и даже богов.
[Закрыть]. Ибо у нас особое предназначение – и, думаю, они являются нам, чтобы пробудить нас ото сна, дабы мы постигли свою судьбу.
Я боялась, что твоя мать никогда не примет этой истины, поэтому я и водила тебя к дереву много раз, надеясь, что ты уже готова узреть их. Возможно, мне следовало сказать тебе все раньше, но я пообещала твоей матери, что не стану этого делать. Я не могла рисковать – ведь она могла перестать привозить тебя на остров. Я совершила ошибку – я слишком давила на нее. Теперь я это понимаю. Я так сожалею о том, что должно произойти. И надеюсь, что ты сможешь меня простить.
Мормор обладала такой же способностью, что и я, и эта способность есть также и у мамы? От этих мыслей мой пульс учащается. Кто такие Норны? Я никогда их не видела! Мормор водила меня к дереву за день до несчастного случая, но я тогда ничего не услышала.
Я перечитываю слова ее письма в третий раз. Конечно же, Мормор спрятала его в гардеробе, зная, что я захочу потрогать одежду. Крутящееся колесо прялки и упавший на пол клубок шерсти – означают ли они, что ее призрак теперь здесь, со мной? Я оглядываюсь по сторонам, и меня пробирает дрожь. Я не могу отделаться от ощущения, что в комнате есть нечто, наблюдающее за мной.
Я снова перевожу взгляд на письмо. Какая-та часть меня хочет забыть, что я вообще его нашла. По словам Мормор, это очень важно, но мысль о том, чтобы вернуться к дереву, вселяет в меня ужас. Я вглядываюсь в ее неровный почерк. Если Мормор писала это письмо, будучи уже на смертном одре, возможно, она была не в своем уме.
Я снова подхожу к сундуку, и Гэндальф наклоняет голову набок; в карих глазах я вижу тревогу. Он лает, серая бровь дергается, и я глажу его по ушам.
– За этим я сюда и явилась, – говорю я. И, опустившись на колени, заглядываю в сундук. Даже если это принесет мне невзгоды, испытания и опасности, я проделала путь сюда не для того, чтобы закрыть крышку.
Я ничего о нем не знаю
В сундуке сложены десятки томов: старинные, пыльные, в переплетах из темной кожи тетради в обложках из блестящего коленкора и свитки из исписанной пахнущей плесенью бумаги, не говоря уже о грудах холщовых мешочков и сложенного полотна. Я не знаю, с чего начать.
Свет мигает, когда я наобум открываю одну из тетрадей. Ее страницы исписаны черными чернилами, и почерк такой мелкий, словно по бумаге ползал побывавший в чернильнице муравей. Я заново открываю ее на первой странице; на ней написано: «Karina, 27 februar 1918». Под этой надписью находится черно-белый снимок той самой женщины с суровым лицом, фотографию которой я видела на полке над печкой. Ее длинные волнистые волосы расчесаны на прямой пробор, а под глазами у нее темные круги. Я листаю страницы тетради, пытаясь найти какие-то зацепки, но фотографий здесь больше нет, а норвежских слов я не понимаю.
Отложив тетрадь, я беру свиток бумаги. Снимаю с него перевязывающую его красную бархатную ленту, пытаюсь развернуть, но бумага тут же сворачивается снова, словно не желая открывать мне своих тайн. На верху свитка написано: «Solveig, 6 oktober, 1886». Почерк здесь другой, а надписи сделаны в стихотворной форме, опять на языке, которого я не понимаю.
Я отодвигаю в сторону свитки пергамента и нахожу листы с рисунками, сделанными древесным углем. На первом изображена огромная фигура в широкой длинной рваной мантии, сидящая на троне. На месте лица у нее одна только чернота. На следующем листе нарисовано то самое дерево, окруженное фигурами, похожими на тени, – у всех плечи сгорблены, а головы опущены, и все смотрят в разные стороны, явно не видя друг друга. В этом рисунке есть что-то такое, от чего я начинаю чувствовать себя ужасно одинокой. Я откладываю рисунок в сторону, надеясь, что Сольвейг случалось рисовать и какие-то более веселые сюжеты.
Увы, нет. На следующем листе нарисован мужчина, висящий на корявом дереве вверх ногами. Его лодыжки связаны, одно колено согнуто. Вокруг него на некотором расстоянии вьются два ворона. Его руки свисают до земли, и один из его пальцев касается озерца воды. На покрывающей воду ряби видны какие-то символы, которых я никогда не видела и значения которых не знаю.
Я смотрю на следующий лист, и у меня екает сердце. На нем нарисовано все то же дерево и рядом с ним – омерзительное ухмыляющееся существо, у которого вместо головы – череп. Из глазниц смотрят выпученные глаза, и свалявшимися длинными космами свисают длинные черные волосы. Существо ползет на карачках, глядя с рисунка прямо на меня. Но еще больший ужас вселяет то, что находится под ним. Десятки человеческих лиц свалены вместе на земле, как будто это могильный холм. У меня перехватывает дыхание. Этот рисунок напомнил мне о рассказах Мормор о драге, восставших мертвецах, которые возвращаются в наш мир, чтобы убивать живых.
Лампочка издает шипение и начинает мигать. Я собираю бумаги, не желая больше на них смотреть, когда комната вдруг погружается во мрак. С учащенно бьющимся сердцем я бегу к двери, за мной мчится Гэндальф.
В гостиной Стиг лежит, растянувшись на диване, а в печи гудит жаркий огонь. Кожаное пальто расстелено на полу, его рукава широко раскинуты, как будто оно обозначает место преступления. Поначалу мне кажется, что Стиг в отключке, но нет, его глаза открыты. У ног стоит почти опорожненная бутылка бренди. У него раздражающая привычка брать все без спроса.
– Ты в порядке? – спрашиваю я.
Стиг вздрагивает:
– Ты меня напугала! – Он нервно смеется. – Это вращающееся колесо прялки навело на меня жуть.
Я пожимаю плечами, не желая об этом говорить. Он садится и отодвигается в сторону. Может быть, он рассчитывает, что я сяду рядом с ним? Положив руку на спинку дивана, я оглядываю кухню. Посуда вымыта, и кухня сияет чистотой.
– Я пришла за масляной лампой. Кажется, электричество вот-вот вырубится.
– Вырубится?
– Это значит – отключится.
Лампочка над нашими головами горит ровно, не мигая, и Стиг удивленно вскидывает бровь.
– Когда умер мой отец, я тоже не мог спать.
– О, прости. Я не знала.
– С какой стати тебе было это знать?
Я чувствую, что краснею. Пожалуй, он прав – я и впрямь ничего о нем не знаю.
Стиг жестом приглашает меня сесть рядом с ним, но я качаю головой, не желая дотрагиваться до его одежды. Он хмурится и, пожав плечами, отворачивается. Боясь, что я обидела его, присаживаюсь на подлокотник дивана.
Он не отрываясь смотрит на огонь.
– Говорят, что со временем горе начинает переноситься легче, как это случается, когда у тебя грипп. Но никто не говорит, что, когда ты теряешь того, кого любишь, это больно, как удар кулаком в живот.
Скорбь наполняет мои глаза слезами. Потеря Мормор – это и впрямь как сокрушительный удар кулаком. Я чувствую такую боль, что не знаю, смогу ли когда-либо исцелиться.
– А горе правда начинает переноситься легче, когда проходит время?
Стиг пожимает плечами:
– Самыми худшими были первые дни. Мне снились кошмары, такие жуткие. Отец казался не самым легким человеком, иногда с ним непросто было жить, но после того, как его не стало… не знаю. Мне надо было столько всего ему сказать, но вдруг оказалось, что уже слишком поздно. Думаю, я тогда злился. – Он выдавливает из себя улыбку. – Каждый день отличается от предыдущего, но да, со временем горе начинает переноситься легче. Теперь я думаю только о хороших временах, которые мы провели вместе. Так вспоминать отца уже не настолько больно.
Мне хочется ему поверить, но когда я думаю о счастливых летних каникулах, которые проводила с Мормор, мне начинает еще острее ее не хватать. Не желая говорить о себе, я вместо этого задаю вопрос ему:
– А твой отец… сколько времени прошло с тех пор?
– Полгода.
Он подбирает свое пальто с пола и кладет его себе на колени.
– Оно принадлежало ему. Это была единственная вещь, которую я взял себе после его смерти. – Я вспоминаю, как дотронулась до пальто в дровяном сарае и как мне показалось, что у того, кто его носит, раздвоение личности. Разумеется, это и были две разные личности. Я почувствовала эмоции не одного человека, а двух.
Стиг показывает на локоть одного из рукавов:
– Это прожженное место появилось в прошлом году, когда мы вместе отправились в поход и ночевали на природе. Из костра выкатилось полено прямо на этот рукав. – И он показывает мне бежевую подкладку: – А вот это темное пятно – след бензина. Я знаю точно, потому что он посадил его, когда я помогал ему чинить мотоцикл.
Стиг сгребает поношенную кожу в кучу и сжимает ее руками. Его голос полон чувства:
– Он надевал это пальто каждый день. Он был в нем, когда…
– Как он умер? – спрашиваю я.
Лицо Стига мрачнеет.
– Прости, это не мое дело.
Он с трудом сглатывает.
– В аварии на дороге.
– О, мне очень жаль.
Стиг бормочет:
– Жалеть об этом должен я. – Потом делает глубокий вдох. – Когда на мне его пальто, у меня такое чувство, будто на самом деле он не погиб. После того как это произошло, какая-та часть меня думала, что, если я буду носить пальто, он может за ним вернуться. Это было глупо, я знаю.
Прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, Стиг становится на колени перед печкой. Печная дверца тихо скрипит, когда он открывает ее. Он ворошит кочергой дрова, хотя пламя в топке и так горит ярко.
– Это вовсе не кажется мне глупым, – говорю я.
Он застенчиво улыбается:
– Извини, я сам не знаю, зачем тебе это рассказываю.
Поток слов проносится в моей голове. Я писала Мормор о своей способности, но это совсем не то же самое, как с кем-то о ней говорить. Меня переполняет волнение. Я смотрю на Стига, гадая, сколько из этого посмею ему рассказать.
– Я считаю, что в одежде сохраняются воспоминания, – осмеливаюсь сказать я.
Стиг кивает:
– Возможно, ты права. Мне нравятся вещи с оторвавшимися пуговицами и торчащими нитками. Это означает, что у них есть своя история, которую они могли бы рассказать. То же самое можно сказать о людях.
Я ерзаю на подлокотнике.
– Значит, тебе нравятся люди с оторвавшимися пуговицами?
Стиг смеется:
– Нет, я хочу сказать, что люди, у которых есть недостатки, всегда самые интересные. – Я вспоминаю, как он впервые увидел меня. Тогда он был в ужасе, но не из-за моего глаза. Он ни разу не посмотрел на него странно и не задал мне о нем ни единого вопроса.
Он достает из кармана свой мобильник.
– Посмотри здесь, какой дикий вид может быть у одежды. – Я беру телефон и вижу готов в удивительных нарядах: парня в цилиндре, с которого на спину свешиваются длинные перья, и покрытую татуировками женщину в корсете. И останавливаюсь, когда дохожу до девушки с короткими черными волосами, стоящей на цирковой трапеции и посылающей в объектив воздушный поцелуй. Видимо, это бывшая девушка Стига, акробатка из цирка. Я отдаю телефон обратно. Возможно, он хотел, чтобы, посмотрев на эти фотографии, я почувствовала себя лучше, но мне сделалось только хуже. Нет смысла строить иллюзии. Такой парень, как Стиг, никогда не захочет иметь в своем телефоне фотографию такого циркового уродца, как я.
Где-то вдалеке раздается вой, и меня мороз продирает по спине. Я смотрю на Стига, и лицо его бледно. Слышится громкий хлопок, и мы оба вздрагиваем.
Гэндальф вскакивает со своей подстилки и начинает лаять на дверь, а Стиг бросается к окну и отдергивает занавеску.
– Это было похоже на выстрел из ружья. – Он вытягивает шею. – Стреляли где-то недалеко.
Я подхожу к окну, смотрю в него, но вижу только темноту.
– Этот выстрел раздался по ту сторону леса, недалеко от него. Именно там живут Иша и Олаф. Может быть, это Олаф стрелял в волка.
Стиг возвращается к дивану и плюхается на него с явным облегчением на лице.
– Был только один выстрел, так что Олаф, видимо, убил его. – Я прислушиваюсь – не раздастся ли снова этот вой или еще один выстрел, – но в темноте за окном вновь воцаряется тишина. К сожалению, я не разделяю оптимизма Стига. Может Олаф и впрямь убил то, что рыскало в округе, что бы это ни было, а может, он промахнулся, и эта тварь убила его. Мы не можем этого знать.
Я продолжаю стоять в кухне еще какое-то время, потом беру с буфета масляную лампу и коробок спичек.
– Спокойной ночи, – говорю я и направляюсь в сторону комнаты Мормор.
– God natt, – отзывается Стиг. – Хорошего тебе сна.
Я открываю дверь спальни и застываю. Сундук стоит там же, где я его оставила, однако тетради теперь лежат не в нем, а аккуратными стопками сложены на полу, словно ожидая, что я их прочту. Мое горло сжимает страх. Мне хочется закричать, позвать Стига, но вместо этого я прижимаю руку ко рту. Его здорово перепугало крутящееся колесо прялки. Что, если теперь он просто уйдет и оставит меня здесь одну? Или, хуже того, подумает, что у меня глюки, или решит, что я все выдумала? Я сжимаю зубы и плотно закрываю за собой дверь.
Трясущимися пальцами я зажигаю лампу. Боясь повернуться к сундуку спиной, я стою так, чтобы он был от меня справа – на той стороне, где я могу его видеть.
Ничто не двигается. В комнате тихо, если не считать завывания ветра.
Я беру верхнюю тетрадь из ближайшей ко мне пачки и пробегаю глазами слова, которых не понимаю. Почему кто-то хочет, чтобы я взглянула на тетради, записи в которых я все равно не смогу понять? Краем глаза вижу, как внутри сундука что-то чуть заметно дергается. Я заглядываю в него и обнаруживаю большой рулон ткани и одну-единственную тетрадь – рукописный дневник. На нем лежит холщовый мешочек с вышитой буквой «К». Возможно, от меня требуется вовсе не читать записи в тетрадях, а отыскать в сундуке что-то еще. Сейчас мешочек неподвижен. Так что, быть может, его движение мне просто почудилось.
Страшась подойти к нему близко, я бросаю взгляд на дверь. Я бы не осмелилась коснуться его, будь я здесь одна. Но я не одна, здесь Стиг. Если будет нужно, я смогу его позвать.
Подавив в себе страх, я сую руку в сундук и вынимаю из него мешочек. Ткань, из которой он сшит, покрыта пятнами и потерта, и от нее пахнет камфорными шариками от моли. Я растягиваю стягивающий его шнурок и вижу внутри тряпичную куклу. Я переворачиваю мешочек, и кукла падает на пол и сидит на нем спиной к сундуку, уронив голову на грудь. Вместо волос у нее желтые шерстяные нитки, выцветшие от старости. Руки и ноги у нее изготовлены примитивно – набитые бесформенные мешочки из белой ткани, зашитые черными нитками.
Я беру из сундука дневник и, заглянув в него, вижу имя Карины – моей прабабки. Не желая дотрагиваться до куклы рукой, я собираюсь подобрать ее с пола с помощью дневника и бросить обратно в сундук. Но прежде чем я касаюсь ее, кукла падает набок. И на один короткий отвратительный момент мне кажется, что она дергает рукой.
Ее лицо, смотрящее на меня, достаточно безобидно – изображающая губы красная линия, аккуратный носик. Один глаз вышит крестиком, а другого просто нет. Я сажусь на пятки, и сердце у меня начинает учащенно биться. Кто-то распорол вышивку на месте левого глаза.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?